Борис Сударов: человек, прошедший через эпицентр атомного взрыва… Встречи на берегу: диалог-путешествие
– Я слышу, вам нужно такси?
– Да.
– Вот моя машина – за волейбольной площадкой.
Сударов, с моей помощью, допрыгал до такси. Антон (без всякой моей просьбы) решил ехать с нами. Спасибо ему.
Таксист оказался иранцем из Таджикистана. Очень приятный молодой человек. Я вспомнила, как мы с Антоном жили в Душанбе шесть лет назад – как в раю, среди таких же добрых и приветливых людей. Договорились с таксистом, что когда мы завершим свои дела в травмопункте, мы позвоним ему – и он подъедет, отвезёт нас обратно.
* * *
В травмопункте оказалась огромная очередь. На часах – 8 часов вечера. В 9 вечера ему будут звонить его племянник или сын. Если его не будет дома, они поднимут панику.
– Борис Иванович, у вас есть мобильник?
– Есть.
– А где он?
– Дома.
– Понятно…
В холле человек семь с травмами. У всех, в основном, невидимые вывихи и переломы. И только один молодой мужчина с сильно кровоточащей раной на руке, все бинты промокли кровью, мужчина бледен и видно, что ему очень больно. Все дружно решили пропустить его без очереди. Он скрылся за дверью кабинета и – надолго…
– Антоша, – говорю, – Борис Иванович был знаком с легендарным Юрием Левитаном. И с другими знаменитыми дикторами и актёрами. Можешь расспросить его, пока мы тут сидим. Чтоб не скучать.
– Ой, мама, я как-то не готов сейчас… В другой раз как-нибудь. Да я не скучаю.
Антон что-то быстро писал в свой блокнот. Он сидел справа от меня, а Сударов – слева.
Прямо передо мной – круглые часы на стене…
– Антоша, – говорю негромко, так, чтобы Сударов не слышал. – Борису Ивановичу нужно быть дома в 9 вечера. В это время ему обычно звонят родственники, чтобы удостовериться, что с ним всё в порядке. Если в 9 вечера его не будет дома – у них начнётся паника. Не представляю, когда же он сегодня будет дома? И какая паника начнётся у родственников…
– Граждане, – сказал Антон, обращаясь сразу ко всем травмированным и их сопровождающим. – Думаю, что нужно пропустить вне очереди и дедушку, ему 90 лет, и у него тоже кровоточит рана на ноге… Но нога в башмаке и этого не видно.
Никто не возражал.
И тут видим: по коридору идёт полуголый, полупьяный, в шлёпанцах и в шортах, с обнажённым торсом, татуированный гражданин. Он прижимает ко рту окровавленную тряпку.
– Наверное, этот тоже с пляжа, – шепнул мне Сударов.
– Это точно, – отвечаю я шёпотом. – Спьяну упал физиономией на камень.
Татуированный гражданин, красочно плюя на пол кровью, сказал хмельным голосом:
– Я иду без очереди, потому что я истекаю кровью.
Он смачно плюнул на пол кровью ещё раз и гордо встал у двери кабинета.
– Антоша, с ним ничего страшного. Ну да, кровоточит, но не смертельно же. Но Борису Ивановичу точно нельзя долго сидеть с лужей крови в башмаке. Попробуй объяснить гражданину, что сейчас пойдёт наш дедушка.
Антон собрался с мыслями, подошёл к татуированному и негромко ему всё объяснил. Я ждала хмельных воплей возмущения, но их не последовало.
– Спасибо, Антоша. Спасибо, что ты с нами поехал. Без тебя я бы это не разрулила так мирно.
* * *
Наконец, мы зашли в кабинет – Сударов и я, как его родственница.
Молодой, усталый доктор дал БИ карточку, чтобы он заполнил её сам.
А меня подозвала медсестра и спрашивала все данные о Борисе Ивановиче: дату рождения, адрес, телефон, и я с удивлением обнаружила, что знаю без подсказки практически всё. Как и должна знать родственница. Только на номере квартиры запнулась, но Сударов из другого конца кабинета уловил паузу в моём голосе, и подсказал: «Квартира 50». Ну, теперь я точно всё о нём знаю.
Мы зашли в операционную, и я помогла ему разуться, хотя его это сильно смущало, но я сказала:
– Борис Иваныч, бросьте! Всё – нормально.
И вышла в холл. Я очень волновалась и даже не засекла время, чтобы знать, сколько будет длиться операция.
Потом меня позвали в кабинет. В это время Антон уже звонил таксисту. Доктор сказал, что теперь мне надо ежедневно привозить дедушку на перевязки. Сударов держался молодцом. Он же военный человек всё-таки, хоть и в отставке.
* * *
Когда ехали обратно, мы с ним сидели на заднем сидении, и я крепко, изо всех сил сжимала его руку. Я знаю: когда где-то сильно болит, нужно до боли сжать руку, чтобы переключить своё внимание с реальной боли – на другое.
– Как нога, Борис Иванович? болит?
– Да не особенно, – сказал он.
– Сын полка! Умеете терпеть.
– Да, сын полка… – улыбнулся он.
Пока ехали, Антон и таксист оживлённо общались, как старые знакомые. Говорили о Средней Азии, которую Антон объехал всю.
Доехали до дома Сударова.
– Я вас провожу до квартиры, – сказала я ему.
– Мама, ну я уже не пойду с вами, – сказал Антон.
– Да, Антоша, беги к ребятам. Может, они оставили тебе немного мороженого? Спасибо тебе огромное за помощь в этой истории.
– Выздоравливайте, – сказал Антон Сударову.
– Спасибо, Антон. Рад был познакомиться.
Таксист дал нам свой телефон. Договорились, что завтра он отвезёт нас на перевязку. Только он просил позвонить ему утром – напомнить.
* * *
Мы зашли в квартиру Сударова – похожую на нашу – однокомнатную и всю заваленную книгами и бумагами. Он тут же стал извиняться за неприбранность.
– Ничего страшного, Борис Иванович. У нас точно так же.
– Правда?
– Правда. Давайте освобождайте ногу от башмака и ложитесь, отдыхайте. Вам нужно что-нибудь в магазине, или в аптеке? Я принесу.
– Да ну что вы! Я не собираюсь ложиться. И в магазине мне ничего не нужно.
– А в аптеке? У вас есть анальгин?
– А зачем мне анальгин? Нет у меня анальгина.
– Когда пройдёт действие укола, может быть больно. Анальгин – чтобы пригасить боль и уснуть.
– Не нужен мне анальгин. Я вообще никаких таблеток не пью.
– Понятно. Сын полка уснёт и без анальгина.
– Именно так. А вы садитесь, садитесь, сейчас будем пить чай.
– Борис Иванович, я лучше пойду…
– Куда вы пойдёте? Никуда я вас не отпущу. Вот уже чайник закипает. Садитесь же!
Чайник действительно зашумел быстро… Я села на табурет у окна. Кухонька была совсем маленькая, но уютная. Я с детства люблю маленькие помещения.
Он разлил чай по кружкам. Поставил передо мной вазочку с конфетами, и мне пришлось извиняться за то, что я не ем сладкого.
– А с чем же вы пьёте обычно чай?
– С солёным огурцом или с селёдкой. С чем-нибудь солёным.
– Вы шутите?
– Нет.
– Это так необычно…
* * *
Я посмотрела на мобильник – было 9 часов вечера.
– Борис Иванович, смешно, но мы уложились. Сейчас ровно девять вечера. Ровно! Так что пусть звонят сын и племянник. Вы на месте, и они даже ни о чём не догадаются, какое у вас сегодня было приключение. Главное – вовремя вернуться домой!
Мы смеёмся…
– А с вами не случались подобные истории? – спросил он.
– Случались, да ещё как случались! У каждого члена нашей семьи была своя история с пальцем. Первым открыл эту «пальчиковую» серию Антон. Ему было шесть лет, и он поранил указательный палец на левой руке – загнал под ноготь ржавую проволоку. И – разыгралась целая история: была и операция, и долгое лечение, бесконечные поездки в Филатовскую больницу…
– И каковы последствия?
– Самые замечательные! Мы подружились с доктором, который лечил Антошу. И дружим с ним уже больше тридцати лет. Это – Николай Павлович Шастин, лучший детский травматолог Москвы. Один из опорных людей в моей жизни. Мы можем годами не видеться и даже не перезваниваться, но я знаю, что доктор Шастин всегда где-то рядом. И если с кем-то из нас что-то приключается – он тут как тут! И когда Виктор лежал с инсультом, и я вместе с ним в той ужасной больнице, доктор Шастин был моей опорой. Часто навещал нас и поддерживал.
– Это замечательно.
– Поэтому, когда у Ксюши произошла история с пальцем, мы сразу позвонили доктору Шастину. Кому же ещё?
– А у Ксюши что было?
– Ой, там был полный кошмар… Она поранила руку на станке.
– На каком станке?
– Станок для распушения волокна. Она занималась в студии нетканого гобелена. Там был станок… Ей было 13 лет и, конечно, детей не надо было допускать к этому страшному станку… Палец был так искалечен, что грозила ампутация – или целая череда операций – для сохранения пальца. Хотя без стопроцентной гарантии, что палец будет сохранён. Ксюша выбрала второе. Было три операции, две из них делал доктор Шастин. Палец удалось сохранить. Спасибо доктору Шастину!
– Кошмар… Ну хорошо, что так кончилось.
– А у меня тоже была история. Но об этом в другой раз как-нибудь расскажу. Не хочу вас сильно грузить сегодня.
– Да… моя история по сравнению с вашими историями – сущий пустяк! – сказал Борис Иванович.
Рассказ Сударова про отца: Кларнетист-кондитер
– Борис Иванович, а на кого вы похожи – на маму или на отца?
– На отца! Причём, очень похож. Отец был музыкантом – играл на кларнете.
– Музыкантом?.. – удивилась я. – А вы мне говорили, что отец ваш работал на кондитерской фабрике.
– Всё правильно. Он был музыкантом. Но одной музыкой не заработаешь на семью. Поэтому он устроился на кондитерскую фабрику, технологом.
– Это было здесь, в Москве? На какой фабрике он работал – «Рот Фронт», или «Красный Октябрь»?
– Нет, отец в Москве никогда не жил.
– А где же он жил?
– В Мстиславле.
– Он там, а вы тут?
– Да нет, мы все жили в Мстиславле.
– А как вы там оказались?
– Мы просто там жили.
– Ничего не понимаю… А где вы родились?
– Там же и родился – в Мстиславле. Старинный русский город. Теперь это Белоруссия.
– А я думала, что вы с родителями и сестрой Евой летом 41-го года в Белоруссии отдыхали. У своих родственников. И вас там застала война…
– Война нас там действительно застала. Но мы там не отдыхали, – мы там жили.
– Борис Иванович, я-то думала, что вы – коренной москвич.
– Нет, я – коренной мстиславец.
– Вот всё как, оказывается, было… Наконец-то, я в чём-то разобра-лась. Борис Иванович, а как звали вашего отца?
– Иван Владимирович Сударов. Он был музыкантом, играл на кларнете.
– А из какого он был сословия?
– Ой, даже не знаю… Никогда его об этом не спрашивал. Сам отец родился в Рославле, на Смоленщине. Знаю, что во время Первой мировой войны отец попал в музыкальную команду. Но его отправили не на Западный фронт, где реально шли бои, а на Дальний Восток. Потому что ждали нападения Японии. Там тоже стояли наши войска на этот случай. На случай нападения Японии. Но Япония не напала. Таким образом, отец избежал участия в боевых действиях. А после войны, когда отец демобилизовался, его друг по музыкальной команде, который был родом из Мстиславля, позвал его с собой – в Мстиславль. И отец поехал… И там встретил свою судьбу – нашу маму. Нашу будущую маму.
– Фаину Исааковну?
– Да. А откуда вы знаете её имя?
– Из Интернета. Из Музея радио и телевиденья, с ваших персональных страниц. Там есть фотография вашей мамы и её сестры – Евгении Исааковны. Я же вам распечатала эти страницы и отдала вам в папке.
– В папке?.. – спросил он. И я поняла, что он уже подзабыл про эту папку. – Да, это тётя Женя. Она со своей семьёй тоже жила в Мстиславле. Они снимали квартиру. А мы жили с бабушкой, в большом бабушкином доме.
– А сколько детей было в вашей семье?
– Четверо. Рита, самая старшая, за ней – Володя, потом Ева и я.
– Вы – самый младший?
– Да.
– Подскажите названия городов, а то я не запомнила. Запишу себе на память, – сказала я и вытащила из сумки ручку и блокнот.
– Рославль, Смоленской губернии. Отец здесь родился. Служба на Дальнем Востоке в музыкальной команде. Ждали нападения Японии. После демобилизации приехал в Мстиславль, женился. И до войны мы все жили в Мстиславле. Только сестра Рита успела до войны выйти замуж и уехала к мужу в Москву. Жила в районе Мещанской улицы. Её муж, Илья, работал инженером на Шарикоподшипниковом заводе. Но каждое лето Рита приезжала в Мстиславль, со своей маленькой дочкой Софой. В Мстиславле всегда летом было много отдыхающих. Кто-то, как Рита, приезжал к своим родным, а кто-то просто на отдых. Красивый, старинный, тихий город. Речка Вихра, приток Сожи, богатая природа, большой старый парк, который все называли почему-то Бульвар… На Бульваре по субботам и воскресеньям играл духовой оркестр…
– И ваш отец играл в этом оркестре?
– Конечно! Кстати, оркестр играл не только в парке. Их приглашали играть и на свадьбах, и на похоронах. Не только в самом городе, но и в другие места за городом.
– Понятно. Без музыки ничто невозможно… Я с детства обожаю духовой оркестр. У нас в парке Чкалова в Днепропетровске тоже играл духовой оркестр по вечерам. Незабываемые воспоминания детства… Борис Иванович, можно сказать, что у вашего отца была профессия «кларнетист-кондитер».
– Да, можно так сказать, – улыбнулся Сударов.
* * *
– Борис Иванович, со стыдом должна признаться, но я даже названия вашего родного города никогда не слышала. А Мстиславль и Мирославль – это не одно и то же?
– Нет-нет. Мстиславль – это старинный русский город, в Могилёвской области. Город небольшой, но с большой историей. Основан русскими князьями, а в дальнейшем множество раз переходил из рук в руки: был и под Литвой, и под Польшей, и опять под Россией. На таком пограничном месте он находится. Через него в Россию шли войска Наполеона… А после образования СССР, Мстиславль был включён в республику Белоруссия, и с тех пор считается белорусским городом. А Мирославль – это где-то на Украине.
– А вы, как историк-филолог, писали что-нибудь об истории вашего города?
– Да нет. Всё уже давно изучено и написано.
– Обязательно почитаю в Интернете про ваш город. Вы меня заинтриговали. А в Рославле вы бывали, у родителей отца?
– Нет, в Рославле не бывал. И родителей отца не знал, их к моему рождению уже не было в живых. Как и маминого отца. Так что дедов у меня не было. Была только одна бабушка Аня – мамина мама. Мы все жили в большом бабушкином доме…
– Наверное, ваш отец после демобилизации не поехал в родной Рославль потому, что родителей уже не было, и его там никто не ждал?
– Вполне может быть.
– Борис Иванович, а расскажите немного подробнее о вашем детстве. О детстве в большом бабушкином доме…
И Сударов начинает рассказывать…
Забегая наперёд, скажу, что о своём детстве Борис Иванович вспоминает и рассказывает часто, и здесь я собрала вместе то, что мне из его рассказов особо запало в душу. Начиная с этого вечера, начались мои расспросы и его рассказы-воспоминания. Я почувствовала, что уже могу задавать вопросы. А он почувствовал, что может со мной быть откровенным. Хотя не сразу он вспоминал всё в подробностях. О каждом эпизоде жизни он мне рассказывает по многу раз. Сначала это как бы эскиз, абрис. Потом, в следующий раз, начинается прорисовка событий… Он вспоминает всё больше и больше, всё глубже и глубже. Мы с ним как будто вместе раскапываем артезианские источники его памяти. Освобождаем их от осыпавшейся листвы, от песка…
Рассказ Сударова о детстве: он любил мороженое и мечтал стать генералом
Итак, небольшой старинный город Мстиславль, небольшой, но с большой историей.
Большой бабушкин дом. Здесь жила его бабушка по матери – Анна Львовна Маневич, давно овдовевшая, и её старшая дочь Фаина Исааковна, в девичестве Маневич, в замужестве Сударова – со своим семейством.
Младшая дочь бабушки, Евгения Исааковна, с мужем Давидом и тремя сыновьями жили отдельно.
Вокруг бабушкиного дома – большой двор и сад. В доме пять больших комнат, в одной из них – огромная печь. Занимала половину комнаты. Печь выходила своими боками в три комнаты: в кухню, столовую и спальню. В этой печи бабушка Анна пекла хлеб.
– Бабушка пекла хлеб, очень хороший хлеб, и продавала его, это был её бизнес, как сказали бы теперь. У неё был свой столик на рынке, она сама выпекала, сама и продавала. Её покупателями были педагоги, врачи, аптекари… Одним словом, интеллигенция города. В выпечке хлеба бабушке помогала Варька, девушка-домработница.
Мама, Фаина Исааковна, выпечкой хлеба не занималась. Она занималась детьми. Детей было четверо. Дети рождались с не очень большими промежутками в возрасте. Так что хлопот у Фаины Исааковны было достаточно.
– Хотя и в магазине можно было купить хлеб. На кондитерской фабрике, где работал отец, там выпекали и хлеб тоже. Хороший хлеб. Но бабушкин хлеб ценился как-то особо. Её постоянные покупатели не всегда ей сразу платили. У неё была большая тетрадь, куда она записывала: кто сколько купил, и на какую сумму. И в конце месяца они расплачивались с бабушкой.
– Борис Иванович, а на какой улице вы жили?
– Улица Сутоцкая. Не знаю, что означало это название. А потом её переименовали в Интернациональную.
– Это где-то в центре города?
– Да, в центре. Летом я часто приходил на фабрику к отцу, и он мне давал дегустировать мороженое. На кондитерской фабрике летом делали и мороженое тоже. Зимой, кажется, не делали… Я с детства очень люблю мороженое. Отец набирал мороженое деревянной лопаткой и давал мне прямо с лопатки в рот! Иногда мне давали покрутить железные баки, в которых замораживалось мороженое.
– А зачем их надо было крутить?
– Чтобы мороженое заморозилось равномерно. Баки с жидким мороженым, попросту говоря – со сладким молоком, ну и с разными добавками, их помещали в бочки со льдом, а сверху бака была приделана деревянная палка, которая крепилась за большой гвоздь, и надо было вращать бак за эту палку. В бочке со льдом.
– Долго?
– Час, или два.
– Ничего себе! Так это будь здоров какая работка! А сколько вам лет было тогда?
– Лет двенадцать, тринадцать. Но мне не казалось это трудным. Вращать эти баки надо было до тех пор, пока мороженое внутри не проморозится всё равномерно. Ну, а потом папа давал мне продегустировать мороженое, с деревянной лопаточки…
– И это была заслуженная награда за труд! Думаю, что вращать эти баки в бочках со льдом было не очень-то легко.
– Но мне это нравилось. В детстве никакая работа не кажется трудной. Я очень любил мороженое и готов был крутить эти баки хоть каждый день! А вы в детстве любили мороженое?
– Конечно. Меня бабушка Дора водила в парк Чкалова, в павильон «Мороженое», где мы с ней пировали. Не часто, конечно. Может, пару раз за лето это и случалось. Три разноцветных шарика в вазочке на высокой ножке… Это было в Днепропетровске, в начале пятидесятых, в пору моего раннего детства. А вот в Оренбурге мороженого не помню. Может, оно где-то и было, но как-то прошло мимо меня.
– Надо же!.. А я очень любил мороженое. Я был уверен, что все дети его любят. Иногда прибегал к бабушке на рынок, она мне давала полкопейки на мороженое, и я бежал на Бульвар. Там стояли три будки – с мороженым, сельтерской водой, пирожное тоже продавали в этих будках, рулеты всякие. Это всё была продукция кондитерской фабрики, на которой работал отец. На фабрике была лошадка с повозкой. Её каждый день нагружали мороженым, всякими кондитерскими изделиями и развозили по всему городу – по «точкам». Три точки (три будки) были как раз на Бульваре. Это был большой старинный парк, но его почему-то все называли Бульваром. Всегда летом было много гуляющих на Бульваре. В Мстиславль многие приезжали на отдых, даже из Москвы. Москвичей было много. На Бульваре была танцплощадка. Была сцена – иногда выступали артисты, но не часто. Ещё был летний открытый кинотеатр. Фильмы показывали регулярно. А в субботу и воскресенье на Бульваре играл духовой оркестр…
– И ваш отец играл в этом оркестре!
– Да!
– А вы хотели, как отец, стать музыкантом?
– Нет. Почему-то нет, никогда об этом не думал. С детства мечтал о военной карьере. Хотел стать генералом.
– Прямо-таки генералом?
– Конечно!
– Ну, понятно, такое было время, все мальчики играли в «красных» и «белых», все хотели быть героями.
– Да. Я со своими друзьями у нас во дворе даже построил танк!
– Танк?
– Да, большой танк. Из досок.
– И вы дружно побивали врага?
– Именно так!
– Вы были предводителем мальчишек?
– Был. У меня была целая команда, человек двенадцать – ребята с нашей улицы. Меня, кстати, друзья называли Сударем.
– А как же ещё вас называть? Конечно, Сударь! И чем же занималась ваша команда? Вы, наверное, как тимуровцы, помогали одиноким бабушкам?
– Честно говоря, бабушкам мы не помогали. Каюсь!
– А тогда чем же занималась ваша команда?
– Как все мальчишки в ту пору, играли в «красных» и «белых». Устраивали кулачные бои. Ходили стенка на стенку с ребятами с соседней улицы. Но это редко. До больших драк всё же не доходило. Так, мальчишеские игры… Чаще воровали яблоки из соседских садов…
– С вами, сударь, всё ясно.
Мы смеёмся.
* * *
– Борис Иванович, вы порой напеваете что-то, и я слышу, что у вас хороший музыкальный слух. Скажите: а ваш отец хотел, чтобы вы стали музыкантом?
– Наверное, хотел.
– А он как-то занимался с вами музыкой?
– Конечно. Он часто что-то напевал мне, или наигрывал на кларнете – и просил, чтобы я угадал, что он напевает, или что играет.
– И вы угадывали?
– Угадывал. Но отец сложного ничего не играл. Он играл те мелодии, которые я уже знал.
– Ну, правильно. А как бы вы угадали ту мелодию, которую вы ещё не слышали?
– А ещё он мне настукивал ритм. Он часто выстукивал мелодию пальцами, и я по ритму должен был угадать, что это за мелодия.
– Угадывали?
– Конечно! – улыбается он озорно, как мальчишка. Как тот самый мальчишка, который угадывал мелодию.
– Жаль всё-таки, что вы не стали музыкантом, – говорю я.
– Но я никогда в течение жизни об этом не жалел.
– Надо же… А кто-нибудь из детей в семье Сударовых стал музыкантом? Ваш брат, или сёстры?
– Нет, никто. Рита рано вышла замуж, растила дочку, потом работала в каком-то НИИ на незначительной должности, НИИ находилось прямо у них во дворе. Ева стала педагогом. Володя тоже был педагогом, но погиб на войне… Я выбрал сначала военную карьеру, а потом – историко-филологический факультет, мне это было ближе.
– Хорошо, что вас никто не мучил музыкой. Мудрые родители, которые дали детям сделать свой собственный выбор. Но вы ведь любите музыку?
– Конечно, люблю. Любую хорошую музыку.
* * *
– Борис Иванович, по вашим рассказам чувствуется, какая у вас была хорошая, тёплая семья. Большая тёплая печь в центре дома – это как сердце вашего дома. Символ вашей семьи. Скажите, а ваши мама и бабушка были верующими?
– Бабушка – да. Была верующей и всё соблюдала. Мама – скорее тоже да, но никак это особо не проявляла. Они были иудейками.
– Я это поняла.
– А отец, мне кажется, был неверующий.
– А на каком языке вы говорили в семье?
– На русском. Отец чисто на русском. Я тоже. Я учился в русской школе. А мама и бабушка говорили на русском, с примесью белорусского. Вставляли иногда белорусские словечки в русскую речь.
Борис Иванович молчит, задумавшись, вспоминает…
– Нет, отец не был верующим. Но и коммунистом тоже не был. Вот и я получился атеист. Хотя верю в судьбу.
Я подумала, что отец Бориса Ивановича, был, скорее всего, православным. Иван Сударов, рождённый в России до революции, никем другим быть не мог, наверное. Но Иван Сударов органично вошёл в еврейскую семью, и семья его приняла. И никто никому ничего не навязывал. Никто никого не переделывал под себя. В этой семье все уважительно относились друг к другу. Это говорит о большой мудрости, прежде всего, – бабушки Анны Львовны, главного человека в их доме. А ещё это говорит о том, что любовь сильнее и выше всех национальных и религиозных различий. Бог есть Любовь. И это во всех религиях так.
– Ваши родители были любящими. Любили друг друга и вас – своих детей.
– Это так.
– Хорошее у вас было детство, – говорю я. – Теплое… Бабушкины хлеба, папин кларнет, мороженое… И – несокрушимый танк во дворе!
Сударов смеётся. И я вижу, что в эти минуты он – там, в далёком Мстиславле, где играет оркестр на Бульваре, где все живы, и он совершенно счастлив…
* * *
– А вы чай не пьёте, – сказал он, вынырнув из воспоминаний. -. Подлить горяченького?
– Спасибо, Борис Иванович, но я уже пойду. А вам надо отдыхать. Спасибо вам за чай и за ваш чудесный рассказ о детстве. Я как будто увидела всю вашу семью – и вашу бабушку, которая печёт хлеб, и вашего отца кларнетиста-кондитера, и вашу красивую черноглазую маму в окружении четверых красивых детей…
Букеты на память
Обратила внимание, что в комнате у него на книжных шкафах стоят многочисленные вазочки с засохшими букетиками. С очень-очень давно засохшими… Эти букетики уже почти мумифицировались. Все цветы одинакового – тёмно-коричневого цвета. Наверное, жена Бориса Ивановича приносила эти букеты. Наверное, они так и будут стоять тут вечно – в память о ней. Стало грустно…