Инженер и далее. Повести и рассказы

От сентябрьской ночи провожания Бэлы после танцев в клубе Друсти до наступающего Нового года прошло совсем немного времени. Наверно Бэла меня еще помнит, подумал и решил пригласить ее на празднование в “Лиру”. Впервые в ресторане с девушкой на Новый год. Все интересно, восхитительно, ново. И свет, и музыка, и запахи блюд, и компания. А Бэла была очень хороша. Но этот вечер был нашим последним. Просто, беспричинно и бездумно потерял ее из вида. Сожалею только теперь.

Через шесть лет после открытия для себя “Лиры” она стала местом встречи с Женей, когда появлялись даже небольшие деньги. Но и когда их у меня не было приходили. Женя, ничего мне не говоря, заходила в кондитерский магазин и возвращаясь без цепочки или кольца.

– Пойдем в „Лиру”, я богата.

– Снова заложила?

– Выпрошу у мамы – выкуплю.

Сидим в один из вечеров за столиком в танцевальном зале. Играют танго, солистка поет: –Скажите, почему нас с вами разлучила…– Музыка захватывает сердце. Смотрим друг на друга, и не сговариваясь, без слов, встаем и идем танцевать. Как она мила, тепла, мягка и покорна. Шалю, трудно продвигая ногу меж ее, делая длинный –предлинный шаг сквозь плиссированную юбку, растягивая ее складочки. Оба умираем от близости и трения. Танец окончен, садимся, задыхаясь. У нее еще темнее глаза, блестят еще ярче. Грудь вздымается, губы выдыхают – ух. Оркестр снова играет. Подходит седой мужчина и просит у меня разрешения пригласить Женю на танец. Я отрицательно мотаю головой, склонив ее к столу и не глядя на него. Он стоит в ожидании. Тогда поднимаю голову и, глядя в глаза, внятно говорю:

– Нет.

– Все же, может, позволишь?

– Сказал же вам – нет, – отвечаю.

– Не думай, что всегда будешь молодым. Когда-то состаришься и вспомнишь, как отказывал. Да, помню, но до сих пор удавалось избежать подобной ситуации – не попадалось девушки, магнитящей как Женя. А теперь нет таких кафе и ресторанов с оркестрами, не встречаются прелестницы. То ли зренье ослабло, то ли, фланируя, голову стал ниже опускать, и попадают на глаза то брюки, то джинсы. И нет того манящего пространства между тонкой щиколоткой с округлым коленом и того, что выше. В штанах девушки становится меньше.

На коротком участке улицы под липами мы ходили в кафе, которому так верно было дано название “Золотая осень”, осыпаемое осенью желтой листвой лип, залетавшей в распахнутую дверь. В нем в ряд стояли мягкие черные кожаные диваны, немного просиженные в буржуазное и военное время. На столах лежали подшивки газет на русском и латышском, привязанные шнурами к узкой рейке с округленной рукояткой – бери и размахивай как красным флагом, если номер праздничный. Официантки приносили кофе со сливками и слоеные вперемешку со сливками пирожные “Наполеон”, закуски, бульоны с пирожками из слоеного теста и многие вторые блюда. Оно же было и местом встреч. Я жду. Женя влетает, нетерпеливо ищет меня глазами, не видит – на лице раздражение, недовольство, но вот – увидела, засияла и выдыхая, фыркая, подлетает ко мне, плюхается.

– Уф, наконец-то!

Излюбленным местом встреч было и кафе „Луна”. Садились в названном нами Китайском зале. Иначе его не назовешь. На его торцовой стене, обращенной на Запад, к реке Даугава, художник представил китайский горный пейзаж с рекой и несколькими всадниками. С обрыва горы свешивались наклонившиеся и почти висящие сосенки. С горной кручи по расщелине стремится белый пенный поток реки. В низине, по берегам реки стебли камыша и стрельчатые листья осоки. Всадники вооружены луками, на головах островерхие шлемы. Один всадник без головного убора, с узлом волос, проткнутых шпилькой. Картина покрыта янтарным прозрачным лаком. В некоторых местах по лаку идут лучики трещинок. Бывая здесь один, глядя на картину, уносился мыслями в далекий неизвестный Китай, без надежды побывать там когда-либо.

В субботу, летом, в предвечерний час, садимся с Женей в электричку с надеждой попасть в ресторан „Лидо”. Выходим в Дзинтари, и смеясь над чем-то, толкая друг друга, идем к ресторану, наклоняясь под ветками нависающих лип. Обнял Женю за талию и оглянулся. И, о ужас, за нами невдалеке идет мой студент и все наши игры видит. Шепчу Жанне:

– Валерка Дунаевкий, из моей группы, из группы Валерки Дмитриева, что не может глаз от тебя отвести.

– Ну и что, подумаешь, обойдется. Валерка преподавателя не выдал, группа на занятиях держалась по прежнему.

Валерка часто видел меня с Женей и настолько был покорен ею, что предложил ей выйти за него замуж, зная о нашей дружбе и любви, о встречах. Валерка был чуть старше меня, учился на инженера–механика, а я вел в их группе занятия по курсу “Детали машин”. Наше материальное положение резко рознилось. Отец Валерки – инженер строитель, начальник строительного управления. Квартира в центре города, многокомнатная, прежде немецкого военного чина, полученная отцом с приходом нашей Армии в Ригу. Валерка рассказал, что, войдя в квартиру, они увидели офицерский китель, висевший на спинке стула. Нашли всю обстановку, мебель, посуду, холодильник и т.п. И это в 1944 г. Я же жил с мамой в одной комнате общежития. Валерка, атакуя Женю, применил высшую меру уговоров – предложил жениться на ней. Иным образом все его обращения к ней отметались с насмешкой:

– Ну что ты, Валерка, смешной. Валерка был богатым женихом. Он имел болоньевый плащ и рубашку джерси, купленные за очень большие деньги у моряка загранплавания. Но болонья не могла скрыть маленький рост, округленные ноги и заикания речи. Мама Жени работала кладовщицей на продуктовой базе, они жили в одной комнате, без отца. Женя показала мне своего отца на улице. Красавец необыкновенный – вот в кого пошла Женя. Мать же была совершенно невидной. Отец шел в белом фланелевом костюме, на голове светлая мягкая фетровая шляпа, роста высокого, брюнет, черные глаза и ровно подрезанные черные усы. Прямо отец будущей итальянской кинозвезды – красавца Марчелло Мастроянни или его старший брат. Но видел его в первый и последний раз. Вскоре Женя сказала, что он эмигрировал в Австралию.

Женя рассказала мне о предложении Валерки и спросила:

– Что делать? – Я, любя, но заботясь о ней, и желая материального блага, признался, что никогда не смогу жениться на ней и разрешил выйти за Валерку. Объяснение происходило вечером, на лестнице, у двери ее квартиры. Потом мы поднялись на самую верхнюю площадку под крышей и простились навсегда. Как и что все происходило в течение двух недель, я не знал, но на пятнадцатый день мы снова встретились и продолжали встречаться и дальше.

И вот мы идем с Женей в „Лидо”. Не было лучшего для нас ресторана во Вселенной, чем “Лидо”, в Дзинтари, наискосок от концертного зала. Столики располагались в несколько ярусов – партер, бельэтаж, 1–й и 2–й балкон, что под самым потолком, самый скрытый. Весь ресторан, изнутри и снаружи из дерева. Обычно играл хороший оркестр с саксофоном, гитарами, пианино, контрабасом и виолончелью. Солисты менялись раз от раза. Но лучшим из всех и искренне любимым был Лева Пильщик. В один сезон его не стало – иммигрировал в США, запел в Нью–Йорке. В один вечер Лева объявил:

––Уважаемые гости, среди вас находится автор самой знаменитой песни в довоенной Латвии, господин такой-то, приехавший к нам из Швеции. Давайте попросим его сесть за рояль и аккомпанировать “Трис витушас розес” (Три увядшие розы)– Автор под наши аплодисменты встал из-за стола, сел за рояль и зазвучала действительно прекрасная лирическая мелодия, напетая автором. Суть песни – три увядшие розы и маленькое фото, которое вечно будет напоминать о тебе.

В продолжение у меня с Женей незабываемый, как в песне о фото, вечер на дюне, поросшей соснами, в белой ротонде над морем. Резко пахнут сирень и жасмин, слышно легкое шуршанье наката ленивых засыпающих волн. И мы, только мы, и никого в мире, кроме нас.

В другой раз я и Женя в новом ресторане Задвинья “Балтия”. Столики зала отделены решетчатыми перегородками, на которых стоят горшки с цветами, что выглядит красиво и уютно. Играет хороший оркестр, танцуем. В перерыве, когда оркестр отдыхает, Женя удаляется и возвращается через короткое время со словами:

– Обещай, что будешь спокойным и не рассердишься–

––Хорошо, обещаю. –И она продолжает:

– Представляешь, в туалете подошла ко мне приличная на вид дама, сказала, что мы с тобой очень понравились ей и ее мужу. Он капитан корабля – банановоза, который стоит в Рижском порту. Корабль новый, куплен в ГДР. Перегоняют его из Ростока в Таллинн. Ее мужу только что присвоили звание Героя социалистического труда, и они празднуют это событие. Они приглашают нас присоединиться к их компании, а потом поехать на корабль и продолжить. На что я отвечаю:

– Покажи мне эту пару, посмотрю, что за люди. –Женя показала. Выглядят вполне прилично, правда, капитан без звезды героя. Я согласился с их предложением. Женя подошла к ним, поговорила, вернулась и мы перешли за их стол. Одно меня тревожило. Если продолжение будет на корабле, а как же мне после бессонной ночи работать в лаборатории?

Покинули ресторан и на такси поехали в порт. У причала высился большой освещенный белый корабль. Поднялись по трапу и вошли в каюту капитана. В ней приемная со столом, стулья, лавки вдоль стен, спальня за дверью. Прислуживающий матрос принес закуски, вина, водки, шампанское. Все напитки немецкие. Жена капитана балерина Таллиннского театра оперы и балета. В середине ночи капитан подошел ко мне с предложением.

––Давай, друг, для украшения и разнообразия жизни поменяемся подругами. – Я очень удивился неожиданному предложению, возмутился несказанно. Но внешне сдержался, и чтобы не обидеть хозяина резкостью, сказал, что мы не можем оставаться, мне завтра в лабораторию к восьми. До свидания, и позвал Жанну. Капитан, получив отказ, тоже нашелся:

– Что вы, зачем ехать в ночь. Ночуйте на корабле, есть хорошая свободная каюта врача, а утром уж поедете.– Я согласился. Мы с Женей еле поместились в койке под потолком врачебной каюты. Койка была явно на одного врача. На сестру милосердия койка не была задумана.

Было еще одно милое нам кафе на левом берегу Даугавы недалеко от Балтии – „Приедес” (Сосны), окруженное несколькими соснами и стоявшее на отшибе от домов, скорее на кромке луга. Кафе маленькое, оркестр, рядом с нашим столиком, наигрывает джазовые попурри. Оркестр маленький – пианино, саксофон и контрабас. Музыканты перестают заглядывать в ноты, и все внимание на Жанну, поедают ее глазами. После короткой передышки, без заказа, по собственному побуждению, оркестр начинает играть только для Жени с чувством, страстно, исполнял для нее, презирая, конечно, меня „Черные глаза” (Ах, эти черные глаза меня пленили…) с переходом в „Очи карие, очи черные”. И эту сцепку исполняют несколько раз. Женя, наконец, снисходит к ним, одаривает музыкантов улыбкой и, смеясь говорит:

– Спасибо, мальчики. – Самой-то двадцати нет, а мальчикам под тридцать. Соломинкой высасываем коктейли с шампанским, бальзамом, вишневым соком и вишенкой на донышке, пьем кофе. Нам хорошо было везде, но здесь, с их музыкой, душа уносилась в райское поднебесье другого мира.

От года к году и знакомые, и лица, просто примелькавшиеся постепенно исчезают. Вспоминаются многие, но чтобы увидеть – нет, никогда. И вдруг, на перекрестке четырех улиц, в самом центре Риги, под вечер ранней осени увидел Женю. – Неужели она? Невероятно! Да, она..– Идем навстречу друг к другу. В глазах удивление и радость. Но обнялись сдержано, и поцеловаться постеснялись – как-то неловко. Она замужем, эмигрировала в Будапешт. По-прежнему красива, неожиданно пополнела несильно. Глаза яркие, блестящие, улыбается, лицом свежа. Стоим, рассматриваем друг друга. Женя, как всегда, инициативна.

––Пойдем. – Ведет вдоль цветочного ряда, останавливается и просит набрать цветочницу красных роз. Цветочница набрала, обернула в красивую упаковочную бумагу. Женя берет букет в обхват и со словами:

– Это тебе, – и передает мне. Я оторопел.

– В связи с чем? За что? – спрашиваю, смеясь.

– За все, что было, – отвечает Женя. – Пойдем в вашу „Латвию”, в бар „Мелодия”. Я с портфелем после института, смущенно мнусь и говорю:

– Женя, я, пожалуй, не потяну этот бар, лучше в кафе. Она:

– Узнаю тебя, как всегда, но не беспокойся – я ведь иностранка и у меня муж умелец – хорошо зарабатывает.

Мы сидим за ближним к оркестру столиком. Оркестр по афише цыганский, но странно больше похож на русский. Особенно одна физиономия – ну никак не представить его цыганом, хотя и одет под цыгана, как и остальные. Женя всегда обладала невероятным притягательным воздействием на мужчин. Меня удивляло, когда даже самый тщедушный мужчина, без каких-либо признаков достоинства или красоты, захватывался ее аурой и готов был начать танец преклонения перед Женей, даже видя меня рядом, а иногда и невзирая на меня. И здесь, оркестр играет, а этот русский цыган в перерыве своей партии начинает строить, что называется, глазки Жене. О ее магнетизме я знал тогда и увидел его теперь. Он остался, наверно, навсегда.

Была в Жанне и уверенность во мне, да такая, что однажды она не побоялась проверить ее самым невероятным способом. Она видела, что я поглядывал иногда в сторону нашей знакомой Люси. Люся очень тянулась ко мне, зная о наших отношениях с Женей, а возможно, из уверенности в себе, пыталась составить ей конкуренцию или, как говорится, отбить дружка у подруги. Женя, догадываясь об этом ее намерении, подговаривает Люсю соблазнить меня. Люсе без больших усилий это удается. Через день я встречаюсь с Жанной. Женя весела, сияет довольствием.

– Ну, как провел вчера вечер?

– Как обычно, погулял по Бродвею и вернулся домой.

– Да? А Люсю на Бродвее не встретил?

– Нет, откуда ей взяться, ведь она живет на Взморье.

– А ее встретила. И заливаясь радостным смехом:

– Она мне все и рассказала, все, все!

– Какой же ты податливый, нашел с кем. В чем у нее душа–то держится. Но – нет. Люся была изящна, красива и резва. Неправа была здесь Женя. И после этого все продолжилось у нас, как ни в чем не бывало.

Люся

С Валеркой Дмитриевым отношения восстановились в начале перестройки 90–х. В случайной встрече он рассказал, что организовал компанию и занимается декларированием грузов, ввозимых из–за границы. Годы не сильно отразились на его лице и не изменили врожденное состояние, только ростом, казалось, стал ниже, но проявил предприимчивость, имел автомобиль. Валерка привел меня в свою контору пункта декларирования в старом грузовом железнодорожном вокзальном здании, окруженном булыжной мостовой, прорастающей в стыках булыжников травой, рельсами вдоль разгрузочных дебаркадеров пакгаузов. Все было очень старым, в трещинах и потеках, и ржавчине былых времен. Молодыми были только липы по фасаду. В большом зале над дверью конторы висело название компании, расценки за декларирование, внутри стоял компьютер с гордостью Валерки – программой, печатавшей бланки для заполнения декларантом.

– Видишь, только один компьютер, да и тот маломощный, – посетовал Валерка. –Нет денег на закупку компьютеров и программного обеспечения. Тогда бы я развернулся.

– Валерий, я мог бы тебе помочь – инвестировать несколько тысяч.

– Хорошо, давай.

Обсудили условия договора, я разработал его, и он был подписан. Валерка получил деньги и несколько месяцев выплачивал оговоренную часть дохода, но на четвертый перестал, объяснив, что поток декларантов уменьшился, и дохода почти нет. –О, горе нам и моей инвестиции. – Прождав еще месяцы, я попросил Валерку вернуть вложенную сумму. Но он отговаривался разными причинами. После официального предупреждения и все же не возврата, я подал иск в суд. Валерик запросил встречу для переговоров в адвокатской конторе. Зайдя в коридор конторы, вижу Валерку, подхожу к нему, но замечаю, что он не один. Валерка представляет того:

– Виктор. Он купил мою компанию. Теперь он ее владелец.

– Твое дело, но верни долг, иначе суд. Вступает в разговор Виктор:

– Если имя моей компании прозвучит в суде, то ты не только свое не получишь, а будешь мне выплачивать столько же.– На что я, внутренне дрожа и задыхаясь от возмущения подлостью, почти задыхаясь, грубым резким голосом с угрозой в позе и взгляде изрек:

– Отойди, не лезь в мое дело, ты здесь никто, я разговариваю с Валеркой. – Виктор оторопел и отодвинулся. Валерка, заикаясь с растерянным видом, произносил какие-то несвязные фразы. Я резко повернул к выходу и ушел. Понятно, что это была угроза, организованная Валеркой, но ожидаемый сценарий не сработал. Похоже, что Валерик насмотрелся, начитался популярных в то время историй с разборками, битьем, убийства, заложниками, к сожалению происходившими в реальности, и воспринял это как руководство к действию. Сбросил со счета давние добрые отношения, совсем недавно дружеские, помощь в его деле, обязательство по договору, поддавшись витающему злу, не устояв перед ним. К сожалению и другие приличные люди, но без жесткого стержня благородства в душе, принимали эту мерзкую бандитскую психологию.

Возмущенный угрозой, на следующий день я отправился в Главное управление полиции, добился приема к начальнику отдела Белкину, описал прозвучавшую угрозу. Белкин успокоил меня и обещал принять меры. Вскоре я был вызван по телефону в полицию и узнал, что оба предпринимателя уже здесь побывали, написали пояснения, убеждая, что ничего подобного не было, что они добропорядочные граждане. Читал эти пояснения невинных благородных мужчин, которые как оказалось, лишь пытались понять причину моего обращения в суд. Немного не доверяя результативности полицейского наставления Валерки и Виктора, опасаясь засады и атаки по дороге в суд за день до судебного слушанья, ночевал у мамы и пришел в здание суд с другой стороны. Валерка явился на этот раз один, без помощника. Обе стороны приняли предложение судьи заключить мировое соглашение, по которому Валерка произведет полный расчет. Через несколько месяцев это и произошло. В присутствии судьи, в его кабинете, Валерка отсчитал требуемую сумму, положил ее в конверт, запечатал. Не доверяя моральным принципам и порядочности Валерки, опасаясь фальшивых купюр, я не принял деньги и не подписал требуемые судом документы для завершения процесса. Чтобы не быть обманутым и не получить кошку в мешке, я потребовал проверки купюр. Мы пошли в банк, где купюры были проверены, и только тогда я их принял. Тем и закончилось мое первое инвестирование – инвестиция была спасена и даже принесла некоторую прибыль.

Теперь живу с мечтою побывать в Будапеште и разыскать Женю. Очень хочу ее увидеть, гулять с нею по вечернему городу. Она осталась единственной, с которой желал быть в дружбе навсегда. Звонил в справочную телефонной компании Будапешта, надеясь узнать номер телефона. К сожалению, не значится. Решил прилететь в Будапешт, надеясь на удачу в адресном бюро, и ходить возле ее дома допоздна, грустя и напевая о трех увядших розах и ее фото. Время от времени задавать себе вопросы и отвечать.

– Чей же образ за каждой розой? Ну не я же в одной, ведь еще не увял. И ни в коем случае не Женя в другой – она никогда не увянет. А в третьей – все что было, что прошло, но не увяло в памяти.

Маскиратор

Решение о приеме в бюро надежности оказалось в руках того самого Ювеналия Васильева, в бюро которого Смирнов проходил дипломную практику. Теперь он стал заместителем главного инженера по новой технике и принял Смирнова в бюро надежности.

Бюро вместе с другими инженерными службами располагалось в громадном общем зале двухэтажного желтого здания заводоуправления, выходящего фасадом на главную улицу города. Начальником бюро Петр – высокий брюнет с греческим носом, белозубой улыбкой, жизнерадостный, смелый в делах, громкоголосый, сообразительный, позднее занявший должность Ювеналия. Через год–другой бюро переместили в небольшую комнату бесконечно длинного арматурного цеха. Начальником стал Круглов.

Если в желтом доме заводские звуки и запаха не достигали рабочих мест надежников, и они работали как бы на заводе, то теперь изменилось – они стали работать в заводе. В цех вели двухстворчатые ворота в ширину грузовика. По утрам машины в них часто и стояли. Приходилось, обтягивая на выдохе плащи, пальто или платья, протискиваясь между маркими кирпичами стены и занозистым бортом грузовика проникать в цех. Проходя по цеху к лестнице, ведущей на второй этаж, в их комнату, они видели станки, рабочих, ловили взором верчение шпинделей, звон прутов проката в револьверных станках, маханье шатунов прессов. Приходилось прикрывать глаза от брызг электросварки, слушать визг срезаемого и сверлимого металла, свист сжатого воздуха, гуканье молотов, удары – жжжах штампов. Под грузом, плывущим над головой, опасливо наклонялись, втягивая в плечи голову. Женщины каблучками прокалывали полувековые наслоения, покрывавшие металлические плитки пола. Самое время приглашать археологов для раскопок. Путь по цеху приносил полное погружение в завод, в производство, как по Станиславскому – в роль.

В комнате был дощатый крашеный пол, два больших окна. Столы стояли вдоль стен и окон. Дюжина надежников сидела за столами почти плечом к плечу и друг к другу лицом или боком, но никто не был обращен к коллеге спиной – как в высоких заседаниях за овальным столом.

Стол Смирнова располагался в углу и был оснащен вычислительной техникой – деревянными счетами и арифмометром „ Феликс ”. Тыл был прикрыт чертежной доской с рейсшиной с двадцатью килограммами чугунного противовеса и полкой с папками. Отсюда он мог наблюдать всю комнату, а в двух окнах – три березы, видеть проплывающие пантографы электропоездов, наблюдать по листве и веткам смены времен года и состояние погоды.

Размещение благоприятствовало деловому общению и коллективным беседам. С них и начинался рабочий день. Шел обмен новостями союзного и мирового масштаба из газет, радио нашего и вражеского голоса. Похвал решениям партии и правительства, жизни почти не звучало. Напротив, раздавалась критика. Осторожный начальника бюро, член партии, а потому и воспитатель коллектива, опасался чужих ушей и критики руководства. Маскируясь, не желая прослыть тупым партийцем в глазах прогрессивно мыслящего коллектива, он находил благовидный предлог и прекращал дискуссию.

– Кому-то сегодня нужно и работать, сосредоточиться над бумагами, а вы шумите, так можно и ошибиться! –При этом его поднятые брови и скошенные глаза с кивком головы в сторону угла комнаты, несомненно, относились к инженеру Смирнову. В этот момент тот, ероша одной рукой шевелюру, подняв другую с вытянутым пальцем, как петух лапку над мякиной, собирался ударом по клавише ввести цифру в вычислительную машину. Доверчивые и преданные коллеги смотрели на Смирнова с укоризною, видя в нем виновного в прекращении интереснейшей беседы.

На рабочем месте за экспресс–информацией „Детали машин”

Начальник Круглов, родившийся в России и окончивший там вуз, был одногодком – блондин, что в народе скорее зовется сивый, с бесцветными глазами, полноватым лицом мучного цвета. Выглядел добродушным, да и был таким. Незлобив, требовал мягко и нетребовательно, прощал ошибки и промахи. Заметив взгляд на себе, отвечал сиянием своего лица, искренней улыбкой. Лицо его словно покрывалось смазкой, устраняющей всякие трения предстоящих отношений с тобой. Ничто, казалось, теперь не сможет ни задеть, ни зацепить его. Все проскользнет и отрикошетит. Вспоминается образ гоголевского Манилова: мил, обаятелен, улыбчив необычайно, обтекаем. Казалось, впитал все теории американских школ менеджмента, психологии управления, практические рекомендации Карнеги и Форда. Желания выражает неопределенно, оставляя решения собеседнику, даже если тот приглашен для цели Круглова. И если бы сам мог скрыться от постороннего взгляда! Но это его мечта – мечта маскиратора. Ни разу задушевной русской беседы ни на трезвую голову, ни в пьяном виде. Душа на замке, наличие ее предполагается, но видна только целесообразность. Хоть он родом из русских, но думается почему–то, что он из немцев, которых русскому не дано понять, что ему подобные были прообразом при создании военных технологий невидимости типа “Стелс”, словно он бывал возле американских центров разработок, был учуян разработчиками, но не обнаружен, и потому он стал как бы прообразом их. Волосы, брови, ресницы белые. Придет время, седины не заметить. Лег бы на снег в белом полушубке – не найти. Мысли выражает сумбурно и непонятно, чтобы потом можно было отказаться, свалить на другого, чтобы не быть не только виноватым, но и не быть героем удачи. Просил неявно незаметно. Если бы уметь также неявно отказать, то и бездельничать было бы можно. Но обыграть его в такие жмурки было непросто. Играя, он достигал своих целей. Скрытное продвижение к цели – известный тактический прием в боевых действиях, а у маскиратора было стратегией, которая и помогла ему пройти лихо карьерную лестницу от инженера до главного инженера. Не обидеть – был его принцип. Словно он был знаком с сутрой Будды, что зло от обиды, как тончайшая пыль, возвращается к обидчику безвинного.