Вскоре, как и ожидал Всеволод, пойма закончилась и дорога пошла вверх. Грязь и слякоть остались позади. Выбравшись на небольшую открытую поляну, воевода остановил отряд и дал людям время счистить грязь с сапог и передохнуть. Стоящее в зените солнце прогревало землю, но, хвала богам, не пыталось снова превратить день в пекло, как накануне ливня.
Привалившись спиной к стволу берёзы, воевода меланхолично перетирал зубами кусок вяленого мяса, когда к нему подошла Врасопряха. Колдунья, конечно же, была в сопровождении Ксыра.
– Споро идём, воевода. Таким ходом часа через четыре будем у Камаринской Вежи, неплохо бы устроить там привал, поелику, признаться честно, у меня уже всё тело ноет, – потягиваясь словно кошка, заявила волховуша. Хитро скосив глаза на Всеволода, она добавила, – а в особенности одна его часть. И как только вы – мужчины проводите столько времени в седле.
– Нет. У Вежи отдыхать не будем, дойдём до Горелой засеки. Там на ночь лагерем и встанем, – Всеволод смотрел не на гибкий стан морокуньи, а за её спину, на Ксыра.
Молодец, остановившись от них в нескольких шагах, уселся на торчащий из земли обомшелый валун. Расправив плечи, богатырь подставил солнцу спину. Лучи светила заиграли золотом в его русых волосах, сделав великана похожим на сурового, седого бога.
– Но ведь до засеки весь день шагать. Вёрст двадцать будет! – недовольно цокнула языком колдунья.
– У Вежи не встанем. Там не отдыхают, – упрямо повторил окольничий.
Врасопряха нахмурилась, теребя косу, и удивительные глаза её мгновенно потемнели, став цвета ореховой коры. Всеволод про себя подумал, что окрас их, видимо, зависит от настроения хозяйки и что это, скорее всего, не последняя черта, отличающая морокунью от простой смертной. Размышления его прервало досадливое ворчание ворожеи.
– Ой-ей, мниться мне к вечеру ни одной косточки живой в моём теле не останется. С такою-то дорогой, да без отдыха и дух испустить недолго.
– Что ж, добро пожаловать на ратный марш, государыня, – пожал плечами Всеволод.
– А ежели помру, так и не увидав эту вашу скверну, что тогда станешь делать, воевода?
– Насыплю у дороги холмик.
– И даже не взгрустнёшь?
– Боюсь, что некогда будет, государыня. До Заречья путь неблизкий.
Колдунья скорчила недовольную мину.
– Послушай, воевода, как думаешь, смог бы ты называть меня Врасопряхой, если б сильно постарался, – с лёгким раздражением попросила она.
– Думаю что да, – немного подумав, ответил окольничий, – вот только и ты тогда зови меня Всеволодом. От твоего «воеводы» у меня уже скулы сводит.
Врасопряха рассмеялась, совсем по-девичьи, да так звонко, что сидящий за ними Ксыр оторвал свой невозмутимый взгляд от созерцания бабочки-пестрокрылки, усевшейся ему на ладонь, и посмотрел в их сторону. Воеводе от взгляда голубых, ничего не выражающих глаз стало вдруг не по себе.
– Хорошо Всеволод, пусть будет так, – всё ещё улыбаясь, согласилась кудесница.
– Послушай, – чувствуя неловкость, понизил голос Всеволод, – не моего ума это дело. И ежли хочешь, можешь не отвечать, но, бес возьми, кем приходится тебе Ксыр? В толк не возьму, он ведь от тебя ни на шаг не отходит…
– И ты что ж, решил что он мой… брат? Холоп? Зазноба?
Врасопряха выразительно приподняла брови, и воевода почувствовал что краснеет.
– Нет. Может быть. Не знаю. Вы всё время вместе и… чёрт, у меня от него мурашки бегут по спине. Какой-то он… неправильный, что ли.
Кудесница перестала веселиться. Глянула на Всеволода пристально, сквозь густые длинные ресницы, но воевода поспешил отвести глаза. Не хотел смотреть в меняющие цвет очи морокуньи.
– Правильно делаешь, что боишься, воевода, – посерьёзнев, тихо сказала Врасопряха, – но там, куда мы идём, он может мне понадобиться. Ведь так станется, что то, с чем мы столкнёмся, будет пострашнее Ксыра. К тому же, пока я рядом, он вам не опасен.
– Но ведь…
– Полно об этом, – категорично пресекла дальнейшие расспросы ведьма, – где-то здесь я видела родник. Пойду, умоюсь, ведь ты сам сказал – путь предстоит неблизкий.
С этими словами женщина развернулась и, не оглядываясь, пошла прочь. Ксыр в этот раз не сразу поспешил за своей хозяйкой. Подняв голову, он перехватил взгляд воеводы и, не отрываясь от него, легко, одним движением смял в ладони бабочку.
Всеволод вздрогнул. В глазах парня, убившего насекомое, не отразилось ничего. Никакой мысли или чувства, только пустота. Два светло-голубых колодца, ведущих в никуда, походили на чешуйки снулой рыбы. Блёклые и неподвижные, они казались мёртвыми.
Как и предсказывала морокунья, через неполные четыре часа отряд вышел к Камаринской Вежи. Точнее сказать, к её руинам. Останец старой сторожевой башни возвышался на самом высоком холме в округе. У подножия взгорка бил ключ с чистой, студёной водой. Неподалёку раскинулся берёзовый околок. Реденькие деревья, шелестя листвой, манили обещанием отдыха в тени и комфорте. Лучшего места для привала нельзя было и представить. Но чем ближе к башне подходила дружина, тем тише становились люди. К холму отряд приблизился уже в полном молчании. Подняв руку, Всеволод приказал остановиться. Обернулся. Его воины, стянув шлемы, глядели на вершину шеломяня, кое-кто шептал молитвы. Простояв так несколько ударов сердца, гриди потянулись к ручью напиться и наполнить опустевшие за день фляги. Лишь Видогост и Пантелей, направились к нему. В руках один из десятников нёс длинный, обвязанный бечёвкой свёрток. Лицо зубоскала Пантелея на этот раз было непривычно серьёзным. Бережно приняв завёрнутую в холстину вещь, Всеволод поискал взглядом молодого княжича и, махнув рукой, подозвал его к себе.
– Пойдём, Пётр, поднимемся туда, – Всеволод указал на остов башни, – тебе нужно это видеть.
– Это обязательно? Я хотел Ставраса напоить, пошто нам лезть в такую кручу?
– Потому как я сказал. И потому как кое-что тебе понять сегодня нужно будет. Идём.
– Вы не против, если я к вам присоединюсь? – спросила Врасопряха, подходя к ним и отжимая смоченную в ручье косу. Здесь, на открытой солнцу поляне, вдали от тени было жарко.
– Нет, не против. Вот только он, – Всеволод кивком указал на Ксыра, пусть останется здесь. Нечего ему там делать.
Кудесница обернулась и что-то быстро сказала парню на незнакомом воеводе языке. Слова, произнесённые тихим властным голосом, прозвучали странно, словно лай, но Ксыр их очевидно понял. Молодец послушно опустился ниц, сев на землю прямо там, где стоял, и Всеволоду показалось, что камни его ожерелья на мгновение засветились. «Помстилось мне. Всего лишь отблеск света. Искра. Блик солнца отражённый в гладком камне, ничего боле», – решил про себя воевода.
На холм они поднимались молча. Крутой склон, густо поросший хвостами пырея, метёлками донника и шарами качима стрекотал под их ногами бесчисленным множеством насекомых. На тонких тенетах, сплетённых пауками средь пока ещё невысоких стеблей кислицы, висели росяные капли. Пахло свежей луговой травой.
Медленно, не торопясь, воевода со спутниками взошёл на вершину шеломяня – гладко стёсанную, словно отсечённую ножом каменистую проплешину. Там среди зарослей крушины покосившимся столпом возвышалась сторожевая башня. Издалека она походила на обветшалую, но всё ещё крепкую твердыню, однако здесь, вблизи, урон нанесённый зданию стал более заметен. Круглое, сложенное из булыги основание вежи было испещрено выбоинами и паутиной трещин. Часть кирпичной стены обвалилась, обнажив ступени винтовой лестницы, по которой гарнизон когда-то поднимался в бревенчатый шатёр. Наполовину выгорев, он ощерился остриями обугленных, почерневших балок. Сквозь уцелевшие бойницы проглядывало небо. Кое-где сохранившийся лемех кровли от бушевавшего здесь когда-то жара покорёжился и встал дыбом, напоминая чешую дракона.
Пройдя средь леса наполовину истлевших, заострённых кольев, вбитых у основания башни, Всеволод вышел к её порогу, встав на лысом пятачке голой земли, на котором до сих пор не росла трава. Чернеющий зев входа вывалил наружу сорванную с петель, окованную железными шипами плиту входной двери. Искорёженная, она лежала на кирпичной крошке, словно изъеденный ржавчиной язык.
Опустившись на колени, воевода развязал шнурок на свёртке и извлёк из него сулицу с лавровидным наконечником. Ратовище оружия было обвязано множеством разноцветных полосок ткани, ленточками и шнурками, на которых болтались мелкие предметы: пуговицы, бубенцы, маленькие соломенные куклы, костяные гребни, медные зеркала. Размахнувшись, воевода с тихим, печальным звоном вогнал остриё в землю, и копьё замерло среди десятка таких же странных подношений этому месту. По выцветшим, линялым отрепьям, лишайнику, выросшему на древках и рже, покрывшей наконечники, угадывалось, что носят сулицы сюда давно. Не поднимаясь с колен, окольничий прикрыл глаза и подставил лицо ветру, который тут же принялся теребить его густые чёрные пряди, не такие блестящие как у Врасопряхи, скорее цвета угля, чем каменной смолы.
Сидел так воевода долго, словно позабыв, зачем пришёл сюда. Очнувшись, он открыл глаза и, посмотрев на спутников, начал свой рассказ. Говорил тихо и неспешно, тщательно подбирая слова. Взвешивая их, осторожно пробуя на вкус, как горькое лекарство.
– Камаринская Вежа и её гарнизон во главе с Любомиром, первыми встретила Орду. Первыми они и полегли.
– Так Камаринская застава это здесь? – с интересом разглядывая уходящий ввысь сталагмит башни, перебил его Пётр, – Слышал о ней, но не думал что это так…
– Близко? – Воевода криво улыбнулся, и улыбка эта больше напоминала гримасу боли, – так и есть. Когда-то мы были беспечны. Это сейчас сторожевые башни и остроги стоят аж у Чертолья через каждые семь вёрст, а раньше… Раньше, изнеженные годами мира, мы считали, что даже эта поставлена здесь зря. Ну кого нам бояться? Разбойников? Лесных чудищ? Своих соседей? Коли и случалась у князей размолвка, то без объявления усобицы чужаки не появлялись. Да и простой люд щадили. К чему хорошего крестьянина губить, коль может статься завтра он на твоей земле трудиться станет. А слухи о страшных кочевниках, о несметных ратях, сметающих всё на своём пути, мы воспринимали словно байки, которыми пугают непослушных деток, не желающих уснуть. Ведь ордынники были где-то там, далеко, за семью горами, среди бескрайнего океана степных трав. Жалкие странники без своей земли.
Как мы ошибались…
Всеволод снова замолчал. Надолго. Когда тишина стала уже невыносимой, он продолжил.
– Я был на год младше, чем ты сейчас, когда они явились. Пройдя узкими тропами по перевалам Велесова хребта, растянувшись в нескончаемую цепь каравана, идущего и днём и ночью в свете факелов, они спустились с гор. И было их так много, что последние кибитки съехали в долину только через пять дней после того, как первый конь кочевников ступил на наши земли. Анагры, валисары, коэрн, савариссы, толы, мурнаки, карижары, – объединённые племена онригаров, которые впоследствии назовут Ордой, напали на Гальдрику. Непрошенные чужаки, они разлились по нашим землям, словно половодная река, красный прилив, от которого мрёт любая живность в море. И не было им числа.
Тех, кто осмеливался сопротивляться, уничтожали. Безжалостно и скрупулёзно. Не щадя ни женщин, ни детей. Сжигая города дотла, сея смерть и разрушения, оставляя после себя лишь выжженную землю. Поля, выстланные мертвецами. Тех, кто не осмеливался, брали в плен. Делали хаошаром – самыми презренными рабами у своих рабов и вскоре оставшиеся в живых пленники начинали завидовать мёртвым. Так продолжалось почти год. Здесь, в Окоротье первыми, кто встретился им на пути к Марь-городу, стал Любомир со своей десяткой. Но что могут сделать десять человек против ста? Тысячи? Десятка тысяч?
– Наверное, ничего, – тихо, приглушённо сказал княжич.
– Они тоже так считали, – Всеволод указал рукой на росшие по склону, приземистые заросли крушины, и Пётр увидел то, что поглощённый созерцанием башни не заметил сразу.
