#ЖИЗНИГРА

– Так ты все-таки скряга? – усмехнулся Ладынский.

– Да, скряга. Была бы у меня работа… – Трофим сделал паузу, взял карты и продолжил: – Если бы у меня была работа, я бы так и подумал: «Черт возьми, месяц работы!» Это звучит привычно и обыденно. Но работы у меня нет, и я подумал: «Черт возьми, месяц жизни!» Плохо подумал, знаю. Но подумал же. И это осталось звоном в ушах. Звоном, кстати, и в бокальчике, куда колечко благополучно закатилось и запылилось, ни разу не надеванное.

– Такой молодой, а без работы, – сказал грузин, – нехорошо.

– А он у нас спортсмен, – ответил Ладынский, – шахматист из Москвы, – с гордостью добавил он и продолжил: – Что там Полетаев, как у него?

Трофим рассмеялся во весь голос:

– Встречаемся, как пилигримы в залах ожидания да на Красной площади. Димка теперь большой начальник, его карьерная лестница на сегодняшний день выглядит примерно так. – Трофим очистил песочную площадку под ногами и начертил обломком соломинки на песке «XL – XXL – XXXL». Кстати, в семейном бюджете он делает непомерные дыры по той же самой линейной схеме.

– Не понял, – Ладынский повернулся к Трофиму, искренно удивляясь своему непониманию.

– Это размеры одежды, – сказал Трофим, – он теперь вот такой огромный. – Трофим широко расставил руки в районе талии. – Вечно по командировкам на Северах, да еще и начальник, он дома бывает всего по два месяца в году.

– Да, но боец он был бравый, ничего не скажешь, – ответил Ладынский.

Внезапный порыв ветра вызвал небольшой, но стремительный смерч, который тронул край стола, вскинул угол клеенки в сиреневый цветочек, опрокинул арбузные корки возле пепельницы и увлек хоровод карт под стол.

Трофим отодвинул свой пластиковый стул, заглянул под стол, полез еще ниже, чтобы дотянуться до пиковой дамы. Случайно глянул в сторону скамейки и увидел деревянную рукоятку револьвера, неряшливо торчащую из кармана грузина. Трофим не спеша поднялся, часто моргая и отдуваясь, протер мокрой тряпкой ладони. «Smith&Wesson – подумал он, – не меньше, надо найти повод, чтобы уединиться с Ладынским на почтенном расстоянии и сообщить об увиденном».

– Обедать пора, – сказал татарин.

Трофим изобразил на лице улыбку, шлепком опустил руки на стол и привстал

– Пойдемте, Александр Владимирович окрес-с-стности ос-с-смотрим, – произнес он, вульгарно удлиняя в словах каждую «с», – аппетит нагуляем.

Трофим, подкрепил предложение многозначительным кивком и на ходу подхватил бинокль. Сделав несколько шагов за угол вагончика, Трофим заговорщическим голосом начал шептать про пистолет в кармане грузина, на что Ладынский легкой ухмылкой дал ему понять, что все это давно заметил, перехватил бинокль и как ни в чем ни бывало сказал:

– Каково это будет жить в тех местах, где на горизонте нет гор.

– Ну, ладно бы гладкоствольное или нарезное зачехленное, но такое! – продолжил возмущаться Трофим, принимая бинокль от командира.

– А как ты хотел! До тридцать восьмого года гонялись за басмачами, через сорок лет – за душманами, потом гражданская… Здесь всю историю у каждого поколения своя война. Рахмонов на встрече с парламентом признал, что только шестая часть границы охраняется таджикскими пограничниками. Но по факту они делают все, чтобы ускорить вывод нашей группировки. Это местных душманов можно распустить по домам, и они сменят автоматы на кирки. А наемников продолжают поддерживать – для финансовой отчетности. Возможно, и эти картежники из них либо ждут приглашения на вакантные должности, но то, что они не строители, это очевидно.

Ладынский вспомнил, как неделю назад получил ответ на свой рапорт об отсутствии в совместном производстве дел, подлежащих передаче таджикским коллегам. Сдал три кабинета с мебелью прапорщику из хозяйственной службы, оставил на столе начальника заявление об увольнении по причине выхода на пенсию и приложил записку: «До понедельника буду на рыбалке, на нашем месте. Прошу заявление передать в кадры».

– Расслабься. Посмотрим. Пойдем, а то начнут волноваться, – сказал Ладынский и направился к стоянке.

Трофим на миг обернулся к Ладынскому, но ничего не сказал. Он подхватил бинокль за длинный ремень, быстрым шагом догнал майора и пошел с ним рядом, выжидая продолжения разговора. Продолжения не последовало.

– Александр Владимирович, товарищ майор, а вы жалеете, что тогда нас так и не вывели на задание? – сказал Трофим, вслед уходящему командиру. – Столько готовились…

– Отставить вопросы! – коротко отрезал майор. – Я с понедельника в отставке. Закончили тему.

Трофим попытался изобразить радостную физиономию, но получилось только полоумное веселье с ухмылкой до ушей, да глаза моргали.

Потянуло смесью древесного и табачного дыма. В вагончике гремели посудой. Татарин крошил топором остатки деревянного ящика.

Появившись у стола, рыбаки еще на ходу непринужденно продолжили свой разговор:

– Поехали мы как-то в торговый центр, – громко заговорил Трофим. – Это называется «купить кофточку на весну». Впоследствии кофточка была надета один раз, а через неделю мы уже едем покупать джинсы на лето.

– А что ты хотел? Дочь большого начальника, к тому же красивая женщина. Это же нормально, – перебил его Ладынский.

– Слушайте, я ей говорю: весны не будет. Времена года – это единица измерения времени, а время – это характеристика движения. Знаешь, говорю, почему у тебя не было зимы? Потому что тебе никуда не надо было идти, бежать, ехать, лететь. И весны не будет. Если стоять на месте и смотреть на весну в упор, то весны не будет, она не случится. Листья будут, солнце будет, будут цветы, запахи, а весны не будет. Надо торопиться, надо опаздывать, надо не успевать. Тогда проявится и весна, и лето. Время вернется.

– И ты это все говоришь женщине? Кошмар какой-то. Ты ошибся с профессией, тебе ни в шахматы надо играть, а писать. А то ты договоришься, если не научишься помалкивать, а помалкивать, похоже, ты учиться не собираешься, так что «пишите, Шура, пишите».

– Да надо. Человек начинает писать, когда его перестают слушать. Вот я и примчался, когда вы позвали, потому что поговорить больше не с кем, – печально ответил Трофим.

– Приходится признать, что некоторые слова не предназначены для женщин. Игра, в которой нет правил, не игра, в ней нет партнеров. Это не игра, это заигрывание.

– Ладно, забудь, – задумчиво сказал Ладынский, пытаясь сменить тему.

Вдали серебрится изгиб реки, высоковольтные опоры утопают в зелени тугайных лесов и скрываются за перевалом. Кажется, что слышен манящий шум воды, но солнце медленно покидает зенит, и выходить по жаре путешественникам не хочется.

– Рыбаки! – прозвучал окрик за дверью вагончика, сопровождаемый громом посуды,

– Может, еще партийку, на посошок? Идет?

Запах вареного мяса и свеженарезанного лука изысканно дополнил композицию из смеси дымов.

– Тогда арбуз! – выкрикнул Ладынский. – Мне и моему товарищу.

– Яхши, – ответил приглушенный голос, – только пускай спортсмен рассказывает, что делает, когда играет.

– Ну, не, тогда еще мяса, – отозвался Ладынский шутливо.

– Мне и моему товарищу, – подыграл Трофим.

– И побольше, – подтвердил Ладынский.

– Баранину! – выкрикнул Трофим и, закашлявшись, повторил по слогам: – Ба-ра-ни-ну.

– Другое не держим, – ответили за дверью, – другое не мясо для настоящего воина.

– Только давай не на солнце играть, вчетвером-то у вас поместимся? – спросил Ладынский, чтобы иметь возможность осмотреть и оценить внутреннее убранство. Игроки разместились по обе стороны крохотного стола. Треть вагончика отделена металлической решеткой, за которой находился складской отсек, заваленный пустыми мешками из-под строительных смесей. «Пока все логично», – подумал Ладынский и обратил внимание, что начали игру торопливо.

Татарин ел неохотно, он как будто погрузился в себя, но, когда Трофимом стал сбрасывать тузов – один за другим, внезапно опомнился и завопил:

– Обещал говорить – говори! Почему зря тузов бросаешь?

– Хорошо, – сказал Трофим голосом школьного преподавателя, привыкшего давать материал под запись. – Внимательно смотрим и чувствуем. Вот, пожалуйста. С королями – все. Да? Да. Дальше. На красных – ловить нечего. Это понятно же? Понятно. Шесть крести – мы видели. Дальше – все как-то просто, не правда ли?

Трофим дождался еще пару чужих взяток, напевая «прум-пум-пум» и снизывая очередной кусок мяса с вилки, протянул над столом три карты.

– А вот зачем! – жуя и торжествуя, произнес он.

– Опять маленькая Москва? – зашипел грузин.

– Нет, – ответил молодой рыбак, – не опять. Тогда была маленькая Москва, а теперь просто Москва.

– А три семерк что значат? – спросил татарин, совсем уже теряя за акцентом разборчивость русских слов.

– Ничего, – произнес Ладынский нараспев и стянул зубами остатки мяса с бараньего ребра. Затем он поднес к губам чашу, украшенную синими вензелями, чтобы отхлебнуть, но шар вареной картошки прокатился от края до края и выплеснул на Ладынского содержимое посудины. За столом раздался дружный хохот.

– Три семерки будут обозначать Кабул, – утвердительно сказал татарин.

– Нет. Лучше Ташкент, – сказал Ладынский, весело поглядывая на Трофима, – там тепло, там моя мама.

– Может быть, мы сразу в города начнем играть, – сострил Трофим, приняв от командира эстафету искрометного юмора. – Кабул – значит мне на «л».

Но сама по себе идея ему понравилась своим вольным отношением к правилам, и Трофим уточнил это предложение:

– Хорошо, пускай все тройки младших карт с козырной тоже будут бурой. – И, чуть поразмыслив, добавил: – Называйте их любыми городами.

Невзирая на нововведения, татарин, значительно подрастеряв энтузиазм, но не без азарта, выбросил в воздух свои карты после очередного восторженного выкрика Трофима:

– Кандагар! Тебе на «р». – В руке Трофима было три девятки с козырной.

– Шайтан, – завопил татарин, обращаясь к Ладынскому, – как он это делает?

– Странные вы рыбаки, – обиженно зашептал грузин, – приехали на рыбалку, природой любоваться, а сами всю дорогу только о женщинах и говорите. А этот спортсмен говорит, что шахматист, а сам в карты играет как черт.

– Вы тоже, как я посмотрю, строители с изюминкой, – не выдержал Трофим, – и ваш строительный инвентарь сорок пятого калибра, наверное, не меньше? А?

– Девять миллиметров, – угрюмо ответил татарин и с силой хлопнул ладонью по шее грузина, добавив коротко: – Ахмок!

Изрядно смятая газетная конструкция снова скатилась на стол. Горец схватил свой головной убор, скомкал его и зашвырнул в угол.

– Дело у нас к вам, – начал татарин.

Рейсовый автобус номер пятьдесят три остановился возле бетонного сооружения, больше напоминающего развалины долговременной огневой точки, чем автобусную остановку. На лобовом стекле транспортного средства виднелся набор табличек на все случаи жизни: «Дети», «Заказной», «Домбрачи». Мощные руки раздвинули неисправные секции складных дверей, и на бетонную площадку соскочил мужчина лет пятидесяти. Он осмотрелся, улыбнулся окружающему пейзажу и широким шагом двинулся по грунтовой дороге, ведущей круто вверх. Мужчина шел уверенно, как человек знакомый с местностью, только изредка останавливался и с интересом рассматривал окрестности. На пологой площадке он перешел на другую строну дороги, которую каждый год в этом месте выкладывали глиняными комьями, но она все равно вымывалась дождями до скальных пород, и к маю снова показывались темные трещины в буром граните, как жабры гигантского кита, на котором растянулся кишлак. Велосипедист, поравнявшийся с мужчиной, остановился и спешился. После обмена приветствиями «салам алейкум – алейкум асалам» велосипедист развернулся и шел рядом с мужчиной, не приставая с расспросами и не сводя с незнакомца глаз. Тем временем мужчина свернул к ближайшему дому. Велосипедист постоял на пригорке и покатился вниз, оставляя за собой дорожку неподвижной пыли.

Мужчина вытер со лба пот белоснежным платком, беззвучно отодвинул калитку, прошел по узкой тропинке недавно политого огорода и остановился у открытого окна, на котором играли солнечные зайчики в тени густого виноградника. Сквозь шепот узбекской речи он узнал голос Марины. «Иккинчи хафтадавомида», – сказал мужской голос из репродуктора. «Мне его подарила Людка где она сейчас кто знает сама уехала или была какая переписка и Серега ее как застрял в том городе так уже рыпаться больше некуда», – говорила Марина сама с собой. «Бухудудда хеч кандай йукингарчилик йокликига гарамай», – перебивал ее голос диктора.

Дальше Марина продолжала без пауз: «Еще и на лампе висит брелок тоже ее подарок в том магазине если б ни они с Надей я бы и не купила себе серый плащ он же половину моей зарплаты тогда стоил я его померила дома а Сашка мину состряпал равнодушную ну и что я все равно его еще лет десять потом носила и кофемолка так и стоит на кухне но теперь я в этот плащ и не помещаюсь надо поменьше хлеба есть ведь варенье же бросила варить хотя удержаться от шоколада все равно не могу скопище болванов с кем-то сошлась это же мы его пятидесятилетие праздновали и Сашка когда баню построил все хотел его позвать как будто посоветоваться а сам похвастаться хотел пижон приехал из командировки в новых джинсах в красных кроссовках все отшучивался что это спецодежда».

– Здравствуй, Марина, – сказал мужчина.

– Я же вам говорила, – ответил женский голос из глубины комнаты, – …никогда больше не приходите в наш дом… надо же… как чувствовала…

Мужчина скинул сумку, прислонился спиной к глиняной стене и, сползая по ней вниз, присел в тени под самым окном.

– Полковник? Ты же теперь у нас полковник? Рассказывай, чего пришел. Хотя, не надо ничего рассказывать, и так все понятно. И вам, похоже, тоже все понятно. А, полковник? Вы же приходите не тогда, когда у вас есть вопросы, а тогда, когда у вас уже есть ответы, когда вы знаете правильные ответы. А, полковник? Чего молчишь?

– Я, правда, ничего не знаю. Просто так зашел. А Сашка где?

– К нему солдатик в гости приехал. Они на рыбалку пошли.

– Какой солдатик?

– Трофим. Молоденький такой, помнишь, в шахматы все играл. Округ выиграл. В Москву ездил. Потом его к Сашке во взвод перевели. Раз ты здесь, значит и Трофим не зря приехал. Так, да, полковник?

– А вы когда собираетесь домой?

– Не знаю, вот у него и спросишь.

Марина вышла во двор и, не обращая внимания на сидящего мужчину, выплеснула воду из желтого эмалированного таза, развеяв ее над бетонной площадкой перед верандой. В соседнем дворе из глиняного одноэтажного строения без дверей выбежал пацаненок в белоснежной школьной рубашке и галстуке, он держал в руках большого рыжего кота и несся напрямик на улицу, шлепая босыми ногами по мокрой дорожке. Из строения появилась женщина, одетая с ног до головы в цветные одежды, догнала сорванца у самой калитки и потащила его в дом. Через мгновение пацан появился на пороге в ярко-зеленом пуховике на три размера больше и снова помчался за котом. В этот раз женщина догнала его гораздо раньше.

Не прошло и минуты, как мальчик снова появился у порога, теперь он был в шортах и огромной соломенной дамской шляпе.

– Э, Данияр! – выкрикнула Марина. – Мама еще не пришла?

– Джок, – ответил пацан и пустился наутек.

– У нас в Тушино, – сказала Марина, не утруждая себя быть услышанной полковником, зная, что он ловит каждое ее слово или, догадываясь, что он ловит каждое ее слово, – в нашем подъезде дворник живет, Марат, так вот, не поверишь, здесь у нас сосед – через дорогу – его двоюродный брат. Так что у меня тут все, как дома. Соседи в Тушино с утра до ночи на работе, двор пустой, так мы втроем и гуляли: я, Дашка и дворник Марат.

Марина подошла ближе к кустам малины, росшим вдоль забора, и зычно крикнула в соседний двор:

– Эй, бола, каерга кетабсиз? – Не получив ответа обратилась к соседке: – Сония-апа, отправь его ко мне, пускай со мной побудет.

– Мама у них в правление пошла, а тетка с ним не справляется, – сказала Марина, повернувшись к полковнику. – Представляешь, он сегодня, в воскресение, собрался в школу и не один пошел, с котом пошел.

Марина подождала немного у ограды и сказала усталым голосом:

– И ты иди, полковник. У нас тут все хорошо. У нас тут маленькая Москва.

– Дело у нас к вам, – начал татарин.

– Сначала, скажи, почему этот добряк так взбесился, – перебил его Ладынский, кивая на грузина, – когда Трофим сказал, что только в буру играть умеет.

– Да, проигрался он в пух, – улыбаясь, ответил татарин, – те трое тоже начинали с того, что, ой, мол, мы только в дурака играть умеем, а потом обобрали его начисто.

– Предложение у нас. Поехали к нам, – продолжил татарин, – дорогими гостями будете. Мы вам такую рыбалку покажем, век помнить будете. У нас сильную игру любят. И Абай сильную игру любит, порадуем старика перед отъездом. Безработный спортсмен заработает неплохо, обещаю.

– Я же так понимаю, что ты правила любой игры быстро понимаешь, да? – добавил грузин, обращаясь к Трофиму. – Кольцо жене купишь.

– Это какой такой Абай? – спросил Ладынский.

– Тот самый, – сказал татарин и пододвинул карту местности рыбаков к себе поближе. – Старик совсем забыл про нарды, теперь он карты любит.

– Спортсмен два кольца жене купит, – сказал грузин и ткнул пальцем в точку на карте в том месте, где ущелье на противоположной стороне горной гряды за рекой выходило в долину. – Машина через час будет, все поместимся.

– Когда-то врагами были, а тут в гости ехать, – ухмыльнулся Ладынский, – Трофим, ты хочешь увидеть живого Абая?

– Сколько лет прошло, – ответил грузин. – Война дело молодое, а мы лучше вина попьем, в карты поиграем.

– Ну, не знаю, а во что там играют? – безразлично спросил Трофим, – хотя «барабир», – ответил он сам себе, читая на лице Ладынского принятое решение, – ехать.

Через час, с удивительной для этих мест пунктуальностью, на строительной площадке появился старый пикап, запорошенный красной неместной пылью. Строители принарядились в разгрузочные жилеты с подсумками, побросав их поверх рабочей одежды, в кузов покидали рыбацкие снасти. Грузин сел в кабину, а татарин разместился наверху вместе с рыбаками. Как только машина тронулась, татарин протянул путешественникам две повязки со словами: «Наденьте для порядка, сами понимаете».

Трофим брезгливо натянул повязку на глаза, подмял под себя какую-то ветошь и повалился рядом с командиром. Машина набрала ход. Трофим нетерпеливо начал шептать Ладынскому на ухо:

– Ничего не понимаю. Куда едем? Зачем едем?

Майор улыбнулся, не оборачиваясь. Помолодевшие впадины на щеках, повязка, как опущенное забрало рыцарского шлема, вид человека, у которого все в надежных руках и все идет по плану.

– Завтра-послезавтра в округе все узнают, – начал он, – а я узнаю Альпиниста. Он у них тюки по скалам катает на веревках через перевал. Они там молятся на него. Если, конечно, я правильно понимаю, куда нас везут.

– И все это я слышу от пенсионера, почти гражданского человека? От штабного работника? Или как всегда? Бывших особистов не бывает? – Трофим улегся поудобнее, подвинул рюкзак под голову повыше.

– Мы с ним около года назад встречались, и он мне говорил, что этим летом банда уйдет в горы, похоже, считанные дни остались, – продолжил майор. – Он нас с легкостью спустит к реке, а там немного вплавь, немного броду – и дома. Только уходить будем по очереди. Ты первый пойдешь, а я следом. Через день, через два, как получится. Альпинисту с нами нельзя, его миссия продолжается, он уходит с ними. Только бы я не ошибся, куда нас везут.

– Вот знал же, знал, куда еду. У нас, похоже, и задания никакого нет, так, да? Так? А? Так? Да? – допытывался Трофим, подвигаясь к командиру все ближе.

– Нашу часть расформировывают. Всех разбросают по округам. А я на пенсию. Как представил, что на этом все. Понимаешь – все! И никогда я до него больше не дотянусь… С меня весь штабной лоск разом слетел. Я просто знаю одну штольню еще со времен афганской… Хочу ее посетить.

Ладынский повернулся набок, подложив локоть под голову, и уже не для Трофима прошептал:

– Сидел там, тайнописью занимался. Болван.

К вечеру раскрасневшийся полковник ворвался в кабинет дежурного, сорвал трубку с пульта, нажал три черные кнопки и без вступлений прокричал:

– Что там?

В громкоговорителе начали отвечать сразу несколько голосов. Полковник отпустил две крайние кнопки и дослушал доклад:

– На месте их не было. Кострище месячной давности, если не больше. «Урал» после РЛС вернулся в часть. Строителей наверху тоже нет.

Шифрограмма

Код «Султан»

Совершенно секретно

По прочтении уничтожить

Монгол и Пионер самостоятельно вышли на контакт с Альпинистом. Установить связь не представляется возможным. Прошу разрешить использовать канала Гюрза.

Улугбек

Машина остановилась на большом расстоянии от КПП в стороне от очереди из нескольких машин. Татарин спрыгнул, открылась водительская дверь, и послышались удаляющиеся шаги. После нескольких минут тишины путешественники скинули повязки.

Поначалу показалось, что машина стоит рядом со съемочной площадкой какого-то боевика. Высокие стены, наспех воздвигнутые из глиняных комьев, из которых свежими спицами торчит солома. Громадное глиняное здание оштукатурено и побелено с фасадной стороны, боковые стены кое-как замазаны. Пластиковые окна и двери в глиняном строении вызвали у рыбаков улыбку. Из глины можно строить здания любой этажности и любой архитектурной смелости, но все равно это будут хижины. Из мрамора получаются дворцы, из гранита – замки, а из глины всегда только хижины. Свет в окнах белоснежных фургонов на еле заметных колесах. Блок-модуль на высоком фундаменте с надписью «Чайхона». На пороге стоит группа людей в песочных камуфляжах.

Зенитная установка без шасси красуется посередине плаца, она увешана елочными гирляндами, как новогодняя елка, по ней катятся волны бегущих огней. Флагшток с повисшей тряпицей. Ошеломленные путешественники с трудом сдерживали хохот.

– Что-то мне подсказывает, что строевой подготовкой они здесь не занимаются, – сказал Ладынский.

– Зато елку до сих пор не убрали, – поддержал шутку командира Трофим.

Полукруглые быстровозводимые ангары как будто специально поставлены по сторонам, чтобы приумножать в зеркалах никелированного металла весь этот бред декораций. Подсветка софитов обнажает целлюлит глиняных стен, в их рельефе угадывается размах рук штукатура-дервиша.

Факелы по углам, прожекторы на крышах. Группа мужчин в шапочках под чалму вместе с парнями в касках и в форме американского спецназа волочат деревянные ящики.

– Эклектика какая-то. Чалмы, тюрбаны, пуштунки. Я такое разнообразие головных уборов видел только в костюмерной ТЮЗа, не хватает тирольских шлемов. О,и буденовок тоже не хватает!

Возле ворот курил мужчина в густой бороде. Бородач обвешен пулеметными лентами поверх футболки с надписью «Deep Purple», он чиркает зажигалкой, освещая смуглое лицо своего товарища. Арафатки намотаны куда попало, пураханы и халаты у всех чистенькие, выглаженные.

– Слышал, что в райдере американского спецназа присутствует апельсиночистка, – съязвил Трофим.

– Спокойно, – остановил его Ладынский.

– Мне, помнится, мама две недели выкройку буденовки искала, ну, мода такая была у нас в пятом классе, потом неделю шила. Кусок шинели, ножницы, машинка, а в результате такая красивая вещь получилась.

– Ты что-то совсем разошелся, Трофим, неудобно же, наемники кругом, мать твою, логово как-никак, – еле сдерживая смех, произнес Ладынский. – Посерьезнее, пожалуйста, посерьезнее!

– Так меня потом в школе все спрашивали: шили или покупали, шили или покупали?

Одного из охранников вызвали по рации, и он что-то улюлюкает басом по-арабски. Столбы пыли за двумя грузовиками напоминают дымовую завесу, которую используют для объемной засветки кинопленки. Все это как будто бы под пение муэдзина, ан, нет, слышны ударные и что-то смычковое. Звучит красиво. Не хватает только шального салюта в небе, автоматной очереди трассирующими пулями или лучше бы из крупнокалиберного пулемета. Стоило только подумать и… «Есть салюты, товарищ генерал, много салюта», – подумал Трофим. Две очереди подряд, одна из чего-то крупного, две-три из калибра помельче. Где-то вдалеке отчетливо слышно «та-та-та-та».

– О! – Ладынский поднял указательный палец, – АКМ, а то я уже думал, определенно фантастику снимают.

Как и положено в кино, из клубов дыма и пыли появился подтянутый силуэт военного. К его спортивному виду напрашивался гранатомет за спиной. Вместо этого у него в руках была папка-планшет с листами формата А4, зажатыми в металлической прищепке. Силуэт приблизился к пикапу, поглядывая то по сторонам, то в папку.