Исповедь падшего

Глава первая. Детство

Меня зовут Мартин Моррэс. Теперь это имя известно многим, но когда-то его знало лишь меньшинство. Родился я в 1901 году в Чикаго и до сих пор не понимаю, почему мне нравится этот город, ведь было множество причин признать обратное. Наверное, это было вложено в меня в момент рождения. Ненавижу этот день! Моя мать умерла, дав мне жизнь, а я так и не увидел ее глаз. Единственным моим наставником стал отец, Френсис Моррэс: суровый, тщеславный, эгоистичный. Он был человеком самых строгих правил: адвокат, блюститель закона. Эта профессия была единственным смыслом его жизни. Он оставался адвокатом всегда и везде, даже тогда, когда говорил со мной, когда мы ужинали, когда мне нужен был отец, просто друг, а не бесчувственный представитель закона. Высокий и слегка худощавый, с тяжелыми, грубыми чертами лица, он никогда не улыбался. В момент, когда он становился недоволен мной или зол, а это случалось очень часто, отец называл меня малолетним преступником и, вдобавок ко всему сказанному, настойчиво винил меня в смерти матери.

С самой ранней поры моего детства целыми днями мы говорили только об одном – правилах жизни и страны: мораль, этикет и законы, законы… Их бесчисленное множество преследовало меня неотступно. Один день – новый закон, и никаких исключений!

– Ну что, Мартин, ты готов отвечать? – спрашивал каждое утро отец.

Небольшая табуретка, а напротив – высокий стул. Никакой воды и завтрака. Порой, я не спал до рассвета, заучивая очередную букву закона, слово в слово, иначе экзамен не будет зачтен. Каждый день ровно в восемь утра в гостиной меня ждал отец, а также табуретка, на которую я должен был встать, словно на пьедестал, и торжественно, громко, а главное – четко и без единой запинки огласить новый заученный закон либо предписание из кодекса. Но помимо законов страны и граждан мне надлежало знать правила нашего дома. Они были прописаны крупным шрифтом на большом листе бумаге, напоминающем афишу или плакат, который висел на стене в моей комнате прямо напротив кровати. Так было задумано специально, чтобы я мог видеть его, отходя ко сну и просыпаясь на рассвете.

Совершив оплошность, пусть даже невольную ошибку, я должен был сам сказать, что именно меня за это ждет. Наказания бывали разными: заточение в комнате на весь день; запрет на завтрак, обед или ужин; три часа в углу; неделю без мяса или без сладостей… Запреты, запреты… и, наконец, порка. Каждое из наказаний я знал наизусть, каждое из них мне довелось ощутить на себе многократно.

Все слуги в доме, включая мою няню Бетти, остерегались сурового нрава отца, а потому держали языки за зубами. Но порой Бетти все же переступала через свой страх и, когда я оставался без еды на целые сутки, тайком приносила мне молоко и пирог.

В нашем доме не бывало гостей, совсем никогда. Никаких улыбок и смеха, задорных игр и веселья. К нам никто не приходил, как будто мы были одни в этом огромной городе. Мне именно так и казалось. Отец сделал все, чтобы оградить себя и меня от чьей-либо дружбы. Соседи сторонились нас и со страхом обходили наш дом, словно он был пристанищем демонов. Миссис Филипс, женщина, проживающая в доме напротив, косо и настороженно смотрела на моего отца всякий раз, когда им доводилось сталкиваться. На меня же она глядела иначе: ее глаза выражали жалость и одновременно беспомощность. Так же на нас смотрели и остальные.

О нас знали абсолютно все. Это становилось ясно без слов. Лица соседей говорили сами за себя, когда мы встречались с ними взглядами, пусть и нечасто. Они знали, каким психом и тираном является мой отец, и насколько несчастен я, будучи его единственным сыном. Но тогда, в детстве, я не знал, что я несчастен. Наблюдая за своей жизнью, как будто со стороны, я полагал, что так и должно быть. Мне была неведома другая жизнь. Я жил в «клетке». У меня словно были завязаны глаза, и я даже не понимал этого.

Когда отец отдал меня в школу, я, наконец, смог увидеть больше. Здесь тоже были правила и довольно жесткие: вести себя надлежало крайне прилежно. Однако эти несколько часов в день, лишавшие меня отцовского взора, в коем не читалось ни капли любви, а лишь только несгибаемая строгость и безграничное желание сделать меня таким же, каким является он, стали приятным разнообразием.

По правилам здесь запрещалось шуметь, громко разговаривать и прочие запреты, требующие полной дисциплины. Но, по крайней мере, в этой школе я чувствовал себя намного лучше, нежели дома. Мне совсем не хотелось возвращаться, ведь я понимал, что меня там ожидает…

Учился я лучше всех. А как же иначе? К этому было приложено все мое усердие и немалое количество отцовских подзатыльников. Он создавал из меня себя, день за днем уничтожая мою собственную личность.

Проходили год за годом… Все его наказания, порка, унизительные фразы, бесчисленное множество правил и запретов вросли в меня корнями, опутав душу и сознание. Я становился старше, и, видя во мне четкое отражение своих «бесценных» трудов, отец испытывал гордость, в то время как я ощущал ненависть, которую подавлял детский страх.

Глава вторая. Юность

Достигнув шестнадцати лет, мне довелось осознать нечто очень важное. Я не знал: что я люблю, что мне нравится, и чего я хочу. Мне было известно, что можно, а что нельзя, я знал все законы страны наизусть, мог предвидеть всякое действие отца, знал, что в нашем доме положено есть на завтрак только овсянку, а ужин – ровно в семь, и, опоздай я хоть на минуту, мне не позволят взять со стола даже хлеб… Но я не знал самого себя! Что такое мечты, что значит любить кого-то и что такое счастье. Вполне вероятно, я прожил бы еще десяток лет, так и не задумавшись над этим, если бы не одна случайная находка…

Однажды ночью, в очередной раз оставшись без ужина, я тайком пробрался в кухню, желая стащить хоть что-нибудь съедобное, но нашел кое-что еще, кроме еды: это была книга, а точнее роман. Я с уверенностью предположил, что здесь его забыла кухарка, ведь со смерти матери в этом доме никогда не появлялось ни одной художественной книги. Таков был приказ отца. Только научная литература, справочники и собрания по истории. Мне не дозволялось читать книги, в которые были вложены чувства и эмоции. За все шестнадцать лет я впервые нарушил строжайший пункт отцовских правил.

Мною руководил интерес. Роман Чарльза Диккенса я прочел взахлеб всего за две ночи. И с той самой секунды, дочитав последнюю страницу, я как будто ожил. Я узнал многое, о чем раньше не слышал, и вместе с героями прочувствовал все то, чего никогда не ощущал. Это была жизнь! Иногда пропитанная болью и слезами, но все же она была настоящей, живой и очень сильно отличалась от моей.

Две бессонные ночи оставили на моем лице нежелательный след усталости, но зато внутри себя я ощущал небывалое вдохновение, а мысли кружили в озадаченном вихре, побуждая задуматься над смыслом собственной жизни.

– Где ты находишься? – спросил за завтраком отец, пристально всматриваясь в мои рассеянные глаза.

Это я заметил не сразу, так как услышал вопрос лишь со второй его попытки.

– Что? – мы встретились взглядами. – Прости, отец, я не расслышал.

Он отложил столовые приборы.

– Мартин, что с твоим лицом?

Отец уставился на меня еще более пронзительно, словно пытаясь проникнуть в мою голову и прочесть каждую обитающую там мысль.

– Ты похож на ожившего мертвеца, и эти круги под глазами…

– Я сегодня плохо спал.

– Хм… и вчера, полагаю, тоже? – загадочно произнес он и, взяв в руку ложку, принялся медленно помешивать в тарелке кашу, по-прежнему не отводя от меня взгляд.

Я сжался, словно парализованный.

– Вчера вечером звонил твой учитель по химии. Он поведал мне о вещах, совершенно недопустимых для лучшего ученика школы, – его голос с каждой секундой становился все более озлобленным. – Ты был невнимателен, не слушал, не записывал, а что касается домашнего задания, ты его не подготовил!

Отец резко ударил кулаком по столу, да так, что загремела посуда, и я мысленно приготовился к тому, что следующий удар придется принять мне.

– Это выпускной класс! – с криком продолжил он. – Для поступления в юридический колледж твои отметки должны быть безупречны! Я уже обо всем договорился! Или ты решил меня опозорить?

– Нет, отец, – я сжался еще сильнее, ощутив себя совсем ничтожным в сравнении с ним.

– Мне необходимо взглянуть на твои тетради!

Я отодвинул стул, намереваясь сходить за ними в комнату.

– Останься здесь! Я сам возьму! – он встал и посмотрел на часы. – Даю две минуты, а после твою тарелку унесут. Сью, проследите!

– Конечно, мистер Моррэс! – служанка робко пригнулась, когда он проходил мимо нее.

Я едва не задохнулся, понимая, что отец направился в мою комнату. От волнения я съел кашу почти мгновенно, с ужасом перебирая в голове лишь одну мысль: «Книга… я оставил ее на кровати!»

Вероятность того, что он ее не заметит, была крайне мала, особенно если учесть наблюдательность отца. Порой мне казалось, что он способен видеть сквозь стены и читать мысли по глазам. Ему был известен каждый из моих проступков и ошибок, несмотря на все попытки их скрыть. Не знаю, на что я рассчитывал сейчас…

Дверь в столовую тихо отворилась. За своей спиной я услышал тяжелые, но медленные шаги. Они приближались, и с каждым ударом ботинок о паркетные доски мое сердце начинало биться все сильней. Оно колотилось вовсю, и мне даже почудилось, что я смог услышать этот бешеный стук.

Мне хотелось обернуться или встать, но тело полностью подчинилось страху. «Какой позор… Мне уже шестнадцать, а я боюсь отца так, точно мне все еще пять лет!» Эта мысль должна была сделать меня сильнее, заставить мой дух воспрять и дать смелый отпор. Однако я оставался безропотным. Я был слаб и телом, и духом, беспомощен, как ягненок в волчьем логове.

– Занятная находка… – протянул отец, остановившись возле моего стула.

Я осторожно и боязно перевел взгляд в его сторону и увидел, как он перебирает в руках ту самую «запретную» книгу, потирая ладонями ее обложку.

– Время – бесценный дар, а эта книга… – он повертел ее у себя перед носом. – Она недостойна даже скромного места на полке. А, Мартин? – его голос звучал издевательски, с присутствием некой насмешки. – Мне казалось, ты усвоил все наши правила! Я так надеялся, что сумел искоренить в тебе все недостатки, слабости, сделать твой разум совершенным и чистым, но ты опять разочаровываешь меня…

Я успел сделать всего один вдох, прежде чем его рука поднялась, и он с размахом ударил меня книгой по голове со стороны затылка. В ушах раздался звон, стерев все посторонние звуки. Удар был достаточной силы, как если бы я упал головой о пол. Взгляд помутился, все вокруг расплылось в воздухе, а звон в ушах, подобный непрерывному гулу сирены, звучал примерно минуту. Опираясь о стол руками, я покорно ждал, когда он наконец рассеется, надеясь, что второй удар не последует.

Подобные сцены уже давно стали нормальным явлением в нашем доме. Никто из слуг не удивлялся этому. И хотя служанка Сью находилась рядом, когда я получил наказание за то невинное удовольствие, она даже не пикнула от неожиданности или ужаса. Сью спокойно забрала тарелки и удалилась.

– Ты засорил свои мозги мусором! А что положено делать с мусором, Мартин? – слова отца снова прорвались в мой слух сквозь дымку затихающего гула.

– Его положено выбрасывать.

– Верно! Или выбивать, как пыль из ковра. Вот видишь, как хорошо, когда мысли очищены от всякого хлама! Здесь не должно быть ничего лишнего! – он грубо ткнул указательным пальцем в мой висок. – Ничего того, что может помешать делу! Ты меня понял?

– Да.

– Я не слышу, Мартин!

– Да, отец! – громко повторил я.

Он удовлетворенно сложил губы почти в улыбке и сел на свое место за столом.

– Можешь идти. Сегодня тебя отвезет мистер Джефферсон. И не смей опаздывать! Занятия начнутся через полчаса.

Несмотря на гнев отца, его приказ и мое с ним согласие, я все же не отрекся от того, что он так яро называл мусором. Мне пока ничего не было ясно, но внутри я ощутил зарождение чего-то нового, настоящего и живого. В голове появилось множество вопросов, и, хотя я до дрожи боялся отца, мне безумно захотелось отыскать на них ответы.

Глава третья. Прозрение

Годы упорных трудов не прошли даром: я окончил школу с отличием и высшим баллом за поведение. Внимательно оглядев отметки, отец с хлопком закрыл школьный диплом и посмотрел на меня, как на солдата, для которого бой еще не был окончен.

– Итак, Мартин, до поступления в колледж у тебя есть ровно две недели. Приступишь к подготовке завтра же! А сейчас поехали домой, – сказал он обычным, ровным голосом, собираясь сесть в автомобиль.

Такой тон означал, что настроение у него вполне приемлемое, по крайней мере, мне так показалось.

– Папа, погоди! Сегодня ведь знаменательный день, праздник! Верно?

– Какой еще праздник?

– Я только что окончил школу! – напомнил я.

– И, по-твоему, это – праздник?

– Да, все так считают.

– Допустим. Ну и чего же ты от меня хочешь? – его лицо напоминало каменную глыбу.

– Я только хотел попросить тебя позволить мне поехать сегодня за город. Парни из класса организовывают вечер в честь окончания. Я тоже приглашен и хочу там быть, немного отдохнуть…

– Отдохнешь на том свете! – сурово прервал он. – Если ты настолько сильно устал, могу отправить тебя туда досрочно! Садись в машину!

Я понял, что продолжать не стоит, и тут же оставил мысль просить его снова.

В Чикаго пришло лето, а вместе с ним – заслуженные каникулы. И хотя для всех детей и подростков это означало отдых и веселье, для меня же – время неизбежной подготовительной каторги. Я принял все без удивления и должной обиды, смиренно, как раб, лишенный всякой надежды на лучшие перемены. Внутри меня что-то неистово рвалось наружу, однако мне все еще не хватало духа поддаться тайному искушению. Я был один, без друзей и союзников, к тому же слишком молод и без единого гроша в кармане, а потому полностью зависел от отца. Он расписал каждый мой шаг на несколько лет вперед. И этот список не предусматривал развлечений.

В день своего рождения я проснулся раньше обычного. Меня разбудили яркие лучи солнца, ворвавшиеся в окно, а еще – громкий звук автомобильного мотора. Это была машина отца. Он обожал свой автомобиль! Пожалуй, это было единственное, что Френсис Моррэс любил, кроме адвокатского дела. Он завел мотор и уехал.

«Слава Богу!» – с выдохом произнес я и, приведя себя в порядок, охотно покинул комнату.

– Доброе утро, Мартин, и с Днем Рождения! – с лучезарной улыбкой произнесла горничная, в прошлом – моя няня, красивая стройная женщина с добрым лицом и зелеными глазами.

– Спасибо, Бетти! Вы никогда не забываете поздравить меня!

– Как я могу забыть? Я нянчила тебя с самого рождения. Этот день и для меня стал светлой радостью!

– Вероятно, только для Вас одной…

Женщина с грустью опустила глаза.

– Куда уехал мой отец?

– Ах, да! Он просил передать, что до обеда пробудет в конторе, а после у него два выступления в суде. Будут слушаться крайне важные дела. Домой мистер Моррэс прибудет поздно.

Новость оказалась бесподобной! Ничто не смогло бы порадовать меня в большей степени. Это был лучший подарок!

Начиная с завтрака, я наслаждался каждой секундой. Даже овсянка, которая до безумия успела мне надоесть, сегодня казалась особенно вкусной. Не спеша и размеренно я смаковал кашу, словно некий дивный десерт. Я не следил за временем и думал о самом приятном, что мне пока еще довелось познать: о том незабываемом романе, в коем оказалось больше жизни и красоты, нежели в моем существовании. До сего момента мне никогда не удавалось заполучить весь день в свое распоряжение. Порой выпадало лишь несколько часов, большую часть из которых я был вынужден провести за учебными книгами. Но сегодня каждая минута принадлежала только мне!

После завтрака я решил отправиться в парк. Мы с отцом часто проезжали мимо него, но никогда он не позволял пойти туда на прогулку.

Погода выдалась совершенно не жаркой и приятной. Еще никогда прежде мир не казался мне столь прекрасным! Я как будто впервые увидел все эти дороги, деревья, даже небо выглядело каким-то особенным… Напряжение ушло, а в душе воцарилось неведомое ранее спокойствие.

Я бродил по парку дольше часа, вдыхая насыщенные запахи лета, а затем отправился в город. Здесь все было по-другому: шум, движение, иные запахи, присутствие некой суеты… Два разных мира, разделенных широкой дорогой. Однако и здесь я увидел исключительную прелесть, давным-давно стертую для всех остальных. Почему я не замечал этого раньше? Меня охватило недоумение, но спустя минуту объяснение нашлось само собой: рядом не было отца. Я обрел свободу! И хотя мой разум ясно осознавал, что это только на время и вскоре снова придется вернуться обратно, в «клетку», я ощущал себя несказанно счастливым! Теперь я знал, каково ощущать это тепло внутри себя. Именно оно наполняло мое сердце в момент чтения того удивительного романа.

Я пожелал зайти куда-нибудь перекусить, но, к сожалению, денег не оказалось, и только это вынудило меня вернуться домой раньше задуманного.

– Наконец-то ты вернулся! – тихо пробормотала Бетти, отворив входную дверь.

– А почему Вы говорите шепотом?

– Мистер Френсис здесь! Он приехал час назад и теперь просто в бешенстве! – руки служанки невольно подрагивали, поэтому она прижала их к себе. – Я ходила в парк, надеялась тебя отыскать, но…

– О-о-о! А вот и наша пропажа! – пронзительное и внезапное провозглашение отца прервало речь служанки. – Мы уже Вас обыскались, сэр! Извольте объясниться!

Его издевательский тон вызывал во мне раздражение.

Бетти окинула меня глубоко сострадательным взглядом и тут же покинула прихожую.

– Почему ты так рано вернулся? – спросил я.

– А это закон подлости вернул меня домой раньше. Знаешь, Мартин, так всегда случается: стоит задумать нечто тайное и непозволительное, даже будучи на сто процентов уверенным, что это удастся скрыть, как непременно все срывается и исход получается совершенно непредсказуемый.

Голос отца оказался обманчиво-спокойным, но последняя его фраза заставила меня встрепенуться:

– Где ты был, гаденыш? – с криком выдал он, покраснев от напряжения и гнева.

Семнадцать лет это лицо ввергало меня в дрожь. Разъяренный взгляд пронизывал насквозь, оставляя за собой лишь чувство страха. Оно не позволяло ощущать что-то иное. Его было слишком много: страх накапливался во мне годами, слой за слоем, как породы в недрах земли. Однако всего одна прогулка по солнечному парку и оживленному городу – самая первая, когда я смог расслабиться и наблюдать мир вокруг себя с широко раскрытыми глазами, впав в опьяняющее забытье, – смогла запечатлеться в памяти и проникнуть в душу, словно яркий луч света. Этот луч зажег меня изнутри и просочился в самое сердце.

– Ты хочешь, чтобы я спросил повторно? – вновь раздался рев отца.

Я поднял на него глаза. Дрожь куда-то исчезла. Внутри себя я ощущал спокойствие, именно ту безмятежность, которая сопровождала меня на недавней прогулке. До сей минуты я хотел солгать, выдумать любую уместную ложь, но вдруг передумал. Уверенность отразилась в моих глазах, а за ней последовал четкий и абсолютно спокойный ответ:

– Я был в парке, прохаживался по широким дорожкам вдоль пронзительно-ярких зеленых деревьев, вдыхал ароматы лета. Это было будто впервые, немыслимо… – на моем лице показалась воодушевленная улыбка. – Затем я направился в город. Иногда полезно ходить пешком, многое начинаешь замечать. В отсутствии спешки и гула мотора твоей машины Чикаго открылся мне с совершенной новой стороны. Если бы не сильный голод, я бы с удовольствием задержался на час или два.

Мое откровение повергло отца сперва в ступор, а после – в шок. Да, без сомнений, он был ошеломлен до потери речи. Впрочем, и я был от самого себя в некотором потрясении. Что это было? Мне на мгновение показалось, что настоящий Я спрятался за спиной другого человека – свободного и бесстрашного, совсем незнакомого, и эта речь принадлежала ему.

– Ты пьян, или же солнце выпалило из твоей головы весь мозг?

– Нет, папа, со мной все в полном порядке и даже лучше!

– Годы… Долгие годы моих упорных трудов!.. И к чему все? Чтобы теперь лицезреть твою довольную, нахальную ухмылку? – от его яростного крика задрожали стены.

– Я не сделал ничего дурного, ничего, что имело бы почву для осуждения!

– Разве? Ты бросил все дела, оставил подготовку к колледжу и ушел гулять без моего позволения! Ты что, забыл наши законы?

– У меня сегодня день рождения! День рождения! – в недоуменном крике повторил я. – Ты хоть помнишь об этом? Я твой сын!

– Нет! Ты мое наказание! Моя самая большая ошибка! И сейчас я сотру с твоего лица эту дерзость!

Он в ярости ринулся ко мне и со всей силы замахнулся, но я успел схватить его за руку и избежал удара.