День божьих коровок
Еще вчера у меня было все, что нужно человеку для счастья! И вдруг за считанные дни то, что казалось вечным и незыблемым, рухнуло и улетело в бездну.
У меня была своя собственная Планета – особое неповторимое чудо, которым обладают далеко не все, но я не ценил свое сокровище, растрачивал по пустякам, считал ее обузой, как будто бы у меня не одна Планета, а сотни. И вот однажды ее не стало, и я ощутил такой мрак, такую пустоту, безнадежность и сожаление, великое сожаление… что не любил достаточно, не ценил, не представлял даже, насколько счастливым человеком я был. Но все исчезло в один миг, и уже ничего нельзя было поправить.
Почему я все это вспомнил? Не знаю… По всей вероятности, потому что слишком долго даже думать себе об этом запрещал, чтобы снова не упасть в отчаяние и тьму. Я заставил себя их забыть, так надо, чтобы выжить. Не ковырять в ранах воспоминаний, а вычеркнуть, выжечь, забыть. Только так можно удержать равновесие на узкой тропе: не оглядываться, не смотреть по сторонам… А просто идти…
Надев шапку-невидимку, стать невидимым для собственного прошлого, невидимым для бывших друзей, невидимым для всего мира вокруг, невидимым для собственных воспоминаний, невидимым для свирепых посланцев тьмы – бесшумных оскаленных теней, которые бегут за тобой вдоль твоей тропы, роняя кровавую слюну, и ждут малейшей слабости… Малейшей слезинки… Подогнувшейся коленки… Дрогнувшей на мгновение души. Они настороже, чтобы тут же кинуться и утащить тебя в чащу.
Потому что, когда человек теряет свою Планету, он остается в пустоте. Вечной пустоте, наполненной стаями враждебных сил, этими стрекочущими нечистыми стаями, которые медленно, но верно заселяют каждый уголок души, не оставляя в ней живого места. Как у канатоходца, у него нет возможности остановиться. Остановишься – упадешь, упадешь – погибнешь… И нет никого рядом, кто поддержит и не даст сорваться вниз.
Того, кто разгонит нечистые стаи.
Того, кто знает все тайны Вселенной, все до единой звезды по именам, все тайные тропинки галактик, все маршруты комет и все мои сны наизусть…
Я понял простую истину.
Не ценить свою Планету и тех вокруг, кто тебя любит – это не только безнравственно, это преступно. И прежде всего – против самого себя. Если ты капризно отворачиваешься от своей любви, воображая, что придет другая, еще лучшая, то твоя ЕДИНСТВЕННАЯ ЛЮБОВЬ, твоя единственная весна – покинет тебя. Бросит тихий прощальный взгляд, накинет красный плащ и уйдет босиком по дождю. Громыхнет ей вслед майская гроза, и ты навсегда останешься один в холоде и мраке, населенном демонами, и всю жизнь будешь проклинать себя за то, что не понял и не остановил. И безнадежно мечтать о том, чтобы вернуться однажды в свой потерянный май и в последний момент схватить ее за ускользающий краешек плаща и не позволить уйти за порог.
Никому. Никогда. Не выдают НОВОЙ ПЛАНЕТЫ и НОВОЙ НАСТОЯЩЕЙ ЛЮБВИ, если он не сохранил свою… единственную. И только лишь «волшебное зеркальце» воображения, изредка оживая, показывает нам сказочные царства, где ВСЕ МОГЛО БЫТЬ ИНАЧЕ!
У меня всегда вызывал изумление вопрос: «А ты веришь в любовь?» ВЕРА – это нечто такое, чему нет научных доказательств, с чем никто не сталкивался, не видел, но ВЕРИТ, что это существует. Выражение"Я верю в инопланетян» звучит нормально, но никто же не заявляет: «Я верю, что Волга впадает в Каспийское море», в отношении Волги говорят – ЗНАЮ.
Поэтому выражение «ВЕРЮ В ЛЮБОВЬ» означает – не видел, не сталкивался, не ощущал, не был свидетелем даже со стороны… НО ВЕРЮ. Верить в любовь может только тот, кто ни разу с ней не встречался.
А я не верил. Я знал.
И не становилось мне от этого ни проще, ни веселее, ни удобнее. Только еще больнее – у меня была любовь, но я никогда не имел понятия, как делиться ее благами с ближними, как с ней вообще жить.
Я злился и досадовал на нее, она вносила смуту и порождала бури, меня лихорадило и носило из стороны в сторону, я знал, что у меня есть бесценное сокровище, дар – но я так и не сумел его развить, взрастить, позволить расцвести и принести плоды, не смог сделать с его помощью счастливым ни себя, ни кого-нибудь другого.
Любовь – это не только то, о чем пишут в пылких, захватывающих романах. То, что происходит между мужчиной и женщиной – это лишь часть всеобщего мирообразующего замысла любви. Яркая и важная – но всего лишь часть.
Любовь – самостоятельная сила, живая стихия. И когда она проникает в человеческое сердце, то наделяет его неугасимым светом и великой защитой. Любовь – она ко всему: к близким и случайным, к людям и зверям, к небу, к солнцу, к лесам и горам. Эта сила всегда с тобой, даже… если в какой-то момент времени тебе кажется, что некого любить. Она существует в тебе, светит и согревает – как сияющая сфера, как небесное присутствие, как главный человеческий талант. И одновременно как чувство почти непосильной ответственности – ты должен во что бы то ни стало сохранить дарованный небом огонь и не дать ему померкнуть.
Должен…
Ты стоишь на ледяном ветру, на обрыве, и держишь голыми руками живой огонь. А сил так мало, а время идет, пламя жжет тебе ладони все сильнее, сильнее, и так велик соблазн сбросить его на землю и уйти прочь…
Я бы не сказал, что с этим легко жить – совсем наоборот.
Потому что человек, у которого нет любви, – никому не интересен, даже демонам. А когда в душе теплится свет – к нему тянется все вокруг, каждое большое и малое создание земное, каждая птица небесная, каждая букашка и каждая травинка. Но свет притягивает ВСЕХ, а не только тех, кто тебе мил. Неугасимый огонь манит, на него ползет из всех щелей чумная нежить, слетаются и сползаются темные силы, в бешенстве стараясь погасить пламя. Растоптать его и развеять пепел по ветру. Чтоб хоть на одну любовь в мире стало меньше! Им надо уничтожить каждый лучик света, каждую малую искорку, чтобы еще на шаг мир стал ближе к наступлению безраздельной тьмы!
С этим непросто жить, но без этого сама жизнь лишена даже малого шанса на какой-либо настоящий смысл.
…Через некоторое время я еще раз встретил ту девочку, которая расплакалась у клетки с лисами. Как-то на дежурстве она догнала меня и окликнула. На этот раз она была в толстой шерстяной шапке и в зоопарк пришла вместе со своей мамой. Девочка подбежала и радостно сообщила, что мама согласилась с ней по поводу головных уборов – дядя тебе все правильно сказал. Мама мне улыбалась издалека.
– Так и что? – спросил я девочку.
Она смотрела на меня очень серьезными и взрослыми глазами:
– Да я просто хотела сказать… Вы же тут работаете… Почему этой весной никто не родился в зоопарке?
Вот те раз, подумал я… А ведь точно!!! Никто не родился, даже в вольерах у птиц не наблюдалось весеннее оживление и суета над гнездами. А тех зверят, которые появились на свет немного раньше, выкармливали из бутылочек, я слышал разговоры, что четвероногие как с ума посходили, идет какой-то массовый отказ от кормления детенышей.
– Я не знаю… – ответил я.
– Но это ведь что-то означает?
– Не думаю…
– А я думаю. Что-то изменилось, вам не кажется?
Я внимательно прислушался к тревожному шепоту мыслей в голове, которые упрямо подавлял, и понял, что действительно кое-что изменилось.
Когда я был маленьким, я очень боялся атомной войны. Про нее тогда много говорили по телевизору и рассказывали в школе, как вести себя при ядерном взрыве: лечь на пол, прикрыть голову руками, давали прочие очень «полезные» в этом случае советы.
Моя детская вера в могущество родной страны была невероятно велика, и я без труда убеждал себя, что даже если эта жуткая атомная война и наступит, то она пройдет как-то… максимально организованно и относительно безболезненно, в наиболее благоприятном для всех режиме, и уж точно не затронет меня и моих близких. Потому что наша страна – самая большая и сильная!
Но все равно иногда мне становилось страшно.
Я нередко лежал в своей кровати и слушал, как в ночном в небе с ревом рассекают воздушные сферы самолеты – они низко проносились над нашим домом, недалеко располагался военный аэродром. Я вслушивался в нарастающий тяжелый гул, зажмуривался и шептал: «Ну только бы не ракета, только бы не ТА САМАЯ ракета». Хотелось натянуть шапку-невидимку, чтобы никакое зло этого мира не могло разглядеть меня в темноте и уничтожить.
Потом я вырос и перестал бояться атомной войны, да и все вокруг бросили принимать всерьез ее угрозу – не стало той большой и сильной страны, потому вряд ли кто-то начнет просто так кидаться в нас дорогостоящими ядерными бомбами…
Но что-то осталось во мне – как зрительный образ, как отпечаток ТОГО САМОГО АТОМНОГО СТРАХА из глубокого детства.
Почему-то каждый раз, подъезжая к городу после долгого путешествия, я завороженно вглядывался в его еще отдаленные, но вполне различимые очертания – пышная зелень, крошечные кубики домов, золотые купола церкви у набережной, дымные трубы заводов, игрушечные мостики над тоненькой полоской реки…
И в этот самый момент мне казалось, что вот прямо сейчас над знакомой умиротворенной картиной в благостной синеве небес разверзнется огненный шар, неотвратимо превращаясь в испепеляющее облако света и смерти.
И – абсолютная тишина. Ни звука.
Оглушительная пауза между тем, что видишь глазами, и тем, что воспринимает твой мозг. Только воздух, который ты резко вдохнул в безмолвном крике, с болью раздирает легкие.
Как будто замерла над миром финальная минута молчания перед тем, как обрушатся небеса…
Я каждый раз отмахивался от этого наваждения, но оно каждый раз неизменно возвращалось ко мне.
А сейчас, когда девочка смотрела прямо на меня, задавая свои вопросы про нерожденных весной зверят, у меня закралась странная мысль – неужели животные почуяли нечто, о чем мы еще не догадываемся? Так в сумрачном предчувствии воют собаки перед землетрясением, убегают из городов домашние кошки, улетают прочь птицы. Может, собратья меньшие, чьи сенсорные системы настроены тоньше наших, уловили неведомый сигнал – СТОП! Незачем больше производить никого на свет!
В любом случае, я точно знал, что именно изменилось – уже несколько дней меня преследовало неотступное ощущение затянувшейся паузы между реальностью и ее восприятием.
Безошибочное ощущение.
Последних мгновений тишины.
Перед неизбежным ударом.
Как будто смотришь на мир со стороны, а в расширенных зрачках уже отражается ослепительная вспышка – яростный и неотвратимый ПРОЩАЛЬНЫЙ СВЕТ ОБРЕЧЕННЫХ.
Глава 2
КОВЕР – САМОЛЕТ
Чувствительность или, как ее называют психологи, сенситивность, – качество, которое можно считать как наказанием, так и подарком судьбы.
Илсе Санд, «Близко к сердцу: Как жить, если вы слишком чувствительный человек»
Наверное, наверное… все изменилось.
Но пожалуй, надо начать не с этого, а с коврика. Вернее сна, где мне приснился коврик.
Так… опять получается ерунда. Коврик, сон… Не знаю, когда я заметил изменения, в этой истории сложно найти ниточку, за которую можно небрежно дернуть и с легкостью распутать клубок событий. Скорее всего, я обратил внимание, что СТРАННОЕ ПРОИЗОШЛО… когда меня с размаху ударил по мозгам этот… мягко говоря, необычный сон. Необычный не по содержанию, а по «качественным характеристикам», если так можно выразиться о сновидениях.
Он был совсем иной и отличался от обыкновенного так, как черно-белая фотография без ретуши отличается от взрыва сознания художника-абстракциониста.
Он был абсолютно реалистичный, простой и одновременно изощренно пугающий.
Короче говоря, однажды я проснулся оттого, что кто-то громко и отчетливо спросил: «КТО ТЫ???»
Я с трудом сообразил, что снился сон, который не запомнился, и невнятно пробормотал, еще пребывая в дреме: «Не знаю…»
А больше заснуть и не смог, на часах было пять утра, я лежал и думал: «А кто же я?» На самом деле, конечно, я знал, кто я такой, но вот так резко и коротко сформулировать определение себя я бы сейчас не смог. Например, я – врач, или строитель, или альпинист, или филателист, или футболист, или пианист… Или же, к примеру, я – бродяга, я – гений, я – ничтожество, я – герой или я – злодей. Хоть что-то, но… быстро и конкретно… Так кто же я?
«Я тебе подскажу, – ухмыльнулся мой внутренний голос. — Ты – больной!!!»
Я зажмурился, помотал головой, а потом резко открыл глаза.
Взгляд в утреннем сумраке упал на пол, где небрежно валялся полускрученный ковер, а вернее – коврик из большого красивого магазина ИКЕА, который когда-то по случаю купила жена.
На красном в белую полосочку тканном изделии производства ордена Всемогущей ИКЕИ самозабвенно храпел старый пес-полупудель. Я захотел встать и пнуть его во двор, чтоб старикан не обделал мне спальню, такое водилось за ним последнее время – старость, что поделаешь! И осекся.
СТОП.
Какой полупудель… какой полупудель… Он умер! Да и коврик этот я давненько вынес в гараж… Что это еще такое со мной? И тут все вокруг поплыло, приняло размытые формы, как будто по картине внезапно потекла краска. Полупудель широко открыл глаза, медленно поднял голову, я увидел, что она разбита, по морде ручьем течет темная кровь, а глаза… Глаза – совершенно черные, с зеленоватым свечением изнутри… Он начал вставать, двигаясь всем телом ко мне…
Как же я заорал!!! Я ору, ору, надрываясь, широко раскрывая рот, задыхаясь, но понимаю, что не издаю ни звука, я до предела напрягаю связки, но не слышу своего крика. А пес, который уже и не полупудель, а какое-то лохматое собакообразное с узкими вертикальными зрачками в пронзительно-зеленых глазах и с оскаленными желтыми зубами, медленно, неестественно медленно приближается ко мне. Это продолжалось несколько секунд, я думал, что задохнусь, но наконец голос прорвался и я смог заорать по-настоящему.
Заорал и понял, что это сон, сон!!! Черт побери, я всего лишь сплю и мне надо немедленно очнуться, иначе случится что-то по настоящему плохое! И моментально проснулся… Меня трясло от слабости, в глотке першило, на глазах навернулись слезы. Конечно, ни пуделя, ни коврика в комнате не было, я встал и пошел на кухню попить воды. Дошел в полумраке до холодильника, достал бутылку минеральной, налил стакан, начал жадно пить. Внутренний голос издевательски поинтересовался с участливостью внимательного доктора: «Ну а сейчас, больной? Вы проснулись или спите? Вы уверены?»
Проснулся, естественно, что за бредовые вопросы! Но что-то не давало мне покоя, я оглянулся по сторонам, вглядываясь в знакомые предметы обстановки, нервно вглядываясь, словно был все-таки не уверен, сплю на самом деле или нет, и пытался найти что-то типа коврика или покойного полупуделя, что-то такое, ЧЕГО ТУТ БЫТЬ НЕ МОЖЕТ. Но все было в абсолютном порядке, как обычно. Тикали настенные часы, скрипела несмазанная калитка во дворе, колыхались оконные шторы, светало, из тещиной комнаты чуть слышно бормотало радио. Я облегченно выдохнул и решил поваляться еще полчасика, пошел к себе на диван и боковым зрением увидел полоску света из комнаты тещи – обычно она рано вставала и тихенько-тихенько, чтоб никого не разбудить, включала свет и радио… СТОП!!!
Сердце зашлось в бешеном темпе и сдавило горло – нет тут никакой тещи, она давно уехала, в ее комнате никого нет. И света не может быть! И радио не может быть!
Я снова сплю.
Я ВСЕ-ТАКИ СПЛЮ!!! Хотя я абсолютно уверен, что не сплю…
Как же так?
Картинка перед глазами снова поплыла, стала акварельно-прозрачной, зыбко задрожала, так под водой дрожит морское дно. Я моментально проснулся в поту и с сильным сердцебиением. Тут же поспешно вскочил и без завтрака, как будто убегая от чего-то, начал собираться на работу, а когда вышел из дома, то подозрительно оглядывался по сторонам – нет ли вокруг чего-то такого… такого… Чего не может быть.
А может, это опять только снится, я сейчас лежу на диване и вот-вот проснусь от попыток закричать, не слыша собственного голоса. Что за новый удар прилетел откуда не ждали, да и удар ли это? Что происходит сейчас, явь это или… не явь?
Таких снов у меня не было никогда. Что это было? Ничего не значащий кошмар, вызванный нервным напряжением, или тревожный сигнал о начале опасных изменений в моей голове? Это одноразовый сбой или теперь так будет повторяться каждую ночь, пока я окончательно не потеряю связи с исходной точкой и уже не смогу вырваться из лабиринта «квазиреальностей»?
В любом случае, уже сейчас это оказало такое сильное воздействие на мои несчастные мозги, что я чувствовал легкую дезориентацию, как будто все происходящее вокруг находилось в отдалении от меня – обычные звуки казались тише, обычные цвета – блеклыми, знакомые лица – отчужденными и настороженными. Как будто все вокруг присматривались ко мне, шептались украдкой, ухмылялись и, как только я отвернусь, тыкали мне пальцем в спину и уродливо корчились от беззвучного хохота: «А он не зна-а-ет… что мы ему снимся, а мы – это совсем… совсем не мы…» Прошло еще несколько часов в рвущем напряжении, как будто корявая рука дергала по нервам словно неумелый гитарист по ржавым, расстроенным струнам.
Но все было нормально, часов в одиннадцать утра я успокоился и окончательно убедился, что не сплю.
– И как же так вы убедились в этом, больной? В том, что вы на самом деле не спите? Тем, что не видите ничего необычного? Так может, ты плохо смотришь, придурок!!! – начав фразу спокойно, следом громко зарычал внутренний голос.
– Заткнись, – одернул я его, – я просто видел дурной сон.
Я не собираюсь над этим размышлять. Вообще не собираюсь. Ни сейчас, ни позже. Сны – это просто сны, какими бы пугающими они не казались. Не надо об этом думать, все и так пройдет. Не думать о том, что недоступно твоему пониманию – это самый лучший рецепт. Плюнуть и забыть. А через день странное покажется не таким уж странным, а потом и вообще будешь удивляться, как такая ерунда могла сбить тебя с толку.
И все как бы прошло. Отпустило.
Однако вечером, перед тем как завалиться на диван, я внезапно поддался неразумному порыву, пошел в гараж, принес красный коврик, вытряхнул пыляку и бросил его рядом с диваном. Отчего-то я нуждался в нем, чтоб спокойно уснуть. Посидел, покурил, потом встал и разложил свернутый в рулон коврик строго по рисунку линолеума, прям так… миллиметр в миллиметр. Отошел в сторону и внимательно запомнил расположение ковра.
Всезнающий «эскулап из пекла» резко натянул желтую резиновую перчатку, которая с треском лопнула, обнажая черные заскорузлые когти. Потом взглянул на меня, накинул измятый, давно не белый халат, поправил разбитые очки на волосатом носу и сочувственно намекнул: «Ты сходишь с ума, братан».
Ага… Может быть.
Сон изрядно встряхнул мои нервы, я был крайне напуган и решил, что уложенный «в миллиметры» коврик останется моей «зацепкой», если что… Я точно запомнил его расположение, и если он хоть чуть-чуть сдвинется, окажется в другом месте, это будет что-то значить.
Неугомонный злобный насмешник высунулся из своей заплесневелой норы, ощерился и, гримасничая, хихикнул: «Глупое существо, это ничего не значит, коврик может лежать точно так же, но это не будет свидетельствовать о том, что ты не занырнул в опасные сны».
Да мне все равно! Будет это что-то означать или нет. Мне так спокойнее, а это уже лучше, чем ничего. Мне захотелось принести коврик в спальню, я и принес. И больше ничего. Нормальный, абсолютно такой нормальный поступок. Ноги у меня мерзнут, хочу постелить что-то теплое у кровати. И все! Что не так???
Я не мог (или боялся!) заснуть и пристально пялился на коврик, как будто он сейчас зашевелится. И вдруг подумал, что я очень похож на этот коврик. Лежит вот он себе, лежит… В общем-то – чудный коврик в красно-белую полоску. И качество отличное, и красивый, глаз радует, только… вот некуда его приткнуть! Столько времени он мозолил мне глаза, и я с какой-то истерической маниакальностью пытался его куда-нибудь применить. То туда, то сюда. То на кухню, то в спальню, то диван накрою, то на стену прилаживаю. И нигде (нигде!!!) он явно не был на месте. Отдельно – чудный коврик, а вот куда его не приладишь – все не то. Настолько не то, что глаз режет. И выкинуть эту заразу жаль, хороший ведь коврик, и бесит постоянно – потому как некуда его положить, повесить или хотя бы прикрыть им что-нибудь.
Единственное, с чем гармонично сочеталась эта зловредная тряпка – был старый полупудель, самозабвенно храпящий во сне… Но после событий с псом коврик начал особо зловеще бросаться в глаза, мучить меня своим вызывающим несоответствием или… пустотой, как навязчивое пятно, как что-то режущее то ли глаза, то ли душу. Однажды я не выдержал и вынес его в гараж. Почему не выбросил? Не смог. И я прекрасно понимаю, почему.
Этот никчемный дурацкий коврик, кажется, действительно оказался символом моей личности! На герб мне этот коврик, на лоб прилепить!!!
Как там спросили меня во сне? Кто я? Да ведь я – этот чертов коврик.
Вроде, всем я хорош – силен, умен, творчески развит. И смастерить руками многое в состоянии, знаний и навыков всяких полезных полно, а вот… некуда применить мне ни один из моих талантов и способностей замечательных. В общем, как бы сам по себе я ни был изумительно хорош, я абсолютно никому не нужен и ни с чем вокруг не сочетаюсь.
Я могу выживать в почти любых природных условиях, мое тело способно переносить запредельные нагрузки, моя психика заточена под суровый экстрим, я знаю, как действовать в сложных ситуациях, только все это никак не помогает мне достичь чего-то существенного в жизни, в обществе, в социуме, чтоб его, и вообще… Я – классный. Я – крутой. Только мне совершенно некуда себя приткнуть. Нигде мои умения и навыки не нужны, может, ими кто и восхищается, но так… отдельно, как говорится, от всего общего интерьера.
Я где-то читал, что в древности мастера ковроткачества намеренно допускали небольшую ошибку, огреху в сложном орнаменте, чтоб показать высшим силам, что человек несовершенен и творения его рук тоже не могут быть совершенны. И если я – ковер… то мой «орнамент» почти полностью состоял из ошибок с редкими вкраплениями красивого узора.
Я торможу бег своих высокосамооценочных мыслей, осознавая, что да, все это действительно достигнуто мной, но только с крохотной оговоркой – это все со мной БЫЛО!
Я БЫЛ способен выживать в любых природных условиях, я БЫЛ заточен под любой экстрим, я БЫЛ способен вести себя умно и холодно… Я БЫЛ классный и крутой…
Но потом шаг за шагом, незаметно, по капельке, по камешку, по комочку снега со склона, а следом лавиной, сметающей все на своем пути, это все осталось где-то там, в прошлой жизни, далеко- далеко на краю земли, в тридевятом царстве, в тридесятом государстве. Так далеко, что оглядываясь назад, я не верю собственной памяти – неужели все это реально происходило со мной, неужели я и взаправду БЫЛ… таким.
И вот в конечном итоге оказалось, что я всего лишь уродливая тень былого. К тому же, я – коврик, и мне совершенно некуда себя приткнуть. Меня таскало по жизни туда-сюда, нигде не находилось мне места, пока не появилась лучшая в мире работа. Хотя, может, это не более чем временная иллюзия, но так хотелось надеяться, что коврику все-таки нашелся уголок во Вселенной. Пусть тихий и незаметный, но собственный. Как минимум – мне так казалось и так хотелось в это верить.
У меня действительно появился свой уголок – моя самая лучшая работа в мире! Устроившись охранником-обходчиком в зоопарк, я сутками ходил по его аллеям – сам себе хозяин, сам себе собеседник, сам себе доктор и сам себе судья!
Не буду лукавить, мне сразу понравилась ВНЕШНЯЯ ФОРМА моей работы – ходить-бродить на свежем воздухе, без всяких сложностей и психических нагрузок, но не очень вдохновляло СОДЕРЖАНИЕ.
Мало что поначалу понимая, первые недели я неприязненно кривился, считая зоопарк чем-то сродни тюрьмы для животных. Я даже старался не смотреть по сторонам, чтоб не обнаружить вдруг что-то резко негативное, что заставит сердце заболеть и «выгонит» меня с этой, такой нужной мне сейчас, работы. Но шаг за шагом, день за днем – и понемногу мое настроение стало меняться.
Я начал осторожно поглядывать вокруг, рассматривать животных и птиц, внимательнее присматриваться к новым сотрудникам. И неожиданно осознал, к своему огромному удивлению, что моя изначальная неприязнь, в принципе, ни на чем не основана, кроме как на моих личных предрассудках.
Здесь все было действительно – ХОРОШО!
Звери и птицы совсем не выглядели замученными пленниками, несчастными заложниками человеческой жажды развлечений – они все были ухожены, веселы и полны энергии. Сотрудники с неподдельным душевным теплом и искренним увлечением заботились о своих подопечных. Наблюдая за всем этим, я начал оттаивать, привыкать, и потихоньку до меня дошло… что доселе я ничегошеньки не понимал. Кривую, скептическую ухмылку все чаще стала сменять неловкая, но простая человеческая улыбка, так давно меня не посещавшая.