Флирт с одиночеством. Роман
– Слушай, – он выбросил пустую банку в урну и не попал в нее, – а что бы ты подумала о человеке, который слышит голоса?
– Я бы подумала, что он объелся грибов, и ему пора лечиться. А почему ты спрашиваешь?
– Читал недавно в библии, какой-то воин шел по лесу и вдруг услышал голос и увидел свет, исходящий с неба. Он сильно испугался, упал на колени, а голос сказал ему «Встань и иди!»
– Он же воин был, голодал наверно, вот и грибов и объелся! – она даже не улыбнулась. Ее лицо было серьезным.
– А если бы ты сама услышала голос? – пододвинулся он к ней еще ближе.
– Я бы послала бы его куда подальше.
Они внезапно прыснули от смеха и сквозь этот смех продолжали свой разговор ни о чем.
– А если бы ты увидела в темноте какую-нибудь часть тела?
– Член с крылышками что ли?
– Нет, руку, например, мужскую приятную на вид руку, которая являлась бы к тебе бессонными ночами?
– Я бы тогда ее использовала по назначению, – недвусмысленно ответила девушка, – конечно бы сначала посмотрела, что за рука.
– Ясно, – сказал Адам и вытащил из кармана нэцкэ. – Это дракоша! Мне сказали, что он принесет мне удачу!
– Это тебе голос сказал? – и девушка опять прыснула от смеха.
– Ну да, а потом рука протянула мне эту нэцкэ, – подытожил Адам.
– Лучше бы она тебе протянула пачку денег!
Адам прочитал на столбе примотанное скотчем объявление «Найдена черепаха».
– Смотри! – указал он девушке, посмеиваясь. – Как странно, что у кого-то убежала черепаха.
– Ничего странного тут нет, у черепах есть дурная привычка куда-нибудь да убегать.
Девушка положила свою голову ему на колени и потом тихо спросила:
– Ты ее любишь?
– Да, – ответил мужчина, поглаживая ее мягкие волосы и чувствуя тоскливую боль в душе.
Ему хотелось большего, и он стал гладить ее оголившуюся спину, его пальцы попытались проникнуть ниже, в запретную для него область, туда, где виднелись ее красные трусики.
– А я не хочу быть твоим утешением, не хочу быть второй, – призналась она ему, приподнимаясь с его колен. – Ты хоть в лепешку расшибешься, а меня в свою постель не затащишь.
Затем она убрала его все еще одержимую руку, одернула кофту и спокойно произнесла:
– Хватит маньячить!
Возможно, она ожидала, что он начнет приставать к ней с еще большим рвением с какими-то непонятными последствиями. Она интуитивно знала, что он возбудился и даже не скрывает этого, но этот странный в ее глазах мужчина с кольцом на безымянном пальце вовсе не настаивал и, чтобы как-то завуалировать свою скромность и даже робость, буквально истязал ее вечными вопросами, на которых она сама не знала точно ответы.
– А что для тебя любовь? – спросил Адам тогда.
Он часто спрашивал симпатичных молодых девушек об этом при первой встрече.
– Любовь для меня похожа на колос, – ответили ему опять уклончиво, – который дает росток, тянется к солнцу, созревает и умирает.
– Интересно заблудиться посреди твоей нивы.
– Заблудись, если не жаль времени, – и девушка грустно улыбнулась. – Мне всегда не везет с молодыми людьми. Те, кто мне нравятся, а потом даже становятся близкими для меня, либо меня бросают, либо я в них разочаровываюсь. Иногда, правда, бывают взаимные чувства, но с такими обычно не суждено. И последний вариант, самый распространенный, когда любят меня, но не люблю я. Поэтому о прошлом я разговаривать не люблю. Там только боль и разочарования.
«У тебя какой-то философский подход к жизни! Ты не пробовал просто впустить в себя чувства, открыть двери и понять, что жизнь это много всего интересного, и та девушка рядом с тобой, может быть, просто великолепной, не только по своим формам, а замечательной в душе. Если она уже несет в себе спокойствие для тебя, так впусти ее в свою жизнь!».
Он взял ее лицо в ладони и некоторое время любовался им. Она закрыла глаза, чуть приоткрыла губы, позволяя ему целовать себя. Затем они обнялись и с наслаждением вздохнули друг друга, улавливая мельчайшие запахи и ароматы таинственного шлейфа прошлого, который тянулся за ними и был ведом только ими, и никем другим в этот миг. Мужчина развернул девушку к себе спиной, убрал в сторону ее мягкие волосы и нежно стал целовать ее шею. Рука невольно скользнула по ее теплому животу, но девушка тактично остановила ее.
– У меня критические дни, – лукаво улыбнулась она, – я думаю, не стоит, а вот тебе я думаю можно.
Она ускорила движения и не так как обычно это происходило с ним, а с какими – то магическими закручиваниями. По его телу прошла волна, и он кончил ей прямо на одежду.
– Оп-ля, – улыбнулась она, и мужчине ничего не оставалось, как застегнуть себе молнию.
– Я сейчас убью, обязательно убью кого-то, – сказал Адам.
Это был самый неприятный день в его жизни. Он задыхался от неприятно стонущей боли в груди. Еще раз представил жену в объятиях другого мужчины и сжал кулаки.
– Меня убить хочешь? – спросила Лаура в темноте, вытирая слезы. Он взял короткую паузу, потом ответил.
– Нет! Тебя не хочу и его не хочу… Иди спать.
Она вдруг дотронулась до него и провела рукой по предплечью.
– Тебе приятно? – спросила она.
– Да.
– Тогда обними меня.
Он обнял ее и ласково прижал к себе.
– Понимаешь, – сказала Лаура, – я же тебя люблю и не предавала душой.
Он словно не слушал ее и зло обронил:
– Ненавижу Бога. Если Он нас любил, то мы бы были счастливы.
Жена встала и пошла в комнату спать.
– Только помни, – на прощание прошептала она, – счастье нашей дочери важнее всего, а остальное – ерунда. Я тебя люблю по-прежнему, даже сильнее.
«Она даже не извинилась, не попросила прощения, не раскаялась,» – подумал он, провожая ее печальным взглядом.
Кажется второй час ночи, он выходит с коляской, на улице холодно до чертиков, больно дышать. Морозный воздух жжет лицо, ребенок укрыт и только видно, как из ротика идет легкий пар. В редких окнах горит свет, кто-то смотрит на Адама. Должно быть, думает, что он сумасшедший и что в коляске кукла. В такой мороз гуляют только психи. Он не виноват, что дочь так и не научилась засыпать дома. Мужчина прячется с коляской во дворах, где меньше снега, но ветер просто лютует. Снежные вихри рождаются и затихают. В сумасшедшем танце кружатся полиэтиленовые пакеты и листы газет. Один пакет поднимается высоко, выше 10 этажа, и медленно опускается к ногам. Надо идти в подъезд, но дочь не хочет спать. Глаза ясные и открытые. И когда порыв ветра бьет в коляску, она плачет…
Интрижка
После того, как жена оставила его и стала открыто жить с любовником, Адам стал разбавлять тоску с другими женщинами. В основном это были уставшие от брака дамочки. Таких он легко цеплял в социальных сетях и чатах. Ему достаточно было взглянуть на фотографии, на статусы, переброситься парой фраз, чтобы понять, какая женщина перед ним. И как часто за надменными масками порядочных матерей и верных жен, за лживыми усмешками благодетельниц и пуританок, за кричащими личинами мегер и истеричек он видел истинное лицо! И стоило ему только затронуть те или иные струны утонченной женской души, как маска спадала сама собой.
Адам быстро избаловался легкими победами, но, утоляя свое поверженное самолюбие, он уже скоро стал понимать, что деградирует. Он даже жалел, что силы, потраченные на легкомысленные интрижки, не были направлены на какое-то великое и благородное дело, и все больше и больше разочаровывался в женщинах. Ему уже не доставляло удовольствия, когда женщина строгого воспитания или высокой морали отдавалась ему, словно последняя шлюха. Когда она признавалась ему в любви, он сразу бросал ее, не считаясь с чувствами, жестоко отталкивал от себя. С одной стороны, он боялся серьезных отношений, с другой, оправдывал свое поведение тем, что никогда не обманывал, не снимал обручальное кольцо, не юлил, а просто говорил, что все еще любит супругу, и многие из его женщин даже завидовали Лауре.
Но были и среди них и такие, кто откровенно использовал его. Они знали, что у Адама нет денег, но одновременно шли с ним в ресторан, избалованные прежним вниманием и заботой своих любовников, заказывали изысканные блюда и требовали дорогих подарков и других развлечений. И тогда он чувствовал себя последним оборванцем, и лишь осознание того, что он тратит свой последний рубль на приятное времяпровождение утешало его. Эти женщины часто сами бросали его, считая неудачником, смеялись над его наивностью и несостоятельностью в жизни, искали других дурачков. Были и те, кто откровенно смотрел на Адама, как на удобную подстилку для своих тайных преступных утех.
Однажды он договорился по интернету с некой Юлей. Возможно, имя было вымышленным, страничка в интернете говорила лишь, что женщина страдает и ищет опору и утешение. Юлия была немножко взвинченной и нервной. Ее душила неуверенность в себе как в женщине, она все время злилась на мужа, на его постоянные измены и невнимание к ней. Все ее существо давно желало какой-то встряски на стороне, но страх останавливал ее, и при мысли о возможной связи, она холодела от ужаса. Она все время оглядывалась и вздрагивала, будто ощущая за собой слежку, ей мерещился тиран-муж, который только и ждал момента, чтобы ткнуть в нее пальцем и сказать «Да ты сама бл..дь!». Каждый раз ее нерешительное сердце замирало, когда звонил телефон или приходило SMS от мужа. Она спешила ответить, оправдаться, чувствуя себя виноватой и побитой. Адам встретился с ней у метро, когда уже зажглись вечерние огни и люди возвращались с работы. В этой толкотне никто не обращал на них внимания, а они как два заговорщика сразу узнали друг друга, но не спешили обняться.
– Привет, – подошел он первым и поцеловал робко в щечку.
Он часто целовал незнакомых женщин при первых минутах встречи, и это сильно сближало его с ними, нарушало их личное пространство, волновало кровь и подчиняло какому-то неизбежному року. Юлия вздрогнула, приятно напуганная поцелуем.
– А ты забавный!
– Да и ты ничего… – ответил он, продолжая следить за игрой.
Она немного смутилась, и они пошли по тропинке мимо замерзшего пруда, на котором играли в хоккей школьники. Их ранцы были сложены так, что представляли ворота. Было весело и азартно, и игривое настроение детей передавалось прохожим, которые останавливались и болели за ту или иную команду.
– Я раньше тоже играл в хоккей, когда был маленьким. У меня лучше всего получалось на воротах, и тогда коньки – были редкость… – вздохнул Адам с ностальгией. – Ты умеешь кататься на коньках?
Юля кивнула, боясь проронить слово, и чтобы расшевелить ее, он взял ее нежно за руку. Его профиль восхищал ее правильными чертами лица, какой-то римской классической красотой, и она стыдилась своих чувств, на ее щеках появлялся румянец. Шел легкий снежок. Он ложился им на лицо и таял, и если она смахивала его украдкой и жмурилась от ветра, то Адам не обращал на погоду внимания, смотрел прямо вперед с каким-то глубоким пониманием и вызовом, и, казалось, что по его печальному, освещенному тусклым светом фонарей лицу текут слезы.
В его добродушной, милой улыбке было что-то блаженное. С таким человеком, казалось, можно было говорить обо всем и даже самом сокровенном. Когда же говорил он, увлеченно и страстно, то его умные, глубокие глаза светились каким-то огнем откровения, само лицо, казалось, излучало свет, подобно сиянию на иконе при первых лучах весеннего солнца. Он увлекался своими мыслями, размышлениями, и увлекал за собой даже самого равнодушного слушателя. Он, как древний оратор, изливал свою великую душу, пытаясь тронуть сердца толпы, только на этот раз перед ним была женщина, пусть слабая и уставшая, но мечтающая о любви. Его слова трогали Юлию, разжигали ее давно потухший костер. Она еще пыталась бунтовать и сопротивляться, но уже не в силах устоять, чувствовала, как загорается ее сердце, а Адам все рассказывал о себе и Лауре, о той несправедливости, с которой им приходится считаться.
Его рука была большой и сильной, пожатие нежным и ненавязчивым. Она могла освободить свою руку, но уже несмела и шла покорно, ощущая себя маленькой и несмышленой девочкой. Ей нравилась эта игра. Она забывалась, наслаждаясь этой прогулкой вникуда, без цели и каких-то обязательств.
– У тебя высокая самооценка, – заметила она. – Ты очень дерзок…
– Каждый человек бог, который спустился на Землю, чтобы терпеть унижения. И все, что вокруг происходит – это только мои правила, я словно специально ограничил себя в своих возможностях, понимаешь? Но верь мне, что все в моих силах…
Он уже давно решил, что отведет ее на свою съемную квартиру, и Юлия, делая вид, что не замечает, куда ее ведут, или действительно она не замечала этого, всю дорогу жаловалась на своего мужа.
– Это мерзавец! Представляешь, моя близкая подруга – его любовница! И она переправляет мне его СМС-ки. А там такая лирика! Стихи собственного сочинения!
– Чего она добивается? – спросил Адам, срезая путь.
Они миновали пруд и остановились перед горкой, на которой стоял дом. Адам уже указал ей, что живет вон где-то там и даже показывал свое окно, но Юлия ничего не видела и только отмахивалась от снежинок, словно от навязчивых мух. Тогда он потянул ее за собой, и они стали карабкаться вверх в непредусмотренном для подъема месте. Им приходилось ступать боком, чтобы не соскользнуть вниз, и они даже запыхались и перевели дух. В этот момент, разрывая шум вечернего города, раздался звон колокола строящейся неподалеку церкви, и Адаму почему-то пришла нелепая мысль, что и мессия, взбирающийся на Голгофу, также брел, спотыкаясь и дыша из последних сил, только вот вместо тяжелого креста Адам тащил за собой заблудшую женщину и целый шлейф ее грехов.
– Чего добивается? Известно! – усмехнулась злобно спутница. – Хочет, чтоб развелся.
– Ну а ты, ты почему сама не уйдешь! – возмутился Адам. – Зачем тебе нужен муж, который не любит тебя!
– Понимаешь, мы живем у его мамы, и если что, я останусь на улице, да еще детей он может отнять, зачем мне эти проблемы? Перебесится да вернется! А этой сучке не достанется!
Они подошли к подъезду и стали отряхиваться от снега, стучали ногами, поправляли одежду, словно придавая друг другу приличный вид. Юля немного колебалась, когда Адам отпустил ее руку, словно предоставил ей выбор – заходить или не заходить, а ей так хотелось, чтобы ее подтолкнули, взяли за шкирку и бросили в пучину бездны, как несмышленого котенка. Она хотела не думать, казаться наивной дурочкой, но не получалось.
– Ты знаешь, – сказал он вдруг, глядя ей прямо в глаза, – самый большой грех на Земле – отвергать любовь тех, кто любит тебя.
В фойе их остановила вахтерша. Она недолюбливала квартиросъемщиков, требовала регистрации и жаловалась участковому. Адам еще раздражал ее тем, что водил постоянно подозрительных девиц.
– А, молодой человек, это что за барышня?! – строго сказала она, поправляя на своей голове кучерявый парик, в котором она была похожа на злобного пуделя.
– Марья Ивановна! Да это моя сестренка приехала, – соврал он, хотя знал, что ему все равно не поверят, а сам тихо, чтобы никто не слышал, пообещал принести завтра тортик.
– Ладно, проходите, – нахмурилась вахтерша. – Только того, чтобы порядок был!
Когда они зашли в лифт, Адам впервые при ярком освещении рассмотрел Юлию. В жизни она выглядела постарше, чем на фотографиях.
«Сколько ей? Тридцать пять? Сорок?» – гадал он.
В последнее время он дурил головы малолеткам и изрядно устал от их капризов. И сейчас, когда в его власти оказалась зрелая женщина, он чувствовал какую-то удачу. Юлия смотрела на мигающие кнопки лифта, читала похабные надписи на стенах. Ее взгляд блуждал, она уже свыклась с неизбежностью. Ему вдруг захотелось овладеть ей прямо в этом грязном и заплеванном лифте, и она, чувствуя его желание, прильнула к нему и даже поцеловала. Губы у нее были слабые, почти безжизненные, отдавали сладкой клубничной жвачкой. Адам обнял ее, коснулся губами ее красивой белой шеи и что-то прошептал приятное. Лифт открылся, но они не спешили выходить. Ей безумно нравилось, как его озябшие руки берут ее уставшее лицо бережно и ласково, словно дорогую хрустальную вазу, как его нежные пальцы блуждают по ее чувствительной коже, гуляют под ее густыми волосами, ласкают за ушами и затылок. У нее непроизвольно появлялись мурашки по всему телу, и она закрывала глаза, забываясь сладким ядом измены.
– Я не понимаю, что со мной… – шептала она, словно оправдываясь. – Это у меня в первый раз… Боже, боже… что я творю!
Она не заметила, как оказалась в его квартире. Помнила лишь, как не разуваясь и не прекращая целоваться, разбрасывала на ходу одежду, как предалась разврату, и все было словно во сне. И долго-долго звонил ее телефон и, должно быть, на том конце был ее нетерпеливый муж—тиран, а она, упоенная местью, извивалась под лаской другого мужчины, отдаваясь ему в каких-то животных и немыслимых позах, которые не могла себе позволить ни одна приличная женщина. Когда Адам кончил, она лежала минуту, не шевелясь, словно убитая, и глядела на потолок немигающим взглядом. По потолку ходили тени от фар проезжающих где-то автомобилей. Слышно было, как у соседей орет телевизор. Там шел какой-то мыльный сериал, чьи герои о чем-то спорили, выясняли отношения, а эти ползущие по потолку тени пугали ее, и она видела, что не одинока в этом страхе. Комната кишела тараканами, рыжими, противными, мерзкими, и они прятались от этих блуждающих теней куда-то за края оторванных обоев и кронштейны карниза. Но куда можно было спрятаться ей? Телефон Юлии издал слабый писк: он разряжался. Адам напрасно ласкал ее и слушал, как ее слабое сердце тихо стучит, а она машинально гладила этого незнакомого ей человека, имя которого даже не могла вспомнить, по его лохматой взъерошенной голове, и как ребенка прижимала к себе. Ей уже казалось, что между ними ничего не было, и она даже убеждала себя в этом. Ей вдруг захотелось уйти, и она отстранилась…
– Мне надо идти…
– Иди! – сказал он не сразу.
Она поднялась и стала собирать на ходу свою одежду, затем сама открыла входную дверь.
– Ты не думай… – что-то говорила она. – Между нами ничего не было и быть не может! Я все мужу расскажу.
Дверь захлопнулась, но он еще слышал, как она торопилась по лестнице, даже не дождавшись лифта, как к ней вернулась ее неуверенность, как трепетно отвечала она на чей-то настойчивый звонок, говоря, что бродит по магазинам, и печально улыбался.
Портрет любимого
Подъехав к шлагбауму в столь ранний час, водитель даже не притормозил и не назвал свое имя. Охранники еще издали приметили его машину по установленным видеокамерам, вели ее и заранее открыли проезд. Это были опытные ребята, в большинстве своем бывшие и даже действующие работники спецслужб, которые по иронии судьбы превратились в каких-то сытых лоснящихся швейцаров. «Хозяин», как они называли его за глаза, никогда не скупился на жалование, но все прекрасно знали, что даже за незначительный проступок или пущий пустяк он мог сослать их с насиженного теплого места туда, где плавилось железо и текла ручьями кровь. Хотя даже если повода и не было никакого, он все равно делал ротацию, чтобы никто не расслаблялся. Благо, «горячих точек», в которых можно проявить себя и схлопотать пулю в лоб, становилось все больше и больше.
На этот раз «хозяин» даже не посмотрел в их сторону, и его дорогой черный Мерседес плавно проехал на стоянку у самого входа в краснокирпичное тянущееся вверх здание с зубчатыми конусообразными башенками, из-за чего собственно оно и напоминало отдаленно средневековый замок где-нибудь в Германии или во Франции. На самом деле это была часть общего ансамбля и исторического облика какой-то бывшей купеческой усадьбы. В свое время, а речь идет о девяностых, Наймонд выкупил его за долги у властей и приватизировал вместе с придомовой территорией. Вообще он часто пользовался слабостью своих «партнеров по бизнесу», охотно вкладывая деньги в совместные венчурные и даже откровенно провальные проекты, и «забирать потом за долги» было для него в порядке вещей.
Чернокожий мужчина средних лет в сильно помятом костюме впопыхах открыл ему дверь машины и почтительно поклонился. В столь ранний час никто не ждал «хозяина», который по достоверным сведениям должен был быть в Давосе еще целую неделю.
– Здравствуйте, месье Наймонд, – сказал этот чернокожий на французский манер, но без издевки, на ходу затягивая галстук. Страсть к виндзорским узлам ему явно не шла.
Видно было, что он одевался в спешке, может быть, даже в темноте и все никак не мог привыкнуть к гражданской одежде. Это был Альберт, администратор, который мог позволить себе некие вольности, так как пользовался абсолютным доверием «хозяина», что было скорее исключением из правил.
– Как там наша принцесса на горошине? – спросил сухо Наймонд, выходя из машины и бросая ключи Альберту.
– Спит, – подхватил он их уверенной рукой. – Хороший сон всем нам идет на пользу.
– А вот мне что-то в последнее время не спится, – пожаловался Наймонд на бессонницу. – То кошмары мучают, то постельные блохи в гостиницах одолевают. И жаловаться некому, да и бесполезно все это.
Альберт вздохнул с явным сочувствием. Его босс редко пользовался услугами телохранителей, предпочитая передвигаться в поездках инкогнито на свой страх и риск.
Дверь в жилые апартаменты на втором этаже оказалась закрыта, но у «хозяина» был золотой ключик, и он без труда проник внутрь. Правда, какое-то время он еще стоял на пороге, словно обдумывая, пройти или не пройти, но приятный женский запах, витавший в воздухе, точно таинственный афродизиак, подействовал на рассудок. И мужчина, расстегнув верхнюю пуговицу своей рубашки, сделал шаг вперед. В комнате было просторно. Высокий свод создавал иллюзию нежно-голубого неба с прозрачными хрустальными люстрами, которые слегка звенели от сквозняка приоткрытой двери. Утренний свет проникал сквозь круглое, плохо зашторенное окно каким-то направленным лучом и падал на мольберт, стоящий у этого окна. Мольберт был закрыт от постороннего глаза простыней, но Наймонд интуитивно чувствовал, что именно там причина всех его беспокойств последнего времени. Но сдернуть простыню без согласия художницы, которая очевидно провела всю ночь за этим мольбертом, он не решался, но не потому, что старался соблюдать какие-то нормы приличия и морали, напротив, он был всегда чужд ко всему этому, предпочитая действовать решительно и наверняка. Просто сейчас, под действием обаяния спящей красавицы, Наймонд искал утешения в этих чутких и несомненно талантливых руках, чьи пальцы были украшены кольцами лучших ювелиров Европы и Америки, его подарками в знак уважения и восхищения этой женщиной.
Ее звали, кажется, Кети, но преуспевающий олигарх называл ее Кэти. Как и многие другие жемчужины в коллекции несмываемых пороков и тех поступков, на которые может быть способна человеческая подлость, эта гордая и несомненно красивая женщина досталась ему за долги. Правда, сам он сделал все возможное, чтобы все это осталось тайной, но, несмотря даже на его влияние на СМИ, эта темная история еще долго муссировалась журналистами с завидным постоянством. По их словам некий Гога, владелец одной крупной строительной компании, строящей проекты мирового значения на бюджетные деньги то ли проигрался в пух и прах в казино, то ли «встрял на бабки» с чеченцами-ваххабитами, и, чтобы как-то выйти из ситуации с наименьшими потерями, он обратился за помощью к Наймонду. Сумма была совсем немаленькая, и в качестве надежного залога то ли в шутку, то ли в серьез Гога отдал единственное ценное, что было у него тогда, – свою любимую жену Кэти, рассчитывая в скором времени полностью рассчитаться с долгами. Но время шло и шло, и беспечный муж, периодически выпрашивающий клятвенными обещаниями рассрочку, куда-то бесследно исчез, как впрочем часто обычно бывало с теми, кто вел нечестную игру с Наймондом. Таким образом, тридцатилетняя красавица Кэти, гордая грузинка из знатного рода, точно певчая птица, оказалась в золотой клетке. Конечно, она могла психануть, послать к черту всех мужчин, замешанных в ее «заточении» и уехать к родителям в Грузию, но она приняла все это с должным спокойствием бургундской принцессы Хильдико и предпочла грустить по мужу, так подло предавшему ее. Она грустила так сильно, так увлеченно, что не знающая границ тоска ее раненного сердца со временем перелилась в нечто выразительное и художественное – она прекрасно и очень талантливо рисовала горы, долины, все то, что окружало ее в далеком и счастливом детстве и, конечно, виноград – символ ее многострадальной родины. Наймонд всегда поощрял искусство и сам лично организовывал ее выставку в Ницце, что несомненно сближало заложницу-художницу и ее мецената. Уже скоро на многие ее удачные работы начали охоту ценители-коллекционеры со всего мира, и ее заветное имя звучало на их устах с благоговейным шепотом, как самая сладкая нота в аккорде красоты и вечности.