Розовый дом на холме

Заренков Вячеслав

Прочёл на одном дыхании…

Очень даже интересная книга. Несмотря на биографичность, прослеживаются жизненные этапы не только героини, но и целых государств. Очень хорошее изложение, легко читается. Интересная, правдивая оценка этапов развития социумов. Немножко скрытого юмора. Размышления о смысле жизни, любви, счастье. Выживание в сложных ситуациях, преодоление невзгод – всё благодаря житейской мудрости. Ну и конечно же отношения героини и Александра!!!

Замечательно!

Молодец Людмила!

Браво!!!

Костригина Наталья

Перевернула последнюю страницу книги Людмилы Дорогининой «Розовый дом на холме». Людмила очень любит жизнь. Это читается между строк. Она принимает ее вызовы. По деловому, но и творчески. Она хочет Победы во всем. Даже не Победы, а достижения цели. Ей интересен процесс, а результат приходит незамедлительно.

Окончить Консерваторию, вырастить дочь, любить мужа, стать деловой женщиной, жить в Воронеже и жить в Германии… Результат приходит незамедлительно. У героини книги, у автора книги есть своя философия. Об этом прочтете на последних страницах книги! Читайте бестселлеры нашего времени!

Грант Барсегян

Прочитал залпом, что называется, взахлеб «Розовый дом на холме». Это неожиданное погружение в собственное детство, историю страны, которой больше нет, рефлексия о девяностых. Искренний и трогательный рассказ честного, талантливого человека, талантливого во всем, за что берется, и делает это с любовью. Эта книга – способ любить и дружить, отражение в высшей степени творческой души! Спасибо за книгу, с нетерпением жду новых историй.

Антонина Грицан

«Розовый дом на холме это когда одна книга – целая жизнь! Жизнь, полная приключений, неожиданных поворотов, событий и развязок. Это жизнь в «эпоху перемен», когда все твои ценности, надежды и мечты рухнули в один миг, вместе со страной. Но «то, что нас не убивает, делает нас сильней». Жизненный путь главной героини, Татьяны, полностью это подтверждает. В этой книге каждый увидит немного себя, там, в прошлой жизни, в стране, которой больше нет

Александр Мазько

Книга произвела на меня впечатление легкостью, с которой она читается и тем, как точно передает ощущения жизни в СССР. Неожиданным признанием для меня стало то, что мать Татьяны выстраивает отношения с дочерью похожие на мои с детьми. Местами я увидел самого себя в роли мамы Татьяны. Методы воспитания детей, которые считались единственно верными: делай как все, следуй правилам, слушайся родителей, начинай читать букварь до того, как пришел в 1-й класс, чтобы быть лучше всех ради мамы и папы. А если не справляешься, то букварем по голове, так как, смотри пункт выше – делай, что говорят. Это не проходит бесследно, вбивается в мозг, в гены, на всю жизнь, и передается из поколения в поколение. Правильно ли так воспитывать детей? Стоит ли к ним быть требовательным с детства? Делает ли это наших детей сильнее и успешнее или наоборот лишает возможностей и делает забитыми, не уверенными в себе? Строгое, требовательное отношение матери и доброе, понимающее отношение отца, сформировали характер Татьяны и повлияли на ее судьбу. Возможно, при таких разных подходах двух родителей и формируются творческие люди, способные за себя постоять?

Как писалась эта книга и кого я хочу поблагодарить

Я сидела под раскидистым орехом и думала, чем бы заняться. Дело было в горной кипрской деревне, где я сняла на лето домик. Друзья из Латвии недоумевали, зачем, живя на Кипре у моря, снимать еще и дачу! Но в том-то и дело, что если все время дождь, то хочется солнца, а если наоборот?

Был теплый майский вечер, солнце уже спряталось за соседнюю гору, на столе горела свеча, Белладонна мирно спала у моих ног. Интернета не было. Телевизор я не смотрю.

Писать… книгу… давно хотела… она уже есть в моей голове. Мне достался довольно приключенческий жизненный сценарий, обидно было бы не рассказать о нем. А кому интересна моя жизнь? А может попробовать?

Я открыла ноутбук и задумалась.

«Одна из вас…» напечатала я название. Дальше не шло. Позвонила дочери.

– А ты пиши, как Хемингуэй. Иди в таверну или кафе, там и пиши.

– Ты думаешь, это поможет?

– Ты иди давай, не думай много. Но главное помни: пиши и сокращай, пиши и вычеркивай.

Поутру прихватив ноутбук пошла в «Ля Маркиз» – название уж больно понравилось. В «Маркизе» было ещё пусто. Бармен сделал мне хороший капучино, я открыла ноутбук.

«Я шла среди сверкающих витрин, посматривая на свое отражение в них, и оно мне нравилось!» – напечатала я первое предложение. Неплохо!

О собственной книге я думала уже несколько лет! Она рождалась во мне, она зрела во мне и теперь, кажется, настал момент. Чего же я боюсь? Не получится? Напишу для дочки, для внуков. Правда, они говорят на немецком, но ничего… захотят-прочтут.

Пролог записала как под диктовку. Следующие пять месяцев своей жизни я провела в основном в этом кафе.

На просторах интернета познакомилась с Катериной Сорокиной. Она – профессионал, чуткий и терпеливый редактор. Повезло. От неё я узнала, что бывает авторская пунктуация – жалко, что этого не знала наша учительница русского языка.

Если автор ставит тире вместо двоеточия, значит в этом для него есть какой-то свой, особенный смысл.

Катерина сказала:

– Это бестселлер! Только любители могут создать гениальное, профессионалы – качественное.

И я с ней согласна: мало того, что я эту книгу написала, я её еще раз сто прочитала и каждый раз с удовольствием!

Надеюсь, что удовольствие получите и Вы, мой читатель.

Пролог

Вас разыскивает Интерпол

Я шла среди сверкающих витрин, посматривая на свое отражение в них, и оно мне нравилось: скоро пятьдесят, своего возраста я совершенно не ощущала, полжизни впереди, меня переполняло чувство счастья, уверенности в себе, сознания, что все по плечу, душа пела – жизнь удалась!

Объявили посадку: сейчас купить что-нибудь в Duty free, что-нибудь вкусненькое, пересесть на другой рейс, и через час на месте. А там, в Бремене, ждёт не дождётся любимая дочь и приятные хлопоты: совсем скоро должна появиться на свет наша малышка, уже и имя есть: Эмма-Мари. Тобиас – прекрасный человек, а то, что в загс не торопятся – это уже их дело.

«Я очень тебя люблю, я страшно счастлив, что у нас будет ребенок, но обещать тебе, что я буду с тобой всегда, так „что только смерть нас разлучит“ я не могу». Серьезный молодой человек, немец, преподаватель университета: все аргументировано, все выверено, «застраховано» до конца жизни от всех форс-мажоров. Заболел – страховка, машина сломалась – страховка, чашку в магазине разбил – она же, не дай бог умер – семья получит денежку! А тут женитьба, а страховки никакой. Хотя… Может и есть… Может и есть такая: от неудачной женитьбы. Например, юридическая, она «от всего».

Мне вспомнилось, как один знакомый получил штраф за превышение скорости: его фото за рулем, день, час, место, показания скорости – все зафиксировано. Казалось бы, не поспоришь. Но у него была юридическая страховка, которой он ни разу не пользовался (обидно!). Знакомый обратился к адвокату и тот выяснил, что полицейские использовали новый прибор измерения скорости, для которого у них еще не было разрешения. Поторопились…

Я задумалась: почему мы, русские в Германии, говоря между собой по-русски, используем некоторые слова исключительно на немецком: «ферзихерунг» – страховка. Никто никогда не говорит «страховка», а только «ферзихерунг». Наверное, потому что мы его, это слово, раньше не использовали: ни слово, ни саму страховку. В Германии же это одно из первых слов, которые надо знать.

В офисе наших друзей я опрокинула чашку с кофе на телекс… и остолбенела, а хозяева даже обрадовались.

– Ничего страшного, у тебя же есть «ферзихерунг» от нанесения ущерба по неосторожности?

Тогда такого ферзихерунга у меня еще не было, но сами «пострадавшие» предложили выход.

– Сегодня же застрахуйся, а завтра мы сообщим, что ты по неосторожности испортила наш телекс… А послезавтра мы купим новый!

Пограничник в окошке паспортного контроля улыбнулся:

– Гутен таг!

– Гутен таг!

Долго проверяет мой немецкий паспорт, посматривает на меня, я улыбаюсь ему в ответ, мол, давай-давай, проверяй, знаем мы вас, дотошных.

– Куда летите?

– Лечу в Бремен.

Обычно немцев, прилетающих домой из курортных стран, пограничники пропускали, лишь бегло просматривая паспорта или удостоверения личности, приветливо улыбаясь и каждому говоря: «Добро пожаловать домой, хорошо отдохнули?» Мне эта неформальность очень нравилась – можно же быть приветливым даже на такой работе!

А этот уж чересчур старается.

– Билет Ваш можно посмотреть? – пограничник предельно вежлив.

Даю ему билет. Делать тебе нечего? Думаешь, я без билета собралась лететь? Пообщаться захотелось?

Пограничник посмотрел билет.

– У Вас проблемы с полицией были?

– Проблем с полицией у меня не было, – уверенно, на хорошем немецком, отвечаю я и улыбаюсь. Что-то увлекся ты, парень. Они всегда задают какой-нибудь вопрос, чтобы, возможно, проверить знания языка: вдруг ты нелегально паспорт получил? А может, просто заскучал на службе.

– Подождите минутку, – он встает, проверяет кобуру на боку и выходит из своей кабинки, – пройдите, пожалуйста, со мной.

В полицейском офисе аэропорта царила рабочая атмосфера: пограничники, некоторые с оружием и в бронежилетах, входили и выходили, работали за компьютерами, говорили по телефонам. Мне предложили присесть. Тяжелая дверь надежно захлопнулась за спиной.

– Я хотела бы знать, в чем, собственно, дело.

Пограничник посмотрел внимательно.

– Вас разыскивает Интерпол, точнее, разыскивал, и сейчас мы посмотрим, по какому поводу.

Он отошел к компьютеру.

Тяжелая тревога начала зарождаться во мне. Это же ошибка. Я ничего не совершала, но, с другой стороны, разве они могут ошибаться в таких серьезных делах? Интерпол. Они меня искали… Но я ведь и не скрывалась. Выписались, уехали из Германии, прописались на Кипре. В Бремене осталась действующая фирма: дочка ею занимается, ведется бухгалтерия, платятся налоги. Нет, это просто недоразумение…

Стражи порядка посматривали на меня тайком и с интересом.

– Ну вот… Ознакомьтесь с этим документом, – он протянул мне лист бумаги.

Сердце трепыхалось, пробежалась глазами по тексту. Интерпол… Моя фамилия… Предыдущий адрес… А вот и обвинение… Аж в глазах потемнело.

– Тут какая-то ошибка… Я не пряталась… Я въезжаю в Германию, если бы я скрывалась, то зачем же мне сюда прилетать?!..

– Пройдемте со мной… Пожалуйста, – с легким нажимом произнес он.

В следующем кабинете уже стоял мой чемодан. Значит, не лечу.

– Фрау Петров, Вы задержаны по подозрению в неуплате налогов на сумму два с половиной миллиона немецких марок.

– Этого не может быть.

– Все может быть. Хотите позвонить? Куда? Кому? Говорить только по-немецки.

– Мужу, – я замешкалась. Какой у нас номер? Не могу вспомнить… Не могу вспомнить свой домашний номер телефона!… Наверное, он подумает, что я не хочу его давать, но я действительно… Не помню.

Я взяла ручку, написала код страны и, наконец, наверно чисто автоматически, цифры выстроились в ряд.

– Кажется, такой, – неуверенно сказала я.

Представила: сидит муж перед телевизором, просматривает свои программы: спорт, Euronews, и сейчас я ему сообщу.

Гудки, долгие гудки.

– Привет, Саша, ты только не волнуйся… Слушай очень внимательно, меня арестовали во Франкфурте. Обвинение: неуплата налогов на сумму два с половиной миллиона. Тебя тоже ищут.

– Ну и шуточки у тебя, Танюшка, – дочь, наверно, уже в аэропорту, звонила.

– Саша, я не шучу, слушай внимательно, меня а-рес-то-ва-ли, – по слогам произнесла я, – ты понимаешь? Арестовали! Нас разыскивал Интерпол!.. За неуплату налогов. Срочно ищи адвоката.

– Ты серьезно? Что за ерунда?

Представляю, как трудно осознать такую новость, но тут, видимо, до него доходит. Не верит… Не понимает…

Полицейский не торопит, слушает внимательно.

– Адвоката ищи, срочно. За меня не волнуйся, – я положила трубку.

– Имя, фамилия.

– Татьяна Петров.

– Место рождения.

– Челябинск.

– Челябинск? Где это?

– Россия, Урал.

– Профессия?

– Дирижер хора, преподаватель музыки.

Посмотрел с интересом.

Подумал, наверно: «Где ж столько денег-то нагребла, дирижер»…

– У меня нет фирмы, я не занимаюсь бизнесом, фирма принадлежит моему мужу. Почему меня задержали?

– Это не в моей компетенции.

– Имя, фамилия мужа, по какому адресу он сейчас находится, его профессия.

– Александр Петров. Проживает на Кипре. Бизнесмен.

Еще несколько вопросов.

– Подождите.

Показал на стул в коридоре.

– Посидите.

– Можно мне походить? Не могу сидеть.

– Ходите.

Я стала мерить шагами длинный коридор, и мысли начали выстраиваться. Наша фирма была оформлена на мужа, я не числилась там ни кем, хотя, фактически, только я одна и работала на ней в Германии. Муж закупал сырье и производил товар в Казахстане. Все продажи в Европе осуществляла я – значит ли это, что я должна отвечать? Помню, что Алекс дал этот совет: не оформлять меня как совладелицу фирмы, чтобы, если что, я не несла бы ответственности. А в бизнесе всякое бывает, так что пусть хотя бы кто-то один отвечает. И вот вам, пожалуйста… Подстраховались.

Пришли две женщины-полицейские: посмотрели равнодушно, надевая перчатки. Обыскали мои вещи, прощупывая каждый шов. Унизительный личный осмотр был произведен в соседней комнате. Ушли.

– Пройдемте со мной, – все тот же полицейский подхватил мой чемодан.

Идти было недалеко. Он привел меня в камеру два на два:

– Если что, позвоните в этот звонок, но только если действительно очень нужно. Мне некогда тут бегать к Вам. Завтра утром будет ясно, что с Вами делать.

В комнатке все было обито мягким светло-синим кожзаменителем: стены, откидная полка-кровать, на ней тоненькая одноразовая простынка… и целая ночь впереди.

Точка

Челябинск… Он не знал, где это находится. Еще бы…

Урал… Челябинск… Сразу же после моего рождения, а точнее, через двенадцать дней, мои родители погрузились в поезд с выбитыми стеклами и отправились в Белоруссию, на новое место службы – мой папа был военным.

По дороге мама сильно простудилась, горела как в огне, все пассажиры чихали и кашляли, а я осталась здоровой, хотя пеленать меня им приходилось при минусовой температуре. Правду говорят, младенцев и пьяниц бог бережет.

Мое детство было счастливым, детство всегда счастливое, если нет голода, войны или насилия… я думаю.

Когда мне исполнилось три года, наша семья оказалась в небольшом районном городе Воронежской области – Борисоглебске. До этого я себя плохо помню, хотя некоторые эпизоды всплывают в моей памяти. Родители купают меня в тазу, они очень боятся, что я простужусь – в комнате холодно. Или мама сидит на крыльце и вышивает, а я на руках у полной женщины смотрю на красивую вышивку сверху, женщина хвалит маму: на вышивке проявляется кудрявая головка девочки. Потом эта вышитая канва превратится в маленькую подушечку в моей постели, и я, засыпая, буду смотреть на нее, а еще позже, много позже, у меня родится дочка, точь-в-точь похожая на эту девочку на вышивке: карие глаза, прямой носик, маленький красивый ротик и буйные кудри.

В Борисоглебске же я отчетливо помню нашу первую съемную комнату в деревянном маленьком домишке: покосившийся забор, калитка с металлической ручкой, строгая хозяйка. На мне плюшевое пальто, шаровары, шапочка, кокетливый шарфик, завязанный бантом. Из детского сада меня частенько забирала тетя Лиза и вела к себе домой, пока не приходили мама или папа. Это была худенькая невысокая, как девочка, женщина, «верная душа» – называла ее мама. Она, теперь уже «баба Лиза», будет нянчить моего братишку, а позднее и мою дочку. Помню детский сад: летом воспитатели и нянечки раскладывали деревянные раскладушки во дворе, застилали их матрасиками и белыми простынями, и мы спали на воздухе, под большими деревьями. Часто спать совсем не хотелось, я рассматривала ветки и листья, а потом все-таки засыпала.

В городе было старейшее летное военно-транспортное училище, где служил мой папа. Перед войной в этом училище учился летать сам Чкалов.

Папа уезжал на «точку», часто ночами, где с несколькими подчиненными следил за освещением на взлетно-посадочной полосе и за радиосвязью. Мне запомнилась линия столбов с красными огнями, над которой самолеты шли на посадку. Я там с ним частенько бывала, конечно, не ночью.

У папы в подчинении было несколько солдат-разгильдяев, с которыми всегда что-то происходило. Так как они жили на «точке», то есть где-то в поле, далеко от города, а не в казарме, им было легче нарушать дисциплину. Кажется, они выпивали, уходили в самоволку или, наоборот, приглашали к себе «гостей». Папа старался им доверять, «воспитывал», помогал в их судьбах и его, а также и меня, солдатики любили. На фотографиях я, маленькая девчушка, на трофейном грузовике на футбольном матче, рядом папа, старший лейтенант, и его солдаты. Фотографий с мамой почти нет.

Однажды я попросилась с папиными солдатиками в городской парк – они шли в увольнительную. Мне, конечно же, не разрешили: они оставались допоздна на танцы.

– Оставь форточку открытой, – тихонько шепнул мне один из них, мой главный дружок.

Вечером я не могла заснуть – ждала. И вдруг через форточку что-то упало на подоконник: кулек шоколадных конфет! Даже мама мне таких не покупала.

Думаю сейчас, как же он добирался-то ночью до «точки»?

Да, мое детство было счастливым: папа меня очень любил.

Мы проводили много времени вместе: например, шли встречать маму с работы, видели птичек, и папа говорил:

– Смотри, вон две птички сидят на проводах, а к ним прилетела еще одна: сколько будет?

– Три! – радостно восклицала я.

Так мы решали задачки про кошек, собак, звезды на небе, и я просила: «Давай еще! Еще!»

Иногда он начинал рассказывать мне содержание «взрослой» книги, которую сам читал, и я помню, что хотела быстрей научиться читать и прочитать все эти книги. Он показывал звезды на небе и говорил, как они называются – обычно мы встречали маму поздним вечером. Все мои детские книги я знала наизусть, и однажды в поезде (мы ехали в отпуск), открыв книгу и переворачивая страницы в нужных местах, я имитировала чтение.

– Такая маленькая и уже читает? – изумились соседи по купе.

– Да, – с улыбкой ответил папа.

Мама с раннего детства давала мне всякие практические задания: однажды она послала меня за хлебом в магазин, который находился за два квартала от нашей съемной квартиры, и дала мне десять рублей (старыми), сказав:

– Купи черного хлеба.

Мне было года четыре, и это был мой первый в жизни самостоятельный поход в магазин. Я подала продавщице десятку:

– Мне черного хлеба.

– На все?

Я не знала, что это значит, но сказала, что да, на все. Раз она спрашивает, значит, она лучше знает.

– А что ж тебе сеточку-то не дала мама?

Буханок было много: я вытянула руки, и она уложила мне на них все эти буханки, сказав что-то про молодых мамаш. Четыре или пять, я думаю. Нести было тяжело, пришлось положить буханки на траву рядом с тротуаром и, маленькими перебежками, каждый раз перенося по две и оглядываясь, чтобы их не взяли, продвигаться к дому.

Папа очень смеялся и хвалил меня за сообразительность.

В следующий раз мама строго наказала:

– Сегодня в нашем магазине будут давать масло. Никуда не убегай, а как тетя Зоя скажет, что привезли, беги и купи.

За маслом выстроилась большая очередь. Я стояла, смотрела на портрет Хрущева, вывешенный на стене, и радовалась: вот я куплю масло (давали какой-то маленький кусок – грамм сто, наверное, тщательно взвешивая), и мама похвалит меня и порадуется. Но когда моя очередь почти подошла, впереди стоящая женщина потихонечку попросила меня сказать, что я с ней. Я не поняла зачем, но согласилась. Получив двойную порцию, она быстро ушла, а меня просто прогнали из очереди, сказав, что я слишком умная, хочу отовариться второй раз.

– Вроде бы большая уже, а поручить ничего нельзя! – с досадой сказала мама вечером.

Три Коммунальных

Папа служил хорошо, получил звание капитана, нам дали отдельную жилплощадь: дом был похож на барак, но все-таки, бараком он не был, а состоял из четырех квартир с отдельными входами. Было две улицы таких домов для офицеров: Первая Коммунальная, Вторая Коммунальная, позже построили и третью.

Наша квартира состояла из комнаты в шестнадцать квадратных метров, маленькой кухоньки с печкой, холодной прихожей и прилегающим к ней сарайчиком. Водопроводная колонка недалеко – перед крыльцом, дощатый туалет – один на два дома метрах в пятидесяти, и участок земли под огород.

Параллельно нашей улице пролегала другая, с красивыми двухэтажными домиками под красными черепичными крышами и с искусно застекленными верандами, их называли «финскими». Построены они были немецкими военнопленными. Я всегда мечтала побывать в одном из них, они казались какими-то сказочными среди местных домов. Удивительно, откуда взялась черепица в тех краях. Это была во всем городе только одна улица домов в пятнадцать.

Тем не менее мы были счастливы – после всех скитаний по съемным квартирам оказаться в собственном жилье!

Прямо за Второй Коммунальной начинался военный аэродром. Сама улица после дождя была непроходимой – огромные лужи, грязь – жирный чернозем прилипал к обуви, редкие машины буксовали. Зимой улица была засыпана снегом, зато летом… летом было раздолье. Мы играли на крыльце дома или уходили на кукурузное поле, там срывали початки и делали из них кукол, раскрашивая им лица и заплетая косы, пока нас не прогоняли владельцы. Вечером играли в прятки, папа часто играл с нами и всегда хорошо прятался, я тоже старалась находить новые места. Однажды мы с подружкой спрятались у соседа в малиннике. Нас не могли найти, а мы сидели, рвали чужую малину и тихонечко посмеивались над теми, кто нас ищет.

Вдруг раздался грозный голос соседа (мы его боялись):

– А ну вылезай! Кто там сидит?

Он полез в свою малину, мы в ужасе рванули через колючие кусты, раздирая ноги и платья, а он погнался за нами с разводным ключом.

Папа ходил потом к нему урегулировать конфликт, они вместе служили на «точке». Вскоре соседа перевели служить в Польшу с повышением на майорскую должность, а папа так и оставался капитаном на старом месте. Такое в армии случалось постоянно: хороших офицеров удерживали на месте, плохих переводили подальше, хоть и с повышением, лишь бы убрался. С этого момента, кажется, мама и начала папу «пилить».

Папа увлекся фотографией, и родители приобрели фотоаппарат ФЭД в скрипучем кожаном футляре коричневого цвета. Когда не было полетов, папа выходил на улицу и фотографировал маму, соседей или нас, детей.

На шкафу стала множиться всякая аппаратура: увеличитель, ванночки, лампы. Покупались пленки, проявители, закрепители и вечерами, плотно завесив окна, мы с папой проявляли фотографии. Было очень интересно смотреть, как на фотобумаге постепенно появлялись то мама, то я, то Мишка с Игорешкой, которых я тащу за рубашки, чтобы они стали рядом со мной, а они, стесняясь, упираются. Папа всегда любил схватить на фото такие моменты. Потом мы все-таки стоим все вместе, обнявшись за плечи. Сильно косящая Светка, лохматая, как всегда, смирно позирует рядышком – верная подружка! Или вот: все соседи выстроились в ряд, дети впереди, я – в пижаме! Это папа привез мне ее из Москвы, из темно-синего сатина в горошек, и я бегала в ней летом на улице, так она мне нравилась! Папа осторожно поднимал пинцетом фотографии из раствора проявителя-закрепителя, следя за тем, чтобы они не были слишком темными или наоборот слишком светлыми. Иногда он разрешал и мне поорудовать пинцетом. Папины фотографии были, может быть, не всегда высокого качества (эх, передержали!), но очень мне нравились, а мама раз в год тащила нас в фотоателье, где мы чинно позировали: папа и мама сидят, я у них на коленях; папа и мама сидят, я сижу между ними; они, опять же, сидят, я – позади и т. д. Мизансцены год от года менялись незначительно.