«DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть I. Семейная хроника Игнатьевых
Несмотря на свою безграничную мягкость и доброту, тётушка прощала Бориса и он больше никому из нас не показывался на глаза. Ходили слухи о том, что, в конце концов, он сложил свою голову во время первой империалистической войны на одном из фронтов её.
У дяди Василия осталась дочь – Милица. Мать её, Алла Петровна, вышедши замуж за учителя, можно сказать, бросила девочку на попечение тётушки, которая устроила её, как сироту, учиться на казённый счёт в епархиальном училище, а на летние каникулы Милица ездила к нам в Течу. После смерти тётушки в судьбе Милицы принял участие наш дедушка – протоиерей Иван Алексеевич Никитин, а дальнейшая судьба её осталась не известной.
Так, нашу тётушку Антонину Ивановну тоже не «миновала чаша» забот и хлопот, которые, очевидно, природой определены всем тётушкам и входят в самое название «тётушки», в самое понятие о ней.
«Снег на голову».
В 1905 г. нашу семью постигли два несчастья: пала корова от бешенства и пала лошадь. В виду того, что семья пользовалась молоком от бешеной коровы, наш земский врач – Меньшиков Алексей Семёнович – всех нас в количестве восьми человек направил в Пермь на прививки от бешенства, выхлопотав на это пособие. И вот вся эта наша орава, как «снег на голову» обрушилась на голову тётушки. Были и радость и хлопоты. Тётушка нашла для нас какую-то избушку у одной из своих знакомых, где мы могли только в повалку спать на полу. Двадцать дней мы принимали уколы. Было много воспоминаний у наших родителей: ведь начало служебной деятельности у отца было в Перми. Были встречи с Досмановым, дедушкой Никитиным. Сколько забот и хлопот было у тётушки. Отец наш был тогда в Перми в последний раз, а матушка приезжала ко мне в семинарию в бытность мою помощником инспектора со старшей сестрой и племянницей, но тётушки уже не было в живых.
Смерть тётушкиЯ учился в Казанской духовной академии и получил письмо от брата Николая из Перми с печальным извещением о смерти тётушки. В письме была приписка о том, что она умирала тяжело, а именно: по словам присутствующих при этом сиделок больницы, она кричала: «Не хочу умирать!» Это было в 1910 г.
Прошло уже полвека, а образ тётушки Антонины Ивановны стоит перед моим умственным взглядом. Вот сижу я в её каморке и пьём чай с неизменным вареньем из рябины. Никогда бы я да, вероятно, и никто другой не подумал бы, что может быть варенье из рябины – сочетание горечи и сладости, а вот у тётушки я пил чай именно с таким вареньем, пил с наслаждением, и это варенье навсегда у меня ассоциируется с тётушкой. Так бывает в жизни, что какая-либо деталь так запоминается навсегда в связи с личностью кого-либо. В нашем семейном альбоме хранились две карточки с тётушки: от её молодых лет и в пору, когда болезни наложили на её облик свои неизбежные черты, особенно, когда на лице у ней на одной щеке появилось пятно величиной с пятак – экзема. Припоминая вид тётушки на первой карточке – вид цветущей девушки[118] – и видя её одинокой в её каморке, я часто думал, почему она осталась одинокой. Спросить постеснялся, а теперь жалею, потому что чувствую, что мне чего-то недостаёт для восстановления полного образа тётушки, а все мои отдельные моменты воспоминаний о ней не имеют внутреннего единства.
Сравнивая столь различные судьбы сестёр: моих матушки и тётушки – а также и из наблюдений над другими случаями в жизни, я приходу иногда к мысли о том, что в области нравственного мира, а именно того, что касается судьбы людей тоже, может быть, есть какой-то закон, вроде закона средних температур, или среднего выпадения атмосферных осадков, по которому если в одном месяце, скажем, выпало больше, чем следовало осадков, то в другом выпадет меньше и наоборот, т. е. я хочу сказать, что в судьбе двух сестёр многодетность одной из них уравновешивалась одиночеством другой. Но чувствую, что я забираюсь здесь в области метафизики.
2/XII – [19]60 г. 9 ч[асов] вр[емя] св[ердловское] ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 708. Л. 55–64 об.Александр Алексеевич Игнатьев[119]
Расстояние между нами было по возрасту в четырнадцать лет.[120] Я запомнил его с того времени, когда он по окончании Пермской дух[овной] семинарии в течение двух лет работал сельским учителем в Колединских Песках.[121] Он приезжал домой только на каникулы и в моём представлении уже не был членом нашей семьи из тех, которые всё время были при нас, в нашем домике, а являлся уже оторвавшимся для самостоятельной жизни. Помню, он привозил мне разные подарки: детские книжки с картинками или одни картинки.[122] Сам он любил рисовать и выпиливать что-либо лобзиком. Поэтому он мне казался художником, «искусником». Странно то, что я не столько заметил тогда его внешний вид: черты лица, рост, манеры, сколько его одежду. Особенно мне запомнилась его визитка, серая, как мне показалось тогда, очень красивая и дорогая. Позднее я узнал, что его отношения ко мне – особенное внимание – основано было на том, что он был моим крёстным отцом, а этому в те времена придавалось большое значение.
Он учился, очевидно, в Далматовском дух[овном] училище, но никогда не вспоминал ни о своём учении в нём, ни об учении в Пермской дух[овной] семинарии.[123] У него была карточка с его однокурсников-выпускников, на которой красовались ректор Добронравов, преподаватель философии А. Н. Юрьев и совсем ещё молодой преподаватель математики В. А. Кандауров, а из учащихся – Павел Пономарёв, впоследствии профессор Казанской академии, и А. И. Дергачёв. Он больше вспоминал о Каме и при встрече со мной, когда я учился в Перми, всегда спрашивал: «Ну, как Кама?» – и начинал восторгаться её величавостью. Учился он в семинарии хорошо и кончил её по первому разряду – «студентом».[124]
Я запомнил его хорошо в то последнее лето жизни его в нашей семье, когда он был женихом.[125]
Перед свадьбой он заболел. Я помню, он лежал в коробу в нашей завозне и томился в ожидании свадьбы. Мне пришлось тогда быть посредником между ним и его невестой – Марией Владимировной Бирюковой, но инициатива по использованию меня в этом направлении всегда исходила от невесты.[126][[127][[128][[129]
Я помню его совсем молодым попиком: в подряснике, а в домашних условиях иногда без него – в ситцевой рубашке, подтянутой пояском и плисовых шароварах. Мне казалось, что он не давал своим волосам вдоволь расти в длину, и подстригал их, чего не полагалось.
Он всегда чем-либо увлекался, но только не своей службой. Наоборот, мне казалось, что его увлечения всегда сводились к тому, чтобы, как говорится, забыться от своей службы. Он выписывал много газет и различные ценные книги, например, Брэма. Он купил фотоаппарат и увлекался фотографированием. В Сугояке[130], где он священствовал, прихожане узнали об этом, и во время первой империалистической войны солдатки постоянно приходили к нему с просьбой сфотографировать их и послать карточку мужу на фронт. У него хранились горы негативов, которые во время революции затерялись, вернее всего – были разбиты.
Он выписывал домашнюю аптечку, и к нему приходили то с «больным брюхом», что было чаще летом, то с головной болью – с «жаром», и он давал то висмут, то аспирин и пр. Впрочем, чаще он направлял больных к врачу.
В первые годы жизни в Сугояке он завёл хозяйство: рабочих лошадей, сельско-хозяйственный инвентарь, но не увлёкся этим и поддерживал больше это предприятие по инерции и под влиянием супруги Марии Владимировны, унаследовавшей это увлечение сельским хозяйством от своего батюшки. У ней, у его супруги, сильнее была развита «хозяйственная жилка» и даже склонность к стяжательству, опять-таки как у её батюшки. Брат, например, тяготился так называемыми «сборами» по приходу: сам не ездил и супругу отговаривал, но она не соглашалась «попускаться своему» и всё выводила в «ажур».[131] Но он увлекался разведением новых видов овощей, а особенно цветами. Так, в огороде они разводили морковь-коротель, корляби[132], репчатый лук, цветную капусту, тыквы и пр. В саду у них были различные цветы: настурции, флоксы, резеда, различные сорта георгинов, портулак, ролы и пр. Он выписывал из Голландии корни гиацинтов. Он выписывал каталог цветов.[133]
В Сугояке вся семья Игнатьевых увлекалась пением. Он не пел в хоре в отличие от своих братьев ни в детском, ни в юношеском возрасте, но как все уроженцы Течи, любил пение. Он, как и братья, переписывал свои любимые произведения. Мария Владимировна преподавала в школе пение и руководила церковным хором, а он был её помощником. У них была фисгармония, и он самоуком научился играть. На спевках хора, которые производились в их доме, он подыгрывал на фисгармонии и подпевал необработанным баском. Он выписывал ноты. Среди них были и оперы, которыми он увлекался в бытность учеником семинарии, но особенно много было церковных сборников: партитуры и по голосам. Это увлечение пением потом передалось и его старшему сыну Сергею.
Родство с теченским протоиереем Владимиром Бирюковым сказалось на том, что он в некотором отношении стал подражать своему тестю в обращении со своими прихожанами. Наш батюшка был очень недоволен этим и не раз ворчал про себя: «стал подражать тестю». При всём уважении к свату, он не мирился с его грубостью, а именно эту черту характера тестя и стал усваивать Александр. Он однажды позволил себе сделать одно грубое замечание даже в адрес батюшки, и на этой почве произошла у батюшки размолвка со своим первенцем. Я был свидетелем того, как наш батюшка «переживал» это, но дело обошлось примирением: Александр «покаялся» в своём «грехе», и всё утихомирилось.
Приходилось мне иногда наблюдать и размолвки у него с Марией Владимировной, но они были мимолётными, в общем же редко приходилось наблюдать у супругов такую свежесть чувств любви, какая была у Александра и Марии Владимировны.
Он любил поспорить на философские и богословский темы, и, когда я учился в семинарии, часто вызывал меня на диспуты, свидетелем которых была Мария Владимировна. У ней, поэтому, создалось обо мне мнение, как об упрямом спорщике, что она однажды и высказала мне. Александр явно провоцировал меня на споры, подзадоривал на это, и ему, очевидно, доставляло удовольствие видеть меня возбуждённым спорщиком. Позднее я понял, что для него наши диспуты были не просто увлечением «словопрением» на образец софистических споров, а он искал в них проверку и подтверждение своим взглядам. Я понял, что он по природе склонен к скептицизму, и чувствовал, что, приняв священный сан, он, образно выражаясь, «попал не в свою тарелку», в конечном счёте – он не верил в то, что служило предметом его «службы», в лучшем случае сомневался в пользе служения священником. Было видно, что он тяготился своей профессией.[134] Особенно он тяготился выполнением так называемых «треб». Он иногда, в порыве своих размышлений и сомнений, становился «провидцем», и его воображение рисовало ему картину будущего в полном противоречии с его настоящим. Так, как мне рассказывала одна из его дочерей, когда он производил расширение площади церковного строения, то обмолвился, что, может быть это пригодится, когда церковь превратят в клуб или что-либо подобное. Жизнь не раз ставила его в положение Василия Фивейского, персонажа известного рассказа Леонида Андреева.[135]
Шести лет умер мальчик Борис, а особенно он глубоко переживал смерть любимой дочери – двенадцатилетней девочки Нины.[136] Это были острые моменты проверки его веры в Бога, а чем они заканчивались – это осталось его тайной. Одна из его дочерей говорила, что он утверждал существование Бога: будто бы говорил: «Бог есть», а старший сын его на мой вопрос: «верил ли его отец в Бога – отвечал: «и верил, и не верил», т. е. пребывал в плену ползучего скептицизма. Одно ясно: он, как и многие другие юноши того времени, пошёл не по той линии, которая соответствовала бы его характеру, и причиной этого была та бедность социального происхождения, бедность среды, из которой он вышел, и вдобавок отсутствие инициативы, которую не воспитала в нём школа, которую он прошёл. Он выполнил, однако, свой долг перед семьёй, как и старшая сестра: помогал родителям выучить других братьев и сестру.[[137] ]
Ему было около сорока пяти лет, когда он поступил в Казанскую дух[овную] академию.[138] Год проучился, но всё изменила Октябрьская соц[иалистическая] революция. Роковым шагом было для него поступление в священники в Каменский завод, нынешний Каменск-Уральский. Здесь он погиб вместе с прочими служителями религиозного культа.[139] Sic transit gloria mundi![140]
ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 386. Л. 47–61.Мария Владимировна[141]
Она была старшей дочерью теченского протоиерея Владимира Александровича Бирюкова и женой старшего брата Пети Иконникова – Александра Алексеевича. В семье она была третьим по счёту ребенком, а после неё было ещё восемь человек детей, из которых один брат рано умер. Если распределять детей по поколениям, то её нужно отнести к старшему поколению.
В детстве она, как и все дети семьи, пронесла суровую школу, лучше сказать – систему воспитания своего батюшки. Эта система была строгой, но только внешне строгой, и в этом был её коренной недостаток. Она, эта система не вела к внутренней организации характера детей, а только к показной стороне: на глазах – одно, а за глазами – другое. По существу, эта система вырабатывала у детей только лицемерие. Строгость и требовательность отца, не мотивированные какими-либо внутренними соображениями, а часто соединявшиеся с грубостью, только озлобляли детей и толкали их в объятия распущенности за границей непосредственной отцовской опеки. Эта система на примере уже двух первых сыновей потерпела крах: они оказались неудачниками в учении. Мария Владимировна, находясь за чертой отеческой опеки, т. е. уже замужем, однажды отомстила отцу за эту систему, сказав ему: «Вот, папочка, сколько Вы не следили за ними, а мы с Сашей, будучи женихом и невестой, всё-таки целовались». Папочка проглотил пилюлю. В дальнейшем эта система ещё больше дала брешь: мать, будучи слабой по характеру и не будучи в силах преодолеть грубость мужа в отношениях с детьми, стала на путь скрывания их проступков от отца, т. е. по существу попустительствовать им в их неблаговидных поступках. Вместо того, чтобы взыскать с них за проступки и наказать их, она старалась всячески их выгородить, оправдать, только бы не узнал отец. Ясно, к чему могла привести эта система воспитания: к безответственности детей.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Богословский Павел Степанович (1890–1966) – сын протоиерея г. Перми. Обучался в Соликамском духовном училище в 1902–1904 гг., окончил Пермское духовное училище по 1-му разряду в 1905 г., 4 класса Пермской духовной семинарии в 1909 г. и историко-филологический факультет С.-Петербургского Университета и С.-Петербургский археологический институт в 1913 г. Преподаватель русского языка, литературы и латинского языка в Пермской 2-й мужской гимназии в 1913–1916 гг. Преподаватель и заведующий кафедрой русской литературы историко-филологического факультета Пермского государственного университета в 1916–1931 гг., профессор. В 1922 г. руководил Пермским губернским архивом, в 1924 г. директор Пермского научного музея, краевед. В 1932 г. был переведён в Московский центральный научно-исследовательский институт методов краеведческой работы и Центральное бюро краеведения. В 1935 г. был арестован по обвинению в контрреволюционной деятельности. Отбывал наказание в Карагандинском исправительно-трудовом лагере, где первые два года руководил Музеем полупустынно-степной части Центрального Казахстана, потом работал метеорологом в Карагандинском лагере, освобождён в 1940 г. В 1940–1946 гг. заведующий кафедрой языка и литературы Карагандинского учительского института. В 1947–1948 гг. заведующий кафедрой русской литературы историко-филологического факультета Молотовского государственного университета. После переезда в Москву в 1956 г. работал над личным архивом, который впоследствии был передан в Пушкинский Дом (Институт русской литературы) Российской Академии наук.
Богословский Иван Степанович (1893–1979) – сын протоиерея г. Перми. Обучался в Соликамском духовном училище в 1903–1904 гг., окончил Пермское духовное училище в 1908 г., Пермскую духовную семинарию по 1-му разряду в 1914 г., Казанский университет и медицинский факультет Московского государственного университета в 1922 г. Штатный ординатор, ассистент факультетской терапевтической клиники Московского государственного университета до 1932 г., ассистент 1-й терапевтической клиники Московского медицинского института до 1936 г. В 1936–1940 гг. заведующий кафедрой факультетской терапии, заведующий факультетской терапевтической клиникой Ижевского медицинского института. После переезда в г. Молотов до 1945 г. заведующий кафедрой инфекционных болезней и заведующий кафедрой пропедевтики внутренних болезней, профессор кафедры факультетской терапевтической клиники в 1945–1946 гг. и профессор кафедры госпитальной терапии Молотовского медицинского института в 1946–1948 гг. Затем заведующий кафедрой внутренних болезней Молотовского медицинского стоматологического института. В 1952–1957 гг. заведующий кафедрой факультетской терапии Молотовского государственного медицинского института. Кандидат медицинских наук 1936 г., доктор 1940 г. Депутат Молотовского городского совета. Краевед.
2
Бирюков Владимир Павлович (1888–1971) – окончил Камышловское духовное училище по 1-му разряду в 1902 г. и Пермскую духовную семинарию по 2-му разряду в 1908 г., Казанский ветеринарный институт в 1912 г. и Московский археологический институт в 1915 г. Обучался в Московском сельскохозяйственном институте и был вольнослушателем историко-филологического факультета Томского университета. Заведующий музеем древностей Пермского государственного университета в 1920–1923 гг. Действительный член Центрального бюро краеведения при Академии наук СССР. В 1930–1938 гг. работал в Свердловском областном бюро краеведения, в 1940–1950 гг. работал в Шадринске. Член Союза писателей СССР с 1955 г. Директор Уральского архива литературы и искусства с 1964 г. Краевед, музеевед, архивовед, историк, археолог, фольклорист.
3
ВКП (б) – Всесоюзная коммунистическая партия (большевиков).
4
curriculum vitae – по-латински курсом жизни.
5
ad patres – по-латински к отцам.
6
ventriculi – по-латински желудка.
7
duodenum – по-латински двенадцатиперстной кишки.
8
Письмо В. А. Игнатьева И. С. Богословскому от 9 мая 1960 г. (ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 165. Л. 1–2 об.).
9
alma mater – по-латински буквально «мать-кормилица», старинное неформальное название учебных заведений (университетов, которые изначально давали в основном теологическое и философское образование), как организаций, питающих духовно.
10
Очерки В. А. Игнатьева по истории Пермской духовной семинарии (июнь-июль 1960 г.). (ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 725).
11
Письмо В. А. Игнатьева И. С. Богословскому от 9 июля 1960 г. (ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 215. Л. 6–7).
12
Письмо В. А. Игнатьева П. С. Богословскому от 2 сентября 1960 г. (ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 165. Л. 8 об.-9).
13
Письмо В. А. Игнатьева И. С. Богословскому от 2 сентября 1960 г. (ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 215. Л. 8).
14
patres nostri – по-латински отцы наши.
15
Письмо В. А. Игнатьева И. С. Богословскому от 8 сентября 1960 г. (ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 215. Л. 17 об.-18).
16
Автобиографические очерки В. А. Игнатьева «Петя Иконников» (сентябрь 1960-январь 1961 г.). (ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 723).
17
«Семейная хроника Игнатьевых, составленная В. А. Игнатьевым» (август-декабрь 1960 г.). (ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 708).
18
Биографический очерк В. А. Игнатьева «Трое» (о преподавателях латинского языка в Свердловском медицинском институте (П. А. Липин, В. А. Наумов, В. А. Игнатьев) (октябрь 1960 г.). (ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 720).
19
Биографические очерки В. А. Игнатьева о В. С. Белоусове, А. В. Затопляеве, С. А. Игнатьеве, Н. А. Игнатьеве, Б. Е. Юшкове, Л. В. Лепешинском, В. П. Луканине, И. Н. Ставровском (октябрь 1960 г.). (ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 726).
20
Биографические очерки В. А. Игнатьева «Семейство Богословских» и «Профессор, доктор медицины Иван Степанович Богословский» (октябрь 1960 г.). (ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 223).
21
Воспоминания В. А. Игнатьева о регенте Пермского семинарского хора М. В. Попове. (ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 727).
22
Очерки В. А. Игнатьева по истории Казанской духовной академии: о профессорах и преподавателях, студенчестве, предметах, преподаваемых в академии и др. (декабрь 1960 г.). (ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 721).
23
Письмо В. А. Игнатьева И. С. Богословскому от 14 января 1961 г. (ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 215. Л. 47–47 об.).
24
ante mortem – по-латински перед смертью.
25
Письмо В. А. Игнатьева П. С. Богословскому от 5 февраля 1961 г. (ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 165. Л. 31–31 об.).
26
Философские заметки В. А. Игнатьева «Человек-земля-космос» («Человек и нормы его человечности». «Человек и кибернетика». «Метафизика и реальность». «О геоцентризме») (октябрь-ноябрь 1962 г.). (ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 712).
27
Заметки В. А. Игнатьева «Лёд тронулся» о кибернетике. (ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 713).
28
См. Часть X.
29
Щеглов Михаил Михайлович (1875–1972) – окончил Московское Синодальное училище церковного пения со званием регента в 1894 г. Учитель церковного пения и чистописания в Камышловском духовном училище в 1894–1918 гг. С октября 1907 г. состоял также учителем черчения. Коллежский асессор // «Екатеринбургские епархиальные ведомости». 1911. № 1 (1 января) (ос. прил.). С. 2–3. Заведующий Камышловской музыкальной школой в 1944–1956 гг.
30
Письмо В. А. Игнатьева М. М. Щеглову от 3 июня 1962 г. (ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 385. Л. 2–2 об.).
31
Очерки о соучениках и друзьях в Камышловском духовном училище и Очерки о педагогическом составе Камышловского духовного училища (1962 г.). (ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 377, 385); Очерки В. А. Игнатьева по истории Камышловского духовного училища (1963 г.). (ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 709). Очерки В. А. Игнатьева о соучениках А. Борчанинове, Г. Козельском и А. Анисимове, находящиеся в составе «пермской коллекции» воспоминаний автора, более раннего происхождения (август-ноябрь 1960 г.).
32
Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович (1852–1912) – сын священника Верхотурского уезда. Окончил Екатеринбургское духовное училище в 1868 г. и 4 класса Пермской духовной семинарии в 1872 г. Обучался на ветеринарном отделении в С.-Петербургской медико-хирургической академии в 1872–1876 гг., и на юридическом факультете С.-Петербургского университета в 1876–1877 гг. Давал частные уроки, писал статьи в газеты, занимался самообразованием, писал книги и путешествовал. Прозаик и драматург.
33
Письмо В. П. Бирюкова В. А. Игнатьеву от 25 декабря 1962 г. (ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 414. Л. 1 об.).
34
Воспоминания В. А. Игнатьева «Как создавалась «очарованная душа», об увлечением пением и хоровыми кружками» (февраль 1963 г.). (ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 714).
35
Очерки В. А. Игнатьева «Старая Пермь» и «Кама» (февраль-март 1963 г.). (ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 716).
36
Письмо В. А. Игнатьева И. С. Богословскому от 28 февраля 1963 г. (ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 214. Л. 7–7 об.).
37
Например, рассказ «Гибель Фингала (из жизни одной собаки)» (март 1963 г.) (ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 715); педагогическая поэма «Наше детство и теченские штаты» (август 1963 г.) (ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 729) и др.