Встань и иди

Вылет штурмовиков и обещанных вертолетов задерживался. Щебнев оказался прав.

– Чем здесь отсиживаться, – сказал он, – лучше возьму отделение и поищу пулемет. Не могли «духи» далеко убежать: спрятались и ждут подмоги.

– Смотри сам, – ответил Григорий. Его немало удивило это решение взводного: то хотел убежать с хребта без боя, то готов лезть к черту на рога. Но как только Щебнев поднялся из окопа, пуля шмякнулась рядом с ним.

– Стоп! Никуда не ходить! – резко сказал Боков.

Щебнев спрятался за бруствер, огляделся:

– Вон, видите, товарищ капитан, седловину, где хребет соединяется с горным массивом? Оттуда и стреляют. – Он помолчал, а затем сконфуженно добавил:

– Зря мы полезли за этим дэшэка. Нарушили правила.

– Какие правила? – не понял Боков.

– Да самые простые: не лезть на рожон, если тебя не заставляют лоб под пули подставлять. Здесь все воюют исподтишка, по-партизански: «духи» засады устраивают, наши колонны бьют, а мы их караваны перехватываем. Они нам дороги минируют, а мы им – тропы. Так вот и воюем. – Щебнев помолчал, а затем решительно добавил: – Я прилетел сюда защищать афганский народ от империалистов, а оказалось, что здесь идет междоусобная драчка за зоны влияния, за власть. В Афганистане никогда особо не считались с кабульскими правителями, а мы решили им еще и свои порядки навязать. У англичан не получилось, и у нас ничего не выйдет, как бы мы тут рогом ни упирались. Если у НДПА согласия нет между халькистами и парчамистами, то откуда ему в провинциях взяться? Здесь каждый бай – хозяин. Тот же Ахмад Шах Масуд собрал себе войско, засел в Панджшере и никого не признает. А в этих горах, – взводный махнул рукой в сторону белых шапок Гиндукуша, – люди вообще не знают, что творится в стране. А мы все талдычим: социалистическая революция, социалистическая революция.

Григорий оборвал сетования взводного:

– Получается, что никто этого не видит. Один ты такой зрячий. – Все в нем протестовало против слов Щебнева. Да, трудно. Да, опасно. Но чтобы зря советские солдаты здесь мучились – с этим он согласиться не мог. Он, как и тысячи других, добровольно поехал на эту войну, потому что свято верил: идеалы коммунизма, которым поклонялся, обязательно станут дорогими и людям сурового горного края. И он был готов защищать их выбор с оружием в руках.

Щебнев уловил сарказм в голосе начальника штаба, пояснил:

– Я ведь в Афгане по второму заходу. Первый раз прилетел в Кабул в декабре 1979-го. Люди нас цветами забрасывали, надеялись, что поможем потушить огонь гражданской войны. А мы в него еще маслица подлили. Кокнули узурпатора Амина, посадили в Кабуле послушное правительство, чуть ли не к каждому должностному лицу своего советника поставили. Должны были перекрыть границу, но растолкали войска по городам, втянулись в междоусобицу и наплодили врагов столько, что уму непостижимо. Теперь только самые ленивые крестьяне в нас не стреляют. Мясорубка войны работает, а остановить ее некому. Проще ведь талдычить: все нормально, товарищи. Наши доблестные воины высаживают аллеи дружбы, строят школы афганским ребятишкам. А о том, что «черный тюльпан» постоянно переполнен трупами, молчок. Даже погибших не дают по-человечески похоронить. Все тайком да с оглядкой. Вот потому и не хочется зря рисковать, когда не знаешь, за что жизнь свою отдаешь…

Взводный умолк, вгляделся в ближайшую горку и взволнованно сказал:

– Сейчас, товарищ капитан, «духи» на нас попрут.

Григорий посмотрел в ту сторону. На хребте, слева, метрах в четырехстах от взвода, мятежники занимали вырытые заранее окопы. Протрещали первые автоматные очереди. Пули так близко засвистели, что Григорию захотелось слиться с этой каменистой землей. Почувствовав, как ракушечник больно колет щеку, поднял непослушную голову и поразился увиденному: к ним бежали несколько человек. Как раз с той стороны, где находился наш пулеметный расчет. Но на солдат они похожи не были, и Григорий настороженно спросил:

– Щебнев, кто это к нам несется справа?

– Наверное, наши, – неопределенно ответил взводный.

Но Григорий уже начал различать бородатые чужие лица, и из его горла вырвался тревожный крик:

– Душманы – справа, огонь!

В руках мелкой дрожью забился автомат. Пули пролетели над головами атакующих, не причинив им вреда. Мятежники попадали на землю, заползали, отыскивая укрытия, не прицельно постреливая. Замешательство среди душманов подействовало на Григория успокаивающее. Он быстро установил прицельную планку на единичку, выровнял прорезь и мушку, плавно нажал на спусковой крючок. Четко белеющая среди жидких кустиков чалма резко опустилась и больше не двигалась. Григорий перевел автомат на следующую, выдохнул и дал вторую короткую очередь. Расстояние было слишком мало, чтобы промахнуться.

Нападавшие поползли назад, оттаскивая убитых и раненых. И только теперь, словно очнувшись, застрочил по ним наш пулемет. «Слава Богу, живы! – обрадовался Григорий. – Значит, еще повоюем».

Ободренный первым успехом, Щебнев радостно крикнул:

– Отлично вы, товарищ капитан, с «духами» разделались. Это их излюбленная тактика: одна группа занимает выгодную позицию и прижимает огнем к земле, а вторая – по ложбинкам подбирается поближе и забрасывает гранатами. В этот раз у них не получилось.

Однако ситуация на хребте складывалась не в пользу спецназовцев. Мятежники незаметно перебрались на более близкую позицию, заняли карниз, с которого взвод был виден как на ладони, и открыли прицельный огонь. «Все, приплыли, – подумал с тревогой Григорий. – Сейчас нас начнут истреблять».

По нервам резанул истошный крик:

– Патроны кончились! Иванов, рюкзак подай!

Повинуясь ему, солдат выскочил из окопа, заметался по пятачку, расшвыривая рюкзаки, а вокруг него пули взрывали фонтанчики земли.

Боков тоже решил выручить разведчиков, вытащил из нагрудника три магазина, разбросал их по ближним окопам.

Щебнев взволнованно сказал:

– Товарищ капитан, если не уйдем, тут нам крышка будет! Вниз надо!

– С такими молодцами и от «духов» убегать? – ободряюще улыбнулся ему Боков. – Сейчас наведем авиацию, и с них только пух полетит. Лучше усиливай пулеметный расчет, чтобы его не отрезали.

Под прикрытием огня туда побежал рядовой Кравцов с двумя солдатами.

Натиск мятежников ослаб. Григорий воспользовался передышкой, приложился к фляге. В ней было всего три глотка воды, и он не смог утолить жажду. Расстроило и то, что не было авиации. Щебнев «висел» на радиостанции, вызывал вертолеты.

Ему обещали, что вертушки уже на подходе, но время шло, а горизонт оставался чист.

Начинало припекать солнце. Оно зависло в зените, и в перегретом ядовитыми лучами воздухе листья, трава вяло поникли, дожидаясь спасительной прохлады ночи.

Наконец авиаторы потребовали:

– Обозначьте свой передний край! Вертолеты – на боевом курсе.

Солдаты быстро разбросали вокруг опорного пункта дымовые шашки и от них потянулись вверх оранжевые клубы. Высоко в небе появились две черные точки и по склону хребта, занятого мятежниками, взметнулись редкие разрывы.

– Толку от такой бомбежки, как от козла молока, – зло заметил Щебнев. – Это расчет на слабонервных.

Он тут же вышел на связь с авиаторами, недовольно прокричал в микрофон:

– Нам такая поддержка не нужна! «Духи» как стреляли, так и стреляют.

– Сейчас подойдет еще одна пара, – заверили авиаторы.

– Пора бы и афганской роте подойти, – посмотрел на часы Григорий.

– Вряд ли мы их дождемся, – засомневался Щебнев.

– А я что-то и наших проводников не вижу.

– Проводники?.. Да они слиняли, как только заваруха началась.

– Как слиняли?! – опешил Григорий. Это предательство поразило его до глубины души.

– Товарищ капитан, нам тоже надо спускаться, – настаивал взводный.

– Слушай, куда мы пойдем? Здесь мы как у Христа за пазухой: «духи» наскакивают, но сделать ничего не могут. А побежим – по одному перещелкают.

Их разговор заглушил мощный рев двух пар Ми-24. И тут же кассеты на подкрылках занялись рыжим огнем. В расположении мятежников взметнулись сизые облака разрывов. Опасаясь следующего прицельного удара с воздуха, они подползли поближе к оранжевым дымам. Ракеты рвались совсем близко, и Григорий чувствовал, как барабанит по спине крошево земли и каменных осколков.

Вертолеты кружили над горами, освобождаясь от боекомплекта, наносили удар за ударом по лагерю и позициям мятежников.

– Все, будем отходить, пока «духи» не очухались, – сказал решительно Щебнев. – Я вызвал «ми-восьмой». Место сбора – внизу у холма на плато.

– Вызывай сюда пулеметчиков, – сказал Боков.

– Зачем? Пусть спускаются самостоятельно. Их там шесть человек. Будем отходить россыпью.

Григорий согласился. Его сейчас больше волновало другое – кому-то надо прикрывать отход. Но Щебнев с самого утра мечтает, как сбежать с этого злополучного хребта. Рисковать жизнями подчиненных не хотелось. Поэтому сказал:

– Уводи людей, я прикрою.

– Вы? – удивился Щебнев. А может, не удивился, может, обрадовался, что назначать никого не надо.

– Разрешите и мне остаться, – попросил его Иванов.

– Оставайся! – сказал взводный на бегу. – Уходим!!!

Мятежники попытались было броситься вдогон, но Григорий остудил их пыл короткими очередями. Ему вторил автомат Иванова. С этого момента они стали главной помехой и главной целью снайперов. Пули роились, впивались в камни, и сладковатая пыль горелого ракушечника скрипела на зубах, лезла в ноздри. Но звуки, запахи боя больше не страшили, а вызывали какое-то неведомое ощущение силы.

Минут двадцать они не давали мятежникам выйти на хребет. Григорий посчитал: этого времени взводу достаточно, чтобы отбежать на безопасное расстояние, и тоже решил выбираться из окопа. Поискал глазами, где можно укрыться после броска. Заметил небольшой камень, за которым начинался провал. Но от этого маршрута отказался: «Побежим вниз – сядут на плечи и не отцепятся». Он присмотрел другой маршрут, который позволял удерживать преследователей на расстоянии. Там кустарник был погуще – можно в нем затеряться и низом выйти к пункту сбора.

Даже наметив путь отхода, медлил, не хотел покидать окоп. В нем он чувствовал себя в безопасности: душманы рядом, но «достать» его не могут. Ничего у них не получается. А стреляют только для острастки. Ждут, когда они с Ивановым вылезут и побегут. Но их ждут и свои. Пощупал, на месте ли гранаты, пересчитал магазины. Четыре были пусты, три бросил солдатам, когда началась суматоха. Еще пять полных.

Когда начал высовываться из-за камней, все в нем сжалось, захолодило грудь, словно он окунался в ледяную купель, хотя жаркое солнце накалило воздух до полусотни градусов. Крикнул солдату:

– Иванов, отходи! Беги наискосок, к кустарникам. И подбери рюкзак. Какой-то растяпа бросил.

– Есть! – послушно ответил тот, не колеблясь, перемахнул через бруствер, подхватил за лямку рюкзак и скрылся в кустарнике, а Григорий строчил короткими очередями по карнизу, прикрывая его отход. «Вот теперь пора и мне», – решил он, сжался в пружину, прыгнул, метнулся вправо, влево. Несколько пуль обогнали, когда запетлял среди увядших кустов. Упал, откатился к небольшому камню, дал ответную очередь. Услышал, как что-то с шумом покатилось вниз. Неужели Иванов? Окликнул солдата.

– Рюкзак покатился, – ответил тот виноватым голосом. – Сейчас поищу.

Перебегая, падая, Григорий все ниже спускался по склону, а за ним спускались мятежники. Но пули облетали его. Подумал, что решили взять живым. Склон вдруг круто оборвался. Боков остановился в растерянности, не зная, что предпринять. Никто не учил лазить по скалам. Но безвыходность положения заставила проявить смекалку. Заметив небольшую террасу, тянувшуюся вдоль обрыва, не раздумывая, пошел по ней, прижимаясь грудью к скале, рискуя сорваться в пропасть. «Щелк… Щелк!» – глухо ударяли в камень пули. «Из-за реки стреляют!» – догадался Григорий. Почти двухметровое распятие – хорошая цель для снайпера даже на большом расстоянии.

Благополучно миновав обрыв по козьей тропе, он снова попал под огонь своих преследователей. В очередной раз попытался сменить позицию, но тело не подчинилось ему. Оно стало чужим и неподвластным. Сердце бешено колотилось, словно хотело выпрыгнуть из ставшей тесной груди. По мышцам разлилась свинцовая тяжесть. Из полузабытья вывела автоматная очередь.

– Фью-ить, фью-ить, фью-ить, – непоседливыми синичками пролетали над головой пули. Но Григорий не кланялся им. За день боя привык к посвисту свинца, как привыкают к холоду и жаре. Жажда притупила ощущение реальности, и чудилось: не афганские горы, а родные с детства кубанские степи бегут к горизонту, не пули свистят, а птицы резвятся в юной зелени ракит. Каждая клеточка большого, крепкого, но обезволенного жаждой тела просила влаги. Узловатые пальцы инстинктивно потянулись к пластмассовой литровой фляге, цепко схватили ее, поднесли горлышко к сухим, запекшимся губам. Он исступленно тряс флягу, надеясь, что потечет из нее хотя бы малая живительная струйка. Но чуда не произошло. Фляга была совершенно пуста. С трудом оторвался от горлышка, облизнулся, надеясь, что хоть на губе остался влажный след. Шершавый язык подчинился нехотя, словно чужой, как и все изможденное жаждой тело. Повесил бесполезную флягу на пояс.

Сквозь красные круги в глазах с трудом различил фигуру в серой пуштунке, прицелился, но никак не удавалось затаить дыхание, чтобы сделать точный выстрел. Все глотал и глотал открытым ртом горячий воздух и не мог отдышаться. Зло нажал на спусковой крючок как огрызается загнанный и обессиленный зверь. «Может, забиться в какуюнибудь нору и отлежаться до вечера? – вкралась крамольная мысль. Но тут же отогнал ее: – Встань и иди! Тебя же будут искать. Еще ктонибудь из-за тебя на пулю нарвется».

Встал и побрел, не разбирая дороги вниз. В желудке запекло, словно там кто-то раздувал раскаленные угли. От боли потемнело в глазах. Лихорадочно пошарил вокруг дрожащими руками, вырвал клок травы, сунул в рот и начал исступленно жевать. Трава была сухая, жесткая, горькая на вкус и не утоляла жажду. Впервые подумал, что проще умереть, чем терпеть эти муки.

Ноги ослабли, и он упал, покатился по склону. Подумал: «Может, пуля опрокинула?» Мысленно ощупал себя. Болели сбитые в кровь руки, ныли стертые новыми ботинками ноги, жгло исцарапанное о камни лицо и сильно пекло внутри.

Внизу в ярких лучах полуденного жаркого солнца маняще серебрились воды Кунара. Миллионы, даже миллиарды литровых фляжек протекали мимо, но Григорий понимал, что до реки ему уже не дойти. Последние силы покидали его разбитое тепловым ударом тело. Вдруг, вопреки всему, он встал, и негнущиеся ноги сами понесли к заветному бугорку на плато, где должна была собраться вся группа. Сквозь радужную пелену Григорий вдруг различил очертания вертолета. Он опускался на плато, взвихривая пыль, как раз там, где условились.

– А как же я? Я не могу идти! – вырвалось из груди, словно его могли услышать внизу.

Постояв минуты две, вертолет начал медленно подниматься и улетел в сторону Джелалабада.

«Без меня?! Нет, нет… не может быть. Они не могли меня бросить. Они ищут меня!.. Но почему вертолет все тоньше и меньше?».

Григорий почти физически ощутил, как обрывается невидимая нить, связывавшая его с подчиненными.

– А-а-а-а! – вырвался крик отчаяния, и неведомая сила снова подняла его.

Он побежал, словно можно было догнать вертолет. Добежал до небольшого каньона, скатился по крутому откосу вниз, запрыгал по вымоинам. Упал, даже не поняв, как это случилось. Может, потерял сознание, потому что привиделось другое, далекое лето его детства, и он в коротких штанишках скачет на гибкой лозине, словно на лошадке, по улице в родной станице Крымской. Подбежал к колонке, нажал рычаг, и мощная струя воды ударила в землю.

Оставалось только нагнуться и оторвать кусочек струи губами. Но какой-то другой мальчишка, знакомый до завитков волос на затылке, наклонившись, пил эту воду. Пил, разбрызгивая струю, и алмазные капли разлетались по его лицу, мочили рубашку. А рядом стояла молодая, высокая казачка, его мама, самая красивая мама на свете, и радостно улыбалась…

Он очнулся, рванул задубевший от соленого пота ворот куртки и снова впал в забытье.

Теперь уже другой мальчик, а может, тот же, только повзрослевший, разбежался и прыгнул в тихую заводь Москвы-реки, долго плыл, то выныривая, то исчезая под водой. Неужели может быть столько воды, что ее невозможно выпить? Что она может обнимать тебя и ласкать прохладой! И неужели может быть что-либо прекраснее этой ласки?

Он очнулся, посмотрел в пустынное небо, на котором было только солнце, такое жгучее и ненужное. Заставил себя подняться и идти.

– Фью-ить, фью-ить! – просвистели пули. Он уже знал: они его не достали, раз просвистели. Кто-то другой, всевластный, снова толкнул его в спину, оглушил чем-то мягким по голове, и он плашмя растянулся на дне каньона и увидел еще один сюжет из прежней жизни. Он идет во главе роты среди забайкальских сопок-голышей, а пороша все сыплет и сыплет, больно стегает по лицу. От ее холодных колючек почему-то становится радостно и весело. Он достает флягу и пьет чай. Кипяток обжигает, но он не может оторваться от горлышка. Вдруг сопки покрываются зеленью буков, и упругие воды Черемоша влекут его к перекату. Он плывет, глотая живительный сок Карпат, и не может утолить жажду.

Так он шел к плато, в бреду и беспамятстве. И только на бугорке, где было назначено место сбора группы, обессилено упал. Дальше идти было некуда! Огляделся вокруг. Никого! До замутненного сознания дошло, что на этом голом пупке он один на один с мятежниками и, может, жить ему осталось считанные минуты. «Если ранят – живым не дамся!» – решил он. Достал из нагрудника гранату, погладил ее зеленые бока, оставляя на краске грязный пыльный след с бурыми пятнышками сукровицы, сочившейся из пальцев. Верил и не верил, что этот металлический цилиндр, начиненный взрывчаткой, оборвет его жизнь. Отогнул усики, выпрямил их, попробовал, легко ли проходят через отверстие запала, чтобы и обессиленной рукой выдернуть чеку, и положил гранату за пазуху. Больше всего боялся попасть к мятежникам живым. Он уже наслушался рассказов об их зверствах и понимал, что пощады ему не будет. «Лучше смерть от своей гранаты, чем от „духовского“ ножа. А заодно и еще пару врагов вместе с собой на тот свет прихвачу, – подумал с каким-то садистским наслаждением. – К тем пяти в придачу, которых лично уложил». Это соотношение его устраивало, и стало спокойнее, легче ждать своей последней минуты.

Сверху долетел какой-то знакомый звук, не похожий на свист пули. Увидел вертолет, и с новой силой вспыхнула надежда выжить. Вскочил, дал в воздух три короткие очереди. Вертолет резко пошел вниз. «Неужели убил тех, кто нес мне спасение? – подумал со страхом. – Нет-нет, не может быть!» Негнущимися пальцами снял рюкзак, сбросил «лифчик», сорвал куртку и начал махать ею из последних сил.

Вертолет завис над головой, и пилот показал рукой, чтобы спускался ниже, к обрыву, за которым можно укрыть машину от пуль. Григорий схватил рюкзак за лямки, но не смог оторвать его от земли. С одним автоматом, спотыкаясь, запетлял к обрыву, скатился по откосу. Камни больно царапали голую спину, плечи.

До вертолета оставалось уже совсем немного, но там, за сверкающим зонтом лопастей, Боков увидел воду. Он пробежал мимо машины, плашмя упал в арык и начал, как собака, лакать мутную гнилистую воду. Двое спецназовцев подбежали к Григорию, схватили за руки, потащили к машине. А он вырывался, не хотел уходить от коричневой протоки. Только когда к губам наклонили термос и по подбородку, груди потекла оживляющая жидкость, затих, пил и никак не мог насытиться ею.

Командир ми-восьмого капитан Пырин вывел машину на взлетный режим. Она поднялась над обрывом, и вдруг борттехник прапорщик Цымбалюк отчаянно крикнул:

– Командир, горим!

Пырин оглянулся. Грузовую кабину заполнял белый дым, в центре полыхал красный огонь, на полу валялся раненый солдат. Из пробитого топливопровода на него падала струя. Пырин двинул рычаг шаг-газа вниз, вышел в эфир:

– Я – 761-й. «Духи» обстреляли. На борту пожар, есть «трехсотый», пробита топливная система. Ведомый – прикрывай!

Как только сели, борттехник открыл дверь грузовой кабины, и все сыпанули с вертолета, ожидая взрыва. Но взрыва не было. Пожара тоже не было. Оказалось, пуля попала солдату в грудь, пробив сигнальную ракету. Она сработала, наполняя грузовую кабину клубами дыма. Старший лейтенант Овчинников с борттехником жгутом для зажима ран быстро перетянули топливную трубу. «А как силовая установка? – подумал Пырин. – Её осмотр – обязанность борттехника». Но вдруг почувствовал, что не может дать подчиненному такую команду. Там, на голой «крыше» он будет вроде мишени, и «духи» могут сшибить его как куропатку. Промелькнула мысль: «Ты командир, тебе и лезть». Не мешкая, поднял люк пилотской кабины, выбрался наружу, пошел по обшивке, открыл капоты двигателей главного редуктора, осмотрел трубы и агрегаты. Все было в порядке. И только теперь закралась в голову тревожная мысль: «Душара меня видит, почему не стреляет? А если попадет, – долго до земли кувыркаться». Но, как ни странно, страха не было. Закрыв капоты, спустился в кабину, завешанную бронелистами, и только здесь выразил удивление собственной смелости: «Ох, Коля, как ты себя недооценивал! Мо-ло-дец! Какой я лихой мужик!». Но все эти эмоции внешне проявились только в легкой улыбке, скользнувшей по сосредоточенному лицу.

– Командир, мы все сделали, – доложил Овчинников, топливо не течет.

– Ну, вы вообще кулибины! – похвалил его Пырин, – следи за трубой. Будем взлетать. Запускаю двигатели.

Моторы взревели, и машина ожила, затряслась мелкой дрожью, которую не любили все, и летчики, и десант, но ее так приятно было ощущать теперь.

Пырин связался с ведомым:

– Саша, я весь народ брать боюсь, возьму только раненого и найденыша. Ты прихватишь остальных.

С высоты птичьего полета он огляделся, прикинул, что стреляли по ним с душманской базы. Над дувалами кишлака возвышалась крепостёнка, там суетились люди. Скомандовал борттехнику:

– Серега, включай вооружение!

На вертолет недавно поставили два блока новых ракет. У них был калибр побольше и взрывной заряд мощный. Пырин сделал правый разворот, выпустил ракеты по дувалу, сделал левый разворот и, уходя от кишлака с набором высоты, сказал ведомому:

– Саша, а теперь садись и забирай ребят.

Цымбалюк только удивленно присвистнул:

– Ну, командир, я такого от тебя не ожидал!

– Я и сам себя сегодня не узнаю. За наглость нужно «духов» наказывать. Такие вещи им прощать не надо.

Когда прибыли на аэродром, и Пырин доложил о выполнении задачи, командир полка полковник Нургалиев по-свойски спросил:

– Коля, какое представление писать: орден или звание «майор» досрочно?

– Хорошо бы майора досрочно получить, – мечтательно ответил Николай.

– Значит, жди скорого повышения в звании.

А от ремонтников он получил ценный подарок в тот же день. Цымбалюк протянул на ладони стальной сердечник пули:

– Вот, во время осмотра машины плоскогубцами из обшивки за вашим сидением вытащил. «Дух» пропорол пулеметной очередью весь вертолет от кабины до хвоста. Мы еще легко отделались. Держите на память.