Ралли Родина. Остров каторги

– Вот и я думаю, что это вполне очевидно, – хмуро глядя на режиссера, вставил свои пять копеек Лазарев. – Вы там не приболели часом, Владимир Андреевич? Вам вроде бы не впервой снимать подобные фильмы. Чего же так удивляетесь? И книга у вас должна выйти, про путешествие по Сахалину…

– Ну книга и фильм все же – совершенно разные форматы, – заметил режиссер. – Книга – это… это объем, возможность побольше рассказать о красотах родного острова… в фильме же все должно быть куда как… лаконичней. Просто не совсем понятно, чему и кому следует уделить наибольшее внимание?

– Первое и главное – на личностях путешественников не концентрируемся вообще, – пожевав губу, заявил Лазарев.

– Вообще? – не понял Привезенцев.

– Нет, ну вначале, конечно же, участников представим, потом, понятно, они будут мелькать в фильме то тут, то там… – оговорился чиновник. – Страна, разумеется, должна знать своих героев, куда же без этого? Но именно… именно мусолить вас на экране без необходимости не нужно. Не нужно повторять, что такие-то такие-то отправились туда-то туда-то… Вот: самое главное – зритель должен понимать, что каждый достойный гражданин Советского Союза может оказаться на месте любого из участников ралли «Родина» и преодолеть весь маршрут… с улыбкой на лице, непринужденно!..

Лазарев и сам тут же расплылся в улыбке – видимо, демонстрируя, какие должны быть лица у Привезенцева и его спутников в фильме про мотопробег.

«Похоже, только монтаж нас и спасет, – исподлобья глядя на чиновника, подумал режиссер. – Правда, снимать придется очень много, потому что многое потом и вырежут… но он правильно говорит – мне ли к этому привыкать?»

Дальше Лазарев и Рожков говорили много и все вроде бы по делу, но к середине беседы Привезенцев устал слушать эти давно зазубренные фразы, повторяющиеся из раза в раз. Основной посыл был совершенно ясен: ты, Владимир Андреевич, советский творец, а творцы в Союзе нужны, чтобы восхвалять нашу Родину и заражать «красной» идеей сердца и умы рядовых тружеников, коих у нас в избытке.

И теперь, стоя чуть в сторонке от всех, Привезенцев смотрел на небо и думал…

– О доме, – сказал режиссер, повернувшись к Альберту. – Об Ире с Андреем… о Софье.

– Как они? – участливо спросил журналист.

– Софья опять болеет, – помедлив, со вздохом произнес режиссер.

– Тяжелое что-то?

– Да нет, мигрени. Но что-то слишком часто в последнее время. Беспокоюсь, как она там… давно так надолго не уезжал.

Режиссер вспомнил, как они с Софьей накануне перед отъездом заперлись на кухне и пили чай. Было уже около половины первого ночи, дети спали, а они сидели на кухне и смотрели в окно.

– Интересно, это когда-нибудь закончится? – спросила жена. – Гоняют тебя, как молодого…

– Хотел бы я знать, – прихлебнув из кружки, ответил Привезенцев. – Сам уже устал. Хотя, с другой стороны, если б так не дергали, может, и наш с тобой запрос бы отклонили в детский дом. Конечно, не факт, что мы таким образом отыщем информацию о твоих родителях, но даже шанс в нынешнее время – это уже много!

– Я знаю, Володь, – пробормотала Софья, отведя взгляд в сторону. – Знаю… и рада, что мы пробуем…

Она замолкла – явно смутилась, и Владимир, все поняв, взял жену за руку. Их пальцы сплелись. Софья бросила на мужа взгляд из-под длинных ресниц и снова отвернулась.

– Прекращай, – мягко сказал Привезенцев. – Я сам хочу этого, хочу помочь. Это важно – знать, кем были твои родители. Ты бы, понятно, и не попросила никогда…

– Я просто понимаю, что это ничего не даст, Вов, – со вздохом сказала жена. – Но ты все равно молодец. Спасибо тебе огромное.

– Что еще за «спасибо»? – хмыкнул Владимир. – Мы что, чужие люди?

– А разве своих благодарить не надо за что-то хорошее? – с робкой улыбкой спросила Софья.

Она была такая искренняя и трогательная, что он тоже не удержался. Расплывшись в улыбке, Привезенцев наклонился к ней и поцеловал в щеку.

– Ты права, – сказал он. – Кто еще от души поблагодарит, как не свои?

В том вечере не было ничего особенного: Привезенцевы часто сидели вот так на кухне, говоря обо всем и ни о чем, попивая чай и любуясь звездным небом. В такие минуты Владимир понимал, как хорошо жить, и все дурное, что происходило раньше, казалось ему надуманным и преувеличенным.

Потому и не любил режиссер надолго уезжать из дома: в путешествиях, вдали от жены, дочери и сына он безотчетно терял стимул работать вопреки обстоятельствам. Его батарейка постепенно садилась, и Привезенцеву все больше и больше хотелось послать все к черту и вернуться домой, чтобы снова зарядиться спокойствием и обрести душевную гармонию. Но Владимир Андреевич слишком хорошо понимал, что за этим последует, а потому терпел, стиснув зубы.

– Не переживай, – сказал Альберт, отвлекая друга от мыслей. – Все с ними будет хорошо. Пролетят эти полтора месяца – и не заметишь.

– Хотелось бы верить, что так и будет, – со вздохом произнес режиссер, – но пока тяжело, честно говоря. Понимаю, что сегодня вечером я не вернусь домой и не пожелаю доброй ночи жене и детишкам, и сразу на душе тоска… Такой простой, но хороший ритуал, Альберт. Так спокойно на душе, когда слышишь, как тебе отвечают любимые твои люди…

– Закончили, Владимир Андреевич! – крикнул Пеньковский. – Давайте дальше ехать, пока не стемнело, а там уж в Холмске сночуем спокойно и поплывем…

– Идем мы, идем! – отозвался Привезенцев.

И добавил тише, поскольку обращался к Альберту:

– В общем, за меня не волнуйся, я просто очень скучаю по дому. Отвык быть далеко от семьи.

– Ну и хорошо, если дело только в этом, – одобрительно кивнул журналист.

Он первым устремился к другим участникам мотопробега, и Привезенцев последовал за ним. Ветер продолжал трепать путникам волосы и одежду. Поправив очки, Альберт уселся в седло мотоцикла и завел мотор. Рожков, встрепенувшись, пошел к режиссеру и его товарищу.

«Чего опять?» – подумал Привезенцев.

Он забрался в люльку и, достав камеру, снял крышку с объектива.

– Утром баржа, провожающие будут, надо это все хорошо отснять, – быстро сказал Рожков. – Наверное, на отдельной пленке, чтобы никуда не делось. Сделаете, Владимир Андреевич?

– На отдельной так на отдельной, – пожал плечами Привезенцев. – Утром напомните только, хорошо?

– Конечно-конечно! – пылко заверил Геннадий. – Спасибо!

Круто развернувшись, он вернулся к своему мотоциклу, забрался на него и поднял руку, привлекая общее внимание.

– Важничает, – хмыкнул Альберт, глядя на чиновника поверх очков.

– Имеет право, – саркастически произнес режиссер. – С самим Лазаревым дружит! Это вам не хухры-мухры!

Альберт расплылся в улыбке и, поправив очки, нахлобучил на голову шлем.

«А все-таки хорошо, что его тоже вызвали, – подумал Владимир Андреевич, посмотрев в сторону журналиста. – Хоть есть с кем поговорить».

Он окинул свою команду задумчивым взглядом. Народ неплохой, но интересы разные, общих тем для разговора фактически нет, поэтому Альберт в этом отношении – просто дар свыше. А вот Рожков…

«С другой стороны, не его, так кого-нибудь другого нам Лазарев бы подсунул. Совсем без надзирателя бы точно не отпустил, не в его духе. Так что, возможно, еще не худший вариант».

Привезенцеву вспомнился их первый мотопробег по Сахалину. Тогда, в 1958 году в команде собрались совсем другие люди, но что в тот раз, что теперь среди них непременно был соглядатай Лазарева.

«Что это? Трусость? Или просто желание постоянно держать руку на пульсе?»

Во время путешествия по острову обошлось без особых проблем – благо, надзиратель сильно не высовывался – только записывал что-то в крохотный блокнотик и время от времени спрашивал у Привезенцева то и это. Владимир Андреевич сдержанно отвечал, и в итоге все закончилось хорошо: по результатам мотопробега выговоров никому не объявили, а самого режиссера даже поощрили благодарностью – за написание книги совместно с двумя другими журналистами, один из которых – о, чудо! – как раз таки и был ставленником Лазарева.

«Ну, и Бог с ним. Тем более что он действительно помогал, а не просто числился в авторах. А мне «славы» не жалко».

И вот – новое испытание, на сей раз куда более трудное: почти пятнадцать тысяч километров рядом с верным соглядатаем зампредседателя горисполкома. Пока что Рожков не сильно мешал путешествию и вел себя ровно так, как и подобает любому мелкому чиновнику – упивался той незначительной властью, которая ему перепала. Впрочем, в масштабах их скромного отряда даже такой самодур мог нанести определенный вред.

«Надеюсь, я ошибаюсь, – подумал Привезенцев, – нам и без того немало придется потерпеть… хотя если он вокруг замены колеса так лихорадочно скачет с криками: «Не снимай, не пиши», то что от него можно ждать в более щекотливой ситуации? Посмотрим-поглядим… В любом случае, это должно быть, как минимум, интересно».

Мотоцикл Рожкова тронулся с места и медленно выполз на дорогу. Привезенцев запустил камеру и начал съемку. Альберт дал газу, и «Урал», взревев мотором, поплелся вперед, по изуродованной трещинами грунтовке в направлении портового города Холмск.

Утром было назначено отплытие и торжественные проводы.

«Софья с детьми приедет…»

От этой мысли на душе стало тепло.

* * *

2015

– А вот и мой дом, – сказал я, не в силах сдержать улыбку. – Здесь я жил.

Мы стояли рядом со старой южно-сахалинской пятиэтажкой, на которой располагалось мозаичное панно «1917-1967» – идеальный кадр для нашего фильма.

– Снимай-снимай, – будто прочтя мои мысли, буркнул Денис оператору.

– В шестьдесят седьмом его и закончили, – повернувшись к камере, объяснил я. – Приурочили сдачу к пятидесятилетию Октября. Ну это как раз год ралли «Родина». Там много чего достраивали в тот год, так что – мелочь вроде бы… но вместе с тем – символично.

Мы обошли дом кругом.

– А вон окна нашей квартиры. Вон моя комната… да, столько воспоминаний!..

Честно скажу, современный Южно-Сахалинск меня очень радовал. Когда я только-только начал интересоваться путешествием моего деда и прилетел сюда, чтобы покопаться в местном архиве, город уже был довольно ухоженным, а сейчас и вовсе расцвел: новая плитка на тротуарах, новый асфальт, новые красивые фасады администрации и рядом стоящих зданий. Местные говорили, что это связано с месторождениями нефти, которые активно разрабатывали… Мол, нефтедобытчикам теперь разрешают качать «черное золото», а они в свою очередь реставрируют центр города. Эта версия была вполне похожа на правду – учитывая качество ремонта. Конечно, центр – еще не весь город, но, главное, начало положено, а там, глядишь, и до окраин доберутся…

«Если нефть раньше не закончится».

Один вид моего дома, почти не изменившегося с тех пор, как я покинул его в далеком восемьдесят пятом году, невольно заставил меня погрузиться в воспоминания. Моя личная машина времени, та, что всегда существовала в моей голове, отправила меня в прошлое; то были славные деньки, когда я жил, гулял, учился и ни о чем особенно не беспокоился. Потом, уже в подростковом возрасте, мы переехали во Владимир, где я поступил в местный политех. Иронично: поступал еще при СССР, а заканчивал уже гражданином России, в девяносто пятом. О той поре у меня сохранились противоречивые воспоминания, но вот детство на Сахалине было волшебным: из-за материнской заботы я не замечал негатива вокруг, а потому рос вполне счастливым и довольным. Дедушка учил меня фотографии, и мне, в общем-то, нравилось это хобби, но получалось, прямо скажем, не слишком – особенно на фоне того, что делал мой «наставник». Да и тянуло меня больше ко всяким железякам: сначала – к конструкторам, потом – к мотоциклам. Многие спрашивали меня – почему байки, Макс? А я неизменно отвечал – потому что они дарят ощущение свободы.

Я оглянулся на наши «Уралы», которые рядком стояли позади. Иронично, но их путь на Сахалин занял полтора месяца – куда больше, чем я планировал потратить на сам мотопробег. Погрузив их на платформу в Москве, мы отправили нашу технику на остров, где ребята из местного байк-клуба «Вольфганг» любезно приняли ее и определили в гараж до нашего приезда.

– Ностальжи? – спросил Лама.

– Она самая, Борь, – с улыбкой сказал я. – И ведь заезжал сюда, относительно недавно, когда в архиве копался… а все равно в душе что-то шевелится, когда к этому дому подхожу.

– Все места, где мы пребывали достаточно долго, оставляют кармический след определенных оттенка и глубины, – философски изрек Боря. – Так что ничего удивительного.

Он был в своем репертуаре – любой жизненной ситуации Лама находил подходящее объяснение, основанное на восточной мудрости.

– Кармический след – это очень верно, – пробормотал я, снова окидывая взглядом дом.

Случалось тут и хорошее, и плохое, но в общем и целом впечатления остались сугубо положительные. Наверное, всему виной окружение – мне повезло вырасти в атмосфере любви и взаимовыручки, причем речь шла не только о маме и дедушке: когда у кого-то случались проблемы, на помощь приходили соседи, коллеги и просто хорошие люди. Причиной тому была обособленность от материковой части страны: сахалинцы на острове понимали, что помощи «с большой земли» ждать особо не приходится, а потому держались вместе, словно одна большая семья.

«Ах, какое было время…»

Дверь моего подъезда открылась, и наружу вышел мужчина примерно моих лет. Лицо его показалось мне до боли знакомым.

– Серега, Олифиренко, ты? – спросил я, не веря своим глазам.

– Макс?.. – неуверенно пробормотал он.

Судя по его удивленной физиономии, он тоже слегка опешил от такой неожиданной встречи.

– Серега! – улыбаясь во все тридцать два, воскликнул я куда уверенней, чем прежде, и пошел к нему, а он в свою очередь – ко мне.

Мы, поколебавшись недолго, обнялись.

– Ты чего, тут до сих пор? – спросил я, мотнув головой в сторону родной многоэтажки.

– Ну а то куда ж я денусь? – хмыкнул он. – Живу себе, помаленьку…

– И чем занят?

– Да так, тружусь то тут, то там… Но что мы все обо мне да обо мне? Тебя-то сюда каким ветром? Ты ж вроде во Владимире обитал, потом, кажется, в Москву перебрался…

– Да, в Москве и живу. Дело у меня свое, сигарами занимаюсь и мотоциклами. Что еще… Женился, трое детей. В общем, все здорово.

– Даешь… – протянул Сергей.

В голосе его мне почудилась зависть.

– А это – твои друзья, из Москвы? – спросил он, неуверенно махнув рукой в сторону моих спутников.

– Да-да, именно так.

Я по очереди представил всех моих компаньонов и вслед за последним рукопожатием сказал:

– Я еще к Андрюхе Ермакову хотел зайти, не знаешь, там же он живет или уже нет?

– Ох… да даже и не знаю, – наморщив лоб, ответил Серега. – Как-то мы с ним… не особо. Со школы его не видел.

– Ну, даете, – хмыкнул я. – А вроде город такой маленький… и на тебе – потерялись.

– Ну взрослая жизнь же… Все заняты… У всех свои дела…

Я окинул Серегу задумчивым взглядом. На того парня, с которым мы дружили почти тридцать лет назад, он походил уже весьма условно – теперь это был взрослый мужчина, типичный сахалинец, с небольшим пивным животом, проседью в темных волосах и серыми потухшими глазами. Он явно давно смирился со своей участью и никуда уже не рвался.

«И о чем с ним говорить? – вдруг мелькнула в моей голове крамольная мысль. – Тридцать лет прошло…»

Но просто развернуться и уйти мне не позволили детские воспоминания – чего стоила только история с ловлей корюшки на реке Хомутовке, когда нас, мокрых и замерзших, застукали у костра сотрудники рыбнадзора. К счастью, вид наш оказался настолько жалким, что сдавать «нарушителей» родителям не стали – только пожурили немного и, забрав Серегин рюкзак с уловом, ушли.

«Точней, с половиной улова».

Свой ранец я предусмотрительно спрятал в лопухах, чтобы рыба на солнце не заветрилась. В общем, повезло так повезло: и в опалу не попали, и при «добыче» остались. В итоге, как и положено настоящим друзьям, оставшуюся корюшку мы разделили поровну и, довольные, отправились по домам, пока рыбнадзор не вернулся.

– Может, вечером пересечемся? – спросил я у Сереги.

– Да можно, – неуверенно пожал плечами он.

– Давай номер, я наберу, – сказал я, вытащив из кармана мобильник.

Он продиктовал, я сбросил ему вызов, и мы, пожав друг другу руки, разошлись.

– Наберу, – повторил я, будто пытался сам себя убедить.

– Слушай, мы, может, в гостиницу пока пойдем, – сказал Ребе, когда Серега ушел. – А то твои друзья детства чего-то смущаются нашей компании. Да и устали мы малость после перелета.

– Ну, как хотите, – ответил я. – Вам, наверное, тут и вправду скучно, а у меня воспоминаний гора.

Распрощавшись с друзьями, я пошел через двор к подъезду, где жил Андрюха Ермаков, мой старый школьный товарищ. Сколько историй нас связывало!.. Именно с Андреем мы в четвертом классе собрали первый мотоцикл из хлама, который нашли на охраняемой его дядей свалке (как я с того «чуда техники» навернулся – мама не горюй, ободрался весь буквально…). Именно Андрей преподал мне важный жизненный урок, что за свои слова ты должен отвечать только сам: будучи пятиклассником, я зацепился языками с парнем на два года старше и по наивности решил, что Ермаков за меня вступится.

– Э, нет, Макс, – покачал головой Андрей. – Если кто-то из его дружков полезет, я тоже ворвусь, а так – один на один, все по чесноку.

Мне, конечно, тогда наваляли по полной, но главное я запомнил: будь готов отвечать за свои слова и никогда не перекладывай ответственность на других. Андрей был правильным и порядочным парнем, и я много хорошего у него перенял.

«Как, надеюсь, и он у меня».

Шагая к дому Ермакова, я озирался по сторонам, пытаясь понять, что за странная метаморфоза произошла с этими местами: все, кроме разросшихся деревьев, теперь казалось маленьким, почти игрушечным. Вот площадка, где мы гоняли в футбол и хоккей; по ощущениям из детства – самое настоящее спортивное поле, а на деле такой крохотный пятачок… и совершенно не понятно, как мы все на нем умещались? Вот там, на старом каштане, мы строили шалаш – а ведь на этих ветках, кажется, даже крохотная стайка птиц не уместится…

«Кукольный город… из которого я, похоже, вырос».

Ныне даже расстояние между моим и Андрюхиным домами выглядело совершенно смешным: пара минут – и я уже у него в подъезде. Первый этаж, дверь слева. Старый звонок с оплавленной кнопкой – местная шпана постаралась. В остальном подъезд почти не изменился – разве что стал малость поопрятней.

Открыли мне не сразу: пришлось звонить раза три, прежде чем изнутри донесся звук шагов. Наконец дверь распахнулась. На пороге стояла худая женщина лет шестидесяти с ребенком на руках.

«Бабушка и внучка?..»

– Добрый день, – с улыбкой сказал я. – Я ищу Андрея Ермакова, он жил здесь тридцать лет назад.

– Ого, как вы долго… не заходили! – удивилась женщина.

– А я тут не был много лет, – признался я. – Жил в другом городе. На материке.

– Ну, тогда я вас расстрою: мы эту квартиру купили еще пятнадцать лет назад и не у Ермаковых, а у совсем других людей. Так что помочь вам, к сожалению, не смогу.

– Что ж, тогда извините за беспокойство, – сказал я. – До свидания.

– Да ничего. Удачи вам, молодой человек, в поисках друга.

Она кивнула на прощанье и закрыла дверь, а я пошел к выходу из подъезда, с улыбкой на лице переваривая ее причудливое обращение. «Молодой человек»… Не слишком ли лестный комплимент для человека, который тридцать лет спустя ищет школьного друга?

Я решил побродить по окрестностям еще. Вдруг в этом крошечном городе мне свезет встретить Андрея на улице? С Серегой же получилось… Однако чем дольше я ходил по району, такому знакомому и одновременно совершенно чужому, тем больше уверялся в том, что Ермаковы, подобно нашему семейству, переехали с Богом забытого острова куда-то в иное место. По крайней мере, мне хотелось верить, что Андрюха не позволил рутине съесть себя…

«В отличие от Сереги».

Вспомнив про Олифиренко, я тут же позвонил ему и спросил, все ли в силе на вечер? Он, отчего-то вздохнув, сказал, что да, в силе, и мы условились встретиться около семи в небольшом ресторанчике и за ужином с каплей ароматного коньяка обсудить дела минувших дней.

Убрав мобильник в карман, я тоскливым взглядом окинул окрестности. У меня имелось еще одно дело, которое я запланировал давным-давно, но не очень-то хотел выполнять. Точней, вроде бы и хотел, но как-то неосознанно до последнего оттягивал этот момент.

«Даже хорошо, что парни уехали в гостиницу», – думал я, подъезжая к кладбищу.

Стоять у могилы моего отца было безумно странно. Я не знал его толком – он покинул семью до того, как мне исполнилось три. И тем не менее он был моим отцом, тем, без кого меня бы не случилось. Со сводной сестрой, Таней – его дочерью от второго брака – мы с некоторых пор поддерживали связь, переписывались время от времени. От нее же я узнал, где его могила, и теперь, положив на плиту цветы, стоял и разглядывал серую гранитную поверхность с металлической табличкой.

Его фамилия, инициалы, две даты – жизни и смерти.

Он умер, когда мне только-только исполнилось шестнадцать. Тане было еще меньше.

Что я испытывал в те странные минуты, проведенные рядом с надгробьем? Сложно сказать. Внутри меня была какая-то глухая пустота. Этот человек не сделал для меня ровным счетом ничего, кроме одного, пожалуй, самого важного – дал мне жизнь. За это я был ему благодарен. И только за это.

Покидая кладбище, я испытал несказанное облегчение. Пока от поездки на Сахалин было больше негатива, чем позитива. Единственное светлое пятно – встреча с Серегой Олифиренко, и я очень надеялся, что вечер в компании друга детства поднимет мне настроение. Что мы погрустим немного об ушедшем, обсудим нынешнее, может, коснемся будущего…

К сожалению, тем вечером я понял, что Серега потерян для меня практически так же, как Андрей, только не физически, а эмоционально. Никаких общих тем, кроме погоды и природы у нас не осталось. Серега трудился на поприще мелкого бизнеса, жена его преподавала в школе, так что жили они небогато, но на хлеб с маслом вроде бы хватало. Рассказывать про свою работу Олифиренко не особенно хотел, а мои истории про сигары и мотоциклы после пары рюмок коньяка стали вызывать у него зевоту. К слову, даже алкоголь не помог с коммуникацией: я едва успел поведать ему про идею «Ралли Родина» и только-только заговорил о кругосветном путешествии на «Харлеях», когда Сереге позвонила супруга, и он резко засобирался домой.

– Давай я приду вас проводить? – предложил он, пожимая мою руку. – Во сколько вы отъезжаете?

– Утром. В девять, – сухо ответил я.

– А старт где?

– Я же сказал: площадь Ленина. Дед в шестьдесят седьмом оттуда же отправлялся.

– О, здорово, я как раз там неподалеку буду, – вымученно улыбнулся Олифиренко. – До завтра, Макс.

– До завтра.

Он выпустил мою руку и пошел к выходу. Я допил коньяк и позвал официантку, чтобы принесла счет.

– Ну, и как встреча? – спросил Лама, когда я, мрачнее тучи, вернулся в гостиницу.

– Никак, – ответил я со вздохом. – Совсем мы изменились – и я, и он. Сейчас уже и не поймешь, что нас только объединяло?..

– Ну, тогда что-то объединяло. Теперь – ничего. Бывает.

– Ну а как же твой пресловутый кармический след?

– А он-то тут при чем? – невозмутимо пожал плечами Боря. – Серега-мальчишка – вот часть твоего кармического следа. А этот Серега – взрослый, и стал таким без тебя, так что его ты встретил впервые. Поэтому и нет тут никакой привязки. Это все равно, как если бы твой дом снесли и вместо него построили торговый центр: воспоминания вроде бы есть, но места, с которым они связаны, уже не существует. Понимаешь?

– Понимаю, – буркнул я. – Короче говоря, прошлое лучше не ворошить. Не встречаться со школьными друзьями…

– И бывшими девушками, – вставил Лама. – А еще хуже – с бывшими женами… Вот уж у кого-кого, а у них та-а-акой кармический след остается всегда…

Несмотря на странное настроение, я рассмеялся и с благодарностью посмотрел на Борю. Пожалуй, действительно не стоит горевать о том, что мы утратили связь с друзьями детства – куда важней, что в настоящем у нас есть друзья, способные словом и делом поддержать в трудную минуту.

* * *

1890

– Вы же только если писать про наш остров какие-то рассказы или книги будете, про меня не упоминайте, пожалуйста, – попросил Ракитин.

Они шли от повозки к зданию тюрьмы, куда Чехов попросил его отвезти.

Выслушав просьбу своего провожатого, литератор покосился в его сторону и полюбопытствовал:

– А почему, позвольте спросить? Думаете, покажу в плохом свете? Или мои произведения вам чем-то не нравятся?