Наследство старого аптекаря

– Улика третья, – продолжал загибать пальцы Рябинин, – тот, кто следил, когда хозяева улягутся спать, и доступ к лошади будет свободен, сидел на дубе, растущем у забора, и когда он с него слазил то зацепился за сухой сук, и вырвал клочок штанов – достал из блокнота клочок грубой ткани оперативник, и приложил к дыре на штанине Василия.

Клочок и дыра совпали.

– Улика четвертая, – вновь загнул палец оперативник, – тот, кто выводил лошадь, хорошо знал где она находится, как запирается. Еще он также хорошо знал хозяйскую собаку, а собака знала его, поэтому и не залаяла, и не бросилась на вора. Лошадь тоже хорошо знала вора, поэтому спокойно пошла в поводу у него не сопротивляясь. Из чего можно сделать вывод, что вор, человек вхожий в дом, а кто как не работник, который часто помогает по хозяйству является для животных «своим», не вызывающим подозрения.

–  И как же вор, вывел лошадь, а калитку закрыл за собой? – подбоченился ухмыляясь Кузьма, явно рассчитывая на то, что сбил с толку Рябинина.

– А вот, ты и попался! – тоже ухмыльнулся оперативник. – Откуда ты знаешь, что преступник закрыл калитку? Я об этом не говорил.

– И наконец, улика пятая… – протянул оперативник, нарочно делая паузу. – В отверстие задвижки была вставлена конопляная веревка, – Рябинин подошел к Кузьме и резким движением развязал на нем что-то вроде кушака, поддерживающем штаны. Внимательно разглядел его, достал из блокнота несколько ниток, приложил их к кушаку и продолжил, – вот что и требовалось доказать. Здесь как раз не хватает одного вплетения. Вор, оторвал веревку из этого «ремня», продел в отверстие, спокойно вывел лошадь открыв засов изнутри, а потом с помощью веревки вставил засов обратно находясь с наружи.

– Где лошадь?!! – закричал неожиданно он, переполошив братьев. – Я пока без санкции прокурора вас спрашиваю, и пока без конвойных. На каторгу захотели? – вспомнил Рябинин уроки истории и уголовное право по соборному уложению, которое изучал в институте.

– Прости, ваше благородие! – повалился на колени перед Рябининым Кузьма, – бес попутал! Мы ее к цыганам свели прошлой ночью, а потом пили. Не погуби, не надо каторги!

– Мы все отработаем! – тоже повалился на колени Василий.

– За сколько продали? – уже более спокойно спросил Рябинин.

– За сорок р-ублёв, – икнул Кузьма.

– Вот изверги окоянные! Вот я вам сейчас душу и выну, – стал засучивать рукава Иван, готовясь к мордобою.

– Не тронь их! – остановил того оперативник. – За рукоприкладство, тоже статья имеется. Накажу всех! Этих, – кивнул Рябинин в сторону братьев, – за кражу, а тебя – за мордобой!

Иван стал спускать рукава. А братья подползли на коленях к Рябинину и стали наперебой целовать тому руки:

– Вы что сдурели? – отстранился от них оперативник. – А ну встать, и отставить лобызания! – приказал он. – Собирайтесь, пойдем к цыганам за лошадью.

Вышли уже через пять минут. Как про себя отметил Рябинин в стили русской поговорки: «Голому одеться – только подпоясаться».

Первую половину пути шли молча, каждый думал о своем, пока не вышли по тропинке к лесу. И тут молчанье прервал Кузьма:

– О, вот и мой картуз! – увидел он в кустах свою кепку, и полез за ней. – Говорил же тебе, что я его потерял, – обратился он к Василию, – а ты – цыгане украли! Цыгане украли!

– Помалкивай уже! – цыкнул на него Василий. – Мало тебе энтих улик, про какие благородие сказывал?!

– А, чо я? Мой только кушак был. А все остальное твое добро: лапти, штаны… – не договорил Кузьма, как получил «затрещину» от брата.

– Ишо поболтай! Ишо выхватишь! – погрозил Василий кулаком.

– А ну прекратить, пререканья! – скомандовал Рябинин.

Вновь образовалась тишина, прерываемая только тихим топотом ног по пыльной проселочной дороге и щебетанием птиц. К полудню стало жарко. Ярко играло осеннее солнце, отдавая последнюю теплоту в уходящем году, скоро начнутся первые осенние заморозки, а потом придет холодная и снежная зима.

– Присядем на завалинку? – предложил Иван, – ноги отекли.

Все сошли с дороги и сели в тени на поваленную старую березу. Иван достал из-за пазухи кусок хлеба и тонко порезанные кусочки сала. Строго взглянул на братьев и разделил кусок хлеба на четыре части. На каждый кусок положил ломтик сала и раздал путникам.

– Вот так всегда, – стал он вслух рассуждать, – я их ваше благородие кормлю, продукты даю, деньги, а они мне за это лошадь увели, продали. А ведь сами через неделю снова придут и будут Христом Богом молить, чтобы я их взял на работу. А лошади-то нет, на ком пахать прикажите? На них? На этих олухах? И ведь, ладно бы купили на те деньги, за что лошадь продали, что-нибудь полезное. Нет! Они водки купили да угря, копченного. У! – замахнулся он на братьев. – Пьяницы! Дармоеды! Без штанов ходят, босые, крыша прохудилась, а им все нипочем, лишь бы брюхо набить, да водкой запить. И нет бы самогоном разжиться дешевым, они водки купили, «бари» выискались!

– Да, хватит тебе Иван,– взмолился Василий, – не будет такого боле! Прости нас!

Подкрепившись, пошли дальше и уже через час были в соседней деревне. Она была богаче и в несколько раз больше той, из которой они пришли. На небольшой центральной площади стояли ярморочные ряды, а за ними были видны цирковые шатры с натянутыми тросами. Между шатрами сновали чумазые цыганята, доносились грубые женские голоса, по интонации Рябинин понял, что женщины ссорятся. Мальчик лет тринадцати жонглировал разноцветными шарами, а мужчина лет сорока двумя тяжелыми гирями. Откуда-то из центра шатров и кибиток, стоящих кольцом, доносился аромат готовившегося обеда. Лошадей не было.

– На пастбище увели! – догадался Василий по ищущему взгляду Рябинина.

– Далеко? – поинтересовался тот.

– Нет, через мост напрямки, с пол версты будет, – успокоил его Кузьма.

За шатрами в глубине редкого лесочка стояла одинокая повозка. В ней сидел молодой цыган в вышитой жилетке, одетой на голое тело, на вид ему было лет двадцать пять.

Василий сразу заприметил того, и зашептал на ухо Рябинину:

– Вон тот цыган, что на повозке. Ему мы продали лошадь.

– Добрый день! – поздоровался с ним оперативник. – Узнаете этих людей? – Указал он на братьев Титовых.

Цыган нехотя повернул в их сторону голову и смачно сплюнув в траву, отрицательно покачав головой:

– Никого не знаю барин, – ухмыльнулся он в пышные усы.

– Эти люди, утверждают, что вчера ночью они продали вам лошадь. Что вы на это скажите? – начал проводить очную ставку Рябинин.

Братья дружно закивали.

– Не знаю я их! И лошади у них никакой не покупал! – стоял на своем цыган.

– Как же не покупал, когда ты нам вчера сорок рублёв за нее дал, крохобор. Лошадь-то хорошая, молодая, на ярмарке все семьдесят стоит.

– Лошадьми на ярмарке торгуют, а я просто пастух. Я лошадей не продаю и не покупаю. И вас впервые вижу! Идите своей дорогой! – спрыгнул с кибитки цыган.

– А где лошади, которых ты пасешь? – поинтересовался Рябинин.

– Да вон они, – кивнул в сторону луга пастух.

– А если мы найдем нашу лошадь? – решил «закинуть удочку» оперативник.

– Ищите! Мне то что. Лошади все наши таборные, – пожал тот равнодушно плечами.

Рябинин понял, что не так-то просто будет вывести его на чистую воду, а в слух спросил:

– А ты «тертый калач»? Не впервой видать. Да только и я, не из библиотеки, – ухмыльнулся он. – Посмотрим кто кого!

– Ну, ну! Иди ищи барин! Да только чем докажешь, что лошадь твоя? – подмигнул он Рябинину.

– Умного из себя строишь? – почесал тот кончик своего заострившегося носа.

На лугу пасся целый табун. Половина из них была гнедого окраса. Даже спутники Рябинина растерялись пытаясь отыскать среди них свою.

Хозяин свистнул, потом окликнул лошадь по имени:

– Ласточка! Иди ко мне, моя девочка!

На свист отреагировал весь табун, и примерно двадцать из них были Ласточками. Среди этих Ласточек было десять гнедых. Цыган засмеялся в голос.

– Круг сужается! – обрадовался Рябинин. – А теперь смотрите подковы, – обратился он к Ивану и братьям. А сам достал блокнот с зарисованным копытом.

Одна из лошадей явно узнала своего хозяина и ластилась к нему. Но Рябинину нужны были явные доказательства. Тем более цыган поменялся в лице и его глаза загорелись злым огоньком.

Рябинин про себя подумал: «Нас всего четверо, да и братьев в расчет брать нельзя, убегут при первой провокации или скажут, что они не при чем, что это мы их заставили оклеветать пастуха, значит нас только двое, а цыган много. Они в радиусе звукового доступа. Стоит пастуху подать сигнал, и сюда сбежится весь табор. Лес рядом, река тоже. Даже пистолет не спасет. Не буду же я стрелять по людям. Могу только предупредительный выстрел сделать, ну ранить нескольких. А если их это не остановит, тогда что? Нужно искать другой выход. Какой?..»

Две лошади, были с новыми подковами. Сделанный рисунок копыта совпадал с оригиналом, только на рисунке подкова была старой и треснутой.

«Как же быть?» – судорожно рассуждал Рябинин. «Цыган ушлый, заметит».

– Вот моя лошадь! – обрадовался Иван. – Она тоже меня узнала. Отдавайте ему деньги и айда домой.

– Нет! – преградил им путь цыган. – Это моя лошадь! И я ее не отдам!

– Покажи благородие, ему свои улики! – оттолкнул Иван настырного цыгана.

Но Рябинин, к его разочарованию почему-то не спешил этого делать.

– А давай, проведем эксперимент, – вдруг обратился тот к цыгану.

– Кого ты там проводить собрался? – не понял пастух.

– Ну, что-то вроде испытания, – уточнил Рябинин. – Тебе это тоже полезно будет знать, – стал заигрывать он. В таборе ведь тоже лошадей воруют?

– Бывает, – поймал на себе заинтересованный взгляд цыгана оперативник.

– Вот! Я тебе преподам урок, а ты мне за это вернешь лошадь хозяину. Он тебе деньги отдаст. И мы останемся в расчете. И я не буду привлекать тебя по закону. – Достал Рябинин своё удостоверение.

Цыган внимательно разглядел гербовую печать с двуглавым орлом и «проникся». Как про себя отметил оперативник.

– Хорошо, давай свой «перемент»! – согласился пастух. – Табору не нужны неприятности.

– Лошадь, точно твоя? – уточнил Рябинин на всякий случай у Ивана, спросив об этом того в самое ухо, чтобы цыган не слышал.

Тот утвердительно кивнул.

– Ты на ней в эту деревню ездил? – опять зашептал в самое ухо Ивана Рябинин.

– Да, почитай раз в месяц на ярмарку, – тоже шепотом ответил тот, и искоса взглянул на цыгана, который не смотрел в их сторону, а был занят тем, что позвал худого подростка лет пятнадцати приглядеть за лошадями, пока он сам будет занят экспериментом.

Рябинин приказал цыгану вывести лошадь на слияние дорог, которые вели в разные направления. Одна к цыганским шатрам, другие три в соседние деревни, из которых народ приезжал на ярмарку.

– Отпусти лошадь! – обратился оперативник к пастуху. – Лошадь сама знает дорогу домой. А нам надо лишь пойти за ней и увидеть куда она нас приведет. А вам всем, – обвел он взглядом присутствующих, – я запрещаю, отдавать лошади команды, звать ее по имени, разговаривать с ней и прикасаться. Отойдите от нее на десять метров и не приближайтесь. Ваша задача только следить за ней и все. Все меня поняли?!

Да! – закивали участники эксперимента.

– Хитрый ты барин, однако, – улыбнулся цыган в усы.

Лошадь, как будто решила испытать нервы всех присутствующих. Она постояла минут сорок на перепутье, взирая на людей, которые стояли и не говорили ей, что они от нее хотят. Потом она поплелась к реке, долго пила, паслась на берегу, медленно жуя пожухлую траву. И уже самому Рябинину хотелось стегануть ее по рыжему заду, чтобы придать ускорение. Что давным-давно предлагали сделать его спутники.

Наконец часа через два, когда Рябинин приказал скрыться всем с глаз лошади, и из-за кустов наблюдать за ней, та направилась к дороге. Там она еще постояла минут десять и двинулась в сторону дома. Иван облегченно вздохнул.

Уже поздним вечером, когда на улице совсем стемнело, лошадь добрела к своему овину и встала на свое законное место к кормушке.

Братья отдали цыгану оставшиеся деньги, а недостачу пришлось покрыть Ивану, в счет будущей отработки братьев в поле.

После сытного ужина Иван от души поблагодарил Рябинина за лошадь, и пообещал отвезти того в Латуринск через день. Чтобы накануне собрать провиант и отдохнуть, так как все устали за эти два дня поисков.

Рябинин отключился сразу, как только голова коснулась подушки, и даже странные сны ему сегодня не снились.

Глава 10

«Выставка странного художника»

Андрея вечером дома ждал сюрприз. Настя накрыла праздничный стол и достала из холодильника бутылку шампанского. И вообще она вся светилась от счастья.

– У нас праздник? – спросил жену Тихомиров. И стал мысленно перебирать все даты, какие только вспомнил.

«День рождения жены – 8 мая, сына – 18 июня, день свадьбы – 17 февраля. Может быть день нашего знакомства? Тогда тоже была осень, но точную дату не помню. А я ведь даже цветов не купил», – расстроился он.

– Не мучайся не вспомнишь! – рассмеялась Настя, глядя на его напрягшееся лицо. – Пришло подтверждение из Москвы, я теперь кандидат исторических наук.

– Поздравляю! – Обнял ее Андрей, и прижав к себе поцеловал. – Так ты у меня теперь умная не только на деле, но и на бумаге?

– Угу, – кивнула Настя.

– А почему ты мне не сказала раньше, я бы цветов купил, – упрекнул он жену.

– Потому что, во-первых – у тебя был выключен телефон, и ты был недоступен, во-вторых, я знала, что ты на операциях и трубку не возьмешь, в-третьих, на поиски цветов ушло бы дополнительное время, и ты не успел бы к ужину. Так что мой руки, и идем к столу, – отстранила она от себя мужа и подала полотенце.

После ужина Настя сообщила Андрею, что в субботу он должен отложить все свои дела, и она поведет его на выставку.

– Пообещай мне, что мы обязательно пойдем в галерею. Мне девчата с работы звонили, делились своими впечатлениями. Говорят, появился некий молодой художник, его картины такие глубокие, в них столько мистики и тайного смысла, что невозможно оторвать взгляда. Словно каждая картина – это некий ребус, который нужно отгадать. И каждому увидевшему картину открывается только его прочтение, его видение. Все его картины, каждый трактуют по-своему. Говорят, этот художник такой талант. А названия картин… Ты не представляешь, они так странно называются: «Сны леса», «Смерть ангела», «Кровь и пепел», «Калинов мост»…

– А как зовут этого художника? – напрягся Тихомиров.

– Виктор Себастьянов. – ответила Настя, сделав ударение в имени на второй слог во французском стиле. Ты что-нибудь слышал об этом художнике?

– Нет. – соврал Андрей, избегая лишних вопросов.

– Ну, так как насчет субботы? – спросила она, и приподняла игриво брови.

– Обязательно сходим. – заверил ее он, и нежно поцеловал в щеку. – После такого ужина, я просто обязан сходить с тобой на выставку.

Андрей очень устал, но сон не шел. Он снова и снова мысленно возвращался к названиям картин Витьки Силиванова.

«Что там в этих новых его картинах? О чем они? Возможно они прольют свет на очередное исчезновение Антонова? К стати завтра нужно будет позвонить Рябинину узнать, как его дела и сообщить о выставке. Возможно он тоже присоединиться к ним и посетит галерею. А вечером можно будет посидеть обмозговать увиденное. Да и с самим Витькой нужно будет поговорить. Как же так я о нем совсем забыл. Закрутился, замотался и забыл. А ему, наверное, нужна была помощь, поддержка, особенно после того как Тоня погибла», – стал накручивать себя Тихомиров. «Мальчишка ведь сирота. Завтра поговорю с Настей и предложу взять над ним опеку. Если он конечно захочет… Надо же Виктор Себастьянов…» – ухмыльнулся он сам себе.

Постепенно сон стал одолевать уставшее тело и сознание Тихомирова. И он провалился в черную пустоту. Но покоя не почувствовал, наоборот, повсюду ощущалась тревога и холод. Андрей ничего не видел в темноте в которой оказался, только чувствовал дыханье смерти. Его пробирал озноб, стучали зубы, тело сковала судорога, и он закричал от боли и бессилия.

– Андрей! Андрей, что с тобой? – трясла его за плечо жена, проснувшаяся от крика.

– Сон приснился странный, – успокоил он ее. – Спи. Извини, что разбудил… – сделал он вид, что снова уснул.

Когда рядом послышалось ровное и тихое дыхание Насти, он потихоньку встал и вышел на кухню. Заварил себе крепкого чаю и стал всматриваться в темноту окна. Так в этой позе он просидел до утра. Позже поднялась Настя, стала собирать сына в детский сад.

– Давно сидишь? – заглянула она в его чашку с холодным чаем.

Андрей вздрогнул выйдя из оцепенения:

– Нет, не очень, – ответил он. – Кстати, а сегодня эта выставка есть?

– Какая выставка? – не поняла Настя.

– Ну ты вчера говорила, что мы с тобой в субботу пойдем на выставку в художественную галерею, – напомнил он ей.

– А-а-а, ты об этом? – вспомнила Настя. – Она будет две недели. Вход свободный. С десяти утра, до восьми вечера.

– Хорошо, – сказал Андрей глядя в окно.

– Ты, что сегодня собрался на выставку? – удивилась жена.

– Нет, – снова соврал он ей. – Просто так спросил, на ум пришло, – стал оправдываться Тихомиров.

– А-а-а! – многозначительно произнесла Настя и сделала вид, что поверила. – Операции у тебя сегодня назначены? – промежду-прочим, спросила она.

– Да, порок сердца в одиннадцать, – вылил остывший чай в раковину Андрей.

– Так значит часов в шесть вечера ты освободишься? – налила она ему свежего чаю и протянула бутерброд. – Может быть мы тогда сегодня успеем на выставку, чтобы не дожидаться субботы? Я могу заехать за тобой. Ванюшку раньше из садика заберу и к маме отвезу.

– Нет, нет, – замотал он головой. – Не беспокойся! Вдруг что-то пойдет не так, вдруг придется задержаться. В субботу сходим.

– Хорошо, – согласилась Настя. – В субботу, так в субботу, – подозрительно взглянула она на мужа. А про себя подумала: «Что-то с этой выставкой не так. И художника он этого наверняка знает. Что он от меня скрывает? Очень интересно. Надо все-таки Ваньку раньше из сада забрать».

Тихомиров весь день следил за временем, чего за ним раньше не наблюдалось. На его счастье операция прошла удачно, все показатели пациента были в норме. И он со спокойной душой вызвал такси и отправился на выставку.

Не смотря на позднее время, народу в галерее было много. Выставка была организована в трех залах. К Андрею подошел молодой человек в элегантном костюме и вежливо спросил, чем он ему может помочь. На его бейджике было начертано: «Администратор малого зала Востриков Сергей Игоревич»

– Не подскажите, а сам художник на выставке присутствует? Хотелось бы взять у него автограф, – обратился Тихомиров к администратору.

– К сожалению, нет, Андрей Владимирович, – улыбнулся тот ему в ответ. Со здоровьем у него что-то.

– Вы меня знаете? – удивился Тихомиров.

– Да, конечно! Кто же вас не знает в нашем городе? Вы оперировали мою маму. Вострикова Зинаида Аркадьевна, помните?

– Ах, да, да! Кажется, припоминаю, правый клапан меняли…

– Ага, – кивнул тот.

– Как она себя чувствует? – проявил профессиональный интерес Тихомиров.

– Спасибо, очень хорошо для ее возраста. Теперь она все лето пропадает на даче, – улыбался администратор, показывая ряд белоснежных ровных зубов.

– Свежий воздух, это конечно хорошо, но физические нагрузки для нее вредны. Главное правило не переусердствовать и не расстраиваться, – тоже улыбнулся в ответ Андрей. – А чем болен художник? – перевел он тему разговора.

– Честно сказать я не знаю. Но слухи разные ходят. Возможно просто пиар, чтобы вызвать интерес публики. В наше время, это хорошая реклама. Здесь его продюсер, я могу вас с ним познакомить, – администратор стал искать взглядом в людской толпе нужного человека. – Максим Петрович! – поманил он жестом человека невысокого роста с солидным брюшком.

– Представьте меня пожалуйста, не хирургом, а в каком-то выгодном свете, – попросил Андрей администратора.

Тот понимающе кивнул.

– Да, да! – наигранной открытой улыбкой поприветствовал он Тихомирова. – Добрый вечер! Я могу вам быть чем-то полезен? Разрешите представиться, Салазкин Максим Петрович, продюсер, – протянул он свою маленькую пухлую ручку навстречу огромной ручище Андрея.

– Тихомиров Андрей Владимирович! – пожал он теплую ручку продюсера.

– Это один из наших меценатов, очень влиятельный человек в городе, – подыграл ему администратор малого зала Востриков. – Я вас оставлю, для приватной беседы, – откланялся он, и поспешил удалиться.

– Так, чтобы вы хотели приобрести? – был «сама любезность» Салазкин.

– Я пока еще не решил, – ушел от прямого ответа Тихомиров. – А что бы вы порекомендовали? Я полагаюсь на ваш вкус, – тоже вступил в игру он.

– О! Я польщен! Идемте в большой зал, – потянул он за рукав Андрея. – Я бы предложил вам картину «Смерть ангела». Это целое произведение искусства. Это шедевр. Буйство красок, экспрессия, сочетания мистики и трагедии. Борьба света и тьмы, добра и зла если хотите…

Салазкин говорил еще что-то, про художников и их искусство, про чувства и их выражение в картинах, но Тихомиров его не слушал, он кивал в знак согласия, а сам был поглощён самой картиной. Он и так знал, о чем она. Он видел эту смерть своими собственными глазами и ничем не мог ее предотвратить.

– Если вас интересует цена вопроса, то мы сможем договориться…

– Эти картины бесценны, – вставил фразу Андрей в промежуток пафоса и патетики продюсера. – А сам художник присутствует в галерее? Я думаю его личный автограф с пожеланием или напутственным словом увеличил бы цену произведения?

– Ах, да! Конечно! Безусловно! Но мне очень жаль, в связи со слабым здоровьем автор лично не присутствует на выставке. Но мы можем все организовать… – заверил его Салазкин.

– А, что с ним? Чем он болен? – придал своему голосу как можно больше небрежности Тихомиров.

– Все великие художники немного не от мира сего. Именно это и помогает им творить. Разве можно писать картины и быть простым человеком. Нет! Это подвластно лишь особым тонким натурам. Вспомните хотя-бы Мунка, Ван Гога, Врубеля…

– Так он что, сумасшедший? – прервал Тихомиров поток изречений Салазкина выказывая свою заинтересованность.

– Об этом непринято говорить в светском обществе, – перешел на шепот продюсер, – назовем это душевным расстройством. Молодой человек с неокрепшей психикой и великим даром. Так что, вы будите брать картину?

– Возможно. И не одну, – уклончиво ответил Андрей, чтобы не расстраивать Салазкина. – А покажите мне что-нибудь из его последних картин.

– Конечно! Конечно! – «заглотнул крючок» продюсер.

Перешли в другой зал, и Салазкин, как заправский искусствовед в захлеб стал «читать» произведения Витьки Силиванова: «Сумерки», «Седьмая тень», «Смертельный пир», но Тихомиров его не слушал. Он смотрел на картины и думал о том, с чем они связаны. Какая тайна скрыта за мазками, образами и цветом.

– А могу я увидеть художника? – неожиданно спросил Андрей продюсера, что тот от неожиданности поперхнулся и в растерянности выкатил на него свои бледно-голубые часто моргающие глазки.

– Нет! Нет! – замотал он головой, так что Тихомиров забеспокоился, о ее сохранности на прежнем месте. – Художник никого не принимает, он ведет уединенный образ жизни.

– А за отдельную плату? – решил сыграть на жадности продюсера Тихомиров. – Я бы хотел сделать ему заказ на написание других картин, которые больше подошли бы к моему интерьеру. Видите-ли я строю загородный дом и хотел бы украсить свою гостиную в стиле барокко. Мне нужно чтобы картины художника были написаны в этом же стиле с преобладанием золотых и синих оттенков. Поэтому я хочу напрямую обсудить с художником размер и содержание картин, а также материал на котором они должны быть исполнены. Все расходы в связи с этим беру на себя. Но и вас как посредника не обижу, вы тоже получите свои комиссионные.

Салазкин постоял несколько секунд в нерешительности, видно было как алчность, мелочность и другие качества личности боролись в нем. Наконец-то он принял решение:

– К моему глубоком сожалению, я не смогу организовать вам личную встречу. Но обещаю передать вашу просьбу художнику, и если он согласиться принять ваш заказ, я вам сообщу. Оставьте мне свои координаты.

– Хорошо. – Согласился Тихомиров и в его голосе зазвучали стальные нотки. – Но я тоже человек очень занятой, и поэтому будем держать связь через администратора кивнул он головой в сторону Вострикова, вокруг которого собралась толпа народа.