Ядро и Окрестность

– В бригаде реже. Дома на своем огороде все у меня под рукой, чтобы не ходить взад-вперед.

– Почему?

– В колхозе земли много. Долго делаешь одну работу Из конца в конец кетмень пройдет все поле, руки не отнимешь. Время застыло, как солнце над головой. Ничуть не подвинулось, тут ты прав.

– А дома?

– Дома хорошо. Одно, другое. Жена позвала – плов кушай, дети пришли из школы.

– Время подталкиваешь?

– Само идет!

Они стояли друг против друга в воротах богатой дачи. Хозяин выстелил въезд тяжелыми плитами. Он не пожелал строить обычную дорогу из щебня и бетона. Плиты вывезли со старого кладбища, скорее всего, заброшенного. Максим пробовал читать надписи, когда-то четко выбитые, теперь полустертые. Надо было бы положить сверху тыльной пустой стороной, а лицевую спрятать, но работягам все равно – той ли стороной, этой. Теперь хозяин обратил внимание и велел переделать. Они чесали головы, как подойти и взяться. Каждая плита весила близко к полутонне.

Фай хотел поставить точку в разговоре – ему не хватало полной ясности.

– В бригаде время движется прямо, – заговорил он медленно, – дома – зигзагами, как зубья пилы.

– Объясни, – попросил Максим.

– Конец поля далеко – время прямое. Дошел до конца, повернул, его линия тоже сложилась пополам. До того была прямой, теперь пополам. А на своем участке время кривое. Не кривое, – поправился он, – резаное. Бывает масса – бывает немасса.

– Что такое немасса? – спросил Максим.

– Чего не понять, легкая вещь по сравнению с тяжелой – немасса. Масса инерционна.

Максим, конечно, изучал школьную физику, и в общем ему все было понятно, но он не удержался спросить:

– Что значит инерционна?

– Бездействует.

– По-твоему выходит, тяжелое бездействует, легкое нет.

Фай секунду помедлил и сказал:

– Легкому легче действовать, проще прийти в движение. Зато тяжелое вбирает энергию – это тебе не мяч, звонкий, но пустой. А вот гиря или лучше ядро – совсем другое дело.

Максим вспомнил, однажды на уроке физкультуры их класс отрабатывал упражнение с ядром. Нужно было научиться включать не только толчковую руку, но и весь корпус. Их подвели к высокому кирпичному забору, отсекавшему двор от улицы. Толкали в сторону забора, чтобы избежать случайного попадания в человека. Даня толкнул десятикилограммовый металлический шар мощным и резким разворотом корпуса. Тот влетел в стену. Из нее брызнули кирпичные крошки.

– Разве бомбы легкие, – продолжал Максим, – или снаряды. Ведь они летят и поражают благодаря своему весу.

– Не весу, а энергии пороховых газов.

– Будь снаряд легким, – возразил Максим, – впитал бы он эту энергию?

– Так и я про то.

– Значит, только массивные вещи вбирают энергию, и тем больше, чем они тяжелей.

– Это не новость.

– Тогда почему масса – мера инерции, по-русски – бездействия. Как раз именно действия, притом неукротимого и мощного.

– Будешь спорить с классиками?

– Хочу разобраться. У тебя за плечами физфак, – сказал Максим. – Загляни в суть. На мой взгляд, формулировка не точная. В определение массы должна войти в первую очередь и в качестве главной черты ее непосредственная связь с энергией. Нет ее, масса обездвижена.

– И как бы ты сформулировал?

– Мера энергии.

– Каждый материал имеет свою меру, – отозвался Фай. – Дрова одну, уголь другую, нефть, бензин и т. д. Все они заключены в природу химии, но есть и ядерная энергия.

– Уровни разные, – не сдавался Максим. – В соответствии с ними меняются разрешенные соотношения между веществом и его способностью нести энергию. Мировое вещество выступает в роли сосуда. Причем только перед лицом энергии. Чем оно крупнее, тем больше вмещает.

Фай устремил взгляд в пустоту, собрал лоб в гармошку и начал декламировать, как стихи:

– Всякое тело продолжает удерживаться в состоянии покоя или равномерного и прямолинейного движения, пока и поскольку оно не понуждается приложенными силами изменить это состояние.

– Откуда это? – спросил Максим, хотя тут же и догадался, потому что слова были знакомы по школьному учебнику – Хорошо сказано, – поспешил он добавить. – Одно вытекает из другого. Тело, то есть вещество, вместе с силой образует первую пару, покой и движение – вторую. Только где же здесь энергия?

– Сила, она и определяет динамику.

– Но сила есть составная величина.

– Как это составная?

– Ведь сила вектор.

– Ну и что?

– Вектору принадлежит направление, и притом одно-единственное, кроме того, он неотделим от движения. Источником движения служит не сила, а как раз энергия, у нее не может быть направления. Получит его, тогда и превратится в силу, не раньше.

Фай был слегка озадачен.

– Возьмем обыкновенную тачку, ее толкают вперед, она катится, подчиняясь силе, – продолжал Максим.

– Вот видишь, силе!

– Это потому, что человек соединяет свою энергию с целью, которую сам же и выбрал. С повозкой все обстоит сложнее. Лошадь тянет, а правит возничий или кучер, если это экипаж. Здесь сила уже расщеплена на энергию и управляющее начало. Когда дорога хорошо знакома лошади, она не спутает поворот к дому. Но лошадь животное умное. Вообще у живых существ масса и энергия сливаются. Трудность состоит лишь в определении цели – куда и на что следует направить свою волю. Если все три компонента налицо, сбывается самое главное, на чем стоит этот мир.

Фай подался вперед, взглядом вытягивая из Максима конец фразы. Его шапка волос от напряжения съехала на лоб. Скорее всего, он умел шевелить кожей головы. Максим перевел взгляд с черных его глаз на шапку. Она снова подалась назад, видно, кожу отпустило.

– Ты чего? – спросил он.

– Да так, – неопределенно сказал Фай. – Говори, что сбывается?

– Движение.

– И это главное?

– Без него все останавливается.

– Куда ты денешь покой?

– Они меняются местами. Сущее обнаруживает себя в движении. Иначе перестает быть.

– Прячется или перестает? – Фай его испытывал.

Максим вспомнил Грана. Его полная фамилия произносилась Гранин, но все сокращали. Он любил быть незаметным, искусно маскируясь, и не темные углы выбирал, а умел уходить в себя и даже проваливался из глаз, застывая.

Однажды Максим вошел в класс. Никого не было. Его обступил свет из окна, парты сходились в ровный ряд. Он почувствовал себя наедине с собой и постепенно расслабился. Вдруг сквозь завесу света проступил предмет, почти сливавшийся с цветом парт. Он насторожился и разглядел Грана.

– Ты! – не удержался он от восклицания. – Как тебе это удается?

– Прячу лицо в грудь, а кисти – в рукава. Белая кожа на темном выдает. – Гран показал глазами на крышку парты, покрытую смолистой краской.

Максим понял. Гран увлекался спортом и любил подремать, накапливая себя, а так как их жизнь проходила на виду у всех, он придумал способ укрытия.

В тот раз Максиму впервые неподвижность явилась как состояние таинственное, полное необычных свойств, и когда снова ее замечал, останавливался, подолгу наблюдая.

Однажды их привели в зоопарк. Он увидел живого крокодила, еще детеныша. Его глаза пересекали тонкие вертикальные щели зрачков. Они несли так мало мысли, что казались слепыми, но главное было в другом. Пасть стояла открытой, Максим ждал, пока она захлопнется, но откинутая верхняя длинная и узкая челюсть не хотела падать. Он ждал, пересиливая нетерпение. Как можно следить за тем, что отсутствует! Он смотрел на открытые выпуклые белые слепые глаза и разинутую пасть, пытаясь обнаружить хотя бы тень перемены. Наконец челюсть сместилась вниз, но очень медленно, как минутная стрелка часов, и, нисколько не ускоряясь, замкнула длинную пасть. А говорят, что они умеют быстро бегать. Настоящее чудо, подумал он, заключается не в том, чтобы успевать в одном, но и в противоположном ему тоже.

Пока говорили, глядя на дачу, подошел хозяин, молодой высокий мужчина в бордовых сапогах с отдачей в легкое отемнение. Бригадир поспешил навстречу.

– Газовый ввод уже закопали? – спросил хозяин.

– Только что.

– Прогудронили?

У бригадира уже срывалось с языка послушное «да». Он открыл рот, соображая, и стал похож на крокодила с открытой пастью.

– Все переделать, – холодно отрезал хозяин.

Работяги, бросив работу, стояли в стороне, ожидая команды. Край одной из плит был уже вывернут из своего ложа. Она стояла на ребре. Старая автомобильная покрышка готовилась принять ее падение на лицевую сторону. Бригадир кивнул Фаю:

– Забирай напарника, делаешь котлован.

– Какой котлован? – тихо спросил Максим.

– Яму под газовый стык.

Минут пять они усердно вынимали еще не слежавшийся грунт – Максим лопатой, Фай пустил в ход кетмень.

На людях он любил зажигать, его кетмень действовал, как ручной экскаватор. Сам он бурно дышал, лицо наливалось румянцем. Бабы на стройке останавливались на его силу.

– У меня за спиной говорят «зверь». – Он произносил это слово, не смягчая на конце: «звер».

Когда же зрителей не было, Фай себя распрягал. Они копали в стороне от других, в точке соединения магистральной трубы с отводом. Кетмень легко выбирал грунт с поверхности. Но уже на небольшой глубине был бесполезен, так как, зачерпнув, не мог сбросить глину на край котлована. У экскаватора намного больше степеней свободы, подумал Максим. Наполненный ковш поднимается высоко вверх своим гидравлическим предплечьем, совершая также и боковое движение к кузову самосвала. На тяжелой операции в качестве землеройного орудия кетмень выигрывал в силе, но не имел маневра. При окучивании большого усилия не требовалось, он легко обходил своим широким лезвием стебель. «Каждый солдат должен знать свой маневр», – вспомнил Максим известные всей России слова.

Это означает применяться к местности. Не идти на врага в лоб, а если надо, то падать и ползти, сближаться с его окопом короткими перебежками, отсекать фланги и тыл. Маневр – это особое движение в ряду других. Чем длиннее этот ряд, шире спектр умений и навыков, прилагаемых к бою, тем меньше потерь. Полководец, говоря свое, имел в виду не отдельное движение, но этот ряд, способность к постоянному маневрированию. Ведь, если наступаешь в лоб, надеешься взять силой. Сила – вектор, поэтому четко ориентирована. Чем она сильнее, тем больше противится отклонению от прямой и остановке, что как раз и есть разные виды маневра. Итак, говорил про себя Максим, с ростом силы снижается гибкость, понимаемая не как скорость или количество движения, то есть произведение массы на эту скорость, но как сумма отдельных движений.

Снаряд, отправленный в полет выстрелом пушки, наделен огромным количеством движения, его немалая масса сливается с бешеной скоростью. Почему сливается? Их нельзя складывать ввиду разности природ: масса есть вещество, а скорость – отношение пространства ко времени. Раз они перемножаются, то итог движения громадный. Итог в пользу массы, которая доносит до цели энергию выстрела. Отсюда следует, что снаряд не имеет права уйти в сторону от цели. Движение, совершаемое им, велико. Но оно единственное из всех, наполняющих мир. В нем одном заключена жизнь этого снаряда, и если все-таки пройдет мимо цели, промахнется, то жизнь не состоялась. Он летел изо всех своих страшных сил, но это не стало движением. Тогда что же такое движение, вопрошал Максим самого себя. Конечно, масса – его твердое тело, оболочка, потом энергия, оживляющая это тело. Но только их мало, нужен третий компонент – знание! Масса и энергия должны знать свою траекторию. Зачем? Чтобы встретить мишень или цель. Опять-таки для чего? Оказать на нее воздействие. Третий компонент – информация, его можно обозначить символом I. В начале классической физики такой категории не было, она и не вошла в формулу силы. По второму закону Ньютона сила равна произведению массы на ускорение. Масса – скалярная величина. Где в таком случае источник векторной природы силы? Только в ускорении. А это что такое? Отношение пройденного пути к квадрату времени. Можно ли считать время вектором? Как будто нет. Развертывается от прошлого к будущему, тесно связано с действием. Однако все начинается с материи. Она и устанавливает ритм, в котором дышит Хронос. Много ее, например, в звездах – дыхание Хроноса едва заметно. Мало материи – грудь его ходит ходуном. Этот последний случай как раз касается земной жизни. Раз время меняет свой характер, то несет информацию. Притом вот что странно – несет не само по себе, но отражая влияние массы. Значит, и она не совсем скаляр. А что сказать о пространстве, без которого нет ни скорости, ни тем более ускорения? Если это линия, никакая информация не нужна. Шар катится по желобу, поезд мчится по рельсам. Правда, он испытывает боковую качку, но бандажи колес прочно удерживают его на пути. Плоскость изобилует направлениями. О трехмерном пространстве нечего и говорить, его информационная емкость предельно велика. Итак, на первый взгляд действие есть единство трех мировых величин – массы, энергии и информации. Впрочем, в нашем мире мы часто отождествляем массу с энергией, через ее родство с материей. Вероятно, действие можно определить и проще, как взаимное наложение полюсов массы и информации.

Масса с трудом маневрирует, поэтому вынуждена высверливать в преодолеваемом пространстве тоннель. Все многообразие мерности сводит к линии. Точка означает покой, линия – единичная мерность. Это свойство массы означает отрицание информации. Они смотрят друг на друга как два противоположных полюса. Чем больше одного, тем меньше другого. Энергия их разделяет. Смотрят через газовое прозрачное облако посредине, стремясь разглядеть вожделеющими очами образ второй половины.

Какими чертами наделена масса? Во-первых, она родоначальница всего сущего, во-вторых, – пассивна. Информация должна занимать противоположную сторону и черпать свои свойства оттуда. Какие? Легкость и, значит, быстроту перемещения и действия. Скрытность и тайну, уходящую в глубину бытия. Все малое наделено особой ловкостью. Взять, например, белку, прыгающую по ветвям сосны. Вдоль забора, сложенного из блоков, стояли в ряд тяжелые сосны. Они хорошо смотрелись на фоне камня. Вся усадьба с искусственным озером посередине, розовым домом над водой, имела вид дворянского поместья на переходе из средних веков в новые. Тогдашние дворяне жили открыто, им уже некого было опасаться – внешние стены пали. А эти, напротив, поднялись, свысока посматривая на соседние штакетники и дощатые крашеные ограды.

Белка шла по стене, Максим поднял голову, их глаза встретились. Он замер, постеснявшись своих размеров рядом с ней. Она легко прыгнула на ближайшую ветку. Тонкий конец прогнулся на самую малость. Максим почувствовал, насколько ладным и почти избавленным от земной тяги было это существо. Она побежала к стволу, поднялась выше и так зигзагами и прыжками добралась до безопасного верха, оглядываясь на Максима любопытно и одновременно испуганно. Из невесомого тела выглядывала детская душа.

Максим ждал, пока Фай выполнит свою часть работы. Подошла его очередь, он спустился в неглубокий котлован и слегка подкопал стенку. Отступая от нее, лопата забирала все глубже. Дело пошло быстрей, когда весь штык погрузился в глину до железных плеч. Фай стоял на краю, свесив к нему голову. Он смотрел не на озеро и сосны, а на то, что делал Максим, хотя смотреть было не на что – дно медленно понижалось, глина ложилась ломтями в ряд, не прилипая к листу. Озеро пребывало во сне. Сосны стояли неподвижно, а здесь жила пусть простенькая, но динамика. Максим понимал его. Люди всегда тянутся к тому, что происходит на их глазах, тишину долго не слушают, если стоит не шевелясь. Спешат к звукам.

– Назови составные части действия, – заговорил Фай.

– Речь шла о движении.

– Это одно и то же. Каждое движение есть действие.

Максим, подумав, не согласился.

– Действие подчеркивает природу состава. А движение возникает из отношения пространства ко времени. Масса, энергия, – стал перечислять он.

– Что еще? – потребовал Фай. – Ты говорил о знании траектории.

– Назовем более точно, – поправил Максим. – Информация! Действие всегда осмысленно.

– Информация придает ему смысл? – спросил Фай.

– Да, если ни на что не направлено – не действие.

– Допустим, нечто происходит, совершается, абсолютно не имея цели. Будет ли оно событием?

– Думаю, нет.

– Но ведь возникло, состоялось.

– Ты же сам сказал – событие. То есть одно бытие сошлось с другим. На самом деле масса и энергия вошли в смесь с информацией. Отъятая от материи, информация ничто, но в соединении приобретает бытийность. Впрочем, полного отнятия нигде и никогда нет, поэтому даже случайность информирует. В ней, по крайней мере, сквозит намек на действие. Чем меньше информации, тем слабее намек.

– Раз она множитель, – снова начал Фай, – то проникает во все компоненты действия.

– Пропитывает, – согласно кивнул Максим. – Ведь в действии участвует не сколько угодно массы, но определенное количество, и энергия тоже имеет меру. Они должны быть тщательно пригнаны друг к другу, паз к выступу, как в шпунтованной доске, но главное все-таки направление. Благодаря ему информация проявляет себя в чистом виде. Так мне кажется, – добавил Максим на всякий случай.

– Направление неотделимо от пространства, – вставил Фай, – не в нем ли все дело?

Максим ждал, опираясь на лопату.

– Я хочу сказать, что информация возникает там, где нужно определить направление, пространство как раз и есть такое место.

– Вмещает, порождая информацию, – повторил Максим его мысль.

Черенок лопаты он воткнул в подмышечную впадину. Руки были свободны, на каждой из них он как будто взвешивал оба эти слова – вмещает и порождает.

– Что ж, в этом, вероятно, и состоит двойственная природа пространства.

– Почему двойственная?

– Ты ведь хочешь проникнуть в его суть. Что оно такое? Как устроено? В каком отношении стоит к другим элементам, которые участвуют в сложении мира?

– Например?

– Да к той же самой массе. Или ко времени. Мы упомянули информацию, и к ней тоже. Если ты не используешь двоичность как форму существования, с одной стороны, и способ рассмотрения, с другой, то ничего не поймешь в своем предмете. Пространство всегда было местом. Здесь – там. Любая точка Вселенной может стать сценой. Приходи и играй, что хочешь.

– Так уже давно не считают, – возразил Фай.

– Правильно делают, всякое пространство конкретно. Один участок, слой, край и предел не похож на остальные.

– Но что тогда наделяет особенностью, лицом? Каждая точка информирует по-своему?

– Именно. И, значит, не равнодушно вмещает, а привязано к определенному событию.

– Все равно место пассивно по отношению к действию, тут ничего нового.

– Как сказать. Действовать можно только там, где сложились условия вмещения. Я представляю это так. На электрических проводах сидят воробьи. Ждут, когда им кинут семечек или хлеба. Увидят – сразу слетаются, отнимая друг у друга, по-иному действия себя не ведут. Они невелики по сравнению с местом, проворные, быстроглазые, спешат занять удобную позицию. А ему очень непросто стать пригодным для жизни. Вот откуда двойственность. Пространство вообще как таковое не интересно. Но есть самое удобное из всех, остальные все более жалкие его виды.

– От чего зависят твои условия? – спросил Фай после долгого молчания.

Он присел на корточки, как принято на Востоке. Максиму обычай казался странным. Попробуй посидеть в такой позе полчаса – ноги онемеют. В последнее время попадались и русские, подражавшие азиатам. От них издалека шел запах тюрьмы или зоны. Там существовало особое пространство, где люди сидели, как кузнечики, у которых, говорят, «глаза расположены на высоких коленях». Ясное дело, глаза должны видеть далеко. Но ведь на то и дана голова – самое высокое место тела. А у кузнечиков колени.

Женские глаза широко расставлены, подмывают берега висков. У женщин зрение сферическое, чтобы видеть весь полукруг впереди себя. У мужчин, наоборот, – фокусное. Максим объяснял просто: будучи слабым существом, женщина должна узнавать опасность, явленную в разных сторонах света. Мужчина же ничего не боится, ему нужны глаза, устремленные на линию добычи, успеха, боя. Если подумать, напрашивалось некоторое сходство с царством животных. Олени, косули, антилопы и другие мирные красивые трепетные создания имеют боковое зрение – так у них расположены глаза. Поэтому, если стать прямо перед ними, они повернутся боком, чтобы лучше видеть. Волк всегда смотрит прямо.

– Так от чего они зависят? – донеслось до Максима сквозь дым набежавших образов.

Фай курил, сидя на корточках. Он выпускал голубую струю, откусывая кольца вытянутыми в трубку губами.

– Пространство распределено по ступеням качества.

– Каскад?

– Может быть. И тянется от начала до самого конца, ступени его переламывают.

– Разве оно не бесконечно?

– Бесконечное не конкретно, я ведь уже сказал.

– Что служит началом?

– Наибольшая масса.

– Относительно кого и чего? – спросил Фай.

– Наибольшая в данном цикле.

– Цикле времени?

– Нет, в цикле пространства. Нас пока интересует оно.

– Приведи пример.

– Солнечная система. В центре ее самая большая масса. Здесь начало цикла, началом служит ноль или близкая к нему величина. Будем считать, что середину Солнца занимает нулевое пространство, то есть в чистом виде, лишенное времени. Постепенно слой за слоем огненная масса приближается к поверхности. Обозначим ее за единицу. Промежуток от середины до поверхности есть первый шаг в цикле состояний, которые ткут пространство, все более и более пронизанное временем.

– Что в этом рассуждении от физики? – спросил Фай.

– В центре звезды удельное значение массы наибольшее для данной системы.

– Какой системы?

– В нашем случае Солнечной. Нигде в другом месте этого небесного дома не найти такого же высокого отношения массы к пространству.

– Ну и что?

– Как что! Это и есть точка отсчета. Надо же с чего-то начинать. Пространство каскадно. Мы ищем самую нижнюю ступень, поднимаясь к верхней.

– Почему ты выбрал небесную механику для доказательства?

– Принцип везде один и тот же. Вселенная повторяет себя в главных чертах, а детали всегда разные. И вот еще что: чем выше смотришь, тем яснее открывается скелет. На низовых уровнях все заслоняют и даже отводят глаза частности, мешая разобраться в сути. Небо же, наоборот, очень удобно, оно велико, движется медленно, подставляя себя со всех сторон взгляду. Его порядок легко прочитывается.

– Порядок – это убывание массы от начала к концу?

Фай не случайно переспрашивал. Он делал отметки в голове.

– Масса, естественно, убывает по мере удаления от начала. Это лучше, чем если бы ее разбросали в космосе без всякого плана. По крайней мере, у нас появляется нить, но одной массы мало, чтобы вывести закономерность. Вслед за Солнцем идут планеты земной группы. По сравнению с ним бросается в глаза резкая убыль вещества. Однако дальше, вопреки ожиданию, всплывает Юпитер и другие гиганты из недр эфира. Линейный порядок разрушается, поэтому ориентиром служит не количество вещества, а его нормирование по пространству.

– Разве сдвиг массы относительно себя самой ни на что не указывает? – перебил Фай.

– Не понимаю.

– Было больше, стало меньше или наоборот безотносительно к пространству. И что?

– Если все больше и больше – это мегамир, меньше и меньше – мир погружается в кристаллы, молекулы и так далее. Без пространства не получается. Только теперь оно проводит границы не внутри отдельного цикла, но между циклами: метагалактика, звездные острова каждый со своим центром, сами звезды со шлейфом планет. Не исключено, – продолжал Максим, – что гиганты из класса Юпитера занимают промежуточное положение. С одной стороны, принадлежат местному солнечному циклу, с другой – звездному, более обширному и мощному.

Глаза у Фая заблестели.

– В этом что-то есть. В самом деле, ведь должен, в конце концов, существовать межзвездный переход, благодаря которому происходит укрупнение циклов и вещество стягивается в новое единство.

– Думаю, должен – в подобие молекулярной связи. Но ты забегаешь. Прежде нужно понять устройство отдельного цикла, его работу. Мировое пространство повторяет себя в каждом из них с поправкой на масштаб.

– Что ты считаешь главным в цикле?

– Неравномерное распределение массы. Почти вся она собрана в начале координат.

– То есть в нулевом пространстве? – уточнил Фай.

– Да, в нулевом. Затем идет резкий спад. Похоже на обломок скалы, рухнувшей в море: столб воды и брызг. На Солнце нельзя смотреть открытыми глазами. Планеты, и то не все, видимы лишь вечером и ночью в его лучах. Небольшие холодные шары.

– Не такие уж и маленькие.

– Все вместе почти в тысячу раз легче Солнца.