Ловушка для Хамелеона

Эта и была из их числа. Ползала где-то по бражной пене или плескалась в винном бокале. А это значит, что в её организме присутствует определённая доза алкоголя. Логично? Да кто бы спорил!

Следовательно, какая получается конфигурация? Королёв стоит. Трезвый. Муха сидит. На нём. Пьяная! Вывод? Королёв под мухой. Очевидное – невероятное!

Сергей наморщил лоб и собрался с мыслями.

Ахинея! Чушь собачья! Ну как муха, пусть даже навозная или там цеце какая, может быть пьяной! И Королёв тоже! Хотя… Вот тут ещё неизвестно. Почему это Королев не может быть пьяным? Эм? Вполне может. Стоп!

Он прервал ход нелепых рассуждений и с удвоенным напряжением впялился в лицо Королёва.

Да нет, как стёклышко. Гагарин с Терешковой тоже. Его тяжёлый взгляд оценил лица Титова и Быковского. Инспектируемые космонавты выглядели абсолютно трезвыми.

Что ж они тогда муху с Королёва не сгонят? А сам-то, он что, не может?

Тьфу, бред какой-то! Конечно, не может!

Обшарив медленным взглядом огромную, во всю стену картину, он перешёл к осмотру помещения. Большие окна, лившийся в них яркий дневной свет; люди, бродившие, стоявшие и сидящие; чемоданы, рюкзаки, спортивные сумки, баулы и витавший в воздухе солоноватый запах пота и вяленого мяса.

Он находился в зале ожидания.

Тело, пролежавшее долгое время на жестком дереве вокзального сиденья, затекло. Мышцы ныли, ломило кости. Сергей зашевелился, прилаживаясь на сидушке поудобней.

– С добрым утром!

Он повёл взглядом в сторону. Бронзовое лицо, обрамлённое пшеничной каймой курчавой шевелюры и ухоженной бородки, смеялось голубыми глазами.

– Как головушка? Бо-бо?

Сергей не ответил. Язык, словно оторванная подошва башмака, лежал на пересохшем ложе и явно не хотел повиноваться.

– Водички не желаешь? – бородатая физиономия представила на обозрение солдатскую фляжку.

Глаза Сергея вспыхнули, кадык передёрнулся, вздыбив на горле поросль пегих волосков, правая рука потянулась к демонстрируемому предмету. Славка Голубченко блеснул рафинадом зубов.

– Сушняк долбит? – в его голосе была задорная сочувственность. – Печёт?

– Кара-Кумы…

– Каракумы вы мои, кара-ку-у-у-мы, – пропел Голубченко. – Раскумарили тебя, Каракумы. На, пей!

Сергей вцепился пальцами во фляжку, свинтил крышку и воткнул горлышко в распяленный рот. Вода забулькала, ручейком стекая по гортани в отравленный алкоголем организм. Эликсир (кипячёная вода с настоем верблюжьей колючки) творил чудо на глазах, реанимируя отравленную плоть.

За последние 4 месяца организм травился изрядно и нередко. Встречи, вечеринки и гулянки шли бесконечной чередой, закольцовываясь в порочную окружность. Дембельская радость обмывалась долго, а время летело быстро. Пока Сергей не спеша собирался подать документы на заочный факультет в пединститут, оказалось, что поезд ушёл. Промедлил и поплатился!

Пришлось вернуться в монтажное управление, где он работал до армии. Его с радостью приняли и тут же отправили вместе с бригадой в командировку на Байконур. Руки для освоения космоса там всегда были нужны.

– Ну, хватит, опарыш! – Голубченко вырвал из рук Сергея флягу и завинтил пробку. – Соображалка хоть заработала? А? Мякиш в черепушке зафунциклировал?

Острогор не ответил и в изнеможении закрыл глаза. Густой туман, окутавший память, вяло редел, неохотно оголяя рельеф вчерашнего дня.

15 октября 1985 года был последним днём командировки на Байконур. Географический Байконур был севернее, а космодром располагался рядом со станцией Тюратам и назывался Ленинском. Но его всё равно называли Байконуром. Конспирация, укоренённая в привычку.

А конспирация, надо отдать должное политруководству СССР, была организована мастерски. Всему миру Кремль объявил об освоении целины. И пошли за Урал поезда для поднятия новых земель. Эшелоны с добровольцами, специалистами и техникой стучали по рельсам металлом колёс, «теряя» ночами на станции Тюратам по несколько вагонов. Секретный груз сортировали, формировали состав и гнали его по спецветке в космопорт.

Когда аналитики из Вашингтона сообразили, что программа распашки нетронутых территорий – побочное явление от более грандиозного проекта Москвы, было уже поздно. Крошечный спутник, выведенный на околоземную орбиту Советами, остался вечным бельмом на округлившемся от удивления и досады глазе дяди Сэма.

Монтажникам и прочим труженикам гаечных ключей и пассатижей из элиты гегемона политические игры прошлого, впрочем, как и настоящего, были, как говорится, до лампочки. Повышенный оклад, командировочные, суточные, сверхурочные и премиальные – вот что образовывало жизненно важный круг их интересов.

Отработав два месяца на стартовой площадке № 98, бригада готовилась к отправке домой. За три дня до отъезда Сергей Острогор и Славка Голубченко, съездили в Ленинск. Там они посетили вожделенное место «между ног» (самый известный винный отдел, названный так по причине расположения меж двух обувных отделов магазина: мужского и женского), закупили рюкзак водки для «отвальных» и с десяток бутылок вина. «Подогрев» прикормленного солдата-проводника трёшкой, они пронесли запрещённый на стартовых площадках товар и привезли его в свой барак. 24 числа барак уже гудел, как трансформаторная будка от колоссальной нагрузки. Рабочий класс устраивал проводы. На следующие сутки пятёрка джамбулцев поехала на станцию Тюратам, чтобы сесть на поезд и укатить восвояси.

По пути монтажники прикладывались к бутылочке. Тон задавал бригадир Василий Корневой, превосходивший самого старшего из молодёжного квартета коллег на дюжину лет, отчего в свои тридцать шесть казался им окончательно взрослым.

– Как во рту погано, – промямлил Сергей. – Словно табун лошадей нагадил.

– Если хлестать водяру как верблюд воду, то и чертей скоро видеть начнёшь.

– Лыбишься? Ну-ну, – угнетённый похмельным синдромом Острогор болезненно скривился, обхватил голову руками и тихо простонал: – Спасибо, Слав. Ты настоящий друг.

– Спасибо не булькает.

– Вот только не надо, а! – взвыл Сергей. – Прошу, не намекай! А то меня вывернет прямо на тебя.

– Потянет, предупреди, – проговорил Славка. – Чтоб я успел отскочить.

– Тогда сюрприза не получится.

– Ожил, – определил приятель. – Острить начал. Ну, ты вчера устроил концерт.

– Бенефис?

– Фестиваль! Серёга, ты такие номера откалывал, что мы все в осадок выпали.

Острогор растопырил пальцы, прижатые к лицу, и посмотрел через них, как сквозь прутья плетня.

– Тебя я вижу. А где прочий осадок?

– Бугор с Цыганом на перроне. Курят. А Крокодил, вон, дрыхнет, – Славка указал на Гену Смирнова, высокого худощавого парня (за что и получил соответствующее прозвище), сидящего с вытянутыми в проход между сиденьями ногами и с заброшенной назад головой. Из открытого рта доносился негромкий ритмичный храп.

– Не пасть, а баскетбольное кольцо, – сравнил Острогор. – Хоть мячи клади.

– Если бы не Генка, нам бы туговато пришлось, – Славка потряс флягой, определяя сколько осталось в ней воды, и сунул её в спортивную сумку. – Но в первую очередь – тебе. Он за тобой, как клуша за цыплёнком, носился. Да, задал ты нам вчера задачку. Еле тебя успокоили.

– Бушевал?

– Фантомас в подмётки не годится! Ты такие корки мочил! Вилы!

– Хорош заливать!

– Зуб даю! – Славка поддел ногтем верхние резцы и произвёл щелчок.

– Гонишь! – не верил Острогор.

– Ей бо! А ты что, не помнишь ничего?

– Почему? – нахмурился Сергей. – Помню. С электрички прыгали. Потом машину поймали. Водила, фуфломёт, на фонарь посадил, потом пузырь принёс. Палёнка была, точняк, вот и развезло.

– А дальше?

– Дальше? – Сергей сморщился и попытался сменить тему. – Что там с билетами?

– Дальше – сдвиг по фазе и КэЗэ, – ответил на свой вопрос Голубченко. – А билеты взяли. На Алма-атинский. Но только два. Будем договариваться при посадке с проводником. Бугор предлагает в качестве парламентёра твою кандидатуру, – его лукавые глаза сощурились. – Ты себя отлично зарекомендовал, – он засмеялся.

– Иди ты! – Сергей ругнулся и отвернулся, зашарив по карманам. Достав сигаретную пачку сказал, не оборачиваясь. – Я покурить.

Голубченко, оставшись караулить вещи бригады, озорно смотрел в удаляющуюся армейскую гимнастёрку друга, измятую и грязную.

Острогор на перрон не пошёл. Не желал столкнуться с Корневым и Цыганом. Требовалось побыть одному, осмыслить накуралесенное.

Солнце, выжигавшее степь горящей лепёшкой кизяка, подползало к зениту. Было жарко, но не душно, как в зале ожидания. Сергей прошёл к молодым низкорослым карагачам и опустился в тень на жухлый, выгоревший коврик травы. Закурил. От табака стало противно, и он выбросил сигарету, сплюнув густым жёлтым шариком.

Прислонившись к шершавому стволу, парень прикрыл глаза и обхватил гудевшую голову руками. Коря себя за безудержность в потреблении алкоголя, он начал вспоминать вчерашнее. Где-то на середине ретроспективы недавних событий эпизоды начали путаться, сбиваться в кучу и, в конце концов, оборвались. Непреодолимое препятствие амнестического провала не позволяло восстановить картину минувшего.

А всё происходило следующим образом. Солдат-проводник электрички, идущей от стартовых площадок до Ленинска, забыл вовремя, несмотря на клятвенное обещание, предупредить об остановке на предпоследней станции, расположенной у селения Тюратам, и бригаде пришлось прыгать из вагона на ходу. Гена Смирнов – единственный из всех, не принимавший участия в попойке, пытался образумить соратников, красочно рисуя перспективу приобретения жутких увечий с последующей оккупацией больничных коек хирургического отделения больницы.

Отговаривая от десантирования, он предлагал доехать до конечной станции и уже из Ленинска добираться до вокзала на автобусе. Куда там! Всё безуспешно. Его и слушать не хотели. Вариант с длинным крюком не устраивал сторонников бескомпромиссных решений. Короткий путь был гораздо предпочтительнее, и первоначальный замысел отменять не стали, внеся в него корректировку с учётом изменившихся условий.

Известно: пьяным море по колено. Но каково быть среди этих смельчаков трезвому и здравому? В лучшем случае – неуютно. В худшем – вариантов тьма тьмущая!

В данном случае непьющий был отправлен за борт, вслед за сброшенными вещами. Протесты и мольбы Смирнова, вкупе с его упорным сопротивлением и судорожным цеплянием за поручни, не были приняты во внимание, и длинное тело было отдано на растерзание жёсткой, выжженной казахским солнцем бесплодной степи. Вышвырнутая жертва брякнулась об твёрдый черепаший панцирь грунта и покатилась сухим и потрескивающим рулоном рубероида вдоль железнодорожных путей, демонстрируя отчётливые признаки жизни.

Лучше жёсткая земля, чем земля пухом! Глубоко презирая мягкую посадку, когорта бесшабашных пассионариев полетела из электрички вслед за запущенным ими пробным шаром. Бесстрашные орлы выпархивали из тамбура и после короткого, но неподражаемого полёта камнями падали вниз, украшая скудный пейзаж нехарактерными деталями ландшафта.

Пассажиры, удостоенные редким зрелищем короткого полёта лихих монтажников, припадали к стёклам вагонов и высовывали в окна головы – когда ещё доведётся увидеть подобное, обменивались незабываемыми впечатлениями и живо комментировали увиденное. На величавое парение кондора эти перемещения по воздуху не тянули. Ну, никак! Даже при всём уважении к героям. Зато по зрелищности акция была сверхкрасочной и впечатляющей! В дальнейшем отдельные наблюдатели это неоднократно подчёркивали. Они же, выступив в качестве экспертов, провели аналогию зафиксированного явления с вываливанием из кузова мешков с картошкой. Это было близко к истине. Глухие стуки падающих тел и фонтаны песка только усиливали это сравнение.

Но главным достижением бездумной выходки было отсутствие потерь. Впрочем, это не вызывало удивления. Блаженным и пьяным бог благоволит.

Тем не менее, мелкая неприятность всё же случилась. У смирновского чемодана оторвалась ручка. А потому, что не пил. Разумеется, не чемодан, его хозяин. Без вины пострадавший ещё долго потом возмущался. Даже после того как инициативная группа коллективно (с использованием медной проволоки) устранила причинённый ущерб, жертва произвола долго костерила всю братию.

Нетрезвая компания (не беря в расчёт отщепенца Смирнова), вдохновлённая успешным преодолением непредвиденных обстоятельств, двинулась пешим порядком на вокзал, до которого, по словам бывалого бригадира, чья командировка на Байконур была по счёту второй, было километра три. Указав верный путь, предводитель повёл свой отряд к цели. Группа, отягощенная ручной кладью, набитой дефицитной сгущёнкой и тушёнкой, купленной или обмененной на водку у солдат, брела неспешно. Бурливший в крови алкоголь тоже не способствовал позитивному влиянию на скорость движения. Ползти бы монтажникам по грунтовке часа полтора, а то и два, не попадись на их счастье машина.

– Земляк, до станции подбросишь? – спросил Корневой у водителя, молодого казаха с чёрной, обветренной кожей.

– Чирик.

– Я погляжу, ты резкий, как понос!

– Нормальная цена.

– Белены объелся? – возмутился бригадир, кладя руку на крыло грузовика.

– Эй, вас пятеро. С каждого по два рубля. Червонец выходит.

– Ты мне чумовые расценки не втирай! По рябчику с носа и весь базар.

– Семь рублей.

– Проваливай, – Корневой отошёл на обочину. – Другого поймаем.

– Ай-ай-ай! Долго ловить будешь. Тут машины редко бывают.

– Да нам бара-бир! Мы не торопимся.

– Эй, ладно! – сдался шофёр. – Пять так пять.

– Орлы! В машину.

Бригадир уселся в кабину, парни погрузились в фургон. После недолгой тряски по ухабам грузовик остановился.

– К машине! – скомандовал по-военному Корневой с блуждавшей на лице пьяной улыбкой. – Пожитки свои в кунге не оставьте.

– Что-то я не понял, – оглядываясь по сторонам, сказал Гена Смирнов, опуская на землю дефективный чемодан. – Куда это мы приехали?

Машина стояла в неухоженном дворе низкого глинобитного дома, у порога которого толпились две женщины – молодая и пожилая, трое детей мал мала меньше и один подросток в коротких штанах. Это было семейство хозяина. Все с любопытством глазели на прибывших. Залётные командировочные смотрели на местных жителей с тем же выражением.

– Это дом Ербека, – оповестил подчинённых Корневой, успевший за время пути не только познакомиться с шофёром, но и согласовать с ним совместные действия. – Я договорился, – бригадир подмигнул парням, – нам достанут топлива. Заправимся и поедем дальше.

– Слышь, бугор, – возмутился Смирнов. – По-моему хватит. Не надо никакой заправки. У вас и так уже под завязку. Из ушей булькает. Давай поедем. Время позднее.

– Уложимся. К тому же я Ербека уже филками зарядил. Он сейчас две банки притаранит. Тут у него по соседству магазин на дому.

– Да сколько ж можно! – по-бабьи всплеснул руками Геннадий и, ругнувшись, плюнул себе под ноги.

Зато прочие приняли новость о дозаправке с энтузиазмом. Скинувшись для возмещения бригадиру выделенной им на напиток суммой, они разместились на деревянных ящиках, сваленных в углу двора, и задымили табаком, прилепив глаза к шофёрскому семейству. Настороженно-любопытные фигуры жались к облупленной стене каменной композицией, обёрнутой в аляповатую материю и, молча, ждали.

– Эй, бала! – обратился Корневой к самому маленькому домочадцу с умилительной кривизной ног, напоминавшей параболу Тейлора-Полмана. – Кель манда! – и, подманивая ребёнка, достал из чемодана банку сгущенного молока.

Мальчишка посмотрел на мать, молча испрашивая разрешения, подтянул резким втягиванием воздуха длинную соплю, нависавшую над верхней губой, и несмело подошёл к незнакомцу.

– Вот, кишкентай, возьми, – Корневой с улыбкой вручил гостинец.

Мальчишка схватил банку и побежал прятаться в подол матери.

– Эй, малой, а где рахмат?

– Дырку в халат! – обнажил зубы Голубченко. – Хваткий пацанчик!

– Руку не оторвал? – справился Валерка Цыганков по кличке Цыган, а Острогор присовокупил:

– Задабриваешь?

– Сколько комментариев! Это от чистого сердца.

– Смотри, шеф, – продолжал Сергей. – Считаю своим долгом предупредить: не вздумай провернуть сделку с автохтонами!

– Это ты про что?

– А про то, что Байконур не Манхэттен!

– Пошли отсюда! – воззвал к разуму неприкаянный Смирнов, но его глас вопиющего в казахской пустыне остался не услышанным.

Прибыл Ербек с каким-то парнем, представленным уважаемой публике младшим братом, и двумя бутылками водки. Женщины, получившие от хозяина распоряжения, принесли чай, курд, лепёшки и пиалы.

Как приятно в зной потягивать чай из пиалы! Но как противно пить из неё сорокоградусную жидкость в сорокоградусную жару. Самоистязание для мазохистов! Бьющий в нос запах нагретой водки вызывает внутренний протест организма. Но пить надо, и здесь приходилось применять настойчивость и упорство. У монтажников такие качества были. Суровые парни опрокидывали в себя одну пиалу за другой с незначительными интервалами. Братья-казахи не отставали от гостей и выказывали отменную сноровку.

Но водка кончилась. Как на грех совершенно неожиданно и в самый неподходящий момент.

– Что? – Корневой удивлённо таращился водянистым взглядом в сердцевину опустевшей бутылки. – Больше нет?

– Тут нет – сказал Ербек, топорща узкую полоску жидких усиков. – Дашь денег, будет ещё.

– Даю! – бригадир полез за кошельком.

– Прекращай, бугор! – выкрикнул Смирнов, сидевший за дастарханом обделённым изгоем. – Харэ! Завязывайте и поехали!

– Ты, Гена, не возбухай! – напыжился Корневой. – Как я решил, так и будет.

– Не кипешись, Крокодил, – провернул отяжелевшим языком Голубченко, слизнув с губ бело-серые крошки курда.

– Одумайтесь! Мы же на поезд не попадём!

– Их много ходит. Какой-нибудь да наш будет.

– Да вы скоро идти не сможете! Смотрите, что с Серёгой стало.

Все посмотрели на Острогора. Расхристанный вид парня, держащегося в сидячем положении на честном слове, предвещал надвигающуюся фазу полного отключения.

– Заруби себе на носу, трезвенник, я своих не бросаю, – Корневой ударил в грудь кулаком. – Контуженых и раненых эвакуируем. Машина есть. Ербек доставит.

– А как он поведёт? Он же тоже пьян!

Наступило время ситуации, претенциозно именуемой моментом истины. Глаза монтажников остановились на водителе.

Хозяин дома был безмятежен.

– Что молчишь, Ербек? – наконец спросил Корневой.

– А чё? Чё надо?

– Повести машину сможешь?

– Смогу!

– Вот видишь, – обратился бригадир к Смирнову, который стоял над тёплой компашкой телеграфным столбом. – Он сможет.

– Смогу, но не повезу, – внёс поправку Ербек.

– Как так? – с детской искренностью изумился бригадир. – Ты же только что сказал: «Смогу»!

– Смогу. Да. Но нельзя. Гаишник поймает, права заберёт. Как я потом ездить буду?

– Э-э-э, паря, забыл уговор? Или у тебя утрата нюха случилась? Аль потеря страха? – заиграл желваками Корневой, переводя собеседника из ранга союзника в разряд антогониста. – Или ты нас везёшь, или я тебя грохну.

Водитель на минуту задумался, прикидывая в голове варианты. Везти распоясавшуюся банду на вокзал желания не было, оставлять их у себя – тоже.

– Чего думаешь, Мифодий! – встрял в диалог Славка Голубченко. – Завязывай тут ля-ля-фа-фа! Сказано, вези! Не то пропишу в мазаре!

– Уроем, – поддакнул Валера Цыганков, поднявшийся на всякий случай на ноги. – Развальцуем и раскатаем, – его цыганская внешность и устрашающий вид были лучшими свидетельствами серьёзности его намерений. – Без базара. Как два пальца об асфальт.

– Не поеду, – стоял на своём шофёр, отступая за спину младшего брата. – Давайте лучше я вам водки ещё дам. В подарок.

– Задобрить решил, Мурза Мурзилкович? – Корневой сжимал в руках пустую бутыль-гранату, готовую к немедленному применению.

– Да, – закивал головой Ербек. – Угощаю! В знак дружбы.

– Хрен с тобой, – к бригадиру вернулось миролюбие. – Тащи!

Брат хозяина умчался за водкой, а промахнувшегося Острогора подняли, отряхнули и водрузили на прежнее место. Всё стало, как и прежде. Только Гена Смирнов, грозящий покинуть попойку, портил возобновлённый банкет. Когда уже выпили на посошок, солнце висело на западе шафранно-медовым шаром спелой кандыляшки.

Отряд монтажников покинул гостеприимный приют степняка и выдвинулся на вокзал. Впереди шёл беспокойный Гена Смирнов, вдохновляя товарищей своей целеустремлённостью. Но те никак не вдохновлялись, а плелись, одуревшим от зноя гуртом, и часто останавливались, чтобы подождать Острогора, выписывавшего в хвосте замысловатые галсы.

– Это ты всё виноват, – выговаривал Геннадий Смирнов бригадиру. – Напоил Серёгу до беспамятства. Смотри, на кого он похож! Он же в хламину! В дым и дрызг!

– Ему насильно в рот не заливали.

– А ты бы вовсе не наливал! Сравнил свою дозу и его. А вдруг здоровья не хватит?

– Не каркай! – осадил оппонента Корневой. – Ну, перебрал малость. С кем не бывает. Однако смягчить его участь надо. Орлы, снимите с этого иноходца седло.

– Не дам! – взревел Острогор, когда с него стали совлекать рюкзак. – Моё-ё-ё!

– Твоё, твоё! – увещевали ребята, но Сергей намертво вцепился в лямки, не понимая сути гуманных побуждений попечителей. Отстояв добро, он с неприязнью смотрел на парней, изготовившись к смертельной схватке.

– Сдохнет, а с мешком не расстанется, – сказал Цыганков.

– Не отдаст, – согласился Голубченко.

– Бульдожья хватка, – бригадир почесал затылок и подошёл к бенефицианту неповторимого шоу. Тот насторожился, втягивая шею в плечи и глядя в упор лихорадочно блестевшими глазами. – Серёга, нужна твоя помощь.

Острогор попробовал выдавить из себя что-то членораздельное. Не получилось. Воздух прострочил бессмысленный набор звуков, похожий на суррогат блеяния и мычания.

– Спасибо, что согласился, – ответствовал Корневой. – Надо донести до вокзала два чемодана. Ребята притомились. Слабаки! Не то, что ты, богатырь! Энергии – как у шаровой молнии!

Два чемодана, предназначенных для уравновешивания, существенно укротили прыть Острогора. Скорость упала, зигзаги сократились, а гарцевание и вовсе исчезло. От метавшегося во все стороны попрыгунчика ничего не осталось. Ванька-встанька превратился во вьючное животное.

– Зачем вы над ним издеваетесь? – Смирнов с содроганием смотрел на жертву эксперимента. – Он же загнётся.

– Не загнётся, а выдохнется, – поправил Корневой. – Дойдём до вокзала, будет уже как ветошь. Он там нужен будет спокойным, а не буйным.

Перед станцией чемоданы у Острогора забрали. Обессиленного его втащили в зал ожидания и примостили на лавке. Сергей тут же заснул.

Теперь он сидел в тени деревьев и безуспешно пытался восстановить в памяти события. Голова раскалывалась, мысли путались. Ему было гадко и одновременно обидно за себя. Но более всего – обжигающе стыдно за своё вчерашнее скотское состояние.

Глава 4. Сафари

Верблюд растопырил ноги, удерживая от падения свою огромную навьюченную массу, и пускал под себя мощную струю мочи. Мясистые губы в бахроме пузырящейся пены крупно дрожали и прыгали, обнажая желтоватые клавиши крепких зубов. Левый глаз, недоумённо вонзившийся в незнакомого человека, набухал кровью и надувался влажным шаром вот-вот готовым вывалиться из орбиты. В пятаке его мертвеющего зрачка отчеканился контур автоматчика, выпускавшего из дула оружия смертоносных шмелей.

«Калашников» безотказно работал, изрыгая одну пулю за другой в гигантскую мишень, промахнуться в которую было невозможно. Горячий свинец пробивал с хлюпающим звуком горбатую гору мяса, застревая в нём и фонтанируя густой, почти чёрной жидкостью из проделанных в плоти рваных дырочек.

Длинная очередь оборвалась. Десантник механическим жестом вынул пустой рожок и вставил новый. Он неотрывно смотрел в глаз стоявшего к нему боком верблюда и не понимал, почему животное не падает. Пробитая пулями шкура, поросшая рыжей, местами плотно свалявшейся шерстью, покрылась зигзагами обильных выделений, сочившихся из отверстий, а вздутая пузырями слюна свисала мерзкой, вязкой бородой. Жёлтый напор струи, бивший меж задних ног, рыхлил землю, а узловатые суставы колен по-прежнему не гнулись. Верблюд стоял как вкопанный.

«Почему он не падает? – гремело в голове солдата. – Почему?»

Если бы верблюда интересовал тот же вопрос, вряд ли бы у него нашлось объяснение этому фантастическому феномену. Его поглотил всепожирающий ужас. Тот самый животный ужас, который парализует всё! От копыт до холки! И в этом страшном состоянии нет места беснующимся сигналам, барабанящим в мозг о жутких страданиях плоти. Раздавленный тоннами рухнувшего на хребет кошмара, он не ощущал боли из-за смердящего дыхания смерти.