Ловушка для Хамелеона
Глава 7. Москва и не москвичи
Мужчина с худым вытянутым лицом и несколько тяжёловатой для его наружности квадратной челюстью уверенно вёл автомобиль по хорошо выученным за два года улицам враждебного города. Его цепкий взгляд, зорко следивший за дорогой, словно зеркальный объектив фотоаппарата, фиксировал кадры, откладывая их в хранилище натренированной памяти. Любой предмет, любая деталь, даже самая незначительная, как это могло показаться какому-нибудь обывателю, могла ему пригодиться. В его классификаторе не было раздела «пустяки»: всякий нюанс или сущая мелочь имели вес и ценность.
Мелочи – это исходный материал, формирующий общую ситуацию. Это гранула базальта или крохотный кубик смальты, выкладывающиеся под рукой мастера в мозаичное полотно. Детали создают шедевры и плетут сложные узоры.
Водитель плавно вписался в поворот и поднял глаза на зеркало заднего вида. Белая «Волга», идущая третьей от него по счёту в потоке машин, по-прежнему следовала за ним неотступно. Её крыша, «провалившаяся» от линии воображаемой плоскости в ряду прочих поверхностей легковых машин, свидетельствовала о большой массе автомобиля. Спецаппаратура, установленная в багажнике, весила немало.
Ричард Стоун глубже утопил педаль акселератора, и чёрный «Форд» прибавил скорость, вливаясь в поток, гудящий на проспекте Калинина. Висевший на хвосте «Газ 24» отстал и вскоре вовсе исчез из поля зрения. На Большой Каменный мост американец поднимался без привычного эскорта.
Стоун всегда ездил один. Того требовал его специфический род деятельности. Но как же ему хотелось, и как же он мечтал о личном водителе. Как у посла. Но пока его статус не позволял иметь такой особой привилегии. Ничего… Когда он взберётся на вершину своей карьеры, то непременно возьмёт себе шофёром молоденькую женщину! По примеру генерала Эйзенхаура. Но обязательно превосходящую Кэй Сомерсби по всем антропометрическим данным!
Выскочивший из правого ряда «Жигулёнок» заставил его резко нажать педаль тормоза. Видение очаровательной красотки, мягко обжимавшей холёными ручками рулевое колесо и излучавшую вселенскую преданность своему патрону, исчезло безвозвратно, оставив после себя шлейф сладковатого запаха духов. Но это был обман яркого привидения. С его губ слетело короткое бранное слово.
Снежинки, бьющиеся белыми мухами в ветровое стекло, разлетались в стороны, падая на асфальт и в чёрную воду Москва-реки. Выросший сундук Дома на набережной, с его многочисленными мемориальными досками жертв, принесёнными Сталиным всепожирающему и ненасытному Молоху Власти, тяготил своей давящей угрюмостью обители коммунистических призраков. Но Стоун уже привык к этому каменному саркофагу, перестав испытывать к нему неприятные эмоции. В этом была заслуга расположенного в здании театра эстрады, куда он порой наведывался на концерты. Шила в мешке не спрятать, как говорят русские: нравились ему концерты некоторых советских артистов.
Спустившись на набережную, он бросил взгляд на Большой кремлёвский дворец и тусклые, в отсутствие солнца, тюрбаны храмовых куполов (смогли же итальянцы создать для московитов такую красоту!), проверил за собой «хвост», его не было – и сбавил скорость, подкатывая к дверям театральных касс.
Выйдя из машины, он вальяжно, с достоинством дипломата могущественной державы, прошествовал к дверям и вошёл внутрь. Просмотрев афишу с репертуаром (а заодно скрытно бросив взгляд в окно для проверки) и изучив расположение мест на макете, он вынул кожаный блокнот и принялся делать в нём пометки. Женщина, приобретавшая в окошке билеты, ушла, и он остался один. Подождав несколько минут, Стоун, ещё раз кинув взгляд на улицу через стекло, убрал записную книжку обратно, глянул на наручные часы и медленно вышел.
Билет он возьмёт в следующий раз, а сейчас поедет в посольство. Сев в машину, дипломат направил её в гараж американского диппредставительства.
На Садовом кольце «Форд», точно скакун, почуявший своё стойло, готов был взять разгон и с финишной эффектной резвостью чистокровного жеребца горделиво пронести своего хозяина по двору, но седок неожиданно передумал. Не докатив 30 метров до ворот, водитель ещё раз сделал полный обзор, посмотрев не только в салонное зеркало, но и покрутив головой по сторонам, и прибавил оборотов мотору. Железный конь удивился решению наездника, но покорно подчинился и промчался мимо посольства.
– Первый, я третий, – ожил московский эфир.
– Первый на связи.
– Наблюдение с объекта снято. Приём.
– Вас понял. Возвращайтесь на базу. Конец связи.
Снегопад усиливался, покрывая город белым пухом. Русская зима, воцарившаяся в городе, надолго захватила власть, хороня под растущими сугробами фантомы ушедшей осени.
Стоун нахмурился. Москва, столь разительно отличавшаяся от Нью-Йорка, видимо никогда не устанет строить ему козни. Она, как нарочно, так и норовила удивить его или застать врасплох неприятным сюрпризом. Эти обильные осадки никак не входили в его планы. Но другого удобного случая может и не представиться. Он прекрасно это осознавал. Когда ему ещё раз удастся так удачно избавиться от слежки? Выбирать не приходилось.
Снег конечно мешал. На нём оставались следы. Но тот же снег, при его большой интенсивности, а в этом сегодня сомневаться не приходилось, быстро уложит новый слой холодного пуха и всё надёжно скроет. Представившийся шанс надо было использовать.
Американец скосил глаза на спортивную сумку, лежавшую на пассажирском сиденье. В её утробе покоился искусственный камень, таивший в своей полости особую начинку. Этот подарочек предназначался для весьма дорогого адресата. Он будет рад получить столь ценный презент к наступающим новогодним праздникам.
Физиогномические мышцы лица слегка ослабились, и худощавое лицо тронул призрак сдержанной улыбки. Мысли о предстоящих рождественских каникулах дали настроению позитивный ход, запустив генератор положительных эмоций, который, однако, тут же был заглушен неусыпной автоматикой высокого самоконтроля.
До отпуска надо было выполнить задание и лишь потом дозволять себе роскошь предаваться сладким мечтам о долгожданном отдыхе. А он был ему крайне необходим. Напряжённая и нервная работа в варварской стране сказывалась на его самочувствии. И если повседневные стрессы придётся постоянно снимать изрядной порцией крепкого алкоголя, то можно плохо кончить. Нужен отдых! Пауза на покой! Полная релаксация!
Правы американцы со своим менталитетом, насквозь пропитанным утилитарным рационализмом. Тот, кто не умеет вовремя отдыхать, умирает молодым.
А дипломат из США умирать не намеревался. Он хотел жить и жить! Жить хорошо и уж никак не менее восьмидесяти лет! Свои сорок три года он расценивал как начало рассвета собственной жизнедеятельности. И впереди были масса дел, перспектив и грандиозных планов.
Глава 8. Февраль на Чёрном море
Благословенное небесами черноморское побережье… Сладкое нашёптывание волн, нежный песочек пляжа, ласковое солнце… Рай и блаженство! Грёзы и манна для жаждущих морских прелестей отпускников, истомившихся по пансионатам отдыхающих и вертопрахов-транжир с пузатыми кошельками, набитыми дурными деньгами. Гуляй, нежись, оздоровляйся!
Но это в сезон. А поезжайте-ка вы в этот эдем в феврале! Вот где вас проберёт до костей курортная изнанка. В этот самый короткий в году месяц вы получите самые яркие впечатления о Чёрном море, которые, это можно смело гарантировать, врежутся в память на всю вашу долгую – пусть так оно и будет, интересную и полную приключений жизнь!
Никому, даже изворотливому сумасброду со стажем не ударит вместе с мочой в голову идея, раздеться зимой до исподнего и бросить своё бренное тело у кромки воды. Сумасшедший, хоть и тронут рассудком, но инстинкт самосохранения в его организме живуч и неистребим, как стафилококковая палочка. И нет такой палочки-выручалочки, способной наполнить в холодную пору номерной фонд здравниц, курортов и гостиниц черноморских городов.
Сезон принимать солнечные, морские и воздушные ванны – он непостоянный. И нормальные люди едут загорать сюда в другие времена года. Прочая категория или, уместней сказать, отдельный немногочисленный контингент, способен любоваться морскими красотами уникальных и полезных для здоровья мест «и в дождь, и вьюгу». Причём за казённый счёт!
Владимир Марков был из этой самой группы. Той самой, что с 18-летнего возраста ставят под ружьё. Кого в сухопутные войска, кого в ВВС, кого в ВМФ. Маркова угораздило на черноморский флот. По ложному мнению некоторых – курортный. Теперь вот он стоял на вахте и мёрз трясущимся цуциком в зимней промозглой предрассветной хмари. Амба!
Ему не припоминалось, чтобы он так же мёрз в карауле Кронштадтской учебки «Школа оружия имени Ивана Сладкова», где он постигал азы специалиста электронно-вычислительной техники. А ведь там Балтика! Климат посуровей здешнего, пусть и тамошние тельники потолще! Эх, поскорей бы в кубрик и в люльку!
Бушлат не грел, тельняшка не держала тепло, через подошвы «прогар» по ногам ползла неистребимая сырость – пролог заслуженного ревматизма. Не помогали даже резиновые подошвы, наложенные поверх родных умельцем-маслопупом из БЧ-5 за три пачки сигарет. Марков клял погоду и материл не греющую ни черта одёжку. Хотелось выть белугой. Но больше всего ему хотелось есть. Голод нестерпимо донимал.
Сплин на голодный желудок – диверсия против себя своими собственными руками. Грех доводить себя до подобного душевно-физиологического диссонанса. Молодой и здоровый организм нуждается в заботе и надлежащем уходе. Добытая на камбузе не совсем легальными действиями картошка, сваренная в кандейке с применением пара, запущенного из трубосистемы, была съедена ещё вечером. За ночь он поживился пачкой сухих и безвкусных, как картон, галет, экспроприированных из спасательной шлюпки вместе с прочим продуктовым НЗ, и подумывал о консервах.
О, какие же это замечательные плоские металлические дозы, прячущие в себе отменные деликатесы! А как они удобны в применении! Потянул пальчиком за кольцо, скручивая крышку, впустил в нижнюю полость воздух, и гашёная известь, запуская экзотермическую реакцию, сама согрела тебе еду. Чудодейственная штуковина! Скатерть-самобранка в миниатюре! И додумалась же до этого какая-то учёная голова! На, греби ложкой, рубай от пуза!
Ох, какой же у саморазогревающихся консервов божественный вкус! Смешанная с мясом гречка, перловка, рис! Пища богов! Яства гурманов! Вот где каждый пальчик оближешь!
Но была в НЗ одна лишь банка (не считая ёмкости с пресной водой), начинка которой считалась несъедобной. Для нормальных людей. Или, вернее будет сказать, для людей, пребывающих в нормальном состоянии. Но, сами знаете, голод не тётка.
Так вот, внутренности этой специфической банки предназначались для рыб. Если более точно – для ловли рыб. И когда основной запас пайка уминался, гуттаперчевых червей сажали на крючки и удили на них кефаль. При должной жарке получалось недурственное блюдо!
Образ жареной рыбы пока еще не нарисовался в его воображении, а вот вскрытая жестянка отчётливо стояла перед глазами. Картина была столь явственной, что в дополнение к ней возник отчётливый мираж манящего запаха горячей пищи. Он бесцеремонно вполз в обе ноздри и засверлил там, подёргивая произраставшие в них тонкие струнки чёрных волосков.
У Маркова потекли слюни. Консервы были спрятаны в кубрике, а туда он попадёт нескоро. Надо ждать. Умопомрачительно долго! Убивать на этой вахте издевательски медленно ползущее время и ждать! Ждать, ждать, ждать! Чёрт!!!
Большой противолодочный крейсер «Москва» 4-й год стоял у стенки на северной стороне севастопольской бухты в доке завода имени Серго Орджоникидзе. Марков ещё учился в школе, а авианесущий корабль 1-го ранга уже был поставлен на прикол. Во время боевого дежурства в Средиземноморье какой-то «сундук» в нарушении технического регламента дал максимальную нагрузку на винты и запорол движки. И тянули «Москву» в родной порт через Босфор и Дарданеллы на буксире, демонстрируя всему миру испорченный инструмент мирной политики СССР.
Пока 6-й флот США размахивал звёздно-полосатым флагом, бряцал оружием и играл бицепсами, мы добровольно и в одностороннем порядке (причём без всякой помпы и разнузданной идеологической пропаганды) уводили свои боевые единицы из акватории Ойкумены.
Слившийся с чёрным небом и жирной, словно нефть, водой Чёрного моря, силуэт некогда грозного корабля обрисовывался в февральской мге сигнальными огнями, придавая стальному корпусу зловещее сходство с остывающей тушей парализованного Левиафана. Некогда всемогущее чудовище со смертоносными жалами своих орудий доживало последние часы. Но это впечатление было обманчивым.
Настало утро, и горнист протрубил подъём. Эти опостылевшие звуки трубы тут же стянули лицо Маркова в болезненного гримасу. Сейчас радист врубит проклятую песню, долбившую мозг уже третий год садистским аккомпанементом утренней гимнастики, и организм затрясёт от нервного возбуждения.
Всё так и произошло. Динамик взревел будоражащей музыкой, и вертолётная площадка загудела под топотом сотен ботинок. С крейсера медленно стала стекать в воду сонная одурь.
«А все бегут, бегут, бегут!!!» – жизнерадостная песня подстёгивала моряков энергичными рифмами.
«Хорошо, что меня там нет! – подумал Марков. – Хотя здесь не лучше! Везде хорошо, где нас нет!» – он вздохнул и попрыгал на месте, хлопая себя руками. Висящий на ремне штык-нож задёргался потревоженным поплавком.
«А все бегут, бегут, бегут, а он горит!», – заливался певец под шлёпанье сотен прогаров по мокрой палубе.
Дыхание жизни и пот разгорячённых тел просачивался в микротрещины крейсера, реанимируя его механизмы и агрегаты. Морской исполин выходил из ночного анабиоза.
Маркову вдруг почему-то вспомнилось, как его чуть было не заставили учить «Яблочко» для выступления на концерте, приуроченного к ноябрьским торжествам. Кое-как отвертелся. Тогда его сунули в другой номер, и в компании таких же, как и он салаг погнали на праздничный концерт. Разумеется не в качестве страстных поклонников эстрады. Был приказ исполнить песню в доме офицеров силами матросского хора, сколоченного на скорую руку. Вот стыдоба-то была! Вот позорище!
Редчайшее зрелище, не зафиксированное кинодокументалистами: матросики с замученными выражениями лиц и в сидящих колами парадках, отражали лысыми черепами слепящий свет рампы и разевали голодные рты, выталкивая наружу вызубренный текст культовой песни: «Ленин всегда живо-о-ой! Ленин всегда с тобо-о-ой! В горе, надежде и радости-и-и!».
От гримас и рёва морских котиков со сцены морские волки в зале с трудом прятали улыбки, а их наряженные жёны давились от едва сдерживаемого смеха. Из этого антипода хора имени Верёвки мог бы получиться коллектив «Мы из Кронштадта» с лебединой песней у обрыва, ну а так, по мнению замполита, вышел вполне пристойный номер матросской самодеятельности.
«А почему, почему, почему был светофор зелёный?» – энергично вопрошал певец из динамика.
«По кочану! – злобно отвечал ему в мыслях Марков, продолжая согреваться прыжками и похлопываниям ладонями по телу. – Скоро сам тут как светофор буду зелёным!».
Конский топот на вертолётной площадке прекратился. Конкур сменился физическими упражнениями. «Раз-два, три-четыре!» – слышалась команда, и Марков, чтобы разогнать кровь по закоченевшему телу, стал подпрыгивать и прихлопывать под счёт.
– Что за цирковой номер?
Увлёкшись, он не заметил, как с берега по трапу прокралась тень.
Марков моментально обернулся и замер, вытянувшись в струну.
– Пляска святого Витта? – офицер особого отдела Рюмшин смотрел на него своим обычным бесстрастным и холодным взглядом флегматичного палтуса.
– Никак нет, товарищ капитан-лейтенант!
– Тогда что? Вальс диареи? Или напротив? Полька запора?
– Так, разогревался.
– Забыл корабельный устав, пассажир? Или это сознательное правонарушение? Смотри у меня, живо приведу к меридиану.
– Виноват!
– А как же! – подхватил особист. – У меня, Марков, не бывает без вины виноватых! Вот ты мне только признайся. – Он подошёл к матросу вплотную и вцепился пятернёй в надраенную до золотого блеска бляху, – Магеллан, твоих рук дело?
Магеллан был любимчиком старпома Грицаева, слывшего апологетом корабельного устава и фанатиком воинской дисциплины. К матросам он был суров и не всегда справедлив. Единственное существо, к которому он проявлял снисхождение и даже (как поговаривали) позволял себе выказывать тёплые чувства, был белый говорящий какаду, взятый под широкое и сильное крыло второго человека на корабле.
Три дня тому назад Грицаев обнаружил в потайном месте боевого поста секретчика шесть дембельских альбомов, среди которых был и раритет Маркова, и ничтоже сумняшеся демонстративно вышвырнул их за борт. Снять со связки заснувшего уборщика старпомовской каюты заветный ключ, прокрасться во вражье логово, открыть клетку и выпустить попугая в иллюминатор – было, как это принято называть, делом техники.
Освобождение птицы из неволи превратилось для матросов в корабельный праздник, для ключника – в адский кошмар, а для бесновавшегося Грицаева – в чёрную полосу бессильной ярости.
Марков сильно рисковал, но месть должна была состояться.
– Магеллана я не трогал, – соврал матрос с честными глазами. – Я не сумасшедший, чтобы подписывать себе смертный приговор.
– Не трогал, говоришь.
– Хуже казни не придумать, чем стать личным врагом товарища старпома.
– Это верно. А что там у тебя с подготовкой к экзаменам? Не запустил?
– Никак нет! Подготовка идёт согласно утверждённому вами графику, товарищ капитан-лейтенант!
– Вот! – одобрительно кивнул Рюмшин. – Зайдёшь ко мне после вахты в каюту.
– Есть!
Особист, мягко ступая начищенными ботинками, бесшумно удалился. Марков шмыгнул носом, поправил ремень со штык-ножом и повернулся всем корпусом в сторону трапа. Каплея он зевнул. Хорошо, что обошлось. Не пропустить бы ещё кого.
Глава 9. Смотрины
Нахальный мартовский луч беспардонно протиснулся в узкую портьерную щель и полоснул солнечным клинком по массивному столу. Чёрные зрачки сидевшего в кресле человека вонзились в золотой рубец, а правая рука воткнула перьевую ручку в миниатюрное жерло канцелярского бюро и гневно сжалась в кулак.
Это был кулак воина, в чьих жилах текла кровь кровожадных кипчаков, совершавших опустошительные набеги на кочевые станы соседних племён и дальние оазисы богатых поселений. Потомок беспощадных нукеров вскочил на ноги, метнулся к окну и задёрнул штору. Он не терпел вольностей: ни от подчинённых, ни от природных явлений. На его плоском, как сковорода лице бугрился высохший пергамент суровой непроницаемости, а из бойниц глаз целили воронёные дула пистолетов.
Маленькое, но крепко сбитое квадратное тело, с белой рубахой на её верхней части, повернулось затылком к занавесям и заложило за спину руки.
– Так! – исторгнутый звук степного волка известил о новом раунде диалога. –Продолжим! В каких войсках служил?
– В войсках связи.
– Кем?
– Радистом.
– Азбуку Морзе знаешь?
– Так точно. Специалист 1-го класса.
– Хорошо. Это тебе пригодится. Как учился в школе?
– Нормально.
– Это не ответ!
– На четыре и пять! Но в аттестате две тройки. По химии и алгебре.
– Какой средний балл?
– 4,7.
Крупная чёрная голова с коротким «ёжиком», густо посыпанным солью седины едва заметно кивнула и заговорила на нерусском:
– Ду ю спик инглиш?
Едва не вырвавшееся: «Дую! Дую!» пришлось подавить лёгким кашлем.
– Йес, ай ду! – ляпнул Острогор и похолодел. Сейчас его припрут к стене и разделают под орех. Английский им преподавали через пень колоду, учителя менялись как перчатки, и итоговая оценка была поставлена «на глаз».
– Так! А как Джамбул назывался раньше?
– Тараз, – у Сергея отлегло. – Еще прежде – Ауле Ата.
– А где мавзолей Кара Хана?
– В районе стадиона Динамо, – Сергей удивился столь лёгким вопросам.
– А Айша Биби?
– За городом. В селе Головачёвка. По легенде она ехала к хану, чтобы выйти за него замуж. Но во время пути на последней стоянке её укусила змея. Там её и похоронили.
– Хорошо! Историю края знаешь. А как в плане общественно-политической грамотности? Какой, скажем, урожай пшеницы был зафиксирован по республике в этом году? А? Сколько центнеров было снято с гектара в области? Молчишь… Так!
В узких прорезях монгольских глаз мелькнул блеск булатной стали.
– Основные тезисы апрельского пленума партии? Так! – отрывистый слог прозвучал выстрелом в лобную кость, и от макушки до поясницы Сергея Острогора побежала волна мурашек.
Начальник Управления КГБ по Джамбулской области генерал Жингазиев резво обогнул стол и задышал ноздрями приплюснутого носа в подбородок визави.
– Не знаешь?!
Острогор угодил в шкуру тверского князя, державшего ответ перед свирепым ханом Золотой орды, взбешённого видом малого количества привезённой дани.
– Нет, товарищ генерал-майор, – честно признался Сергей.
– Плохо! – изрыгнула сковорода и породила шипяще-булькающие звуки в недрах своей носоглотки. Собранная из полостей вязкая слизь вылетела изо рта и плюхнулась в эмалированную плевательницу, стоящую на паркете у письменного стола. Острогор, поначалу ошибочно приняв металлическую плошку за кошачью или собачью миску, непроизвольно скривился, но тут же откорректировал мимику, слепив подобающую мину.
– А сколько ступенек на входе в Управление?
– Десять! – рявкнул Сергей, подражая стилистике монолога хозяина кабинета. Поднимаясь сегодня к парадным дверям, он машинально посчитал ступени. Вот повезло!
– Так! – пальнул генерал и положил властную ладонь на плечо собеседника. – Садись!
Острогор сделал попытку вытянуть один из стульев, пригнанных спинками к длинному совещательному столу, но попытка была резко пресечена.
– Нет! На корточки!
«Это ещё что за номер?» – растерялся Сергей, слабо надеясь на ошибочность восприятия данного ему посыла. Но его сомнения решительно рассеяли.
– Садись на корточки!
Плечо, как под прессом, опустилось, и Острогор, принуждённый к занятию нелепой позы, узрел интерьер помещения с высоты пятилетнего ребёнка. Но на этом новизна его ощущений не иссякла. Следующая, более непредсказуемая напасть обрушилась на его голову, зажав её тисками из двух ног.
Генерал-наездник, оседлав импровизированного тулпара, завёл голени за спину Сергея, схвативши руками за его голову.
– Встать!
Острогор подчинился команде жокея, так и не осознав до конца смысл происходящих экзерциций. В его черепе, плотно зажатом тазобедренными тисками, не находилось объяснений происходящему.
– Так! А теперь приседай, считая вслух!
Приступив к испытаниям, Сергей утешал себя тем, что этот абсурд протянется недолго. Опуская генерала вниз и вознося его к потолку, он на 20-м присесте был уже потен, буро-пунцов, как плод созревшего граната и ощущал первые признаки дрожи в коленях.
– Достаточно! – прекратил Жингазиев вольтижировку при счёте «30» и выскочил из седла. – Занимался спортом?
– Футболом и лёгкой атлетикой, – ответил Острогор, восстанавливая дыхание.
– Иди в приёмную и позови мне Нурланова.
– Есть, товарищ генерал! – Сергей повернулся через левое плечо и направился к двери иноходью рысака, поражаясь на ходу непослушной поступи ватных ног. Когда пальцы схватились за ручку и потянули её на себя, за спиной раздалось смачное отхаркивание. Плевок, совершив секундный полёт, метко угодил в коричневато-зелёную жижу, накопленную на дне плевательницы.
«Снайпер! – отметил Острогор, сунув руку в карман за носовым платком и тряхнув плечами, сбрасывая фантом всадника. – Потрафил аксакалу, покатал на лошадке… Иго-го! – он кисло усмехнулся. – Натурально иго татаро-монгольское! – ему тоже захотелось сплюнуть, но не на ковёр же! Оставалось терпеть. Индивидуальной плошки он пока не заслужил.
Глава 10. Боб
Боб это вам не американская фасолина!
И не обтекаемые сани на полозьях!
И уж совершенно не основа для уменьшительно-ласкательного производного «Бобик»!
Боб – это прозвище. Звонкое и зловещее. Прозвище, нагоняющее страх, подобно имени Атиллы, внушавшего ужас всей Европе.
Но почему именно Боб? Где тут зарыта собака? Откуда корни и в чём соль?
Никто не мог дать точный ответ на этот вопрос. В вариациях недостатка не было, но тайна происхождения этого слова была замурована в стенах кирпичного бастиона, как скелеты в нишах средневековых замков.
Кличка Боб, некогда пришпандоренная Лукомскому каким-то едким подчинённым, намертво въелась в его сущность. И полковник, служивший в Высшей школе КГБ в должности начальника ближневосточного факультета за номером 9, был вписан симпатическими чернилами в реестр негласного пантеона именно под этим кодовым именем. Под именем Боб.