Волк
Степаныч начал сходить с ума давно и делал это постоянно.
Еще в безоблачном детстве он находил забавным кидать пойманных рыбешек об бетонное перекрытие запруды, разрушать муравейники и кидать червяков (они же дождевые!) в огонь. Но это можно было списать на возраст, когда нормальные игры для мальчишек скучны и неинтересны.
Первые серьезные заскоки начались у Эдуарда Степановича в годы его председательства. Уже тогда, слушая его пламенные речи о враждебных элементах и недобитой контре, многие заметили, что Степаныч родился с опозданием лет так на пятьдесят. А желание вернуть кровавый террор, и это – в годы перестройки, послужило поводом о снятии его с руководящей должности.
Обидевшись сразу на всех, Степаныч увлекся охотой. Вот тут-то и проявилось его безумие во всей красе. Все туши зверей представляли из себя раскуроченные куски мяса. Павловна, скупавшая у охотников добычу, долго смотрела на этот ужас, принесенный довольным Степанычем.
– По крайней мере, они не мучились, – тихо сказала она.
Отказ Павловны приобретать у него мясо, нисколько не смутило Егорыча. Он даже не обиделся. Сидя зимними вечерами возле печки, слушая треск горящих поленьев, он боялся, что однажды захочет убить человека. Ладно еще мужика какого, не страшно. Ну, или не так страшно, как убить беременную женщину, или ребенка. Вот этого он бы себе ни когда не простил бы. Но и неконтролируемую спонтанную ярость не укротить. На то она и неконтролируемая, и к тому же – спонтанная. Но теперь все решилось. Безропотные звери несли себя в жертву ради безопасности людей. Кровавый террор повернулся к лесу.
– Однажды какой-нибудь заяц вернется по твою душу, – пошутил Егорыч.
– За вас же беспокоюсь, – пробурчал Степаныч, поправил шапку, закинул двустволку за спину и отправился в лес.
Но видимо, его охота не нравилась не только людям.
Ослепительный зимний день выдался. Если бы не густой лес и тени от деревьев, на мир было бы больно смотреть. Именно в такие дни душа отогревается от всей копоти цивилизации, что лежит толстым закостенелым слоем. Даже в минусовую температуру. Степаныч вдыхал чистый воздух полной грудью и благостно улыбался.
Лыжи оставили на снегу многокилометровый след. На очередном приглянувшемся ему месте Степаныч снимал лыжи, прислонял их к дереву, а сам не спеша обходил округу. Потом опять вставал на лыжи и двигался дальше. В тот ему попались пять белок и один заяц. Их прострелянные тельца падали на снег, обагряя его кровью. Собака, давясь слюною, приносила хозяину дичь, похожую на изжеванную красную тряпку. Невелик урожай, но дело не в количестве.
За час до заката Степаныч, умиротворенный и в ладу с собой, повернул к поселку. Его путь пролегал по достаточно знакомой местности, чтобы свернуть в другую сторону. Оттого его удивление было неизмеримым, когда он наткнулся на предыдущее место стоянки. Трудно было перепутать свои следы со следами чужого охотника.
Степаныч строго взглянул на собаку:
– Ну давай, оправдывайся.
Та виновато молчала.
Долго думать – себе дороже. Обещай ночи все бриллианты мира и вечную любовь, все равно наступит по расписанию. Она уже давно не верит людям.
– Домой! – скомандовал Степаныч и на пару с собакой они пустились в путь, на этот раз взяв немного правее.
И опять вокруг все знакомое. А этот лес еще помнил крик маленького Эдика. Никак не возможно здесь заблудиться. Хотя нет, возможно.
Степаныч ошарашено смотрел на знакомое до боли место, не зная, плакать ему или смеяться. Три лыжных следа шли сюда, два уходило. Говорил же ему Егорыч, как выйти из западни лешего. Что-то надо было сделать, но что – он не помнил.
В лесу заметно потемнело, а значит – надо или разводить большой костер и ждать утра, или выбираться отсюда любыми средствами. В темноте разжигать огонь будет проблематично. Если он не дойдет до дома, искать его начнут тогда, когда обнаружат его отсутствие, а это будет не скоро. Жена ушла, друзья отстранились, спасибо приступам неконтролируемого гнева.
– Отпусти! – крикнул он лешему, немного подумал и добавил, – Пожалуйста!
И отправился в путь.
На этот раз все шло гладко, без выкрутасов. Дорога домой была открыта. Впереди лежал чистый, нетронутый снег. Собака устало бежала рядом. Степаныч тоже ощущал дрожь в ногах. Слишком долгим выдался день. Перед ними возник овраг. Свой, родной, но все же – препятствие. Чтобы облегчить остаток дороги, Степаныч выбросил на дно оврага связку белок. Что еще раз характеризует его, как нерадивого охотника. Потом наступил черед зайца. Обезображенный зверек покорно полетел в темноту. Следом отправился Степаныч. Собака тяжело вздохнула, осмотрелась по сторонам и только собралась сделать шаг вперед, как услышала внизу крик хозяина.
То ли сказалась усталость, то ли лыжи наехали на корягу. Степанычу было не до выяснения причин падения. Он открыл глаза и замер в испуге. Перед ним, припав к земле, как перед прыжком, сидел заяц. Ночь почти полностью расположилось на небе. Но, тем не менее, было трудно не видеть серого зверя на белом снегу. Его уши лежали на земле, а тело, перебитое пулей в хребте, наглядно показывало страдания несчастного животного и его оправданное желание отомстить.
Стараясь дышать ровно, Степаныч снял с плеча ружье, хотя сделать это в лежачем положении было непросто. Непонятно, чего выжидая, заяц не шевелился, только ветер гладил его шерстку на спине. Подошла собака и принялась облизывать лицо хозяина, не замечая опасности рядом.
– Пошла прочь! – прошипел Степаныч, беря зайца на прицел.
Собака, услышав голос хозяина, радостно завиляла хвостом.
У Степаныча никогда не было привычки разряжать ружье после охоты. Наоборот, он всегда старался быть в полной боевой готовности. И вот сейчас наплевательское отношение к элементарным правилам безопасности доказало, что он прав.
– Изыди! – крикнул Степаныч и нажал курок.
Закричав, заяц отлетел назад. Собака, испугавшись выстрела, отскочила в сторону. Эхо от выстрела прокатилось по лесу и стало тихо. Степаныч прислушался, напряженно всматриваясь в темноту. Заяц не показывался. Степаныч вскочил на ноги, освободился от сломанных лыж и, взобравшись по склону, вышел из оврага. Сквозь ветви деревьев, он увидел огни поселка.
После случившегося Степаныч во всем обвинил Егорыча, и в проказах лешего, и в ожившем зайце.
– Если бы я это сделал, ты бы здесь не стоял, – усмехнулся Егорыч, – а звери бы мне спасибо сказали.
Дело могло дойти до драки, но рядом стоял батюшка Алексей, поп-рукопашник.
Позже охотники нашли в овраге белок, зайца и простреленную шапку, которую, по словам Степаныча, он потерял где-то дома.
С тех пор заяц стал преследовать Степаныча всю оставшуюся жизнь.
Русалки – сказка или реальность?
Учеба в институте, наконец-то, закончилась. Наступили долгожданные каникулы. Правда, через неделю нас ждали экзамены. Но это будет потом. В этот торжественный день яркое солнце на чистом небе решило поздравить всех учеников и студентов, и щедро дарила направо и налево жару, духоту и витамин D. Мы загораем на песчаном пляже, возле речки, которая выше по течению, за десятки поворотов и изгибов от этого места, проходила и через мой родной поселок. Так что, в принципе, она была мне почти родной, можно сказать – землячкой. Естественно, в город она приносила воду чистую, кристально прозрачную. Зачерпни кружкой и пей, не боясь болезнетворных микробов и последствий для своего драгоценного здоровья. Из города она вытекала уже грустная, печальная, усталая. Как женщина средневековья, которую из гуманных соображений не сожгли, а с позором выгнанная за главные ворота. Будто городские сознательно хотят уничтожить это прекрасное творение природы. Не знаю, если это так, то у них должны быть веские на то причины. Причины ненавидеть эту речку. А также леса, поля, воздух. И если на то пошло, то и океаны, горы, пустыни. Скоро на Плутоне найдут угли от костра, ржавые консервные банки и россыпь сигаретных окурков вокруг. И все потому, что на Плутоне нет ни одной урны для мусора.
Паха прервал цепь моих мыслей:
– Серый, а тебе какие девушки нравятся?
Разморенный на солнце, говорил он тихо, неторопливо, будто вот-вот уснет.
– Хвостатые, – так же тихо и неторопливо ответил я.
Минут пять Паха молчал, я уже было решил, что он уснул, как вдруг послышалось:
– Русалки, что ли?
Я удивленно приподнял голову:
– Ты все это время анализировал мой ответ?
– Ну да, – ответил он с самодовольной улыбкой, – люблю кроссворды отгадывать. Сразу не врубился, кто такие. А вот дошло.
Наступит ли когда-нибудь тот день, когда я перестану удивляться этому человеку? Доживу ли до этого времени? При всей своей кажущейся простоте, Тряскин Павел Викторович был далеко не простым человеком. Презирая любых писателей, и классиков и современных, у него порой открывались очень даже энциклопедические знания. Будучи сыном не очень бедных, скажем так, родителей, он всей душой презирал «золотую молодежь», высокомерно смотрящую на всех, у кого не было нового очередного «айФона». Ненавидел клубные тусовки, фейсбуки, твиттеры и гламурных парней. А вот гламурные девчонки ему нравились. Он видел в них «что-то такое эдакое». То, что другие не видят. Короче, он сам не знал чем, но они ему нравились.
Непростой человек. Вот и сейчас он удивляет меня.
– Да, русалки, – ответил я, даже не думая смущаться своей детской мечты – они, родимые.
– А ты их видел?
– Видел одну. Даже если ты мне не веришь…
– Да что ты, – возмутился Паха, – видел, значит видел.
Он завел руки за голову, одну ногу положил на другую. Обычно люди в такой позе о чем-то размышляют. Наконец он произнес:
– А вот если задуматься, то русалка – это всего-навсего обыкновенный мутант.
Я приподнялся на локте:
– Русалка? Мутант? – я с интонацией выделил оба слова, – Ты сам-то слышишь, ты такое несешь?
– Ну посуди сам, – у Пахи было такое умное лицо, что ему не доставало лишь очков и книги по психологии в руках, – откуда взялись русалки? Явно не из-за любви человека к рыбе. Я сейчас говорю о рыбе не как о еде, а как о самом красивом и прекрасном существе во всей Вселенной. Для какого-нибудь конкретного мужика. Вот он влюбился в рыбу, и все тут. Пропал человек, как я пропал однажды в седьмом классе. Но не будем о грустном… И вот через какое-то время у счастливых молодых рождается полу-девочка – полу-рыба. Так вот, уважаемый коллега. Это физиологически не-воз-можно. Гибрид, в данном случае, природой не предусмотрен.
Мимо нас прошли три длинноногие девушки в купальниках. Мы проводили их долгим взглядом.
– Вот, полюбуйся, – Паха показал рукой в сторону девушек, – какие замечательные создания тут ходят, и это не смотря на то, что у них нет рыбьих хвостов, даже самых скромных. А если бы им хвосты, да еще и лебединые крылья приделать…
– Идиотина, – вздохнул я. Паха захохотал и весь его профессорский вид исчез.
Чтобы передняя часть моего красивого тела не превратилась в уголь, я подставил солнцу спину. Профессор философии последовал моему примеру.
– Может русалки появились вместе с другими зверьми в Эдеме? – предположил я, – Когда Адам с Евой ели запретные яблоки и давали всем имена.
– А лошак там тоже был? А мул? Тоже, между прочим, смешанные существа. И, по-моему, они появились чуть позже. И они являются результатом скрещивания, чего не скажешь об русалке. Но и гибриды и мутанты, в любом случае, получили свои имена после остальных.
Я уж и не знал, что и сказать.
– И вот еще – ты сказал, «с другими зверьми»… Ты считаешь, что русалка – это зверь? – поймал Паха меня на слове.
– Русалка – не зверь.
– Тогда – человек?
– Русалка – это чудо природы, – по-моему красиво сказал я, – сказочное чудо природы.
– Все правильно, – согласно кивнул Паха, – русалка, она же – мутант, это чудо природы. Чудо из чудес. Как и кентавр, и человек-паук. А вот птица Сирин с подругами возле райского сада постоянно ошивается. Вполне возможно, что она изначально была такой, как исключение. Черепашки-ниндзя даже не скрывают, что являются мутантами. И большинство их славных противников тоже подверглись влиянию радиации, научных экспериментов, вмешательству инопланетных сил, и стали два в одном, то есть – мутировали.
Лекция была впечатляющей. Знал ли Паха мифологию и современную фантастику или нес отсебятину, но я проникся. Что и не удивительно. При таком отце, Паха просто обязан иметь хорошо подвешенный язык. Он продолжал:
– А таких, как Минотавр и Горгона, прокляли боги. Тоже не повезло. Есть еще такие товарищи, которые в себя собрали три и больше разновидностей, но я в это не верю.
– А в остальных, значит, веришь?
– Я их собственными глазами видел, по телевизору. В «Мире животных», например.
– Даже если русалка и мутант, то уж точно необыкновенный, – сказал я, – и слышали бы тебя сейчас Пушкин и Андерсен, порвали бы за такую ересь.
– Да, – мечтательно согласился Паха, – литераторы, они идейные. Они на все способны. Их хлебом не корми, лишь дай им кого-нибудь порвать. Даже если пишут для детей.
Я решил оставить этот спор. Тягаться с Пахой иногда бывает не с руки. Особенно если он в ударе, как сейчас.
Но Паша продолжал блистать эрудицией:
– Продолжаем дальше…
Я обреченно вздохнул.
– … В мифологии западных и восточных славян, русалка есть не что иное, как утопленница. Обыкновенная среднестатистическая утопленница. Без хвоста. Их основным занятием было расчесывание своих длинных волос рыбьим скелетом и завлекать мужиков, с благородной целью топить или щекотать до смерти. Зачем – никто не знает. А уж кто наделил этих несчастных женщин рыбьими хвостами, Андерсон там, или Толстой с Лермонтовым, или кто еще – это науке неизвестно. Но наверно тот, кто видел этих мутантов, как и ты.
– Ты же книг не читаешь, – прервал я его размышления.
– Книг не читаю, а вот в Википедию периодически заглядываю.
– Интересно пишут?
– Да хрень всякую.
– И все же читаешь?
– Ага. Надо как-то просвещаться. А то спросит кто-нибудь о русалках, и не сможешь беседу поддержать.
Я наивно подумал, что наш разговор можно считать оконченным, но Паха был иного мнения.
– А с какой это радости ты решил, что Адам с Евой ели именно яблоко?
Я пожал плечами:
– В Библии так написано.
– В Библии упоминается плод, – так мы от сказки плавно перешли к вере, – то есть мудрый, но подлый змий мог искушать прекрасную, но наивную Еву и яблоком, и грушей, и бананом.
– Арбузом, – предложил я.
– К сожалению, арбузы на дереве не растут, – печально констатировал Паха, – даже если это дерево Познания Добра и Зла.
Я нащупал возле себя гальку и швырнул его в эту ходячую электронную энциклопедию. Камешек попал в спину, отпружинил, и поскакал дальше, по своим делам.
– Хватит умничать, – бросил я Паше вслед за галькой.
Довольный Паша опять лег на спину.
– Так все-таки. Какие девушки тебе нравятся?
– Хвостатые, – ответил я.
А через три дня поезд вез меня в родной поселок, против течения реки. Покачивались вагоны, весело и радостно стучали колеса, а ушах все еще стоял голос Васильева:
– Егорыч умер, приезжай.
Так я стал круглым сиротой…
В поселке
Я не поехал сразу же после звонка Васильева по двум причинам. Во-первых, маршрутное такси работает раз в неделю. Утром забирает приехавших с районного центра, вечером едет обратно, пустой или полный – зависит от обстоятельств. Вторая причина – мне ужасно не хотелось находиться на кладбище и ощущать на себе косые взгляды земляков. Сославшись на экзамены, я только через три дня после этой новости купил билет на поезд. Паха порывался составить компанию, но я отказался. Всю дорогу, два часа, я смотрел в окно, но ничего там не видел. Колеса весело и радостно стучали: «один-один, один-один».
Железнодорожная станция встретила меня моросящим грустным дождиком, едва я ступил на перрон. И шел этот дождик, наверно, не первый день. Где те солнечные теплые лучи, сверкающие на утренней росе? Где насыщенная зелень просторных полей и веселых лесов? Птицы не поют, ветер не шумит в кронах деревьев. Как будто не ранний июнь на дворе, а конец сентября.
От станции на маршрутной «Газели» еще восемнадцать километров я трясся по грязной жиже, гордо именуемой в России дорогой. Водитель Ринатик был мрачнее тучи. На соседних креслах ехали еще пять односельчан. Я с ними только поздоровался. Общение в этот момент меня не интересовало. И опять всю дорогу смотрел в окно. На мокрые деревья и молодые луговые травы. На низкое серое небо.
На остановке меня встретил Васильев с Тимофеевым на тимофеевском автомобиле без подушек безопасности. Я сел на заднее сиденье.
– Куда? – спросил Васильев.
– Домой.
На улицах царила непролазная грязь. Пришлось ехать по краю поселка. Васильева явно тянуло поговорить, что-то его беспокоило, но с чего начать, он не знал. Начал как всегда – издалека.
– Ну как сессия? Не запорол?
– Все нормально, – я всем видом показывал нежелание общаться, но участковый этого не замечал.
– Экзамены?
– Один остался.
– Тройки?
– Навалом. Куда без них?
Тимофеев хохотнул, но тут же замолчал. Сегодня не день для веселья
– Как он умер? – спросил я через некоторое время.
– Да как и все пожилые люди, от старости, – произнес участковый, явно сомневаясь в сказанном, – хотя люди тебе тут такого наговорят.
– Например?
Будучи человеком с высшим юридическим, то есть, не очень глупым, Васильев не охотно, но все же начал:
– Егорыча нашли в лесу, без следов насильственной смерти. Видимо пошел за травами, как раз молодая пошла…
– Травы надо начинать собирать в конце июня, не в начале, – прервал его я, – так соку больше. Он так меня учил.
– Ну, значит, пошел погулять, и все, сердце остановилось, – Васильев аккуратно объехал огромную лужу посреди дороги, в которой лежали чьи-то довольные свиньи, – так вот, что интересно. Степаныч божится, что вечером видел летающую тарелку, зависшую над этим самым местом. Совсем старик умом тронулся.
– Заяц допек? – усмехнулся я.
– Не заяц, а его не отпетая душа, – улыбнулся Васильев, – так Степаныч говорит. Я у него ружье отобрал, на всякий случай. Подстрелит еще кого-нибудь ненароком. Хотя не могу ручаться, что где-нибудь в чулане не спрятан еще ствол.
Мы проехали по мосту над речкой, возле которой я загорал совсем недавно. Речка, между прочим, была чистой и кристально прозрачной. Разве что немного помутнела от дождя.
– Васька-комбайнер ничего не видел, но слышал в лесу песни на непонятном языке, – продолжил участковый, – вроде языческих скандинавских обрядов.
– Каких? – изумился я.
– Сам у него спроси, каких. Когда он это рассказывал, то был в таком плачевном состоянии. Мама не горюй.
– Понятно, – вздохнул я, – батюшка что говорит?
– Отпел.
– Как отпел? – не поверил я, – Колдуна отпел?
– А что тут такого? – пожал плечами Васильев, – Не самоубийца же. Людям, опять же помогал.
Он немного помолчал и вернулся к теме разговора:
– Но особо отличился Кузнечик.
Кузнечиком зовут нашего кузнеца. Прозвище для двухметрового богатыре более чем не уместное.
– Чем, интересно? – спросил я.
– Предложил Егорычу в сердце осиновый кол вбить.
– Да ну?
– На полном серьезе. Говорит, чтобы больше не вставал, чернокнижник.
– Вот сволота, – не на шутку разозлился я, – а когда ребенок у него заболел, какие песни петь начал, ластился, как кот голодный. Ну, какие же люди гнилые бывают! Кузнец недоделанный!
Васильев внимательно выслушал меня и продолжил:
– Я ему сказал, что если еще услышу такую речь, отниму лицензию.
– У него есть лицензия?
– Да откуда? – махнул рукой участковый, – Потомственный кузнец, как ты – колдун. Один лечит, другой кует. Нет у него ничего. Однако, испугался. Заткнулся. Работу боится потерять, темнота.
– Гнида кующая, – не сдержался я.
Тимофеев все это время молчал, хотя обычно его не заткнешь. Этот склочник любит подливать масла в огонь.
– Ну, так что? – спросил вдруг Васильев
– В каком смысле?
– Что собираешься делать?
Я задумался, а действительно – что? Последний родной человек покинул этот мир. Куда податься, куда прибиться? У кого совета спросить? У Пахи? Так он сам, как и я, еще пацан. Даже младше на четыре месяца.
Посмотрим, что мы имеем, и что в перспективе. В селе у меня есть жилье, но нет работы. В городе работа будет, но нет жилья. В данный момент я снимаю однокомнатную квартиру, благо дядя не бедствовал, деньги водились. На крайний случай можно переехать в общежитие. А дальше? Найти девушку с квартирой. Вариант, конечно, но не стопроцентный. В моем случае идеальных вариантов вообще не предвидится. Принимая решение – не спеши. Все придет в свой срок, – так говорил мне дядя. По крайней мере, на ближайшие три года можно особо не беспокоиться. Учеба есть, крыша над головой имеется. А кусок колбасы с красной икрой – у меня есть друг Паха. Вот уж у кого деньги куры не клюют. А за это время осмыслим, подумаем, и примем единственно верное…
– Собираюсь учиться дальше, – и что-то внутри мне тихо сказало «правильно».
– А потом? – не успокаивался Васильев.
– Работать.
– Где?
– В городе, конечно. Здесь работы не предвидится.
– А какая работа может быть в городе у выпускника сельскохозяйственного? – поинтересовался Тимофеев.
– У друга большие связи.
– У тебя друг объявился? Извини, конечно.
– Придет время – еще не так удивлю.
Васильев помолчал, взвешивая мои слова. Потом произнес:
– Люди тебя не поймут. Село без колдуна долго не протянет.
– Да какой из меня, к черту, колдун, – отмахнулся я.
– Егорыч же учил тебя…
– Чему? – прервал я его, – травки собирать? Пойди в аптеку, там куча всяких трав по коробочкам расфасовано, на все случаи жизни.
– А заговоры? – не унимался Васильев.
– До этого мы еще не дошли, из всей латыни я помню лишь «aqua».
– Ну, это и я знаю, – пробормотал участковый.
– А сказать, что надо делать, если тебя леший кругами по лесу водит?
– Не надо.
– Поделись, – вмешался Тимофеев.
– Слушай. Надо снять рубаху, вывернуть ее наизнанку, и опять надеть! Ну, какого? В чем смысл, где логика? Как это действие может помочь найти нужную тропинку?
– Люди исцелялись, – настаивал Васильев.
– Люди верили, и вера помогала им исцеляться, – заверил я, – это как плацебо, так называемая пустышка – даешь больному аспирин, а говоришь, что это новый сильный антибиотик, почти волшебное средство. И все! Остальное дело веры. Больной встает на ноги и бежит рассказывать друзьям, какая у нас замечательная медицина и профессиональные врачи.
– А медведь? Егорыч меня предупреждал, а я не поверил. В итоге теленка потерял.
Да, этот вопрос уже посерьезнее. Каким-то третьим глазом дядя видел скрытые события? Какой внутренний голос подсказывал ему об ранних заморозках, наводнениях и разгуливающих голодных медведях. Как он разглядел ту сцену с многострадальным Степанычем и его бедным зайцем за несколько километров? И сколько он видел, слышал, чувствовал того, что для меня и для других людей было скрыто. А Васильев ждал ответа.
– Интуиция, природное чутье, – коротко ответил я.
Мы остановились у сельпо. Следующий дом мой, но до него придется идти пешком – дорогу размыло на совесть.
Васильев посмотрел на меня:
– А может, останешься? Сыграешь роль колдуна, и пусть людям их вера помогает. Деньги будут. Уважение, опять же. Люди из других сел приезжают, без них наша маршрутка загнется, связь с вокзалом потеряется. У Сесеги Джаргаловны кафе закроется.
– Этим пусть администрация района занимается. Это ее работа. Хотите все на пацана сложить? Хреночки! Мое дело – учеба. Дядя хотел, чтоб я учился.
– Учеба – дело святое, ну а после учебы? – не сдавался участковый, – через пять лет может передумаешь?
– Пять лет – срок большой, – заметил я, – может и передумаю.
Я вылез из машины и махнул рукой.
Я направился к своему дому, стараясь держаться поближе к забору Петровны. Дорога превратилась в сплошной водоем. Прислушиваясь, как Васильев разворачивает автомобиль, я ожидал, что колеса машины начнут буксовать. Нет. На этот раз обошлось. В этот момент из дверей сельпо вышел кузнец. Двухметровый, широкий – настоящий русский богатырь. Только вот душонка у него была мелкой, подлой. Как оказалось. В больших резиновых сапогах, не обращая на воду и грязь ни малейшего внимания, как гигантский ледокол, он шел посередине дороги, вода волнами расходилась от него. Внезапно он увидел меня, улыбнулся и воскликнул, только как-то не очень радостно: