Невинный семейный бизнес. Мелодрама с острыми краями

– Любезный, – ядовито начал Алексей Давыдович, – ну как он может быть мне сыном? – он ткнул пальцем в приближающегося Андрея. – Посмотрите на меня и на эту хитрую рожу!

Андрей молча принял из рук отца такса, закрыл дверцу кабины и пошёл в свою светёлку – в кузов. Залез и похлопал по крыше кабины рукой.

– Поехали, – скомандовал Алексей Давыдович.

И как только машина тронулась, полились звуки исполняемого на рояле «Вальса цветов»: Андрей на свежем воздухе и на ходу всегда играл лучше, чем в помещении.

– Сына, подлец! – забарабанил Алексей Давыдович ладонью в заднюю стенку кабины. – Ну что ты играешь? Как будто в первый раз!

Водитель тихо хрюкал от смеха. А Андрей на ходу делился своим недовольством с Болдиным – вот уж кто действительно любил свежий воздух при переездах!

– Нет, конечно, не в первый раз, – начал Андрей, быстро набирая обороты. – Вот уж далеко не в первый!

Болдин внимательно слушал.

– И это, – кивнул Андрей на кабину, – наша с тобой путеводная звезда!

Болдин немедля тявкнул.

– Подхалим! – припечатал его Андрей. – Ещё неизвестно, между прочим, куда мы на этот раз переезжаем! Ты хоть дорогу к дому успеваешь запоминать, а?

Андрей бы не начал так с ходу жаловаться Болдину, если бы не знал, что происходит. И вот сейчас, стоя на лестничной площадке в обшарпанном донельзя подъезде позади отца, который возился с ключами перед высокой ободранной дверью, Андрей делал вид, что внимательно изучает целый ряд электрических звонков, украшенных бумажками с фамилиями жильцов. На деле же Андрей старательно складывал в голове длинную, ядовитую, витиеватую фразу.

– Это коммуналка? – спросил он наконец предельно вежливым тоном.

– Не оттачивай на отце свою иронию, – отмахнулся Алексей Давыдович. – Была коммуналка. А теперь…

И он распахнул дверь. Андрей тут же влетел в неё и, разведя руки, как в танце «Яблочко», громко пропел:

– Здесь будет город-сад!!

И сразу остановился.

Интерьер был куда краше экстерьера. Андрей растерянно крутил головой.

Алексей Давыдович распахнул первую дверь в коридоре.

– Вот твоя комната.

– А кто будет жить в остальных? – ироничность Андрея испарялась на глазах.

– Соседи! – как конферансье, объявил Алексей Давыдович.

Андрей беспомощно посмотрел на такса, сидящего у него в ногах.

– Болдин, я – в жопе, – сказал он обречённо. – У папы новый план. Но это – херня, потому что всё затмевает наше новое место жительства. – И он торжественно провозгласил: – Коммуналка!!

– Сотню раз тебе сказал уже: папа считает, что покупать квартиру смысла нет, – раздражённо возразил Алексей Давыдович.

– Еще папа считает, – забарабанил Андрей, как вызубренный урок, – что не нужно привязываться к своему углу, – так делают собаки. Не нужно привязываться к друзьям, – так делают слабаки. Однако сам папа очень привязан к деньгам, – иронично обратился он к невидимым слушателям. – Он их, видите ли, любит.

– Любит папа тебя, – Алексей Давыдович поднял вверх указательный палец.

– А деньги?

– А к деньгам он испытывает простительную в его возрасте слабость.

Он внимательно посмотрел на сына.

– Ну что, сам расскажешь, или тебя надо каленым железом пытать?

Андрей открыл было рот для невинного ответа – а что, мол, случилось? – но, упёршись в папин железобетонный взгляд, сник, опустил голову.

Через несколько минут он эмоционально заканчивал свой рассказ:

– Я всё сам придумал! Я всё сам сделал! Я же даже помощи у тебя не попросил ни разу!

– А! Я понял, – ядовито улыбнулся Алексей Давыдович. – Это ты просто на своих ошибках хотел учиться, да?

С Андрея тут же слетела вся запальчивость. Он сел напротив отца с совершенно расстроенным лицом.

– И чего ты хнычешь?

– Папа, я себя продавал, – жалобно сказал Андрей.

– Все продают себя, сына, – философски заметил Алексей Давыдович.

– Папа, я себя старой дуре продавал! – жалобно-злобно признался Андрей.

– И такое бывает, сына, – добавил сарказма Алексей Давыдович.

– Папа! Я же их заработал!! – вскочил Андрей, потрясая чеком.

Папа приспустил очки на переносице. Папа посмотрел не на чек, а на сына. Папа покачал головой и улыбнулся.

– Сына, не ссы, – произнес он интеллигентнейшим тоном. – Папа всё уладит.

А поскольку папа слову своему хозяин, тем более что обещано было не кому-нибудь, а ребёнку, – с утра пораньше отправился он в банк, одетый, как и положено мошеннику с внушительной биографией, без учёта каких-либо норм и стандартов современности. Алексей Давыдович был крупный, широкий в кости мужчина. Ладность этой лепки он передал сыну, за что сын не уставал его благодарить. Шевелюра, ещё густая, но почти вся серебряная, была украшена небольшой шляпой, придававшей ему вид потерявшегося в городе и в веках Робин Гуда. Костюм картину не прояснял. Он был просто отличным, этот костюм, сшитый на заказ из привезённого по заказу отреза ткани, уворованного по заказу из именитого салона Парижа. Просечь всю его являемую глазу красоту мог только человек той же выделки, что и Алексей Давыдович.

– Вот только нет таких больше. Не делают, – обычно говорил Алексей Давыдович, с удовольствием глядя на себя в зеркало.

Войдя в банк, Алексей Давыдович огляделся и пошёл к столу самой грустной девушки. Алексей Давыдович был убеждён, что униформа – если только это не американская военная трёхцветка, – убивает в женщине всё на корню. Форма работниц банка была прекрасна: куцая белая блузка и непомерно широкий галстук наводили на мысль о самоубийстве, и скудная юбка не добавляла оптимизма.

Алексей Давыдович положил перед одной из таких сироток чек и ослепительно улыбнулся. Девушка быстро пробежала глазами по чеку и, даже не взглянув на Алексея Давыдовича, потянулась к внутреннему телефону, стоящему на её столе. Что-то не заладилось, – девушка нахмурилась, несколько раз потыкала в клавишу пальчиком, затем со вздохом притворного сожаления встала и направилась к столу другой бедняжки, откуда могла свободно сообщить начальству, что ожидаемое лицо в банк прибыло.

Алексея Давыдовича эта мизансцена не обманула. Готов он был к тому, что сейчас должно было последовать. Девушка вернулась к своему столу.

– Прошу прощения! Видимо, что-то с телефоном, – она украдкой бросила взгляд за спину всё так же улыбающегося Алексея Давыдовича. – Сейчас, буквально минутку!

Алексею Давыдовичу и оборачиваться не надо было, чтобы понять, кто стоит за его спиной.

– Доброе утро! – сказал Ростислав Фёдорович. – Вы не могли бы уделить мне несколько минут?

Алексей Давыдович повернулся и встал. Словно что-то толкнуло в беззащитное солнечное сплетение Ростислава Фёдоровича, когда он, бегло оглядев клиента, упёрся в его взгляд. Предложив ему жестом следовать вперёд, Ростислав Фёдорович сделал несколько деревянных шагов, потом дал отбой охраннику, дышавшему ему в ухо, потом стряхнул с себя наваждение и пошёл с клиентом в кабинет. В кабинете Алексей Давыдович свободно расположился за столом, закинул ногу на ногу и приветливо посмотрел на хозяина кабинета.

– Я слушаю вас, милейший, – весело пригласил к разговору Алексей Давыдович.

Ростислава Фёдоровича вновь будто что-то толкнуло.

– Да я и сам бы вас с удовольствием послушал, – взял он себя в руки. – Вы пытались обналичить чек, выданный вчера в этом банке одним нашим клиентом.

– И ещё раз попытаюсь, – кивнул в ответ Алексей Давыдович, – как только мы с вами закончим.

– Не думаю, – улыбнулся Ростислав Фёдорович.

– А не надо думать за других, милейший, – мягко посоветовал ему Алексей Давыдович и вынул из плоского портфеля бумаги. – Вчера я продал квартиру, – вот документы. Юноша дал мне чек, сославшись на нехватку наличных денег. Я знаком с вашим банком, – мягко и ядовито добавил он. – Да и чеки живьём не раз видел, вы уж простите. Так что без колебаний согласился в полной уверенности, что проблем не будет. И их не будет, уверяю вас. По крайней мере у меня.

Директор долго смотрел в глаза Алексею Давыдовичу, который улыбался всё шире и шире с каждой секундой. Затем коротко кивнул.

– Действительно! – бодро начал он. – Что ж это я?.. Прошу вас… – Он вопросительно посмотрел на Алексея Давыдовича. – …простите?..

– Алексей Давыдович Штерн, – представился Алексей Давыдович.

– Покойная бабушка псевдоним придумала? – с вежливой улыбкой спросил Ростислав Фёдорович.

– Что вы сказали? – вежливость застыла на лице Алексея Давыдовича посмертной маской.

– Вам деньги в кейс уложить или вы с пакетом пришли? – спокойно спросил Ростислав Фёдорович.

– С походным саквояжем, – успокоил Алексей Давыдович, показав на свой портфель. – Удобен, знаете ли. Рекомендую.

– Всего наилучшего! – улыбаясь, как ясный майский день, попрощался Ростислав Фёдорович.

– И вам… – Алексей Давыдович вопросительно посмотрел на директора: – …простите?..

– Ростислав Фёдорович Иванов, – с готовностью представился тот.

– Какая редкая фамилия! – восхитился Алексей Давыдович. – Ну, Ростислав Фёдорович, не болеть вам!

Алексей Давыдович покинул кабинет и директора в нём в большой задумчивости. Сам же поспешил в коммунальную квартиру, где ему навстречу из своей комнаты пулей вылетел Андрей и застыл в коридоре, не смея даже спросить.

Папа не торопился отвечать на немой и такой животрепещущий вопрос. Папа снял свою безумную шляпу. Папа выпустил из руки саквояж, который звучно и тяжело шлёпнулся на пол. Андрей с сумасшедшей радостью уставился на саквояж.

– Папа, взял, да?

– Концепция поменялась! – торжественно, как Гитлер перед камерой Рифеншталь, возвестил папа.

– Как будто кто-то знал предыдущую! – негромко бросил Болдину Андрей.

– Сына! – воззвал Алексей Давыдович и, выдержав значительную паузу, объявил: – Мы будем брать банк!

КОГДА-ТО ДАВНО

В дальнем углу золотого старого парка, в заброшенном сарайчике, над открытой коробкой из-под кед «Советский спорт» сидел Вовка и смотрел на браслеты, одно колье, четыре кольца, массивный перстень с печаткой и дюжину царских червонцев. Он смотрел и слушал бабушкин голос, который то ли ветер доносил до него, то ли что-то иное, во что он не верил никогда. Голос этот был такой близкий и такой мёртвый, что по холке Вовки пробегала дрожь, но он бы всё отдал за то, чтобы голос не замолкал, чтобы он звучал и звучал каждую минуту его жизни, скрытый ото всех, данный только ему как знак того, что всё – не зря, что всё – можно и что всё – ой, как нужно.

Вовка нашёл в коробке то, что искал: крупный, с кулачок двухлетки, рубин. Вовка поднял его и посмотрел сквозь грани камня на солнце, и прошлое, ещё более дальнее, чем то, в котором он был сейчас, обрело не только голос, но и форму.

– Думаешь, почему меня эта старая кочерга Гретой Гарбо называет? – привычно-насмешливо спросила бабушка.

Ах, какая красивая была эта бабушка! Старая-старая красивая старуха. Пальцы – в кольцах, в зубах мундштук с длинной сигаретой. Глаз перманентно прищурен. Сидит она в кресле, опираясь на трость, и хочется ей поклоны бить и честь отдавать без приказа на то. Сам Вовка, гордый собой после первого в жизни бритья, сидел напротив. Только смотрел он не на бабушку, а на то, что лежало на столе, прямо перед ним. Браслеты, одно колье, четыре кольца, массивный перстень с печаткой, дюжина царских червонцев и крупный, с кулачок двухлетки, рубин.

– Баб, а ты – чё, скажешь, не старая кочерга? – усмехнулся Вовка.

Бабушка молниеносно ударила Вовку по голове через весь стол своей тростью.

– Жало спрячь, щегол! – бросила сквозь зубы.

Вовка с покрасневшими глазами принялся усиленно растирать ушибленное место, злобно поглядывая на бабушку.

– Вовка, отдать хотят всегда, – цепко сказала бабушка. – Важно уловить момент, когда желание перерастает в жгучую надобность, – бабушка на глазах превращалась в хищное животное. – Подстегнуть, заманить, спровоцировать. – Она окинула Вовку одобрительным взглядом. – Ты – смазливый. Выйдет из тебя толк. – Она закурила. – А эти твои инженеры пусть в жопу себе свои дипломы позасовывают! Я из тебя человека сделаю.

– А если я не хочу? – тихо спросил Вовка.

– Чего? – не поняла бабушка.

– Ну, человеком, – хмуро пояснил Вовка.

– А наследство получить хочешь? – усмехнулась бабушка и кивнула на стол. – Думаешь за так царские червонцы получить? Нет, милый, бабушка жадная. Бабушка просто так ничего не делает. – И она крикнула звонким, молодым голосом: – Бабушка хочет веселиться!

Веселье бабушки носило предосудительный характер для всех, кроме неё самой. В тот же вечер она повела Вовку в Большой театр смотреть балет. И сейчас зорко шерстила взглядом толпу желающих приобщиться к высокому искусству.

– Справа. Около кадки с пальмой, – бросила она Вовке через плечо. – Тёмный костюм.

Вовка стоял рядом с ней, но на людей не смотрел. Ему было тошно и очень страшно.

– Мундштук. Трость, – продолжала описывать жертву бабушка. – Голубая кровь!! – Она наконец перевела взгляд на Вовку. – Щегол, у тебя сегодня дебют.

У Вовки моментально скрутило живот. Бабушка смотрела на него.

– Ты сейчас, с этим своим лицом суфражистки, думаешь, что работаешь на меня. Ты ошибаешься. Ты работаешь на перспективу.

Она закрыла своей спиной Вовку и протянула ему пузырёк.

– Это капнешь в нос. А это, – она протянула ему второй пузырёк, – в глаза. По одной капле. Только незаметно.

– Ба, да как я ему в глаза незаметно капну?!! – взвился Вовка.

– Себе, дурень. И в нос – тоже себе.

– А что это? – продолжал сопротивляться Вовка.

– Не беси, мальчик, – бабушка явно теряла терпение. – Пока я добрая. За мной. И очки надень!

И она, не дожидаясь ответа Вовки, направилась к тому мужчине, которого только что с таким сарказмом описала. Вовка быстро вынул из кармана очки, повесил их на нос и мгновенно потерял ориентацию в пространстве, потому что эти очки с толстенными линзами не были рассчитаны на стопроцентное Вовкино зрение. И пошёл Вовка за бабушкой, неуверенно и даже косолапо.

Бабушка, остановившись рядом с мундштуком и тростью, принялась громко причитать.

– Нет, Вовочка, не увидишь самих исполнителей, нет, дорогой! – Она даже всхлипнула. – Ну хоть музыку послушаешь! – Тут она обратилась к мундштуку и трости с выражением лица «ну, мы-то с вами интеллигентные люди!»: – Вот, представляете, в кассе говорю: милая, дайте поближе места! А она мне, нахалка молодая, – вам, бабуля, дома надо сидеть перед телевизором и дальше булочной не ходить.

Бабушка с силой взмахнула рукой и ударила себя сухим кулачком в грудь.

– А я же не для себя! Внучатый племянник моей фронтовой подруги приехал в гости. Ну как мальчику отказать?!

Бабушка повернулась к внучатому племяннику фронтовой подруги, который стоял так ровно, что наводил на мысль о проглоченном аршине.

– У нас в Перепетуйске вообще никакого театра нет, – выдавил он из себя.

Бабушка чуть не крякнула от такой инициативы.

– Могу предложить разделить со мной ложу, – сказал с лёгкой улыбкой интеллигент. – И вы, и внучатый племянник вашей фронтовой подруги можете воспользоваться вот этими билетами. – Мужчина показал билеты. – Мои спутники отправились на ВДНХ, – он пожал плечами с едва заметным презрением. – Каждому, как говорится, своё, но быть в командировке в северной культурной столице и не воспользоваться шансом!!..

А вот это в бабушкины планы не входило. И она, живо пересыпая свою речь многочисленными старорежимными оборотами, отказалась идти в ложу, сославшись на глаукому, диабет и энурез, но внучатого племянника держать не стала и даже больно толкнула его кулачком в плечо. Прозвенел первый звонок, который, собственно, и закончил все разговоры. Вовка в сопровождении мужчины отправился в ложу, оглядываясь по пути с жалобной гримаской. Но бабушке было наплевать – пусть себе погримасничает дурачок.

– Вовочка! – воскликнула она и подлетела к Вовке вплотную. – Ты в антракте, знаешь… – Она убавила громкость и грозным шёпотом чётко провела инструктаж: – Ровно без пятнадцати капнешь в нос и в глаза, потом уронишь ручку на пол, – но смотри! – так, чтобы ручка оказалась у него между ног. Моментально полезай искать. Понял?! И главное – не давай ему вставать. Сиди там, между ног, пока мой голос не услышишь.

Вовка даже возражать не стал. Так и просидел в ложе до положенного времени, тупо пялясь прямо перед собой, игнорируя великолепные прыжки и фуэте балерин и балерунов. Сердце билось в груди так часто, что его легко могли взять внештатным на ударные в оркестр, который, кстати, сказать, совершенно оглушил бедного парня.

Мужчина от души наслаждался представлением, напрочь забыв о Вовкином существовании. Вовка посмотрел на часы, судорожно дёрнул головой в поисках урны, в которую можно было бы незаметно сблевать в Большом театре посредине представления. И не найдя её, принял происходящее как стихийное бедствие: он быстро капнул в глаза и в нос то, что было велено, затем уронил ручку и полез с извинениями под стул к мужчине – ровно между ног. Мужчина, которого все страдания юного провинциала обошли стороной, сейчас вынужден был приподняться. Однако Вовка, помня бабушкин наказ и её трость, обеими руками вцепился в его колени.

– Мужеложец!! – раздался громовой раскат.

Это бабушка потрясала кулачком над своей головой, стоя в дверях ложи. Портьера лежала на её плечах как плащ римского патриция, и бабушка, в общем и целом, была довольна своим эффектным появлением.

От этого дикого словечка мужчина взвился до бархатного балдахина ложи.

– Вы что?! Вы не так поняли!! Он уронил… – залепетал мужчина.

– Совесть ты уронил, сволочь!! – ядовитым, сильным шёпотом перебила его бабушка. – Мальчишка и не слышал про такое!! Что я подруге скажу?! А ему, – она кивнула на Вовку, который продолжал с дурным лицом стоять на коленях, – что я ему должна сказать, а!! Посмотри на него!!! Он же совсем ещё мальчик!!

Мужчина в ужасе перевёл взгляд на Вовку. А тот всё шмыгал носом, да ещё и вытирал скупую мужскую слезу, скатывающуюся по правой щеке. Видимо, капли болезненные оказались.

– Оставайся здесь, – бросила бабушка Вовке и собралась выйти из ложи. – Я сейчас.

Это очень не понравилось мужчине.

– Стойте! Вы куда?!! – с тревогой спросил он.

– За администратором, разумеется, – она неприязненно повела плечами. – Я не знаю, что делают в таких случаях. Пусть он сам разбирается, – милиция, протокол, – ну не знаю! Но мальчишке жизнь ломать я не позволю!!

– Стойте! – проблеял мужчина, ощущая себя, вероятно, так же, как герой Кафки в панцире насекомого.

Он вылетел из ложи вслед за бабушкой. Через какое-то время дверь вновь открылась.

– Пошли, дружок, – сухо сказала бабушка вконец ослепшему Вовке.

Вовка послушно вышел, наткнулся на мужчину, который вдавил своё тело в стену, чтобы – не дай Бог! – не коснуться пацана.

Тем же вечером бабушка отвела Вовку на квартиру патлатого фарцовщика и велела выбирать. Перед Вовкой стояла кровать, заваленная прозрачными пакетами, на каждом из которых то там, то здесь были видны наклейки на прекрасном английском языке.

– А кроссовки где? – строго вопросила фарцовщика бабушка.

– А вам не дороговато будет, бабуля? – спросил патлатый дурень с усмешкой.

– Мой нестриженный друг, я и тебя могу купить, – высокомерно ответила бабушка. – Вот только толку от тебя никакого. – Она повернулась к Вовке: – Ну, что застыл? Меряй!!

Через минуту ровно Вовка красовался перед зеркалом в джинсах, светлой майке с какой-то надписью и белоснежных кроссовках. Куртку он небрежно держал за воротник, набросив на плечо.

– Чего-то не хватает, – прищурилась бабушка и приказал патлатому: – Кепка нужна!

Вовка повернулся к бабушке.

– Спасибо, ба, – тихо сказал он.

– Заработал, сына, – улыбнулась бабушка.

СЕЙЧАС

Поздно вечером Ростислав Фёдорович сидел за столиком в ресторане, который он купил своему сыну. Ресторан ему не нравился, но он принципиально ужинал именно здесь, вынуждая каждого желавшего личной встречи с ним прийти сюда. А поскольку люди в нём нуждались по большей части очень влиятельные, – ну и не очень влиятельные в меньшем количестве, – получалось, что Ростислав Фёдорович, уже закончив финансирование проекта Сергея, всё равно помогал ему. Воспринимал Ростислав Фёдорович это как обязанность малоприятную, поскольку сына не устраивало в этом ресторане всё – начиная с цвета стен и заканчивая отцом, ужинающим здесь каждый день.

К столику подошёл и без приглашения плюхнулся на стул напротив Сергей Иванович. За прошедшие сутки он заметно сдал, и сейчас даже можно было угадать, где у него талия. Плюнув на долгие прелюдии, Сергей Иванович заныл сразу:

– Кинул! Кинул же… Как последнего фраера провёл…

– Сергей Иванович, выражения подбирай, – сказал Ростислав Фёдорович.

– Чё делать, а? Ростик, чё, а? – пропустив мимо ушей рекомендацию, продолжал ныть Сергей Иванович.

Ростислав Фёдорович промокнул губы салфеткой, положил на стол папку, открыл её и не спеша разложил веером перед Сергеем Ивановичем фотографии с камер наблюдения. Чуть выдвинул фото Алексея Давыдовича:

– Ты его знаешь?

– Нет. А кто это?

– Неважно, – Ростислав Фёдорович сразу потерял интерес к разговору.

– Это что? Это с камер наблюдения, что ли? Кто это, а? – продолжал суетиться Сергей Иванович.

– Никто.

Ростислав Фёдорович вернулся к своему ужину, что по сути означало только одно – конец аудиенции. Но Сергей Иванович был слишком расстроен и от рождения лишён такта и понимания.

– Это тот, да, тот, кто деньги получил, да?! – зачастил он. – Ростик, ты это хотел сказать? Да? Ты же можешь его найти тогда! И подонка этого! Вивиан называла его Вольдемар-котёночек! А чё это, это так надо, да, молодую плесень у себя дома завести, да, и ждать, когда Сергей Иванович тебе колечко подарит, да, а потом котёночка позвать и показать, да?.. Ты поможешь?! – взмолился он наконец.

Ростислав Фёдорович закончил ужин, аккуратно положил вилку и нож на край тарелки, перевёл взгляд на собеседника. И после секундной паузы ответил:

– Нет.

– Как?!.. – у Сергея Ивановича даже дыхание оборвалось.

– Это – твоя глупость. – И Ростислав Фёдорович лениво добавил: – Ты мне не интересен.

Ростислав Фёдорович был, видимо, очень весомый человек. Видимо, очень-очень весомый человек, потому что после этих слов Сергей Иванович, не пикнув, отдуваясь, смущаясь, конфузясь, убрался прочь вместе со своей проблемой и обидой.

Его место тут же занял Сергей.

Ростислав Фёдорович никогда не уставал любоваться сыном: ему нравилось в нём всё – и крепкое тело, и манера, не глядя на собеседника, уголком губ улыбнуться так, что тот готов был на край света кинуться по одному только его знаку. Но больше всего в сыне Ростиславу Фёдоровичу нравилось то, что он был умён. Жесток, самонадеян, патологически опасен, но умён.

– Почему отказал? – сразу спросил Сергей.

– Я же просто директор банка! – улыбнулся Ростислав Фёдорович. – Ты же знаешь, Серёжа.

– Хорошо сказал! – усмехнулся Сергей, потом впился в отца взглядом и ещё раз усмехнулся. – У тебя свои соображения, да. Или, может, ещё один скелет в шкафу. – Он наклонился вперёд: – Или два, папа?

– Как день, Серёжа? – мягко спросил Ростислав Фёдорович.

Сергей пожал плечами – мол, так, ничего особенного.

Ростислав Фёдорович слишком хорошо знал сына, поэтому просто молча ждал.

– Знаешь, пап, я постоянно возвращаюсь к мысли о том, что всегда можно всё исправить, – прервал наконец молчание Сергей.

– Перестань, – поморщился Ростислав Фёдорович. – Я устал от этого.

– Понимаю, – кивнул с улыбкой Сергей. – Я бы на твоём месте…

– Нет, не понимаешь, – перебил его отец. – И я скажу тебе, почему. Потому что ты – на своём месте. И, слава Богу, моими стараниями это так и осталось.

Сергей довольно улыбнулся: он с полпинка заставил отца завести свою шарманку. Ростислав Фёдорович тоже это понял и тут же разозлился, но, увы, остановить свою шарманку уже не мог.

– Ты думаешь, тебе тяжело, ты перенёс травму. Нет, сын. Всё, о чём ты говоришь, – это псевдопсихологическая мура, которой тебя напичкали по моему недосмотру. Ты ничего не помнишь и помнить не можешь. У тебя всегда был я. А её у тебя, считай, никогда и не было. – Ростислав Фёдорович ядовито улыбнулся. – А если не было, как ты можешь говорить о боли? Тебе разве есть с чем сравнивать, а? Ну-ка ответь мне. Сын, я не хочу больше этих разговоров. Смотри, ты умница, ты такой красавчик. Кто может сказать то же самое о своём сыне, а?

– Ну папа-сантехник так однозначно не скажет, – усмехнулся Сергей.

– Ладно тебе. Думаешь, мало детей банкиров, которые из себя ничего не представляют?