Период второй. Семилетка

На первых летних каникулах меня определили на свинарник. Хотя те, кто там работали, называли его по другому. Это я узнал в первый же свой рабочий день. Пришел я тогда на работу к семи, как и полагалось, а меня там никто не ждал и не встречал. Увидел Надю, жену моего троюродного брата Шурика, с трудом тащившую через грязный двор два металлических ведра доверху заполненных кашей из размолотого зерна, и спросил у неё:

– А где тут у вас сидит заведующий свинарником Митрофанович?

Она остановилась, наверно обрадовавшись возможности передохнуть, и не спеша пояснила:

– Ты больше ни свинаркам, на фуражирам, которые здесь работают, и даже пастухам временным не называй свиноферму свинарником – обидятся сразу!

– Да у нас все его свинарником называют и в колхозе тоже…

– А нам Митрофанович говорит, что свинарником люди называют то, где грязь и бардак. А у нас во всех корпусах всегда чисто, и порядок везде!

– Смешно как-то.

– Корпуса – это вот эти 5 зданий. От Ривчака маточный корпус, а остальные откормочные. А это вот, где мы болтушку берем, называется кормокухней, а рядом с ней красный уголок!

– Постой. Ты тут нагородила всякого, я и не понял, и не запомнил. В маточнике что у вас, матерятся?

– Дурачок! Маточник, потому что там свиноматки поросят рожают и живут там с ними по месяцу. Молоком своим кормят их. Они же мамки, поэтому и корпус маточный.

– Ну, это ладно, а почему вон то ты так назвала? Оно же не красное и не уголок совсем, а хата!

– Ты наверно не поймешь ещё, …так теперь называют в колхозах и на производстве те места, где люди от работы отдыхают, где им объясняют всё, … учат и где… развлечения – всякие там шашки, … газеты, лозунги, …патефон… и собрания конечно…

Пока мы с ней говорили, мимо нас все время сновали женщины с ведрами, а две даже пронесли кашу в глубоких жестяных носилках. Видно, услышав последние объяснения Нади, к нам вплотную подошла полная, вспотевшая и натужно дышавшая тётя, резко поставила свои ведра и, пока моя собеседница подбирала слова для описания этого самого уголка, она перебила её:

– А ты, Надька, и в кормёжку, видно, отдохнуть не стесняешься? У людей вон глаза на лоб лезут от натуги, а она прохлаждается!

Я посмотрел на тетю. Глаза у неё были на месте, а лицо красное и сердитое. Надя смутилась и пояснила:

– Да вот родственничек, тетин Ксенин сын, пришел, видно, пастухом направили. Объяснила по-быстрому, что здесь и как. Он Митрофановича ищет.

– А чё его искать? Пусть идет в «красный уголок», тот сам, кого нужно, найдёт и определит.

– Ну, беги, – сказала Надя, – а то мне неловко перед товарками.

«Красный уголок» даже снаружи не был похож на большую сельскую хату. За небольшими сенями было две комнаты. Прямо напротив входа можно было открыть дверь в небольшую комнату, и я заглянул туда. Там вдоль стен стояли двухъярусные нары. На этих нарах, головой к стенке, прямо в одежде спали двое мужчин и три женщины. Мужчины на верхнем ярусе, а женщины на нижнем. А рядом с нарами стояли их сапоги, на которых были развешены для просушки портянки. Поэтому в комнате пахло не слишком хорошо. После я узнал, что утром дают по 3 часа времени отсыпного тем свинаркам, которые ночью опорос у свиней принимают, и тем фуражирам или ездовым, которым приходила очередь ночной охраны. Я сразу сообразил, что здесь делать нечего, потихонечку закрыл дверь и пошел в большую комнату справа, в которую не было даже двери, а вел широкий, от одной стенки сеней до другой, проход.

В этой комнате было много окон, стояли сколоченные из струганных досок столы и длинные скамейки. Вдоль глухой стены две железные кровати с матрасами, покрытыми тонкими одеялами. За сдвинутой брезентовой занавеской, в углу, стоял ещё один маленький стол и табуретка, и полки на стене сбоку от стола. На длинных столах лежали стопки сшитых газет, какие-то книжечки тонкие, картонные шашечные доски, и шашки лежали кучками. И патефон с закрытой крышкой, а на нем конверты с пластинками. На одной кровати полусидя, полулежа, дремал усатый пожилой дядя, а за столом щелчками сбивал шашки с клетчатой шашечной доски другой дядя, совсем молодой.

Я тихо поздоровался и спросил:

– Из Вас никто не Митрофанович?

Молодой дядя засмеялся, а усатый, не открывая глаз, буркнул:

– Сами его ждем, сейчас припрется. А ты садись на лавку, не мельтеши здесь.

Я прошел к столу и сел на одну скамейку с молодым дядей. Он повернулся ко мне и тихо спросил:

– Хошь в Чапаева со мною сыграть? Если будешь, садись напротив!

Я замотал головой и тоже шепотом пояснил:

– У меня плохо в Чапаева получается, да и не хочется.

– Ну, дело твое.

Не успел мой сосед повыбивать все шашки с поля, как зашел плотный и в чистое одетый мужчина, в котором я сразу угадал Митрофановича. Он прошел в угол, уселся на табуретке и негромко, но строго спросил:

– А тут у меня, что за курорт? Чего ждёте?

Я встал с лавки, подошёл ближе к его столу и, сглотнув слюну, приготовился объяснять, кто я и зачем пришёл. Но меня опередил дремавший на кровати дядя:

– Постой, пацан, сначала мы разберёмся! Митрофанович, нас за зерном к коморям занарядили, а на лошадях никак не выйдет оттуда его возить! Туда-то мы поднимемся, хоть гора и крутая, но кони справные. А назад как? Мы и коней угробим, и зерно прахом пойдет по всей горе! На таком спуске и волы вряд ли удержат воз с зерном! А конями ни за что не удержать! Понесут от самого верху!

– Что ж это за ездовые такие пошли, что с горки на своих конях съехать боятся?

– Ни хрена себе горка! Гора в эту сторону и большущая, и крутая очень! Так ещё и груженые ведь!

– Ладно бы Витька боялся! А ты какой год на этой паре ездишь?

– Да меня вот только весной, как снег начал таять, за ними закрепили, я даже в санях на них не ездил ни разу.

– Хороший ездовый и за такое время может своих лошадей кое-чему обучить…

Митрофанович откинулся на табуретке, оперся спиной об стенку и уже не строгим голосом продолжил:

– Вот я в молодости, на хозяйских конях, столбы дубовые возил на роспуске два месяца, по 6—7 штук. В Бабичевом лесу в яр спускались к дороге. Там такая крутизна, что и пешком не пройдешь. А я на лошадях! Не поверишь… до того тормозили, что аж на хвосты садились, хомуты трещали, но ни разу не понесли! Но мы с этими конями понимали друг друга, как люди, хоть тогда ещё пацаном был. Я им так доверял, что при спуске никогда даже с роспуска не слезал. Другие ездовые пешком шли, за узды коней своих держали, и то у двоих было, что не удержали коней. Так у дедка одного только роспуск разбился, да брёвна раскатило. А в другой раз у мужика горянского понеслись: так его барками задело, и кобылу правую сбило на землю, и ногу заднюю ей всю раздробило колесом и дубками потом ещё сверху!

– Так тут дело не только в талантах, а ещё и опыт должен быть, – возразил ездовой. – Вот Вы ещё у хозяев при лошадях состояли. А у нас дома и до колхозов своих коней не было, и на хозяйских не пришлось. На колхозных тоже, что до войны не работал, и после не приходилось. В этом году только посадили на подводу.

– Ладно, это я так с вами, для разъяснения. Раз уж ты без опыту, то Витька тем более по молодости не съедет гружёный. Поэтому подниматься к коморям будете с этой стороны, а гружёными спускайтесь на ту сторону вдоль Ленкиной кручи. А потом селом сюда, на кормокухне выгружайте в закрома. Ведра у свинарок возьмете!

– А нам что, и выгружать самим?

– Нет, я вам слуг приставлю! – с ехидцей пояснил Митрофанович, – да смотрите, селом ездите, а не Вербами. А то чёрт дернет пару ведер фуража припрятать в вербах, и под статью загремите. Людей и так в колхозе кот наплакал, да ещё и вас повяжут!

– Митрофанович, а можно я на своих попробую сюда спуститься? – спросил дядя Витька, – а то с той стороны считай пол села кругом объезжать!

– Если у твоего деда и у мамки есть чем рассчитаться за воз зерна – можешь попробовать! А ежели нечем, так возите, как сказал, – нахмурил брови Митрофанович.

И потом, подобревшим голосом добавил:

– А коней, если хочешь к себе приучить, чтобы понимали, чего ты от них хочешь, так приучай постепенно. Сначала с крутизны порожняком спускайся, и кол крепкий приготовь, колесом задним затормозить, если не удержат, чтобы они в тебя тоже верили! Понял?

– Понял! Я при случае попробую!

– Лады! А случай такой сразу тебе обеспечу. Последним рейсом зерном не грузись, а корыта заберешь. Там плотники сбили два длинных, для откормочных. Они хоть и громоздкие, да легкие, вот и попробуй с ними спуститься, только осторожней!

Ездовые поспешили на выход, а Митрофанович начал рассматривать какие-то бумажки и, наверно, забыл про меня. Я чуть-чуть постоял и нарочно покашлял немного. Он улыбнулся, не отрываясь от бумаг, и пояснил:

– Ты, парень, не семафорь, что ждешь, я вижу. Сейчас вот с этой заморочкой разберусь и побеседую с тобою, как мужик с мужиком.

Бумагу он читал долго, а закончив читать, встал и быстро направился к выходу, но потом, глянув на меня, вернулся и, положив руку на голову спросил:

– А ты что, в пастухи, наверно, на лето?

Я молча кивнул головой. Митрофанович приподнял мою голову за подбородок и, присмотревшись, заявил:

– Что-то не распознаю, чей ты?

– Я Орловых внук, Женька.

– А-а-а, понял, Ксении Стефановны сынок значит! Ну, знаешь, Женька Орлов, на работу ты припозднился сегодня. Пасем мы свиней летом по холодку. Выгоняем в 6 утра, а которые и раньше даже выгоняют. Зато потом, как только солнце припекать начинает, все стада сюда, под навесы и в корпуса, возвращают. Только если дождик или пасмурно, тогда пасут до обеда.

– Так я ж не знал. И дедушка сказал, что на этот Ваш свинофермик к 7 часам люди ходят.

– Правильно все Стефан Исаевич пояснил, про колхозников, а вот пастухам, видишь, другой режим выпадает.

– А что ж теперь будет?

– А будет, что тебе сегодня день не засчитается, можешь домой возвращаться. А после обеда сходи на своей улице хоть к Кудиновым, хоть к Калькам. Договорись с их парнями завтра вместе на работу идти. Вместе оно и веселее, и не проспишь. А пасти будешь разовых свиноматок с Зинкой Дерюгиной, а то она уже второй день их выгоняет без напарника, одна бегает и не управляется. Понял?

Я опять закивал головой в ответ.

– Ну, давай, беги домой, – велел Митрофанович и первый направился к выходу.

Но потом остановился и сказал:

– Хотя если пойдешь не улицей домой, а вербами, так за гуртом1 увидишь Зинку со стадом. Можешь помочь ей стадо пригнать, а заодно она и расскажет тебе, что да как.

Со следующего дня на работу я не опаздывал. Пасти свиноматок было интересно. И мы с Зинкой никогда не ругались. Она старше меня намного – в этом году перешла в седьмой класс. Пасет она этим летом уже третий год. Всё знает и ко всему привыкла. Поэтому я все делал так, как она говорила.

Пасти наше стадо было не очень сложно.

Пацанов с нашей улицы закрепили за стадами поросят. Так они от самого загона начинали бегать за этими пронырами, и не останавливаются до тех пор, пока назад не пригонят своё стадо. Поросята, они и на лугу стада не придерживаются, мечутся какой куда. Если один пасется, то другие дерутся, или вперёд бегут, или назад норовят вернуться.

Наши же Хавроньи и до пастбища идут степенно, от стада не отбиваются, и на лугу спокойно пасутся. А если какая вздумает отстать или в сторону побредёт, так её недолго и повернуть в нужном направлении. Сложнее было, когда солнце начинало припекать и становилось жарко. Свиноматки тогда старались пробраться к воде. Особенно хитрющей была Курносая. Мы её так прозвали из-за рыла её задранного. У всех морды как морды, а у этой даже на морде хитрость была прописана. Хоть как за ней следи, а она по жаре все равно в Ривчак залезет или в грязь вдоль берега устроится барложиться. Бывало, заметим, что она норовит к воде удрать. Я стану перед ней и не пускаю. Так она специально прямо на меня как попрёт – стегаю её прутом, стегаю изо всех сил, а она все одно бежит к воде. Изогнется всем телом под моими ударами, а сама только быстрее бежит, и не завернешь её назад. Да я и не очень старался вернуть Курносую назад. Ведь было видно, с каким удовольствием свиньи купаются в ручье или барложаться в густой и теплой грязи.

Один раз я даже уговорил Зинку запустить всё стадо в Ривчак, чтобы свиньи всласть накупались. Пока наши подопечные барложились в грязи и рыли низкие берега своими пятаками, делая новые замесы грязи, я тоже залез в воду искупаться. Отошел от стада подальше, на чистую воду, а купаться пришлось все равно в трусах, потому как голышом при Зинке купаться постеснялся, хоть она и говорила, что не будет за мною подсматривать.

Неприятности начались, когда пришло время гнать стадо назад. На наши окрики свиньи не обращали никакого внимания. Если удавалось одну выгнать из грязи, другие не шли за ней и даже головы не поднимали, несмотря на наши крики. Зинка заставила меня опять раздеться и в трусах лазить по грязи, лупить прутом по бокам этих лежебок, чтобы отогнать их от Ривчака. Но у меня это плохо получалось. К тому же залепленным грязью свиным бокам мои удары, наверно, были совсем не чувствительными. Мучились мы так очень долго. Уже и ездовой проехал с бочкой створоженного обрата с сепараторного пункта, и стадо коров на обеднюю дойку прогнали мимо нас, а мы никак не могли справиться со своими Хрюшами. Зинка тоже разулась, подоткнула полы своего платья под нижние резинки рейтузов, нашла огромную хворостину и что было силы лупила по бокам и спинам свиней, выгоняя их на луг. Пока мы выгоняли одних, другие спокойно валялись в грязи. Затем мы начинали выгонять из барлога других, а те, которые были уже на лугу, потихоньку возвращались назад.

Помог нам бригадир овощной бригады дядя Никон. Он ехал верхом вдоль Ривчака, наверно, в контору. Увидел, как мы маемся, и прямо конем заехал в воду, захлопал батогом по спинам свиней, а те, наверно, испугавшись коня, быстренько все повыскакивали на луг. Тут уж мы с Зинкой не дали им опомниться и погнали в сторону свинофермы. Потому как я был сильно измазан грязью, то одежду свою и сандалии пришлось нести в руках. Потому что если вернуться к ручью и обмыться, то свиней Зинка одна могла не устеречь. Да и время было сильно просрочено. У Зинки тоже ноги до самых колен были залеплены грязью, и она гнала стадо, не опуская полы платья. А черевики свои брезентовые несла в руке. Но когда мы приблизились к корпусам, а грязь на наших телах подсохла и даже покрылась трещинами – она опустила полы платья, чтобы не срамиться перед людьми.

На нашу беду Митрофанович был на месте, и нам очень досталось за то, что мы нарушаем распорядок. Свинарки тоже на нас наорали, потому что им теперь вместо обеденного перерыва приходилось заниматься кормежкой нашего стада. И как бы на нас не ругались, Зинка всё равно никому не сказала, что это я её уговорил свиней искупать. Меня это очень обрадовало, и когда ругань затихла, я подошел к ней и тихонечко сказал:

– Зин, а ты такая молодчина. Про то, что я затеял с купанием, даже ничегошеньки не сказала!

– А чё тут говорить? – хмыкнула Зинка, – все равно ведь меня бы ругали!

– Ну так, если бы сказала, то тогда не на тебя орали, а мне бы досталось…

– Глупый ты. Я же старшая. Так ещё бы хуже было, что меньшего послушалась…

Тем временем Митрофанович позвал нас к кормокухне, собрал туда же всех пацанов и девчат, которые ещё не ушли домой после пастьбы, чтобы они «полюбовались» нашим с Зинкой видом.

– Вот, посмотрите, что бывает с теми пастухами, которые управляют стадом, думая не головой, а тем местом, что пониже спины топырится! – громко объявил он, показывая на меня пальцем – У Зинки хоть платьем грязюка прикрыта, а у этого героя уже не только коржи из грязи на спине потрескались, так и волосы слиплись.

– А Вы его, Митрофанович, отправьте таким через всё село, – хихикнула свинарка, спешившая с пустыми ведрами на кормокухню, – он тогда и близко к Ревчаку свиней не допустит!

– На грязюку это я вам так, для острастки указал, а главное зарубите себе на носу. Свиней в жару никак нельзя до воды допускать. По прохладе ещё пастухов слушают, а на жаре разнежаться, раскиснут, и каждую хоть парой волов на верёвке вытаскивай! Ей все равно, когда она разнежится! Я даже не пойму, как они все стадо перебарложили, но в загон пригнали. Могли бы до вечера с ними провозжаться.

– Нам бригадир из огородной помог, конем свиней повыгонял, – пояснила Зинка.

– Ну вот, хорошо хоть мужик сообразительный подвернулся, – продолжал Митрофанович, – а то бы вы долго ещё вместе со свиньями барложились. Сейчас вот посмотрите на наших «стахановцев» и на ус себе намотайте, как нужно относиться к колхозным делам!

– Так у нас ж усов не бывает, а у пацанов ещё не выросли, – улыбаясь заявила Райка Ковалева.

– Нечего тут ржачку разводить, – одернул её бригадир. – Вы пастухи хоть и молодые ещё, а трудодни вам всем всамделишнее начисляют, и зимой при отчетном на эти трудодни и денежки какие-никакие начислят, и зерна выдадут, и ещё чего там решат. А вам тут хахоньки. Если поставили на работу колхозную, так будьте добры относитесь к ней по сурьёзному. Здесь вам не посиделки вечерние, а государственное дело!

Когда он закончил нас отчитывать, велел пацанам с нашей улицы смыть с меня грязь у конского корыта водопойного:

– Помойте его у корыта, а то он сейчас побежит к Ривчаку, спереди грязь поразмажет, а сзади так коржами и останется, пока дома бабка не отскребет. Только смотрите, в корыте воду не замутите, черпайте ведром или горстями и поливайте на него!

Пацаны очень старательно и дочиста отмыли меня от грязи, даже голову сполоснули в ведре. Только трусы оказались опять мокрыми и грязными. Но солнце припекало на славу, поэтому тело, да и трусы быстро высохли, и я смог одеться и обуться. А Зинка набирала себе воду в ведро и ходила отмывать ноги за кормокухню, чтобы не позориться перед людьми голыми коленками.

Мне нравилось проводить время на свиноферме после работы. Особенно интересно было в обед. Все свинарки, и фуражиры, и кормачи, и ездовые обедали тем, что из дому брали, на своих рабочих местах. Только те, которые жили на краю села, ходили в обед домой. Старшие колхозники, а особенно пожилые, после обеда ложились отдохнуть. Кто в корпусе, кто в телеге, а кто просто на земле, в тени стелил солому, покрывал её своим халатом рабочим и с наслаждением дремал на свежем воздухе.

А все молодые колхозники, особенно холостые, наскоро перекусив, уже к двенадцати часам спешили в красный уголок. Свинарки все ходили в грубых серых халатах, но на время перерыва они оставляли свои халаты и платки в корпусах, и в красный уголок собирались в своих цветастых платьях. Некоторые даже косы успевали распустить и вновь красиво заплести. А тетя Шура и тетя Нина даже губы подкрашивали помадой, как в клуб! Школьникам и переодеваться не нужно было, нам ведь спецодежда не полагалась.

В красном уголке весь обеденный перерыв настроение было праздничным. Патефон не умолкал. Стихала музыка только тогда, когда пластинку другую ставили или иголку затупившуюся на новую меняли. Пока взрослых было мало, школьницы-пастушки наряду со свинарками танцевали парами под музыку. Пацаны не танцевали. Играли в шашки, в домино, в шахматы или в карты. А чаще просто слушали шутки и разговоры. Но постепенно нас вытесняли из-за столов.

Заходили взрослые свинарки и сразу показывали своё главенство.

– А ну, мелюзга, сворачивайте свои игрища. Освобождайте места штатным колхозницам! – требовала одна.

– Вам тут вообще сейчас нечего делать. Отработали своё – и по домам, – поддерживала её другая.

Мы, конечно, не возражали, и уступали им места на лавках. Но из комнаты не уходили, толпились у столов, сужая и без того тесный круг танцующих. По этой причине и пастушек вскоре провожали из круга.

– Кыш, молодки, из круга, освобождайте место! Вы ещё своё успеете наверстать, дайте нам, «старухам», кости размять. А вы в стороне постойте, поучитесь, – громко объявляла какая-нибудь свинарка, которая только недавно вышла замуж и даже детей ещё не имела.

Места бы конечно всем фермовским колхозникам хватило в красном уголке, и штатным, и школьникам, но к перерыву сюда подтягивалось много посторонних. На ферме работали в основном молодые, незамужние девушки, и наш красный уголок был самый просторный в колхозе. Вот и тянулись сюда к обеду молодые колхозники, у которых поблизости пролегал маршрут, или выдавалось свободное время.

Парни танцевали с девушками, знакомые договаривались о встречах вечером, а незнакомые присматривались к девушкам из нашего колхоза, искали повод познакомиться с понравившейся. Обстановка была похожей на молодежные посиделки, когда молодежь в длинные зимние вечера собиралась в хате какой-нибудь одинокой вдовы, или когда в теплое время жгли в Вербах костры от комаров, собираясь ватагами из ближайших дворов. Но здесь было всё по-другому. Здесь вместе с неженатыми отдыхали и взрослые, и мы, школьники, толпились. Молодые свинарки говорили, что у них на свиноферме в обеденный перерыв интересней и веселей бывает, чем на любых посиделках.

Одно время даже МТСовская машина стала приезжать в обед на нашу ферму. Первый раз они приехали во время дождя. Оставили машину на травке рядом с дорогой. Полный дядя и двое молодых парней вылезли из кабины и, пригнувшись, придерживая руками свои фуражки, побежали в нашу сторону. Свинарки зашумели:

– Во, к нам уже и на машинах стали ездить!

– Это вон тот пузатый вам непутевым двух новых женихов притарабанил!

– Не, они сейчас будут выявлять охочих обучаться на машине ездить…

– А чё, на тракторах наши колхозные девки пашут, может, и на машинах обучатся…

Фуражир Николай Захарович пояснил:

– Это шофёр из МТСу со своими стажёрами приехали смычку села с рабочим классом проводить.

Парни добежали первыми, но в сенях подождали своего старшего товарища и только вслед за ним зашли в комнату.

– Привет честной компании! – громко и задорно с порога выкрикнул полный, – вы нас дожидались или от дождя прячетесь?

Молодые его спутники тоже поздоровались и встали у порога. Дядя же снял с головы свой полотняный картуз, стряхнул с него влагу и направился к дальней стенке, приговаривая:

– Я вижу здесь две красавицы специально местечко для фронтовика приберегли. Так что ли, соблазнительная? – обратился он к одной из двух молодых свинарок, сидящих у спинок кровати, и уселся между ними.

Покачиваясь на пружинах сетки, добавил:

– Да здесь у вас прямо курорт! Не зря меня мои стажёры уже который день уговаривают заехать сюда в обеденный перерыв. А тут и дождь кстати подвернулся!

– А что, в вашей машине лошадиные силы без подков? По грязи не везут? – пошутил молодой ездовой.

– Если что, у меня кони справные, негруженую машину на веревке до села дотянут! – добавил другой ездовой, который постарше.

– Да не, у нас шины новые, с пятаками, даже из колеи выгребают. Это мы просто не могли проехать мимо таких красавиц, как эти ненаглядные, – пояснил гость и кивнул на вмиг покрасневшую, пышногрудую свою соседку.

В это время патефон заиграл польку, и высокая, вдовая свинарка Васильевна обратилась к вновь прибывшим парням:

– Ну чё, стажёры, вас только на машине учат ездить, или вы и танцам уже обучены? У кого храбрости хватит уважить одинокой женщине на танец?

Вперёд выступил рыжий стажёр и весело заявил:

– Да я не только полечку с Вами станцую, даже гопака с выходом перед всеми готов сбацать, лишь бы меня в такую компанию интересную приняли!

Другой стажёр, в форменной фуражке, пригласил на танец свинарку Лидку Сычеву, старшую дочь моего крестного.

Когда в очередной раз патефон затих, дядя из машины спросил:

– Дорогие свинарочки, а скажите, вас дома безропотно принимают таких ароматных? Компания у вас вроде бы подобралась славная, а аромат в помещении такой же весенний, как у моей тещи в свином сарае, если из него навоз пару дней не выносят!

– А знаете, дядечка шофёр, моя бабка про таких интеллигентных говорит: что, если не нравится, как поросёнок пахнет в свинарнике, так нечего рассчитывать, что потом, за столом, свинина ароматно запахнет! – быстро и решительно ответила ему молодая, незамужняя свинарка Тонька Михайлусова.

– Послушай, девонька, с моими промасленными в тавоте руками, я до интеллигента явно не дотягиваю. А вот то, что ты тут с малолетства свиньями от пяток до макушки пропахнуть должна, думаю не добавляет ароматов мяса к твоему обеду. Или я не прав?

– Конечно, не правы!

– Ну, ежели ты котлетки свиные по три раза в день уплетаешь, тогда я свои слова беру обратно!

– Котлетов, конечно, готовить мы не умеем, но я Вам скажу, что и не голодаем!

Звонкий голос Тоньки и слова нового в компании человека вызвали всеобщее внимание. Даже парень, сидящий за патефоном, накрутив до отказа пружину, не спешил включать очередную пластинку.