Три сестры и Васька

Десять механизаторов выезжали из Коромысловщины. Двое – Иван Чудинов и Рудик Яровиков сбривали роторными косилками травы, ещё двое – Витя Шешуков и Юра Кочкин ворошили и сгребали подсохшую траву в валки. Валки эти попадали в рулонные прессы, на которых работали тоже асы – братья Коля и Серёжа Мищенко. Отвозили рулоны к паромной переправе ещё двое механизаторов с прицепами-платформами, на которые укладывал эти рулоны погрузчик цап-царап. Им попеременке командовали тихий Витя Веприков и сам горластый механик Демид Кочергин. На берегу, пока не наводили зимнюю переправу, высились раньше многие десятки стогов, а теперь поднимались целые горы сенных рулонов. Работали весело и дружно. Перепалки были, пожалуй, только у Демида Кочергина с Таисьей Дарьяловой. Любил Демид командовать и с издёвкой иногда бросал Таисье.

– Волос долог – ум короток. Ты зачем сразу на шестую лозу косить послала?

– Тебя не спросила. Да там луговина ещё не просохла. Вот и послала. Ты свой цап-царап знай, а мне нечего указывать, – обрезала она.

– Подумаешь, фря какая.

– Какая есть.

Видимо, неприязнь эта была у них ещё с давних пор, когда задира Демидка дёргал Тайку за косу. А может и ещё что-то было. История умалчивает.

Тянуло с лугов дурманящим запахом сена. Примешивался к нему аромат созревающей земляники, которой было на закрайках лоз видимо-невидимо, красным-красно. Начиналась страдная пора для коромысловских ребятишек. Поначалу ездила со своими дочерями сама Анфиса Семёновна, а потом что-то приелось варенье из неё и случилось так, что собирать душистую ягоду пришлось одной Ваське. Для Тани, Жанны и Светы находились другие неотложные дела. Вот с корзиной в руках, в которой эмалированный бидон, три ломтя хлеба, два огурца да пучок зелёного лука со спичечной коробкой впридачу, где соль, отправлялась Васька в грузовике с механизаторами по ягоды. Подгребали к гаражу одноклассники имка Кня Римка Князева, Федька Кочергин, Верка Клековкина, ребятня помельче. Всем наказ от матерей не дуреть, хоть по бидону земляники набрать.

Протягивая руку, помогал ребятам забраться в кузов грузовика Рудольф Яровиков. Просто Рудик – человек с мужественным симпатичным лицом киноартиста Петра Вельяминова. Как и её отец, в технике он был ас. В уборку работал на комбайне «Дон», как и её отец. А, кроме того, он умел телевизоры чинить. И все возили к нему свои закапризничавшие «ящики».

Когда проходили по сельской улице от мастерских на поля комбайны, Васька замирала от восторга. Наверное, так в древности шли на водопой мамонты. А тут три первые могучие комбайны «Дон», за штурвалами которых Рудольф, её отец и Витя Востриков – самые-наисамые. Васька радостно прыгала на обочине дороги, махала руками: «Ура, парад, парад!» И гордые сосредоточенные комбайнёры взмахивали ей руками: привет, привет, малявка!

А здесь Рудик Яровиков подтрунивал над Васькой.

– Чо, Вась, поди на свадьбу варенья-то наготовить хочешь? Жених-то есть?

– Да где их теперь найдёшь? – отвечала Васька по-взрослому.

– А чо искать-то. Вон Федька Кочергин, куды с добром.

Федя щекастенький, волосы дыбком, недовольно бурчал:

– Нужна она мне, – и, отодвинувшись, отворачивался от Васьки. Дулся, чтоб не заподозрили чего.

Зато когда нападали на разводья земляники, у Федьки прорезалась страсть к разговору. Тут он поучал малышню:

– Земляника любит терпенье. Попробуй по такой крохотке насобирать бидон. Черника быстрее берётся, но комарья там. Живьём съедят.

То ли от отца такая говорливость передалась, то ли сам полюбил поучать Федя.

Но когда видели ягодное раздолье, разговор угасал.

Поначалу брали ягоду усердно, а потом надоедало и придумывали развлечения. То купаться шли, то перекусить садились. Федька раскручивал леску на черёмуховом удилище и забрасывал в омуток на старице удочку, надеясь поймать хорошую рыбину. Васька с Верой Клековкиной оставалась в земляничнике. У них бидоны были вместительнее, и подходили девочки к измазанным в песке купальщикам с полными посудинами ягод. Ребятня, одумавшись, снова принималась собирать землянику, но звала их к вагончику бригадир Таисья Фроловна Дарьялова, которая успевала к этому времени распорядиться с покосами и сварить суп из мясной тушёнки да заверетенить макароны по-флотски. Накормить пять-шесть ребятишек – не в убыток.

Она первой замечала старание усердных ягодников и хвалила Ваську с Верой, припав к бидонам: – Дух-то какой, – и крутила головой.

Федька приходил с жалким полузасохшим окунишкой.

– Коту на уху, – говорил отец Демид Кочергин. – вон Васька-то сколь ягод нацапала, а ты.

– Ещё успею, – успокаивал Федька отца, но не успевал добрать бидон. Однако хватало для материных похвал и пяти-шести стаканов, набранных сыном.

Красива около Коромысловщины Вятка-река. С высокого берега видно не только низменную пологую равнину и боры, перелески. Река делает поворот, утыкаясь в противоположную дальнюю гряду. Это самая рыбная излучина. А под горой на их берегу уютная полоса пляжа. Здесь пока высокая вода, загорали коромысловские девчонки, резвилась ребятня. Удобное место. Из-под горы бьют три ключа, которым почему-то даны разные названия: Сладкий, Лечебный и Горький, хотя вода в них вроде одинаковая. Видно, не по воде, а по каким-то другим приметам получили они имена.

Чаще всего любили коромысловские девчонки да и дачники из города загорать около Сладкого ключа. Можно и напиться, и ноги сполоснуть перед тем, как надеть обувь.

Деревенские дивились нарядным купальникам горожанок, завистливо любовались ими. Надо же, какие модницы. Отставать от горожанок не хотелось. Тоже что-то вроде купальников морщили или тайком от родителей покупали их в Орлеце и даже в Киров ездили.

А Жанка уже давно начала удивлять коромысловцев откровенными нарядами. Носила колготки в обтяжку, каждая округлость заметна. Иван Родионович сердился:

– Ещё раз увижу – сраку надеру, – грозился он.

– Да все теперь эдак ходят. Не замечал что ли? – вступилась за дочь Анфиса Семёновна.

Пригляделся Иван: и вправду вовсе бесстыдной стала одёжа у молодяшек.

– Добалуешь, – остывая, предупреждал жену.

В этот раз Васька всех перещеголяла, устроив в вырезе лифчика что-то похожее на пышный георгин. Под лифчиком-то уже начало что-то округляться.

Валялись деревенские на песке, роя подземные ходы, насыпая первобытные хижины, сами зарывались в песок, бултыхались в воде около бережка, «пиво варили», будоража воду, брызгались, затеяв «морские сражения», и ревниво поглядывали, как изобретательно отдыхают горожане. Они там, картинно выгнувшись, стояли в тёмных очках, с бумажками на носах, чтоб «кнопочки» свои не опалить. Разноцветный мяч летает красиво, почти не опускаясь на землю. Зазывают парни своих городских подружек в круг. А деревенские такой лёгкий красивый мяч, наверное, не видали. Глазеют со стороны. Не все мячом увлечены. Вон один парень соорудил из песка целый дворец с башенками. Залюбуешься. Очкарик. Наверное, студент-строитель.

Однажды прогулочной походочкой подкатились к деревенским девчонкам городские парни. Один, видать, заводила, внук пенсионерки Куклиной Инны Феликсовны – волосы дыбком, в ухе серьга, в моднючих полосатых плавках, сказал, вскинув руку:

– Привет трудовому крестьянству. Познакомимся! Я – Эдик, это – Миша, – и обнял очкарика, строившего песочный дворец.

– А я Владимир, – отрекомендовался третий, долговолосый. Этот, видимо, артистом готовился стать или художником.

– А вас, девушка с русой косой до пояса, как зовут? – ткнул Эдик рукой в Татьяну. Она уже была десятиклассница, выглядела, как оформившаяся барышня, и стала кокетничать, как барышня.

– Нам с чужими разговаривать мама не велит, – ответила она и потупила взор.

– Какая строгая мама, – посочувствовал Эдик.

Жанка, оформившаяся в фигуристую брюнеточку, наперёд знала, что при знакомстве с ней обязательно уточнят: «Стюардесса по имени Жанна»?». Играя глазами, она обычно отвечала: пока не стюардесса, но на этом свете всё возможно. Эдик, конечно, без удивления удивился: стюардесса по имени Жанна, обожаема ты и желанна?

– Это как сказать. Пока самолёта нет. да и садиться у нас ему некуда, – охотно откликнулась Жанна, готовая продолжить весёлую пикировочку.

– Хотите погадаю, – обратился Эдик к девушкам. – Итак, она звалась Татьяной. Угадал? – и указал на Татьяну.

– Угадали, – разоруженно смутилась Татьяна.

– Это не вы Онегину письмо писали? – подбрасывал вопросцы Эдик.

– Конечно я, – откликнулась Татьяна.

– Но оно не дошло. Меня послали позвать вас лично. Пойдёмте, Танечка и Жанночка, в мячик поиграем, пока он в речку не упал и не утонул.

– Так ведь не утонет в речке мяч, – кокетливо заверяла Татьяна.

– Погоди, Эдуард. А вот девушка, у которой розочка. Мы не знаем, как её зовут, – остановил его Миша.

Васька привередничать не стала.

– Агафьёй меня кличут, – по-зачернушински распевно ответила она. И потупила взгляд для полной схожести со стеснительной деревенщиной.

Девчонки от смеха полезли в песок: «Ну даёт Васька!»

– Не из Таёжного тупика? – спросил, видимо, много знающий вихрастый Миша.

– Оттоль, – смиренно согласилась Васька, что-то смутно слышала о Таёжном тупике, где жила открытая Василием Песковым отшельница Агафья Лыкова.

– Так пойдёмте, Агафья, с нами, – предложил Миша.

Поиграли с парнями в волейбол, поговорили, сожалея о том, что лето очень короткое – с заячий хвостик, и что надо за это лето оштрафовать. Превышает скорость. Не успели оглянуться, а уже конец июля.

Миша умел говорить непонятно и красиво.

– Ты, Агафья, поразила моё воображение, – сказал он Ваське.

– Да где уж нам, барин, знать с ваше, – откликнулась она. Недаром «Барышню-крестьянку» прочитала. Всё складывалось, как в книге.

Девчонки зауважали Ваську Чудинову. Сумела разыграть такое забавное знакомство, что Миша не раз смеялся, называя её и Агашей, и Агой, а когда узнал, что она Василиса, ещё больше развеселился. Сказочка да и только.

Всем девчонкам захотелось так же, как Васька, разыгрывать людей при знакомстве. Татьяна объявила, что она будет Нюрой, Светка – Дуней, Жанна стала Акулькой, а подружка Верка назвалась Палашкой. До упаду хохотали. Самым преданным подружкам предлагали найти новое деревенское имя и вступить в их союз.

С такими именами стало куда веселее и интереснее жить. Не говорили, а «баяли» и «бахорили», вместо «тут» – было «тудотка», вместо «так» – «эдак».

Но лучше всех удавалось говорить и петь по-деревенски Ваське. Она же в своей Зачернушке у бабушки Луши практику проходила. Жалко из-за учёбы теперь редко удаётся у неё бывать. А там все свои, и бабушка, наверное, тоскует. И гармонь где-то бездействует в клети.

Если говорить о школьных годах, то Ваську учителя не сильно хвалили. Дело в том, что она была ершистой, неуступчивой, и, как говорила мать, поперечной. В начальных классах из-за того, что вертелась, посадили на первую парту. А потом заслонять стала коротышам доску и перебросили на «камчатку». В перемену или по дороге домой могла иного разыгравшегося одноклассника так портфелем огреть, что ой-ой. Конечно, не смертельно, но парня бросало в сторону. А если начнёт парень сдачу давать, Васька не затруднится и по шее смажет. Особенно доставалось Федьке Кочергину. И не пожалуешься. Парень!

Больше других учителей полюбилась Ваське классный руководитель – литераторша Татьяна Витальевна. Всегда чёткая, ладно одетая, уверенная, она вносила с собой в класс радостное оживление, ожидание чего-то удивительного и необыкновенного.

– Ну что, мальчики-девочки, прежде всего начнём разминочку, – по-спортивному говорила она. «Разминочка» заключалась в том, что весь класс хором декламировал стихотворение.

– Люблю грозу в начале мая, когда весенний первый гром, как бы резвяся и играя¸ грохочет в небе голубом, – дирижировала Татьяна Витальевна, беззвучно шевеля губами. Слова должен был произносить класс.

– Вот и солнце встаёт, из-за пашен блестит, за морями ночлег свой покинуло, на поля и луга, на макушки ракит золотыми потоками хлынуло. Дальше, дальше, дети.

Вначале неуверенно, вразнобой звучали голоса, а потом, обретя лад, превращались в дружный напев.

Такая «разминочка» Ваське да и другим ребятам помогла запомнить немало стихов, которые сохранились навсегда в памяти.

Другие учителя жаловались на парней из этого класса:

– Дерзкие, непослушные, шуточки всякие отпускают. И девчонки тоже. Особенно Чудинова.

А Татьяна Витальевна свой класс подхваливала.

– В Коромысловщине люди особенные – вольные, свободолюбивые. Мальчишки, выросшие около реки, деятельные. Предприимчивые, сильные, трудолюбивые и за словом в карман не лезут. Они ведь потомки бурлаков, плотогонов и лоцманов, – доказывала она в учительской.

Коромысловские парни млели, вдруг обнаружив в себе кучу достоинств.

Иногда и девчонок хвалила Татьяна Витальевна.

– Здесь огуречницы, капустницы – мастерицы-огородницы. Огурцы бочками на север в Воркуту возят, – и поручала ребятам найти сведения о Коромысловщине, чтобы создать историю села.

– Бабушек и дедушек расспросите.

И приносила ребятня воспоминания старушек о давнем и не очень давнем прошлом. Конечно, Васька писала о Зачернушке.

Татьяна Витальевна считала, что учение должно идти через развлечение и увлечение, хотя многие учителя-предметники не соглашались с ней.

– Вприплясочку норовишь, Татьяна Витальевна, учить. А где пляс, если я химию преподаю – аш два о, или в алгебре?

– Благодаря игре, например, легче запоминаются правила и исключения, – не соглашалась Татьяна Витальевна. – Каждый охотник желает знать, где сидит фазан. Тут и физика, и игра, и стих, поэтому и помнят ребята.

У самой Татьяны Витальевны ко многим правилам и особенно «исключениям» из правил были подготовлены рисунки, таблицы, весёлые скороговорки.

– Когда после «ц» пишется «ы»? – спрашивала она. – Редко. Запомните: цыган на цыпочках цыплёнку цыкнул «цыц».

И нарисован был цыган, который грозил цыплёнку пальцем.

А к исключениям на «ж»: уж, замуж, невтерпёж была оформлена целая картина: девица любуется в окошко на молодца, который проезжает на коне мимо её дома.

Видимо, баловалась Татьяна Витальевна стихами, потому что тянуло её зарифмовать не только исключения из правил, но и сами правила.

Слитно пишется всегда:

Никто, нигде и никогда.

Такое немудрёное двустишие оставалось в памяти, как детская считался вроде: «Ехала торба с высокого горба. В этой торбе хлеб, пшеница, кто с кем хочет пожениться?»

Для средних классов придумала Татьяна Витальевна плакатики по правописанию вроде такого:

Чтобы впрок пошло ученье,

Запомни крепко исключения:

Шоколад, шофёр, крыжовник,

Шов, шоссе, обжора, шорник,

Капюшон, жокей, трущоба,

Шорох, шомпол и чащоба.

Слоги «жо» и «що», и «шо»

Теперь запомнишь хорошо.

Для старшеклассников легко укладывались у Татьяны Витальевны в стихотворение правила по синтаксису:

Запятую без сомнения

Ставь в средине предложения

Перед чтобы, что, когда,

Потому что, где, куда.

Знаю, что ты мне принёс,

Но не знаю, где наш пёс.

Василиса даже напевала эти стишки, летя вприпрыжку из школы домой.

Однажды Татьяна Витальевна привела в класс настоящего писателя, заехавшего в Коромысловщину то ли по газетным делам, то ли к знакомым. Правда, Васька представляла писателей совсем другими. Этот был вовсе не кудрявый, как Пушкин, не бородатый, как Лев Толстой или Достоевский, а тощенький, хрупкий, но необыкновенно подвижный и весёлый. Он читал свои шуточные стихи, сыпал загадками, а потом сказал, что все, кто задаст самый умный, самый вредный или самый весёлый вопрос, получат от него в награду книжку с автографом.

– А я не верю, что вы писатель, – вскочив, выпалила Васька.

– Это почему, – смутился тот и начал читать стихи, чтобы Васька поверила, что он поэт.

Ваське хотелось получить книжку с подписью писателя и она задала, как ей казалось, очень умный вопрос: влияет ли имя на судьбу человека. Писатель начал рассказывать про знаменитых Александров, Татьян, Иванов.

– А есть имена, которые имеют особый смысл. К примеру, Пётр – это камень. Петрография – наука о камнях. София – мудрость, Виктория – победа, а Надежда, само собой разумеется, – надежда и есть, – сказал он.

Чтобы писатель окончательно не запутался в именах, Татьяна Витальевна пришла на выручку:

– Толпа поэту не указ. – Хотя толпа-то молчала, одна Василиса изводила писателя. – Вопрос вам задала Василиса. К сожалению, она пока не Премудрая, – объяснила Татьяна Витальевна, вновь взяв под защиту писателя.

– Почему не Премудрая? – не согласился писатель. – Всё впереди. Будет и Премудрой, и Прекрасной. – Вогнал Ваську этим предсказанием в краску, но она не сдалась и подбросила ещё вопрос:

– Вот вы говорили о своих двоюродных братьях Архипе и Платоне, а сколько у вас троюродных?

Писатель схватился за голову.

– Достала ты меня, Василиса Премудрая. Не знаю я, сколько у меня троюродных братьев, но я их подсчётом займусь, – пообещал он.

В общем, этот вопрос посчитал писатель самым умным и самым вредным одновременно и подписал Ваське книжку со стихами: «Василисе „Премудрой“ с надеждой, что будешь и Прекрасной». Девчонки любопытничали, чего писатель насочинял, но Васька смутилась надписи и засунула книжку в сумку и никому не показала. На смех поднимут, дразнить станут.

В седьмом классе не заладилось у Васьки с геометрией. Видно потому, что она на «камчатке» с большей охотой рисовала барышень в широкополых шляпах, чем углы и квадраты. Считала, что геометрия эта в жизни ей никогда не пригодится. А что пригодится, было пока не известно.

Очкастый, долгоносый, как грач, математик Яков Григорьевич утверждал, что только в математике соль, а остальные предметы – ноль.

Ваську он не щадил и запросто лепил ей двойки. Даже обещал поставить кол, но в общем-то колами чаще попросту стращали. Но чем двойка лучше кола?

– Думать надо, Чудинова. Мозговые извилины созданы для того, чтобы мысль не проскакивала по прямой, а застревала в мозгу. Учти, геометрия везде нужна. Портные и каменщики, дорожники и лётчики без неё не обходятся. Хоть Пифагоровы штаны во все стороны равны, но везде они нужны.

Видать, и у Якова Григорьевича была тяга к рифмам.

Когда вывел математик Василисе за год двойку и оставил её на осеннюю переэкзаменовку, она приуныла и даже пожаловалась отцу, что никак не может понять эту треклятую запутанную геометрию.

– У меня тоже по геометрии трояк был, – признался отец. – Ты уж постарайся, учи. Пусть Татьяна поможет или Жанка.

Но Васька была самолюбивой и к сёстрам обращаться не стала. Пыталась сама понять. Но летом геометрию зубрить – мука мученическая.

Тридцатого числа каждого месяца, когда выдавали зарплату под расчёт, Иван Чудинов, приняв на грудь, гулял с друзьями. Случалось, что сводил счёты с обидчиками. На этот раз он оказался в обиде на математика Якова Григорьевича, который замучил его Ваську двойками. И надо же случиться так, что в день сведения счётов встретил Иван Родионович Чудинов учителя на мосту. Тот ехал себе на велосипеде, не подозревая об опасности. Обычно все ему с почтением уступали дорогу. А этот Чудинов не только загородил путь, но и поднял его вместе с велосипедом над перилами, намереваясь сбросить в речку Чернушку.

– Вы что себе позволяете? – панически закричал Яков Григорьевич. – Я никто ни будь, я – учитель.

– А ты почему, учитель, моей девке табель испортил? – ставя математика вместе с велосипедом обратно на мост, крикнул Иван.

– Потому что она ничего не знает и учить не хочет, – обиженно ответил учитель.

– Как так не знает?! По всем предметам пятёрки и четвёрки, а у тебя двойки.

– Понимать надо, а она не понимает и понимать не хочет, – повторил математик.

Оставил Иван учителя в живых и не сбросил в Чернушку.

Учитель инцидент без последствий не оставил, написал заявление участковому уполномоченному Егору Феофилактовичу Трефилову. Впрочем, его по отчеству редко кто называл. На голодный желудок такое и не выговоришь, а учитель написал Егору Феофилактовичу: «Прошу наказать комбайнера Чудинова И. Р. по всей строгости закона за попытку избить и утопить меня в речке Чернушке». Впрочем, утопить в Чернушке было мудрено. В ней в среднем весной до пупа, а летом по колено воды. Но это детали. А Егор Трефилов обязан был дать ход заявлению обиженного учителя в трёхдневный срок. Егору не хотелось, чтоб таскали в район его друга-приятеля, десантника, с которым были они не разлей водой. Трефилова, рыженького, конопатенького, невзрачного мужичка Иван не только любил со школьных лет, но и уважал.

Единственно, за что осуждал Иван Егора, так это за то, что тот боялся своей жены и сам признавался:

– В Афгане танков не боялся, а её боюсь.

А вернее всего говорил так Трефилов, чтобы оборониться от приставучих друзей, когда предлагали ему строить. Как же «троить», если он должен в Коромысловщине трезвость поддерживать.

А вообще-то уважать Егора Трефилова было за что. Это ведь он раскрыл в деревне Слудка преступление, которое следователи даже не сочли за преступление.

По дороге с фермы домой ни с того ни с сего умерла доярка Федосья Тимкина. Никаких видимых признаков насильственной смерти не нашли, разрешили похоронить. Однако Егор Трефилов воспротивился. В снегу рядом с тропкой, по которой шла доярка, заметил след мужского сапога. Один единственный. Когда потребовал дополнительной экспертизы, обнаружили в голове покойной в височной кости обломок острого предмета, по всем вероятности шила. След оказался от сапога бригадира Мишки Зуева. Зачем ему там быть? Устроили обыск. Сапоги нашли. Отпечаток сошёлся. А ещё длинное шило с обломанным остриём, брошенное в инстурментах.

Оказалось, потащил Мишка с фермы вместе с женой два мешка посыпки. Увидела это Федосья Тимкина.

– Корму и так не хватает, а вы ещё таскаетё, – упрекнула она вороватых супругов.

«Докажет», – сообразил бригадир и, выгадав, когда возвращалась Федосья вечером домой, догнал и ударил шилом в висок. Попал в кость. Вот шило и надломилось. А так ранка почти незаметная.

Видать, сильно мстительный был этот Мишка, потому что на суде сказал:

– Я-то высижусь, а она в могиле останется.

Все эти его слова повторяли, удивляясь злодейству.

Вот такой был Егор Трефилов, дотошный милиционер, раскрывший хитрое преступление. А тут какое преступление? Дурацкая выходка, однако надо разбираться.

И вот сошлись в закутке колхозной конторы, где выделили комнатку-пенальчик Трефилову, три мужика: Иванов одноклассник Егор Трефилов, учитель математики Яков Григорьевич и Иван Чудинов. Надлежало разобраться в сути Иванова преступления.

Шёл долгий разговор, во время которого стыдили Ивана, вспоминали дочь его тупицу Василису и требовали и учитель, и уполномоченный, чтоб Иван, пока не поздно, извинился за свой проступок. Тогда возьмёт учитель жалобу обратно.

Иван потел, пыхтел, теребил свои белесые усы и пытался доказать, что был прав. В конце концов сам поставил условие: если научит Яков Григорьевич геометрии его дочь Ваську, то он извинится, а не научит, тогда пеняй учитель на себя.

Но извиниться надо было сейчас, а переэкзаменовка будет в конце августа. Тогда и станет известно: научил математик Ваську или не научил. Как эту закавыку разрешить?

Вот тут милиционер Егор Трефилов пошёл на должностное преступление. Он достал из железного ящика, который называл сейфом, бутылку водки, три алюминиевых стаканчика, из-за книг в шкафу вытащил банку малосольных огурцов, а из ящика стола чёрствую горбушку хлеба. Разлив водку по стаканчикам, скомандовал:

– Пьём!

– Я не пью, – заартачился учитель.

– Совсем что ли не пьёте? – с недоумением посмотрел на него участковый.

– Ну иногда.

– Сегодня как раз «иногда», – сказал Трефилов. – Поехали.

Не зная что к чему, выпили мужики, хрустнули огурцами.

– Мир, – сказал Трефилов и первым протянул руку. Что оставалось делать Ивану. Не такой уж упрямец он был. Пожал руку Якову Григорьевичу.

Раза четыре зазывал математик Василису на консультацию. Вроде поняла она Пифагоровы штаны. Поставил ей трояк Яков Григорьевич на переэкзаменовке.

– Ну вот теперь что-то осталось в извилинах, – заключил он.

С той поры учитель Яков Григорьевич и комбайнер Иван Чудинов стали здороваться за руку, а мудрый милиционер Егор Трефилов подвёл итог:

– Русы хинди пхай-пхай, как говорят индусы. Дружба!

Любил Иван весёлые лихие компании. А из всех мужиков и парней выделял тех, которые служили в десантных войсках. Их он в день ВДВ и 9 мая в День Победы зазывал в Зачернушку. Не обычные в те дни, а решительные и сплочённые, в беретах и тельняшках, выглядывающих в распахнутый ворот рубахи, шли десантники в Зачернушку чуть ли не строем и орали солдатские песни: «Не плачь, девчонка», «Вдоль квартала взвод шагал». Конечно, зычней всех был могучий голос Демида Кочергина. Недаром он в армии ходил в ротных запевалах. Был Демид мужик пройдошливый. Во время телефонизации деревень возглавлял он бригадку связистов. Выпить хотелось, а сухой закон гулял по стране. Демид придумал как закон этот «размочить». Появился у председателя «Светлого пути» Григория Фомича и с хмурым видом начал растолковывать, что есть такие штуки контакты. Если их не протирать спиртом, или на худой конец водкой, то они закислятся и хана стараниям. Надо протирать контакты, а вот у них лимит кончился и если хочет председатель, чтоб была бесперебойная связь, то надо… Григорий Фомич сходу всё усёк: