Крах наступательной стратегии ВМС США на ТОФ. Книга 2. На острие стратегий

2. Будь чистосердечен с друзьями своими, умерен в своих нуждах и бескорыстен в своих поступках

И вот начало того самого 1983 года. Как всегда, главному событию года предшествовала череда чудес, после чего любое распоряжение начальника казалось естественным. Всем командирам приказано срочно прибыть в штаб, прочитал я телефонограмму. Прибыл в штаб дивизии и узнаю, что у нас учение на картах по отходу от пирса. Проводит какой-то начальник из штаба флотилии. Кто-то где-то в очередной раз навалился на винты рядом стоявшей лодки и всем приказано «проверить телеги». Т. е. провести учения по отходу от пирса.

Мы сидели на командирских сборах учились тому, что уже делали не раз. Перед началом занятий надо было правильно подобрать лицо, чтобы на нем не было унылого безразличия и тоски в глазах. Если на нём чуть заметный след участия, то ты легко вписываешься в круг задач, где каждый уже принял такое же выражение, чтобы не выделяться. Неудавшимся начальникам нравиться видеть задумчивые лица с лёгким оттенком подобострастия и нравоучительно рассказывать, что впереди лодки нос, а сзади – корма, и чтобы отойти от пирса, надо дать ход, да так дать, чтобы лодка пошла именно задним ходом, а никак не передним. Хорошо, когда начальник видит, как ты понимающе ему киваешь и записываешь каждое слово: «Впереди нос…»

У каждого командира в руках и на столе должна быть папка. Папка у каждого своя. Папкой командир дополняет вес своего авторитета. Если папка толстая, кожаная и коричневая, то это очень авторитетный командир, если чёрная и затёртая – старый, если тонкая и пустая – разгильдяй. Без папки ты как бы и не командир. Даже содержимое папок всегда отличалось. Были очень «важные» командиры и всегда при штабе. Носить папку они умели с особым смыслом. В папке было всё, приказы, распоряжения, ручки, отвёртки и многое другое, чем чаще всего никогда не пользовались, но все равно носили. А, как они открывали эту папку, с достоинством, загадочностью, с тем самым смыслом.… Терять папку нельзя – дурной признак. Я, по молодости лет, ещё не имел папку, и это вызвало у окружающих некоторое недоумение. Но я об этом не думал. На подобных сборах думать вредно. Всё уже было придумано, вставлять свои мысли в мысли руководителя было бестактно. Лучше несколько раз ответить, что-нибудь невнятно, нежели каждый раз угадывать его подвох. Так и будешь отвечать до конца занятий, потому что на занятиях не рассуждали и времени на это не отводилось. Подобные директивные занятия, рассчитанные на всех командиров сразу от ЧФ до ТОФ, по своей целесообразности были схожи с покраской полов в казарме, бордюров, травы, пирса, хотя после покраски было видно, что ты покрасил и не зря время провёл. Да и начальство так считало.

Сразу после занятий, в коридоре я встретил командира дивизии кап. 1 ранга Гордеева И. И., он как бы невзначай поставил мне задачу на ближайшие два месяца чётко и вразумительно: «Что вы здесь озираетесь, как проверяющий на войне? Пойдите заберите вещи и отправляйтесь на 305-ю». Ну вот, вектор жизни определён, теперь ясно, чем же мы все-таки занимаемся. Полчаса назад я ещё собирался со своим расчётом в учебный центр. Начало боевой службы должно было сопровождаться повышенной активностью штаба и лихорадкой экипажа. Но так как лихорадка это было обычное состояние, то перед БС оно усиливалось штабом флотилии, – срочно и немедленно, а лучше ночью, иначе никто этой метаморфозы не заметит. Никто ещё не знал до конца, кто с кем и когда выходит на боевую службу, поэтому если с вечера объявляют: «Завтра – в поход!», то до обеда ты должен уже уйти в море. Чтобы прекратить нервозность, всем запрещают сход на берег и начинают отлавливать недостающих людей. К концу дня отсортируют своих от чужих и вперёд. Я в такой ситуации попал на переход в Приморье на чужой лодке старшим на завод вместо Паратунки (санатория на Камчатке). Только что вернувшись с боевой службы, случайно оказался в штабе флотилии и вместо санатория пошёл на переход на ПЛА 627А проекта, атомной лодки первого поколения, на которых начинал служить в 1971 году. Подвергнутый жестокой эксплуатации корабль, изношенный до жвака-галса, направлялся в ремонт.

3. «Бить склянки». Переход в Приморье

Для подводника подобный переход был не редкость, но и не система. Мы вышли на рассвете. Лодка шла под обеими турбинами и одним реактором крутым бейдевиндом против напористого южного ветра, удерживая курс чуть ниже чистого зюйда. Лодка шла ровно в сторону открытого океана по серым волнам, а чёрный песчаный берег Камчатки медленно таял, превращаясь в тонкую линию, пока совсем не скрылся из виду. Во время этого плавания восточнее мыса Лопатка нас уже встретил настоящий штормовой ветер. Лодка по своим измотанным силам не могла даже погрузиться. В штабе посчитали, что, войдя в Охотское море, мы избежим шторма. У нас были не исправны запорные клапана подачи воздуха к дизелям и что-то ещё, о чём не говорили вслух. К утру, повернув на траверзе мыса Васильева право на борт, мы через Четвёртый Курильский пролив, резво направились в Охотское море. Печаль туманною грядою, оставив берегу тоску, вывела нас на максимальные ветра в районе Курильских островов со скоростью 25—30, местами до 40 м/с. Это были те самые усиления ветра между Четвертым Курильским проливом и о. Сахалин.

Его штормового величества ветра направление в центральной части Охотского моря зависело от вблизи идущего циклона, а так как положение циклона менялось, то и направление тоже менялось. Волны высотой 10 м и более наблюдаются в Охотском море крайне редко. И эта редкость опять досталось нашему командиру и экипажу. Наиболее жестокие штормы в южной части Охотского моря, как правило, с января по май, а в северных районах моря – с сентября по декабрь, но сегодня они все смешались и дули как могли.

Ветер зашёлся в ярости и посвежел. По-хорошему нужно было переждать, но завод ждать не мог, и мы поплелись сквозь неудачу. Время от времени гребни захлёстывали палубу, вода струилась у подветренных шпигатов, а затем уходила обратно в море. Заход ветра позволил нам изменить курс, и мы стали быстрее продвигаться к проливу Лаперуза. Уже сильно качало. Мы приготовили ужин, команда ужинала и пока мы переваривали пищу, наступила ночь. Ветер не унимался и изменился на встречный, был неблагоприятным, поэтому пришлось резко снизить ход. Заливало. В надводном положении спать вообще не приходится, нужно торчать на мостике, а тут мы шли сквозь целую флотилию рыболовных судов, время от времени наш курс пересекали пароходы, поэтому большую часть ночи мы сидели по готовности №1, несли бдительную вахту вдвоём с командиром. Ходовые огни были включены, но они располагались низко над водой и светили слабо. Чтобы лучше осветить себя я велел прикрепить к выдвижному устройству переноску и поднять её над лодкой. На этом проекте проблесковых огней не было. Ещё мы постоянно держали готовым сигнальный прожектор, у которого кроме белого, были ещё красный и зелёный цвета. Поэтому при появлении судна светили в его сторону светом бортового огня. Так прошла ночь. Минимум два раза мы так близко разошлись со встречным судном, что сказать: «Он испортил воздух» было очень мягко, ну совсем не выразительно.

На рассвете меня сменил помощник. Я никогда не разделял любовь поэтов к рассвету на море. Именно в это время даёт себя знать длинная, бессонная ночь. А тут ещё всё сыро и серо, мокро в штанах, заливает водой и очень хочется спать. На мостике подводной лодки, сидишь, как на табуретке посреди океана и спрятаться негде. А это была ещё хоть и поздняя, но зима. При сильном ветре и морозе под минус 20—25 градусов даже от брызг и мокрого ветра покрываешься ледяной сбруей, и чем дольше, тем толще сбруя. Спустился в центральный. Внешне сам напоминал краба, всё покрыто льдом и затекло. Посмотрел: давление падало. Ветер снова стал свежеть. Я сидел в кают-компании, не раздеваясь и пил чай. У нас было радио, и мы знали прогноза погоды, но обстановка сама по себе настораживала. Радовал меня только дальнейший поворот ветра, потому что потом мы могли форсировать Лаперуза одним курсом при попутном приливном течении.

После короткого дрёма поднялся на мостик. Лодка тяжело ныряла в волну и, отдуваясь, выныривала, заливая мостик водой. Надел пожарный пояс и застегнул карабин, привязался к корпусу подводной лодки, на случай если смоет. Если смоет, всё равно разобьёт о борт, зато труп не потеряют. Попутным курсом проследовал СРТ (Средний рыболовный траулер). Оттуда неслась забойная музыка и почему-то крики, или смех женщин. Видимо они уходили на путину. Какой-то шальной матрос, спьяну, или сдуру, а может быть служил раньше на лодках, поприветствовал нас флагом, и для большей убедительности пальнул зелёной ракетой в нашу сторону. Я не смог ответить на приветствие, из-за налетевшего шквала, меня волной накрыло с головой. Пришлось выныривать из-под пространства рубки, меня снесло под козырёк мостика на перископную тумбу и шарахнуло о пиллерс спиной так, что дышать не мог. Еле взобрался опять на мостик. Плавучая «Монако» – СРТ пронеслась мимо, оставляя в море бесшабашный след от безудержного веселья людей, которые знали, что им в течение 6 месяцев предстояла каторга, и они гуляли на все деньги, шли, даже не задраив иллюминаторы. Вынырнул из-под волны. Пришлось отдышаться, чтобы немного прийти в себя и опять занять место на мостике. В этом месте море не было покрыто льдом, температура воды соответствовала средней 0—2 градуса. Командир был в центральном посту, он вызвал старпома, а сам удалился спать. Чего вдвоём торчать на мосту посреди моря.

Вскоре ветер стал почти штормовым. С раннего утра барометр упал на 20 м/бар. Лодка находилась к северо-востоку от маяка мыс Анива. Пока мы шли, ветер все время продолжал усиливаться и стал почти зюйдом, затем немного отошёл к осту. Уже низкое солнце было болезненно жёлтым, длинная гряда багровых облаков постепенно закрыла всю южную часть горизонта. Солнце скрылось за облака, но тусклый свет освещал покрытые барашками огромные волны. Вот теперь начался шторм. На нас налетел очередной шквал. Волны исчезли за стеной проливного дождя. Лодка сильно кренилась и ныряла в волны. Верхний рубочный люк был, задраен, вода не успевала уходить с мостика. Мы стояли со старпомом по пояс в воде, ветер свистел в надстройке, а лёгкий корпус выл под ударами волн, нервы натянулись, как струны. Короткие, крутые, обрушивающиеся как удар боксёра, волны бились разом во все 107 метров корпуса завывая, он дрожал и отряхивался после удара, как собака от воды. Очередная волна с силой нас таранила, обрушилась над мостиком, придавила лодку и погрузила под воду, увлекая меня потоком за собой. Волна ещё раз пересчитала мной все углы в рубке, продержав меня под водой минуты три-четыре, покатилась дальше к подветренному борту. Лодка оказалась в трудном положении – вздрагивая всем телом, она выгребала из-под воды, кренясь на подветренный борт, спасая нас от утопления. Лодка выпрямилась. Я выбрался на мостик. Лодка со слегка переложенным и зафиксированным рулём продолжала идти. Некоторое время я оставался у руля один, потом из глубины рубки выкарабкался боцман, весь дрожа и матерясь, он сказал несколько слов в адрес погоды и стал рулить дальше. Сила ветра была ошеломляющей. Шёл проливной дождь, крупные капли оставляли глубокие следы на воде и сглаживали гребни волн. Шквал сопровождался громом и молнией. Тяжёлая стальная крышка верхнего рубочного люка (ВРЛ) над трапом внутрь лодки была задраена, на носовой надстройке хлопали оторванные лючки, но, к удивлению, надёжно стоял приваренный намертво спасательный буй. Казалось, что лодке такой шторм угрожает опасностью, он её крутит, гнёт и ломает. Когда ветер зашёл к юго-западу, Лодка стала меньше зарываться, но её стало класть на борт так, что я с мостика легко доставал воду и ждал, когда мы перевернёмся совсем. В этом направлении ещё долгое время можно было идти безопасно, но ветер зашёл дальше к западу и отмели у побережья Сахалина оказались голыми. Меня сменил старпом. Наверху делать было нечего. Выждав, пока Лодка окажется между двумя волнами, я открыл люк и проскользнул в тепло центрального поста. Наверху лил сильный дождь, и вода была под одеждой. Конечно, я был мокрый насквозь так, что, когда спускался вниз, все тело обволакивало что-то липкое и холодное.

Всего десять сантиметров металла прочного корпуса отделяло весь тот кошмар урагана наверху, от тишины и спокойствия внутри. Зашёл в штурманскую рубку погреться у горячих приборов и немного поговорить со штурманом, отвести замёрзшую душу. Штурман отдыхал. На вахте был штурманенок с прозвищем от своей фамилии – Муму, который вытянулся и доложил обстановку. Здесь лодку мотало ещё больше: всё взлетало вверх, задумывалось на секунду, потом вниз и опять вверх; штурманенок был юн и укачивался до потери ответственности. Заплесневелый цвет лица с потухшими глазами и мольбой о помощи в них, выражал только муку и страдание. Он мог только стоять и реагировать. Ему было все равно, наличия мозга не просматривалось. В рубку в канадке и сапогах протиснулся командир.

– Ну-у, пододвинулся командир к карте, – что тут у вас? Доложите обстановку.

Обстановка была на карте нарисована; что, куда – все отлично.

Командир, глядя в карту, икнул и отрыгнул, обильно выдохнув всё это в штурманёнка, отчего в рубке густо запахло обедом.

Муму и так было плохо, а тут, после настырного запаха отрыжки, тело его выгнулось, стало жарко, потом холодно, опять жарко, и слюна – верный признак – потекла…

– Ну-у, доложите… – уставился на него командир. – Что тут у вас?

В рубке не было иллюминаторов, и Муму двинулся на командира, медленно гипнотизируя его бесчувственными глазами.

Тот почувствовал недоброе и попятился, засуетился по инерции, все ещё интересуясь обстановкой.

Отпрыгнуть командир успел, Муму рванул дверь, ведущую в гироскопную выгородку и… ха-ха-ха! – вниз по трапу захохотало, заикало и хлынуло в ведро, стоящее там, обильным извержением, усугубляя и без того удушье, стоявшее в лодке.

Торопливо отметав харч, Муму вернулся в вертикаль и нашёл глазами командира: тот всё ещё недоумевал.

– Товарищ командир! – сказал Муму, еле ворочая языком. – Разрешите доложить обстановку?

– Не надо, – махнул рукой командир совершенно по-семейному, – занимайтесь тут сами. – И после этих слов командир позволил себе исчезнуть в шахте рубки.

В кают-компании никого не было. Наступила ночь. Мне оставалось только, кое-как пристроившись, лежать на койке. Вахту несли по очереди с командиром, иногда подключался старпом, но он больше занимался личным составом «умирающим» внутри лодки. Радиолокация и гидролокация работали непрерывно, освещая обстановку. На сон в сутки приходилось около четырёх часов. Находясь внизу, трудно было поверить, что наверху всё в порядке. Но даже внизу в каюте, для не сведущего человека было ужасно. Душный и влажный воздух, все мокрое, в том числе из-за течи сальников прочного корпуса. На лодках первого поколения система химической регенерации воздуха в надводном положении не запускалась. Чтобы вода не попадала внутрь лодки, система вентиляции из атмосферы в лодку была задраена, процентное содержание СО2 других вредных примесей достигало предела. При таком содержании СО2 в лодке появлялись первые признаки отравления и устойчивые галлюцинации во время сна. Непрерывные сотрясения корпуса при ударах волн были изнуряющими, приходилось постоянно держаться, чтобы не вылететь из койки. Я не спал, только дремал время от времени. Вахтенный офицер приглашал меня на мостик. Мне нужно одеться в штормовую одежду. Принесли всё, что должно было просохнуть, но не просохло. Опять влез в мокрое, вышел наверх. Сразу увидел скопление огней находящихся вблизи судов. Наверху зрелище было весьма впечатляющим. В ночи обрушивающиеся гребни вырисовывали контуры черных волн, которые шли и шли зловещей чередой. Иногда вершина волны всей массой с глухим звуком обрушивалась на крышу рубки, неся потоки воды над закрытым люком. Стоял страшный шум: ревел ветер, шумели накатывающиеся волны, с плеском скатывалась за борт вода. К тому же, непрестанно звенел и гудел корпус. По-моему, волнение постоянно усиливалось, так как Лодка двигалась все хуже и хуже. Кроме того, надо было выяснить, с чем связано это скопление судов, возле которого мы проходили. Приказал радистам установить связь на международной волне с судами. Выяснил, что тонет тот самый СРТ, который в пьяном угаре промчался мимо нас насколько часов назад. Видимо, они готовы были принять все, что уготовила им судьба, – будь это даже столкновение с пароходом, если так бесшабашно вели себя в море, да ещё в шторм. Ситуация была крайне неприятной. Мы не имели права выходить из графика движения и приближаться к дрейфующим судам ближе, чем на 5 миль, тем более ночью в сильный шторм, когда в радиусе примерно 20 миль со всех сторон были окружены рыбаками, мелкими судёнышками, стоявшими без хода и огней, на которые с силой обрушивались волны. С другой стороны, каждое судно должно оказать помощь другому судну, терпящему бедствие в море. Наша судьба была в руках случая, и чувствовали мы себя весьма двусмысленно. Радист доложил, что группой судов принимаются меры по спасению экипажа СРТ и наша помощь не требуется. Остаток ночи я провёл на мостике, обстановка оставалась не простой. Ночь не принесла изменений. Шёл час за часом, и наконец наступил момент, когда в темной полосе на фоне тусклого света зарождающегося дня я смог различить очертания попутчика.

На мостике было очень холодно, шла большая волна, но ветер дул не такой уж сильный. Было ещё темно, и неожиданно для себя я увидел в западной части неба отблески периодически повторяющихся вспышек света. Наверное, видимость улучшилась. Интуиция не подвела. Затем далеко по правому борту я вдруг отчётливо увидел свет далёкого огня. Он исчез. Затем вспыхнул снова. Длинный интервал, и снова вспышка! И вот две вспышки, которые не оставляли место сомнениям. По любой карте это означало только одно – маяк. Ветер, в течение ночи менявший время от времени своё направление, был юго-западным.

Увеличил ход. Теперь Лодка ходко шла, но врезалась в волны, и ветер швырял через неё брызги сплошной пеленой. Большая волна с оглушающим грохотом ударила в борт, разбилась о рубку и обрушилась на нас. Через несколько минут вырос другой гребень и, обрушиваясь, прошёл над палубой, сильно ударил меня в грудь. Всю ночь мы простояли на мостике мокрые до нитки, а сейчас, в предрассветном холоде, непрестанно окатывающая нас вода проникала под канадку, и мы промёрзли до костей. Мы очень устали, провели всю ночь без сна и потратили много сил, стараясь обеспечить навигационную безопасность. Кроме того, мы проголодались, готовить в таких условиях было почти невозможно.

Помощник вылез покурить и принёс нам по куску сырокопчёной колбасы. Сейчас бы несколько глотков водки с рижским бальзамом согрели, но у меня был закон, который я не нарушил ни разу, – в море не пить. Мы немного утолили голод, съев колбасу. Колбаса была мокрой – волны накатывались непрерывно и как раз в тот момент, когда мы её грызли. Это был довольно необычный завтрак, притом в неурочное время, неплохая смесь из морской воды и копчёного мяса для того, кто устал и замёрз. Лодка шла среди бушующих пенистых валов. Одна за другой нас подхватывали волны. Но уверенность в местоположении придавала силы. Заходили в пролив Лаперуза. На мелководье волны были огромными и неправильными. Нам были видны приветливые огни маяка, и перед рассветом он оказался на траверзе. Маяк Анива был построен в 1939 году японцами. Высота над уровнем моря 40 метров видимость 17,5 миль. В конце 80-х годах маяк стал работать на автономных изотопных элементах питания (РИТЭГ), радиоизотопный термоэлектрический генератор) – источник электроэнергии, использующий тепловую энергию радиоактивного распада. Срок службы составлял 10—30 лет. В 1998 году он закончился. Маяк закрыт и разграблен. У Губернатора Сахалинской области, укравшего десятки миллиардов, не нашлось двух миллионов рублей на ремонт этого крайне важного, уникального, исторического, культурного и навигационного наследия и объекта.

Через час после того, как мы прошли маяк Анива, далёкие огни все ещё оставались за горизонтом. Вскоре на фоне светлеющего неба нельзя было различить даже отблеска. Я был знаком с восточным побережьем Приморья, и мне не нужно было угадывать маршрут, я мог спокойно оставаться на мостике, понимая, что и внизу было кому проложить на карте пройдённый путь. Мы провели обсервацию, нанесли место и повернули на новый курс. Лодка шла кормой к волне при ветре в спину, управлять стало труднее, лодка рыскала, и нас заливало водой теперь с обратной стороны. Я очень замёрз и устал от изнурительной работы. Время тянулось медленно. Боцмана на руле сменил матрос рулевой, но держать устойчивый курс на больших попутных волнах было выше его физических сил. Ждали появления суши, но пока кроме волн и моря со всех сторон ничего не было видно. Между тем шторм поутих, и мы встретили несколько судов. Наконец сигнальщик, которому я разрешил выход наверх, увидел что-то похожее на землю по правому борту. Сам я ничего не видел, но знал, что он, наверное, не ошибся и нашим трудностям скоро придёт конец. Моя вахта закончилась, я спустился вниз в тёплую каюту, скинул воду, заполнившую всю мою одежду, и не спеша переоделся в сухую. В каюте в беспорядке валялись вещи, сорвавшиеся со своих мест во время шторма. Под защитой наветренного берега волнение было слабее, и я, забравшись под одеяло, заснул. Когда проснулся, все было нормально. Военно-морской организм переварил ночь без последствий, усвоил даже морскую воду, которой я наглотался.