Откровенные повести о жизни, суете, романах и даже мыслях журналиста-международника
Пиво, которое принёс официант, было едва прохладным. Пусть сеньоры не сердятся, – извинялся он, щуря глаза на дальние горы, – но в такую жару ни один холодильник не справляется, а лёд превращается в тёплую воду через полчаса.
– А что так тихо в селении? Неужели, и вправду, сиеста в день выборов? – Спросил Петя.
– Что же тут такого, сеньор? – Почтительно удивился официант. – Конечно, сиеста. А проголосовали мы все ещё утром, до жары. У нас здесь люди дисциплинированные. Слышали, наверное?
– Несколько дней назад сюда, в селение, входила герилья, Фарабундо Марти, – пояснил Страйкер. – Их выбили сами жители, не дожидаясь солдат. Интересная тема, правда?
Петя кивнул. Тема эта ему никак не подходила. Но не объяснять же корреспонденту «Ньюсуика» Страйкеру Мак-Грегори, что Москва поддерживает именно герилью, а вовсе не «кровавый сальвадорский режим» и не жителей этого селения, выставивших вон своих избавителей от империалистического гнёта.
– Вот бы поснимать тогда, во время боя, – с неудовлетворённой завистью в голосе протянул Уин. – А сейчас что снимешь? Пару видов, да пяток портретов… Неинтересно…
Вдруг он замолчал и вытаращил глаза: через площадь к ним приближалась группа вооружённых людей. Сальвадорцев. Петя заметил тревогу на лице Страйкера и затаил дыхание.
– Ха, да это Клаус… – облегчённо вскричал Уин. – Клаус их гонит…
Над низкими головами сальвадорцев, над стволами их автоматов и карабинов маячило жующее лицо Уильяма Кински. Страйкер и Петя дружно выдохнули.
– Вот, это алькальд и его ребята, – проговорил Клаус, когда они приблизились. Клаус говорил, не прекращая жевать; резинка во рту делала его английский похожим на «пиджн инглиш» Карибских островов, и Петя здорово напрягался, чтобы понимать его.
– Они сами захотели прийти познакомиться. Они даже знают наш журнал, представляете? Тебе придётся ставить им пиво, Мак. И мне заодно. Чёртова жара! – Продолжал Клаус пока алькальд и его ребята, не стесняясь, разглядывали американцев.
Алькальда звали дон Элисео Гутьеррес Павон. Короткий, приземистый, кряжистый и широкий, словно пень каобы, дон Элисео крепко пожал всем руку. Петя ощутил роговую, мозолистую поверхность его большой ладони.
– Holanda[1] это что? Город в Соединённых Штатах? – Поинтересовался дон Элисео, ткнув пальцем в Петину пресс-карточку, болтавшуюся на груди.
– Нет, это страна в Европе.
– В Евро-о-пе! Это где Испания, что ли?
– Да, недалеко…
Петя уже и не чаял поскорее закончить этот географический ликбез – боялся улыбнуться или выдать себя тональностью.
Алькальд, услышав про Европу, подмигнул одному из своих, и молодой парень, скинув ремень с плеча, подхватив карабин наперевес, побежал обратно через площадь.
Официант принёс пиво, поставил перед алькальдом и его людьми ледяные, подёрнутые лёгким, прозрачным инеем бутылки. Такие же, ледяные, достались и остальным. Кински, наконец, вытащил жевательную резинку и прилепил большой белый шар себе за ухо. Присосался к живительному сосуду и опорожнил его в мгновение ока, заказав ещё, пока не скрылся официант. Уин уже щёлкал затвором «Никона», суетился под навесом, обливаясь потом, искал ракурсы на залитой солнцем площади… Казалось, для хорошего кадра он сейчас переставит церковь… Однако, и к пиву прикладываться он тоже успевал.
Страйкер расспрашивал алькальда о той ночи, когда силы самообороны селения отбили атаку герильи.
Петя в это время слушал седого, хитроглазого мужичка из свиты дона Элисео. Мужичок очень живо, в лицах, с ужимками, на разные голоса рассказывал, как они устроили засаду той ночью, а его старуха, всегда подозревавшая мужа в неверности, решила разобраться с ним раз и навсегда. Проследив мужика за околицу, она увидела, как он завалился под куст, дураку ясно, к поджидавшей молодке. Со страшным криком набросилась она на благоверного и принялась валтузить «изменщика», а заодно и его напарника по окопу. Вся засада, все сорок с лишним стволов от неожиданности и с перепуга подняли такой огонь, такой треск и тарарам, что Фарабундо Марти подумали, будто на них накатывается целый армейский батальон, и дали дёру. Потом, в течение всей ночи, партизаны уже не приближались к селению с этой стороны…
Сальвадорцы ржали в голос над рассказом, хотя, без сомнения, слышали его раньше. И не один раз. Сквозь смех подсказывали: Хорхе, расскажи ещё, как донья твоя умом тронулась, когда стрелять начали; как рванула домой прятаться, да перепутала и залезла к соседу на чердак; и как ты её весь следующий день искал, а у неё мозги совсем от страха потекли, и она сидела на том чердаке и не откликалась…
Повествование было колоритным, рассказывал мужичок мастерски, как профессиональный артист, и Петя подумал, что из этого может получиться неплохой очерк. Придётся только немного подкорректировать обстоятельства… Поменять местами нападавших и защищавшихся… В засаде притаились партизаны, а напасть на них собирались солдаты… И назвать очерк как-нибудь неброско; может быть, «Боевая ревность»?
Страйкер слушал Хорхе вполуха – политическому изданию с мировой репутацией подобные бытовые зарисовочки, конечно, не подходят. Но улыбался и он. Дон Элисео осуждающе и недовольно косился на это веселье: в кои-то веки удаётся поговорить с солидным человеком о солидных делах, а тут эти гогочут, как похотливые ослы.
Алькальд сердито шикнул на своих и предложил «досточтимым сеньорам корреспондентам» пойти на избирательные участки. В конце концов, в стране выборы и сеньорам это, наверное, важнее, чем глупости, которые травит Хорхе.
Пете и самому уже хотелось уйти куда-нибудь с раскалённой сковородки площади. Почему-то казалось, что за её пределами нет такой жары. Не очень понравились, правда, навязчивые рекомендации алькальда, но было уже не до нюансов. Воздух под брезентом уже добрался до температур сталеплавильного цеха, неумолчно звенели мухи и суетился Уин. Волосы на лбу промокли от пота.
– Есть там кондиционеры, на этих участках? – С надеждой спросил Петя.
– Нет, – ответил алькальд и сурово взглянул на него. – Кондиционер у нас только в моём кабинете в алькальдии. А там, куда пойдём, просто старые дома, в них и так прохладно.
Понятно, – кивнул Петя. Старые дома выстроены по образцу гасиенд, замкнутым квадратом, с внутренними двориками – патио, – с каменными полами и огромными окнами без стёкол. В таких домах, действительно, всегда прохладно, всегда сквозняки и всегда тень. Скорее бы туда!
Петя отклеил мокрую рубашку от спинки стула и поднялся. Но в этот момент его позвал Страйкер. Он стоял у джипа и разговаривал по телефону. «Ну и головастые же, всё-таки, люди – япошки!» – Думал Петя каждый раз, когда видел эту штуковину. Чемоданчик не больше «дипломата», всего-то килограмма на четыре весом, но содержит чудо. Беспроводной телефон! Ни тебе кабеля, ни телефонной будки, а звони куда хочешь. Страйкер объяснял: как-то там мудрёно через спутник проходит сигнал. И стоит, конечно, такая связь! Да и сам аппарат тоже недешёв – цена в полавтомобиля. Но «Ньюсуик» может себе позволить снабжать своих корреспондентов техникой будущего. В самом деле, фантастика – телефонный сигнал без кабеля, без электрического провода! Братья Стругацкие, Рэй Брэдбери…
– Есть небольшое осложнение, Пьотр, – озабоченно проговорил Страйкер, помотав крупной, как у сенбернара, головой с глубокими залысинами. – Шеф дал новое задание… Нужно ехать к границе с Гондурасом, в Чалатенанго… Придётся там заночевать, иначе просто не успеть… Поедешь с нами?
Спрашивал, разумеется, из вежливости, знал, что Петя откажется. Петя и отказался:
– Не получится, Страйкер. У меня в одиннадцать вечера важное интервью в столице, а в час ночи надо улетать в Мехико…
– Брось, Питер! Поехали! – Затараторил Уин. – Когда ещё попадёшь в такую дыру! И звучит как – департамент Чалатенанго! Полетишь в Мехико завтра, делов-то!
Кински, отвернувшись, смотрел на горы и жевал резинку. Клаусу было наплевать, поедет с ними Петя или нет.
– Как же ты доберешься до Сан-Сальвадора?
И этот вопрос тоже был задан из вежливости. Чувствовалось по тону, по торопливому взгляду – Страйкер уже распрощался с ним, уже засобирался ехать.
– Да как-нибудь… Не волнуйся, доберусь… Найду такси или частника…
– Опасно.
– Ничего. Русские говорят: «Бог не выдаст, свинья не съест».
– Причём здесь свинья? Разве свиньи едят людей?
– Ещё как едят! Когда им позволяют, конечно…
– Ну, это, наверное, только в России. Жуткая страна! – Страйкер поёжился и виновато опустил глаза.
– Какие затруднения, досточтимые сеньоры? – Влез в разговор неизвестно, зачем оказавшийся рядом дон Элисео. Алькальд вертел головой от одного к другому и напряжённо вслушивался в английскую речь, словно пытался понять. Но не понимал. Несмотря на усилия.
Страйкер, перейдя на испанский, коротко объяснил ему ситуацию. Дон Элисео заулыбался, бурно обрадовался и чувствительно припечатал Пете по плечу своей тяжёлой дланью:
– Отлично! Я как раз сегодня собирался в столицу! По выборным делам: самое время итогов, да отчётов… Отлично, поедем вместе, дон Педро! Доставлю вас за три часа!
– Ну, вот, Пьотр! Замечательно! – Облегченно вздохнул Страйкер. – Счастливо тебе! Увидимся в Мехико!
– Счастливо! – Тоже облегчённо ответил Петя. Он не любил быть камнем преткновения.
Американцы быстро погрузились в свой джип и запылили вокруг площади к выезду из селения. Скоро пыль, поднятая ими, опала и рассеялась. И почти сразу же, как только джип Страйкера скрылся за поворотом, на площадь вырулил военный грузовичок с солдатами. Он резко, окутавшись пыльным облаком, затормозил напротив церкви, и солдаты посыпались через борта. Из кабины степенно вышел сержант, уже немолодой, однако подтянутый и крепкий. Алькальд помахал ему рукой, и сержант так же неторопливо и степенно подошёл к ним.
– С прибытием, сеньор офицер… А мы уж и заждались, сеньор офицер, – заюлил, заулыбался, завертел хвостом дон Элисео. И так это не шло к его кряжистой, основательной фигуре, большим рукам с мозолистыми ладонями, седоватым широким усам, что Петя поразился и только молча кивнул сержанту.
– Вот, всё, как и передавал… Мальчишка мой звонил вам, – продолжал крутить гузном алькальд. – Вот, пожалте, сеньор: Holanda у него на карточке проставлена, и сам признался, что из Европы… Всё совпадает, как в той телеграмме значилось, что я от вас позавчера получил… Можете забирать… А гринго уехали… Этого красного здесь оставили и уехали минут пять назад…
Постепенно до Пети начало доходить, что чёртов алькальд попросту сдаёт его военным. Неприятно затяжелело под ложечкой. Но Петя пока ещё не испугался и не очень встревожился – был уверен, что сумеет разрулить ситуацию. В конце концов, аккредитацию ему выдало министерство обороны, которому эти мелковатые, но бравые ребята в форме, несомненно, подчинялись. Поэтому он, попридержав алькальда рукой и выступив вперёд, строго произнёс:
– В чём дело, сержант? Я – иностранный корреспондент, моя аккредитация подписана полковником Теофило Родригесом. Вы обязаны оказывать мне содействие…
– Плевать, – прищурившись, посмотрел на него сержант и действительно смачно сплюнул на пыльный булыжник. Ткнул в Петю пальцем и коротко приказал: «В машину его! И чтоб не вякал!»
Пока Петю, подхватив под руки, вели к грузовику, дон Элисео шёл рядом и злорадно теоретизировал:
– Нам здесь, в Сальвадоре, своих красных хватает, никак вот не перебьём этих hijos’e puta. Зачем нам ещё какие-то заезжие? Из какой-то там Европы? Сидел бы у себя дома, досточтимый сеньор, и своих бы, европейских, женщин и детей общими делал. Тогда и здоровым был бы. Нас не касается, как вы у себя с бабами обходитесь, но к нам со своим коммунизмом не лезьте!
– Ладно, хватит! – Прервал его сержант и махнул рукой: «Грузите!»
Ловкие, сильные руки мигом содрали с Пети наплечную сумку, завели локти за спину, связали, стреножили, заткнули кляп – вонючую, пропахшую бензином тряпку, от которой Петю чуть не вырвало – и бревном закинули на металлический, ребристый, засыпанный песком пол кузова. Загрохотали ботинки, застучали приклады и, сильно дёрнув, грузовик тронулся и покатил из селения.
Ехать на положении бревна было неудобно. Петю бросало и било на ухабах; на подъёмах и спусках он сползал от заднего борта к кабине и обратно. Солдаты ругались – им приходилось постоянно убирать ноги, чтобы дать Пете возможность манёвра. Наконец, двое догадались прижать его спину ботинками, кто-то придавил шею прикладом винтовки. Петя перестал ёрзать, подпрыгивать и колотиться об пол. Ехать, ощущая рифлёные подошвы ботинок на спине, было ужасно неприятно, зато куда как менее болезненно.
И сейчас ещё Пете не было страшно. Он пока не соображал, ни что происходит, ни куда его везут. Не понимал. Как-то не думалось ему. Всё казалось, не с ним это вершится, а будто смотрит он кино про себя, Петю. И оттого делалось ему только любопытно и немного даже смешно – так нелепо валялся он в кузове.
* * *Немедленно, как только солдаты увезли Петю, возникла в природе цепь случайностей, которую иначе, чем счастливой и не назовёшь. Вернее, возникла она раньше, а в тот момент, когда военный грузовичок отъехал от пропылённого квадрата деревенской площади, она проявилась, заработала. В тот самый момент Уин, по обыкновению, без умолку болтавший в джипе, мчавшемся на северо-восток, в Чалатенанго, вдруг замолк на полуслове и молчал целую минуту. Страйкер встревожился и внимательно посмотрел на него. Уин сидел, выкатив глаза, словно только что проглотил муху, и она трепыхалась у него в пищеводе.
– Мак, послушай, Мак, – трагическим шёпотом начал он. – Мне кажется, кое-что случилось, Мак…
– Ну, что опять, Уин?
– Только дай слово, что не будешь ругаться…
– Пошёл к чёрту, Уин!
– Ну, вот, ты уже и ругаешься, Мак…
Уин вздохнул и потупил взор. Наконец глухо проговорил:
– Мне кажется, я забыл свою сумку в селении…
– Какую из пяти, goddamn it, Уин?
– Ту, в которой запасные аккумуляторы для камеры, светофильтры и два объектива…
– O, God! – Страйкер в досаде хлопнул ладонями по рулю. – Придётся возвращаться, что ли? Мы едем обратно, Уин?
– Ну, хватит, Мак! – Неожиданно окрысился Уин. – С каждым может случиться! Да, мы возвращаемся, Мак! И можешь ругаться сколько угодно! Я не собираюсь дарить объективы на семь тысяч долларов этим мартышкам, Мак! Они даже не знают, что с ними делать! Будут моими объективами колоть fucking coconuts!
Клаус дремал на заднем сидении, не вынимая резинки изо рта. Ехать туда или обратно, ему было решительно всё равно. Не волновала его и судьба уиновских объективов.
Страйкер лихо развернулся через сплошную линию, и они помчались назад.
Официант Виктор Рейес Айала дремал в относительной прохладе и густом сумраке за стойкой бара. Под его стулом стоял кожаный кофр заполошного американца-фотографа. Виктор Рейес считал себя честным и порядочным человеком. В кофр он, конечно, заглянул. Однако, будучи, повторяем, человеком порядочным и честным, не стал перепрятывать дорогущие объективы или уносить куда-нибудь в укромное место всю сумку. Если «гринго» не вернутся за ней до завтра, то с утра он поедет в Сан-Сальвадор и вполне законным порядком загонит все эти причиндалы в скупку. Выручит он за них кучу денег… На доллары, так тысячи полторы… Может, и две… Тогда он возьмёт у хозяина отгулы и поедет на недельку в Коста-Рику… Интересно, как там Роса? Вот удивится, наверное… Надо обязательно купить настоящую стетсоновскую шляпу… Белую, из панамской соломки… Она ахнет, когда увидит его в такой шляпе… Поедем с ней на океан… Хорошо бы, в самом деле, эти чёртовы «гринго» не вспомнили о сумке до завтра…
Тут Виктор заснул.
Проснулся он, кажется, через мгновение от резких голосов на веранде под брезентом. Говорили по-английски. «Вернулись, malditos gringos!» – Неприязненно подумал Виктор и, досадуя, вышел под навес. Американцы торопливо осматривали веранду, совались под каждый столик.
– Вот здесь она стояла, Мак! – Кричал маленький и подвижный, как ртуть. – Точно помню: именно здесь она и стояла!
– Но сейчас-то не стоит! – Резонно отвечал Страйкер, констатируя очевидное.
– Сейчас не стоит, – соглашался Уин. – Значит, её взял официант. Ага, вот и он! Мак, ты только посмотри на его рожу! С такой рожей надо в кустах у дороги сидеть и прохожих грабить! Сумка у него, и гадать нечего!
Виктор невозмутимо взирал на суету, которую устроили американцы. Английского он не понимал, презирал этот квакающий язык и людей, на нём говорящих. Сейчас он очень походил на второго корреспондента журнала «Ньюсуик» по Мексике и Центральной Америке Уильяма Кински, по прозвищу Клаус. Только без резинки во рту. Правда, на лице Клауса читалось презрение ко всему миру; Виктор же обливал им только англосаксов.
– Вы не видели тут сумки, сеньор? Такой квадратной, твёрдой, из коричневой кожи? – Спросил официанта Страйкер.
– Да, сеньор, конечно, видел, сеньор, – кивнул головой Виктор. И в этот миг вдруг так жалко стало ему мечты о белой ковбойской шляпе из панамской соломки, о шоколадных бёдрах Роситы, о чёрном песке костариканских пляжей. Так жалко, так невыносимо обидно, что ослепительной вспышкой в мозгу вспыхнуло озарение. Вспыхнуло и моментально погасло, оставив фиолетовые пятна в глазах. Но Виктор уже не мог отказаться от новой идеи, пронзившей его:
– Сумка действительно стояла у этого столика, сеньор прав, – медленно проговорил он, прощаясь с родниковыми ощущениями собственной честности и порядочности. – Но её увезли…
– Кто увёз? Что ты болтаешь? – Завопил Уин, понимавший испанский, но не говоривший на нём из принципиальных соображений. – Сам, наверное, и припрятал, son of the bitch!
– Увезли военные, – с достоинством произнёс Виктор.
Самоощущение порядочности, не уйдя далеко, вновь начинало возвращаться к нему. Он догадался о тяжёлом смысле эпитетов, которыми награждал его мысленно и вслух этот маленький и прыгучий «гринго». «Ах, вы так, – зло подумал Виктор. – Ну, и не видать вам тогда ваших объективов. По справедливости!» Виктор Рейес Айала полагал себя вправе не только наказывать этих конкретных «гринго» за конкретную провинность перед ним, но и мстить им всем за множество бед и обид, нанесённых за двести лет сальвадорскому народу. Мечта о пляжах Коста-Рики опять грела его сердце.
– Какие военные? – Уточнил Страйкер.
– Сеньор алькальд вызвал военных, солдат. Они приехали и увезли вашего друга… ну, того, который остался… Сумку вот этого сеньора они тоже увезли… Они поехали в сторону Сан-Сальвадора… Но, наверняка, где-нибудь свернут с шоссе… Того сеньора они связали, я сам видел…
Страйкер бегом ринулся к джипу. Уин и Клаус запрыгивали в него почти на ходу. Через полчаса цепь совпадений выпростала из небытия ещё одно звено – по Панамериканскому шоссе им навстречу ехал «додж» полковника Родригеса, Страйкер узнал его и успел поморгать фарами.
– Догадываюсь, о каких военных идёт речь, – произнёс полковник, когда Мак-Грегори поведал ему историю похищения голландца Пети и сумки Уина. – Это, наверняка, спецназ пехотной бригады. Она здесь дислоцируется. Ребята злые. Из дальних деревень, индейцы… читать и писать только в армии научились… Не все… Им, если что в голову вобьёшь, то обратно выбить уже невозможно. У Фарабундо Марти против нас такие же воюют, твердолобые. Русского этого они, конечно, израсходуют, если его не вытащить… Ну, дядюшка, удружил, век не забуду!
– С этими русскими всегда морока, – неожиданно заметил Клаус, и было непонятно, осуждает он русских, вообще, или только их особенность всюду сеять беспокойство.
– Мак, я не спорю, – быстро проговорил Уин. – Этот голландский русский, кажется, хороший парень. Я его ещё по Мехико знаю… Но, если его повезли «расходовать», чем мы поможем? Пусть полковник этим занимается. Правда, мистер, это ваше дело, разобраться между собой?
– Разумеется, мистер Уинпорт, – сдержанно отозвался полковник.
– Вот видишь, Мак! Видишь! И с объективами неясно… Надо ими заняться! Предупреждаю – без них я снимать не смогу!
– Да ведь объективы они и увезли, Уин! – Удивлённо воскликнул Страйкер. – Объективы, которые, между прочим, забыл ты, увезли солдаты! Ясно же было сказано! Вот и поедем за ними.
Уин стоял, потупившись, и, вопреки своему обыкновению, молчал. Страйкер вновь обратился к полковнику:
– Мне казалось, что в таком деле должен фигурировать «эскадрон», а вовсе не военные…
Полковник вздохнул.
– Говорю вам это, мистер Мак-Грегори, «off the record»… Чтобы вы лучше понимали обстановку в Сальвадоре… – он отвернулся, провожая взглядом бежавшие по шоссе машины. Словно пересчитывал. – Парни из спецназа и есть «эскадрон»… Не весь, конечно… Там ещё и гражданские крутятся, но спецназ – ядро…
– Что нам делать, полковник?
– Не терять времени, мистер Мак-Грегори. Артуро! – Крикнул полковник Родригес, повернувшись к своему «доджу».
Из машины заполошно выскочил, подбежал и встал навытяжку молоденький первый лейтенант. У лейтенанта на носу криво сидели очки в золотой оправе, а с мизинца сыпал искрами перстень с бриллиантом.
– Первый лейтенант Артуро Гутьеррес Санчес. Мой заместитель по департаменту печати, – отрекомендовал его полковник. – Он поедет с вами. Нам известно, куда эти олухи обычно возят людей. Гутьеррес знает… Самому мне туда нельзя, иначе придётся давать официальный ход делу об «эскадроне»… Слышали, наверное, демократия теперь у нас… Строго говоря, и Гутьерресу туда нельзя, но… Словом, поезжайте. На вашем джипе вы их скоро нагоните, лейтенант знает, где срезать…
Третьим звеном в цепи счастливых совпадений того дня стала поломка грузовичка. Не успел он, свернув с Панамериканского шоссе, проехать и километра по ухабистому просёлку, быстро набившему Пете бока, как что-то истошно скрежетнуло металлом под его капотом, и грузовичок встал. Сержант ругался сложно и витиевато; оправдываясь, что-то бубнил водитель; солдаты в кузове недовольно бурчали.
Петя обрадовался передышке в дорожной тряске. Хотя железный пол грузовика быстро накалился под прямыми лучами солнца, и лежать на нём было горячо, Петя, всё равно, радовался. Кляп ему вынули, он дышал вольно и остро понимал, какое это счастье – дышать, когда ничего не мешает и не воняет бензином.
– Куда вы меня тащите, сеньоры? – Как можно дружелюбнее спросил он, прислонившись щекой к горячему полу.
В ответ немедленно получил тычок прикладом и малоутешительную сентенцию:
– Ну, ты, красный, закрой рот, – приказал чей-то грубый голос. – Станешь вякать, опять кляп в пасть забьём…
Петя всё ещё не боялся. Но сделалось ему беспокойно и немного тревожно. Солдатики, кажется, заигрались и теперь не могут остановиться.
* * *Каоба, к которой его подвели, была огромной – ствол в три обхвата, покрытый мощной, сероватой корой, изрезанной ущельями складок; наверху – непроглядный зелёный лес и переплетения толстых, как анаконды, ветвей. В лесу скандально орали попугаи; в ушах звенело от их криков, человеческий голос тонул в них без следа. Было их в этом лесу, наверное, столько же, сколько китайцев в Китае. Попугаи не только истошно орали, но и не менее истово гадили – вся земля под кроной была покрыта мерзкой белой субстанцией, она же беспрерывным дождём сыпалась сверху.
«А солдатики-то забавные, с фантазией, – подумал Петя, уклоняясь от попугайских даров. – Специально такое дерево выбрали. Сначала обосрут тебя с ног до головы, и только потом шлёпнут… Забавно!»
Он не боялся. Петя был свято и несокрушимо уверен в том, что, во-первых, весь этот театр продолжает происходить не с ним, а с каким-то другим Петей; и, во-вторых, вопреки всякой логике, он ждал, что случится некое событие, которое не позволит поставить финальную точку в его жизни. Больших сомнений относительно такого события у него не было – оно придёт непременно. Потому, что так не бывает, так несправедливо и абсолютно невозможно: вдруг раз – и ничего. Пустота, темень, вакуум. Не бывает, и не будет. Во всяком случае, с ним так не будет никогда!
И Петя не боялся. Нервничал, правда, сильно – даже потряхивало его слегка. Но страха не было. Ужаса не было. Умом он, вроде бы, понимал, зачем прислонили его к стволу каобы в пустынной, обожжённой солнцем местности, где нет никого, кроме попугаев. Но не верил. Нет, не верил в уготованный ему исход.
Шестеро солдат выстроились напротив. Глаза у них были пустые и равнодушные. Обыденные глаза. Только в глубине зрачков тлели белые огоньки злобы. И вдруг до Пети дошло: сейчас его будут убивать… убьют… и никаким словом их не проймёшь. Никакой жалостью не умолишь. Никакими святыми не испугаешь. Убьют его, такого замечательного, молодого, талантливого! Убьют и закопают! Нет, подождите! А как же близнецы? Как мальчишки? Останутся одни?
И наступил ужас. Сразу. Навалился. Накрыл чёрной, душной тучей. Паника сжала горло… остановилось дыхание… заволокло мысли. Бежать! Кататься по земле! Просить! Умолять! Плакать! Нет! Не хочу! Не надо!