Эволюция религиозных верований. Курс лекций (1927–1928)

Лекция четвертая. 10/XI 1927 г.

Тема сегодняшней лекции – олицетворение и анимизм.

Мы, таким образом, дошли до разделения субъекта и объекта. В дальнейшем анализе субъект, т. е. вселенная как целое, распадается на части и расчленяется, и каждая из этих частей, более или менее мелкие, тоже олицетворяются и оживляются. Раз вся вселенная для первобытного человека живая, то и отдельные ее части тоже живые. Это восприятие частей вселенной и всех ее внешних предметов как живых – это есть опять социологический момент.

Я приведу весьма известную цитату из Дарвина о том, что собака лежала и дремала, а рядом с ней лежал раскрытый зонт, зонт пошевелился от ветра и собака начала лаять. Дарвин приводит этот пример для характеристики мироощущения собаки, подход к зонту как к живому. Подход человека ко всем внешним предметам без различия такой же – как к живым. Вначале весь мир для человека живой, прежде всего конечно, звери, птицы, растения, колеблемые ветром, которые растут из земли; вода, которая течет; светила, которые движутся по небу. Вообще все внешние предметы одушевлены, для первобытного человека неодушевленных предметов не существует в сущности. Очень интересный анализ произвел Прокофьев[34] среди своих студентов по этому вопросу. Он спрашивал их, что живое и что нет. Их представление о живом с нашим не сходится. У них есть элементы чистого олицетворения. Камень живой или мертвый? – Все согласны, что живой, потому что в камне есть искра, которая дает огонь, и этого достаточно для того, чтобы предмет был живой. Трава живая, потому что она растет. Вода? – Какая вода? – Вода для питья мертвая. Такое же самое представление имеем у бушменов и у готтентотов, которое выражается у них и в языке. Вода мертвая и род употребляется мертвый, т. е. для неодушевленных предметов, а река бегущая – это живая вода. Для сближения с лингвистами можно сказать, что в языке африканских бушменов и готтентотов есть разделение на три рода. Один род для людей и богов; другой – для предметов одушевленных и третий род для предметов неодушевленных. Вода, которую пьют, она всегда мертвая, и для нее употребляют третий род – для предметов неодушевленных. Вода текущая, это вода, для которой употребляют средний род – для предметов одушевленных, и, наконец, водопад, вода, которая бьет и ключи – это нечто божественное и имеет значимость первого рода вместе с людьми и богами. Это чрезвычайно рельефное совпадение с лингвистическим подходом.

Между прочим, такое воззрение, что у человека вначале все безличные силы выступают в личной форме, было свойственно чрезвычайно многим ученым, еще до возникновения теории анимизма. Приведу цитату известного американского ученого Даниеля Брейтона: «Все то, что производит движение, издает звук или запах, или своей внешней формой и определенностью очертаний высказывает свое внутреннее единство, представляется уму дикаря олицетворенным и в его собственном существе. Все эти олицетворения имеют такие же свойства и ничем существенным не отличаются от него. Животное, растение, камень, ночные светила, воющий ветер, вспыхивающий огонь, отвесная гора – все это его братья в природе, проникнутые той же жизнью, как и он сам». Эндрю Ланг выражается еще определеннее: «Дикарь не проводит грани между собой и другими предметами, родственными по его понятиям человеческой природе. Таковы животные, растения и небесные тела. Он приписывает камням и скалам пол и способности деторождения, присвояет человеческие чувства солнцу и луне, звездам и ветру, также зверям, птицам и рыбам» (Миф, обряд и религия, 1, стр. 47). Эти цитаты чрезвычайно яркие и не нуждается ни в каких комментариях. Между прочим, в одной чукотской сказке в этом же самом отношении типичны следующие слова: «Маленькая серая птичка с синей грудью шаманит, сидя в углу между суком и стволом», «Ствол дерева стонет и плачет под ударами топора, как бубен под колотушкой». Все существующее живет: лампа ходит, стены дома имеют свой голос, даже ночной горшок имеет страну, шатер и жену, и детей. Шкуры, лежащие в мешках для торговли, разговаривают по ночам, и так далее. Это опять-таки цитата в высшей степени рельефная[35]. Здесь всюду нет никакого различия между представлениями о предметах неодушевленных и между зверями, людьми.

Еще о духах нет речи, поэтому мы не имеем права и не должны делать какие-нибудь упоминания о духах. Мы должны брать то, что нам дают цитаты или действительность, а не искать в глубине того, чего там по внешности нет. Потом мы найдем духов в огромном количестве, но здесь я констатирую как факт, что духов еще нет. Такое оживотворение имеет в начале преобладающее свойство и частично сохраняется в фольклоре и обрядах до сравнительно позднего времени и существует рядом с позднейшим одухотворением как более ранняя форма. В высшей степени поучительно и наглядно такие самые элементы олицетворения находить, например, в русском фольклоре и русских обрядах, и в сравнительно поздних обрядах, которые относятся уже к стадии анимизма и которые должны быть связаны с духами. Мало того, они и сейчас в полуразрушенной форме существуют. Такие религиозные элементы входят и в христианство. Так, например, русская сказка про прохожего, который ложится спать под стогом и слышит во сне стон, точно живой голос, это хозяин стога кричит. Сено стонет, потому что его скосили. Это чрезвычайно рельефно. Этот рассказ рожден в земледельческом быту, тем не менее в нем такое же олицетворение природы, как и в охотничьем и скотоводческом быту. Детская песенка о грибах: «Отозвалися опенки, отозвались рыжики» – опять-таки тут дело идет просто о грибах, никакой мысли нет, что там сидит дух. Чукотское представление о мухоморах имеет характер олицетворения. У гиляков тоже, но там несколько иначе. Мухоморы вышли на дорогу людьми в шляпах, это стадия уже высшая, антропоморфная, одухотворение. Чукотский рассказ такой, что если вы съели пять мухоморов, то во сне вам явится пять мухоморных жизней, и некоторые будут иметь характер тумбы, потому что мухомор имеет тело тумбы. Эти мухоморы, являясь во сне, заставляют человека подражать им и делать то, что они делают. Мухомор имеет тело короткое, как тумба, ушедшие плечи, как у человека. Человек надевает мешок на голову и старается подлезть под мешок, этим он подражает поведению мухоморов, которые вылезают из-под земли. Кроме того, существует мухоморное опьянение не только у чукчей, но и у русских, и я сам видел много таких фактов. Помню один такой случай: сидим в избушке, окна закрыты; вдруг кто-то выбивает ставни, как прорастающий гриб мухомор. Другой случай: в избе высокий камин, стены прямые отвесные, сквозь которые дым выходит; на загнете лежала громадная куча угля. Вдруг вбежал человек, вскочил на шесток и стал карабкаться сквозь трубу, попросту залез в трубу. Вся глина осыпалась, а он вылез весь в саже, щеки оцарапаны, ноги ободрал. Оказалось, что он подражал мухомору, который пролезает сквозь всякие тесные места. Мы видим здесь не только олицетворение, не только представление, но и разыгрывание. Человек разыгрывает внешнюю форму предмета, который представляется ему живым. Мы имеем в этом отношении множество материала из разных систем верований. Приведу пример из чукотских представлений, где ночной горшок это есть сторож, который сторожит добычу. Есть такая чукотская сказка, что злой дух Келе захватил мальчика, который притворился мертвым. Придя в свое жилище, он положил мальчика, сам лег спать, а ночной сосуд поставил сторожить предполагаемое мертвое тело. Когда все заснули, мальчик поднялся, тогда ночной сосуд закричал. Перед тем как Келе проснуться, мальчик опять сделался неподвижным. Келе обругал сосуд и в наказание залил водой. Как только Келе снова заснул, мальчик сделал новое движение, на этот раз смелее прежнего, сосуд закричал опять. Мальчик подбежал к сосуду и наполнил его.

Это довольно остроумная сказка. Вы видите здесь не только элемент олицетворения, но, может быть, и начальные элементы одухотворения. Все-таки есть раздвоение между внешней формой предмета и тем живым голосом, который в нем живет. Правда, этот голос живет тоже в форме совершенно материальной. Можно привести такой пример, что для первобытного язычника, шаманиста, для чукчи, эскимоса, когда он ходит по лесу, то каждый хруст сучьев для него это есть голоса живой жизни. Например, человек, проходя мимо, толкнет груду хвороста, и она рассыплется на отдельные сучки, мелкие сучки, половина из них убегает оленями, а главный убегает за ними, это их пастух, который их пасет. Тут мы имеем превращение, но превращение совершенно материальное, еще превращение, а об одухотворении еще нет речи.

Точно так же, такое же олицетворение имеют силы природы: ветер, гром, море, горы. Можно привести ряд рассказов, относящихся к горам. Например, в юкагирском фольклоре различные сопки изображены как живые люди. «Они сватаются, ссорятся, дерутся и, в конце концов, каменеют. Такие же рассказы были записаны Вениаминовым[36] среди алеутов. В одном алеутском рассказе сопки на острове Уналагике вступили в драку и стали бросать друг в друга камнями с огнем. Многие мелкие сопки, которые были не в силах бороться с крупными, лопнули и погасли. Остались только две сопки, Макушин и Речегиной. В последующей битве Речегиной был побежден и, видя свое поражение, собрал все свои силы, надулся, лопнул и угас. Макушин лег спать и теперь из него выходит только легкий дым»[37]. Это стадия олицетворения. Такое же представление имеем и у других народов, живущих на Суматре. У них представление такое, что сопка – это большая печь, в которой живет великан и топит ее, и дым выходит наружу. Здесь мы имеем раздвоение этого субъекта на внешнюю форму и на внутреннюю, в нем живущую, опять-таки пока живущую, а не дух. Живут в сопках как бы материальные духи, люди-великаны, и топят таким же огнем. Внешняя форма предмета совершенно не важна, лишь бы она поражала воображение.

На этой стадии олицетворения начинается вступление амулета. Амулет – это всякий внешний предмет, лишь бы он казался странным и казался бы имеющим в себе какую-то неведомую силу и жизнь.

Юрий Лисянский сообщает о жителях острова Кодьяка, охотников за китами, которые с наступлением весны отправляются в горы на поиски орлиных перьев, медвежьей шерсти, камней необыкновенного вида, кореньев, птичьих черепов и тому подобных предметов. Все такие находки употребляются в виде амулетов. Сюда же относится знаменитый случай, цитируемый часто этнографами, из рассказов Крашенинникова. Он относится к приморскому коряку, жителю поселка Ука в Северной Камчатке. Этот человек рассказывал Крашенникову следующее: «Лет за десять был он в огнище немалое время (вероятно, от сифилиса). Между тем, будучи на реке Адке, от устья реки Ука в десяти верстах, нашел он камень и, как взял в руки, камень на него будто человек дунул. Испугавшись, он бросил камень в воду, отчего болезнь его так усилилась, что он лежал все то лето и зиму. На другой год был принужден искать с великим трудом объявленного камня и нашел его уже не в том месте, где бросил, а далеко оттуда, лежащим на плите. Купно с Калкаком, или с малым камнем, который он, взяв, с радостью принес в свой поселок и, сделав им платье, от болезни избавился. С того времени держит он их у себя и любит каменную жену паче настоящей. А Калкака всегда берет с собой в дорогу и на промыслы (считая его сыном)»[38]. Значение амулета независимо от формы и от названия, которое этот предмет имеет. Какой-нибудь камень человекообразной формы является амулетом и становится женой человека. Такое представление существует у гиляков.

Тут уже входит новый элемент, который можно подчеркнуть в связи с прекрасной работой Льва Яковлевича [Штернберга]. Как только камень становится амулетом и становится сверхъестественной женой и уносится человеком, то тут мы уже видим не только начало шаманства, не только начало ведовства, но и начало полового подхода к шаманству, которое имеет огромное значение. Следовательно, этот половой подход начинается еще до анимизма и начинается на стадии олицетворения. Этот камень, который является женой для гиляка, он является первой стадией, древнейшей формой, которая перешла и в наше представление о колдунах и колдуньях, которые имеют суккуб и инкуб. Относительно колдунов выступают такие элементы, что каждый колдун имеет духа нечистого или самого сатану, который находится с ним в половом общении. Мужчина имеет женщину – суккуба, то есть «лежащую снизу», а женщины имеют мужа – инкуба, то есть «лежащего сверху» (это по-латыни). Они являются их помощниками.

Таким образом, начиная от камня-жены и вплоть до инкуба эти элементы ведовства одни и те же и в шаманских обрядах, и в магии, и они начинаются с самого начала разветвления религии, ибо религия, в конце концов, начинается с олицетворения. Конечно, общее определение мира как целого – это не есть религия, это есть начало для религии. Религия начинается с разделения предмета на части, она начинается с амулетов, обрядов и с шаманского, магического и полового подхода. Такие же рассказы я слышал и у различных северных народов относительно амулетов. У эскимосов Гренландии такое представление, что если человек идет по дороге, и под ноги к нему скатывается с горы камень, то этот камень становится амулетом. То же самое и в нашей стране у Берингова пролива рассказывали чукчи.

Однако, надо сказать, что на этой стадии, по существу, человек не может долго удержаться, потому что форма предмета для человеческого внимания значит больше, чем материал. Таким образом, во всех этих внешних предметах – живых или неживых – отмечается всякое сходство с жизнью, а так как он сам, человек, есть центр жизни, то отмечается всякое сходство внешних предметов с человеком, всякая так называемая игра природы. Какой-нибудь камушек, который похож на человеческое тело или на часть человеческого тела, тем самым является амулетом. На этой стадии начинается по преимуществу такое олицетворение, и оно восходит вплоть до современной религии, когда больные в виде жертв приносят, если болит рука, руку, сделанную из золота или серебра, если нога, то ногу, и так далее. И не только эти руки и ноги делают сами, но ревностно ищут, скажем, на берегу реки или моря камушки или предметы какие-нибудь, которые имеют сходство с рукой или ногой и которые тем самым являются амулетом и очень хорошими предметами для подношения богу для исцеления от болезни.

С другой стороны, мы видим, что вместо частей человека, человечество стремится к тому, чтобы сходство было более общим. Я раньше приводил пример с сучками, которые оживают и представляется так, что каждый сучок, раздвоенный книзу, – это человек с ногами. Вы помните, как там потом эти сучки превращались в оленей и разбегались, а один сучок превращался в пастуха. Надо сказать, что в амулетах это внешнее сходство сохраняется в высшей степени долго. Возьмите, например, чукотское домашнее мелкое божество, чукотскую святыню, которая состоит из совокупности амулетов. Это палка, раздвоенная книзу, на которой делают надрезы. Делают ее также из кожи. Бусы – это уже процесс стилизации, так как бусы являются предметом новым, купленным у русских. Чукчи делают прекрасные изображения животных и людей, но наряду с этим в основе домашних божеств лежит чрезвычайно смутное, слабое сходство.

Такое представление мы видим не только в религии первобытной, но даже и в религии более развитой, например, в греческом политеизме, в основе которого лежала скульптура. Там мы, наряду с прекрасными скульптурными изображениями богов, видим и чрезвычайно грубые изображения, которые у греков как раз считались самыми священными. У них было изображение Аполлона в виде деревянного великана; изображение Деметры грубое, каменное, которое не имело даже никакого человекообразного вида. Надо сказать, что это сохраняется и в современной религии, вплоть до самого высшего проявления ее и даже до самой последней высшей мировой религии – магометанства, в основе которого лежит поклонение священному камню, упавшему с неба, и который не имеет никакой человекообразной формы. Этот камень вделан в стену Каабы, магометанского святилища в Мекке, и частью уже стерся от бесчисленных губ верующих, которые прикладываются к нему, выражая этим почтение и жажду исцеления. Мы видим, таким образом, что древнейшая форма религии проявляется и во всех высших религиях, вплоть до самой последней формы ее. Конечно, по пути олицетворения и по пути уподобления людям первое место занимают звери, потому что звери действительно живые, и еще потому, что человек, как я уже говорил раньше, представляет себе зверей людьми: люди-звери и звери-люди. Мы видим, таким образом, что звери – это первые существа, с которых начинается антропоморфизация – уподобление людям. В этом отношении можно привести множество примеров во всем северном фольклоре. Так, пример такой: оленя, который убегает от охотника, охотник рассматривает как злого духа и, разговаривая с собой, говорит: вот идет злой дух, который может нас истребить. Человек говорит о злых духах так же, как о людях, и о зверях так же, как о людях. Чукотские сказания изобилуют такими указаниями на уподобление людям. Чукотский охотник говорит: лисица имеет свой собственный дом; черный и белый медведь имеет свое хозяйство и так далее. Это начало антропоморфизации, но здесь пока все строго материальное, духовного элемента нет, и о духе мы не можем говорить. Это не стадия анимизма, а только первая часть – переход от олицетворения к анимизму. Любопытно следить за колебаниями этого развития. Ряд предметов приобретает человекообразную форму, будь то животные или неодушевленные предметы, но отчасти сохраняют и свои первоначальные свойства. Человек как бы колеблется, делает первые робкие неуверенные шаги и придает зверям человеческие свойства, а неодушевленным предметам – одушевленные, но все же его воображение хватается за их прежнюю материальную сущность и не желает от нее избавляться. Любопытен рассказ, как кит уносит девушку и на ней женится, но остается по-прежнему китом. Он кладет голову на руки женщины и заставляет ее выковыривать у него в голове. Этот обычай распространен у русских XVIII века. Помните, у Державина: «То с нею в свайку веселюся, то с нею в голове ищуся». А у туземцев ведь подход такой – охотничий: я его ем, а он меня. Но у кита эти паразиты, не обыкновенные вши, а особенные раковины, которые впиваются в кожу кита и беспокоят его, и кит от этого очень страдает. Известно, что он находит камень, высовывается из воды до половины и ожесточенно трется спиной об этот камень, желая соскрести эти раковины, которые мешают ему. Между прочим, эти раковины ужасно надоедливые. Они обрастают вокруг киля судов и даже металлических судов, и суда, которые проходили десятка два лет, с них нужно снимать эти раковины. Итак, значит, эта жена кита вычесывает у него эти раковины, но так как ее пальцы не годятся для этого, то она проскребла пальцы до крови и до костей. Видите, значит, это не такая веселая задача, как это у Державина с женой. Еще пример: лисья женка, выйдя замуж за человека, сохраняет свой неприятный запах. Гусиная женка сохраняет свое отвращение к животной пище. «Элеинкуд» – это у гиляков камень, который стал женой человека. Это чрезвычайно любопытно. Камень стал женой человека, его нашедшего, он стал человеком, но тем не менее он все-таки камень, его внешние свойства остаются.

Итак, предметы и животные, будучи уже людьми, все же сохраняют свои первоначальные свойства.

Так как мы говорили про амулеты, то надо сказать, что есть амулеты не только человекообразной формы, но и животного, так сказать, происхождения. Амулеты животного происхождения такие: горностаевая шкурка, голова крысы, гусиное перо и так далее. Обыкновенно человек носит все это в засушенном виде, в виде амулета, а когда нужно колдовать, делать магические действия, то амулет превращается в животное, а потом животное начинает принимать человекообразную основу. Таким образом, происходит довольно медленное превращение. Затем надо указать на басни. Басни изобилуют такими представлениями. Возьмем басни Крылова, Лафонтэна, там этот элемент сохраняется – животные, которые говорят по-человечески, но тем не менее сохраняют свои животные свойства. Например, лиса угощала журавля кашей, он клевал-клевал и никак не мог клевать эту кашу. Затем журавль, который вытащил у волка из глотки кость. Все это опять-таки животные, которые имеют разговор человеческий, но сохраняют все же свои первоначальные материальные свойства.

Точно такие же представления есть и о деревьях. Первобытный фольклор полон живыми деревьями. Тут уже, правда, труднее, потому что придать дереву человекообразную форму чрезвычайно трудно, очень уже дерево с корнями и ветвями не похоже на человека с головой. Тем не менее есть целый ряд рассказов, где растения представляются как живые существа и как люди. Первая стадия – это деревья как живые существа. Есть рассказ о гонке деревьев. Это живые существа, но так как у них корни длинные, то они бегут и корнями задевают за землю. Дело здесь идет еще об их внешней материальной форме. Маленькие деревья представляются как живые существа без отношения к их форме. Если помните, у Жуковского есть типическое описание такого представления. Зернышко, которое дало росток и представляется как маленький ребенок. Можно привести цитаты из науки, современной ботаники, где когда растения разводят, то говорят о «школах» деревьев. Маленькие существа, которые вырастают, елки, производят впечатление, как будто дети, сидящие на парте. Термин «школа», который перешел в науку, является результатом первой антропоморфизации, первого уподобления людям.

Надо сказать, раз заговорили о поэзии, что в поэзии по отношению к растениям есть чрезвычайно рельефные формы олицетворения и первичной антропоморфизации.

Дальнейшее развитие олицетворения состоит в том, что в начале антропоморфизация, а потом непременное расчленение, т. е. деление на внешнюю и внутреннюю формы, которые есть у предмета, эти две формы начинают вступать между собой в какое-то соотношение. Сначала колеблются – то одна, то другая, а затем одна становится внутренней формой, а другая внешней. Это уже есть начало одухотворения. Причем все-таки до сих пор духовного элемента никакого нет, духов мы не видим. Здесь не об этом речь, здесь просто две материальные формы сходятся, одна внешняя, а другая – внутренняя. Одна форма становится жилищем, а другая становится обитателем. Это есть начало одухотворения, очень длинный и вполне материальный процесс. Мы, таким образом, совершенно естественно, путем такого анализа, когда дойдем до духов, то будем подчеркивать их материальную форму и их нематериальный свойства. Мы будем следить, как они рождаются чрезвычайно материально и точно так же колеблясь. Это очень длинная дорога – от материальной формы к духу и материальной сущности, чем от олицетворения и антропоморфиации к этим внешней и внутренней формам.