Книга Почти как в сказке - читать онлайн бесплатно, автор Юлия Март. Cтраница 2
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
Почти как в сказке
Почти как в сказке
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 1

Добавить отзывДобавить цитату

Почти как в сказке

Отступая-догоняя, словно играя, любовники оказались почти под самым балконом, и вдруг Анна замерла. Мурат воспользовался остановкой, схватил женщину в объятия, и они оба неловко рухнули на траву. Анна рассмеялась и тут же крепко зажала себе рот рукой, затем убрала её и прошептала:

– А что, если нас услышит твоя мать?

Мурат нехотя отвлёкся от груди Анны и приподнял голову:

– Она спит.

– А если нет? Если увидит? Уверена, решит, что я женщина с дурной репутацией. Вряд ли она желала бы своему сыну такую подругу.

– Сын давно вырос и сам решает, какая женщина ему нужна.

– И какая же?

– Такая, как ты.

– Бездомная одинокая мать без мужа, бегущая из собственной страны в неизвестность?

– Загадочная, пылкая, страстная…

– Поющая на площади?

– И прекрасно танцующая!

Анна фыркнула, но ничего не сказала.

– Считаешь меня легкодоступной?

– Нет. Считаю смелой. Мало кто из женщин, кого я знаю, отважился бы на такое.

– Такое что?

– Всё. Все выбирают безопасность и тихую скучную жизнь. А ты выбираешь жизнь.

– Когда по пятам идёт смерть, многие живут одним днём.

– В тебе слишком много жизни для смерти. Поэтому я выбрал тебя.

– Ты выбрал? По-моему, тебя выбрала Агапи, – рассмеялась Анна. Мурат накрыл её рот ладонью и тут же получил чувствительный укус за пальцы. Отпустил руку, Анна нахмурилась. Ответил, инстинктивно встряхнув укушенной кистью руки:

– Ты болтаешь, как и твоя дочь, без остановки. А ночь такая короткая, если вы уплываете сегодня…

В ответ Анна притянула его к себе для поцелуя.

Мать Мурата неслышно ушла с балкона и плотно прикрыла за собой деревянные створки дверей. Велела горничной не открывать до утра, якобы от душного запаха цветущего олеандра ей сегодня делается дурно, а под утро цветы пахнут не так сильно. Мурат – взрослый мужчина, пусть реализует свою скопившуюся страсть, беды не будет. Так даже лучше. Слишком долго здоровый мужчина не может жить без женщины, а случайная незнакомка – лучший вариант для таверны, чем жадная соседка. Лишь бы эта незнакомка завтра покинула Трапезунд навсегда.

Когда суп кипит в кастрюле, если вовремя не снять крышку, скопившееся давление сорвёт её само. Так и человеческая страсть, сдерживаемая слишком долго, ударяет в привыкшую быть холодной голову не хуже кипящего бульона.

Пока длились игры и ласки, Мурат ощущал себя хозяином ситуации. Но как только белое податливое тело Анны застыло под ним в ожидании, почувствовал себя юным мальчишкой, у которого всё случилось в первый раз. Страсть гейзером бурлила в теле, вызывая крупную дрожь и, одновременно, полную растерянность: куда приложить руки, что сделать с ногами, не будет ли Анне больно, тяжело, неудобно? Не глупо ли то, что он пытается сделать? И прекрасная ночь превратилась бы в постыдное воспоминание, если бы не чуткость Анны.

Женщина одним уверенным движением заставила Мурата лечь на траву и сама села сверху. Глаза мужчины расширились: так с ним не вела себя ещё ни одна любовница. Это и обескураживало, и заводило сильнее. К тому же вид на женское тело открывался потрясающий. Луна подчеркивала округлые выпуклые формы полных грудей, тонкость талии, переходящую в контрастную ей широту бёдер. Бёдер, скрывающих святая святых, в которое Анна впускала Мурата. Женщина наклонилась, и Мурат почувствовал, как их тела сливаются в едином порыве. Закрыл глаза и отдал себя во власть ритму, древнему, как сама жизнь. Словно биение барабанов, оно медленно, удар за ударом, подчиняло себе всё тело. Как танец живота, одновременный, парный – удар вверх, провал вниз, дробь, пауза, финальная восьмерка, дробь и – бесконечность!

Не искры, не фейерверк, не наслаждение – это было нечто большее, нечто не принадлежащее миру людей. Рай.

«В твоей любви я видел Бога», – сказал один арабский поэт. Теперь Мурат знал, что это не метафора.

Они плакали оба. Даже не стеснялись слез. Невозможно стесняться того, кого узнал в тысяче прожитых жизней, кто настолько един с тобой, что можно действительно запутаться, чья рука – твоя или его, кто твоё начало и продолжение. Плакали и понимали: то, что случайно произошло этой ночью, не было случайным и не станет, но, когда придёт рассвет и займётся свет нового дня, всё лунное, древнее, тайное и кристально-понятное ночное уступит место человеческому миру и его законам.

– Не уезжай. День ничего не решит.

– Иногда решают даже секунды. Секунда взгляда, секунда на удар сердца: и мы с тобой в этом саду.

– Останься. Живи со мной.

– Помнишь этих людей на площади? Они, как дикие голодные собаки, ходят вокруг, пока их мало, но как только соберётся стая, набросятся на нас.

– Почему? Вы же не сделали ничего плохого?

– Мы греки.

– И что? Меня не смущает, что ты гречанка.

– Так думают не все. Некоторые считают, что этой земли могут касаться только ноги турок.

– Не все турки такие. Большинство не таких.

– Не все. Но это большинство тоже боится за свои семьи, имущество, дома и защищает себя молчанием. Поэтому меньшинство, которое убивает – сильнее и беспрепятственно вершит, что хочет.

– Я смогу защитить тебя!

– Не спеши обещать, пока сам себя не знаешь в такой ситуации. И тебе есть, что терять.

– Может, ничего и не будет?

Анна покачала головой.

– Мы слишком заметные. А я ещё и танцевала на площади, хотя так не делаю.

– А зачем сделала?

– А зачем ребята сыграли зейбекико? Вдохновение не спрашивает нас, зачем то или это, а просто делает через нас то, что считает нужным.

– Да, я тоже подумал, что греческая народная музыка сейчас неуместна.

– Вся музыка – народная. Народ – это прежде всего люди, не греки и не турки, а люди с сердцем и душой. Если, конечно, душа ещё осталась.

– И ты хотела отвлечь?

– Напомнить, что все мы люди. Иногда через красоту песни и танца это получается…

– А в итоге, запомнили…

– …Что гречанка танцевала турецкий танец…

– А потом ушла гулять с турком.

– Думаешь, они заметили и это? Город большой.

– Город большой, а базар маленький. Утром у нас все всегда уже всё про всех знают.

– Значит, тогда у меня точно нет шансов остаться.

– Я не могу тебя отпустить.

– Меня не отпускай, отпусти Агапи.

– Но она же не уедет без тебя!

– Нет. И мы уедем вместе. Но тебе не придётся отпускать меня.

– Не уезжай!

– Я и не уезжаю. Я убегаю.

Небо посветлело, затем порозовело и постепенно начало вбирать в себя всё больше золота, чтобы выпустить на свободу солнце.

Мурат, словно в последний раз, прижал Анну к себе: запечатанные годами и так внезапно освобождённые чувства переполняли его сердце.

– Seni seviyorum, Sensiz yaşayamam, Seninle her zaman olmak istiyorum!*.

– Я знаю, Мураджим, я знаю. Σε αγαπώ περισσότερο από τη ζωή! Δεν ξέρω πως να ζω χωρίς εσένα!**

– Зачем ты это говоришь? Ты же знаешь, что я не понимаю по-гречески! Скажи на турецком!

____________

*Я люблю тебя, я не могу жить без тебя, с тобой я хочу быть всегда…

**Я люблю тебя больше жизни! Я не знаю, как буду жить без тебя.

____________

Но Анна только грустно вздохнула, провела тыльной стороной руки по щеке Мурата и поднялась с земли, вместе с улыбкой пытаясь стряхнуть с себя непрошенную печаль:

– Не лежи в росе на рассвете – спину застудишь.

И ушла через сад, чтобы войти с крыльца, обогнув дом.

В шесть утра Агапи и мужчины уже не спали: сидели в пустой таверне, ожидая, когда придёт хозяин и соберёт с них плату за проживание. Анна, успевшая быстро собраться, чтобы не задерживать отплытие, стояла рядом. Мурат медлил, пытался оттянуть неизбежное, считал, просил Анну ещё раз проверить, ничего ли она не забыла. Мужчины, стараясь не смотреть Мурату в глаза, сообщили Анне, что будут ждать её возле лодки на причале, и ушли. Агапи увязалась за ними.

И слава Богу.

«Жди меня здесь», – сказал Мурат, так и не взяв денег. Сказал и, как юнец, взбежал по лестнице наверх, на второй этаж. Минуту назад он всё решил. Хватит жить предсказуемой банальной жизнью, хватит тратить время в таверне: всю юность он мечтал о приключениях, о море, о любви – и вот теперь всё это ждало его. Ждало, как Анну её лодка из Трапезунда.

Мать зашла в комнату, по которой Мурат метался, как раненный зверь, лихорадочно кидая в сумку личные вещи. Закрыла за собой дверь.

– Ты не оставишь старую мать одну. Ты не оставишь таверну на меня.

Это был не вопрос, а констатация факта.

– Я мечтал об этом всю жизнь!

– Ты не оставишь старую мать одну.

Мурат почувствовал, как кураж покидает его.

– Я не могу жить без неё!

– Ты не оставишь меня одну в таверне.

Решимость испарилась.

– Отец взял с тебя обещание заботиться обо мне. Умру – уезжай, куда хочешь.

Руки опустились.

– Я хочу, чтобы ты жила, мама.

– Тогда иди и возьми с этой женщины деньги, которые она должна.

– Хорошо, мама.

Анна не могла совладать с тоской и тревогой, пока ждала Мурата внизу. Казалось, часы над барной стойкой тикают так громко, что звук набатом отдаётся в голове. Но Судьба хранит влюблённых. Анна не выдержала, вышла в сад. Мурат спускался по лестнице и, не дойдя последнюю пару ступенек, увидел в таверне тех самых хмурых мужчин с площади. Те, в свою очередь, заметили его:

– Вы укрываете у себя беглых греков?

Язык Мурата словно прилип к гортани. Где сейчас Анна? Если они спрашивают – значит, не нашли её. Только бы она оставалась там, где сейчас, и не заходила в общий зал!

Мурат взял себя в руки и силой преодолел последние две ступеньки.

– Вы из полиции?

– Мы слуги правосудия.


Мать Мурата зашипела на балконе, как разъяренная кошка, Анна от неожиданности вздрогнула и обернулась на звук. Пожилая женщина молча оттопырила четыре пальца, затем указала перстом на Анну и провела ладонью другой руки по горлу. Анна всё поняла. Изменилась в лице и незаметной тенью выскользнула через сад на улицу. Не помня себя, побежала к марине, где ждали лодка, Агапи, друзья и неизвестная жизнь. Но всё-таки жизнь.

В саду рассерженно зашипела кошка. Резкий звук прервал затянувшуюся паузу, заземлив электричество в воздухе.

Четверо хмурых мужчин разделились. Двое со скучающим видом начали ходить по таверне, двое продолжали беседовать с Муратом.

Где Анна? Она должна быть всё ещё в доме, нельзя пускать их туда!

– Что за вещи у вас стоят?

– Кто-то из жильцов съезжает.

– Мы поднимемся наверх.

– Если вы не из полиции, то не имеете права обыскивать комнаты.

Самый пожилой мужчина хмуро глянул на Мурата:

– Твоя мать турчанка, а отец?

По лестнице, с трудом передвигаясь даже с помощницей, спустилась пожилая женщина.

– Идите. Мы турки. И мы не будем мешать правосудию.

Мурат кинул на мать взгляд, полный огня.

Двое мужчин поднялись в комнаты, один встал в дверях, второй вышел в сад.

Внутри Мурата словно что-то оборвалось, но мать подошла к сыну ближе и громко произнесла:

– Дай им время, – и добавила на грани слышимости: – уплыть.

А вот теперь пора представиться и мне. Меня зовут Георго, мне 33 года, и я много путешествую: собираю народные песни, старые фотографии и истории.

Эта таверна привлекла меня тёплым желтым светом бумажных фонариков, привязанных к деревянным перилам веранды, вынесенной почти на самый пляж.

Я сел за столик глубоко внутри таверны, рядом со стеной, на которой висели старые фотографии. Пока несли заказ, я рассматривал их и, видимо, чем-то приглянулся хозяину, если он спросил разрешения подсесть ко мне со стаканчиком разбавленного водой узо.

– Нетипичный напиток для турка, – так я ему сказал с улыбкой.

Он грустно улыбнулся в ответ:

– Каждый вечер примерно в одно и то же время я сажусь за этот столик, смотрю на фотографии и отпиваю немного узо в память об одной гречанке. Обычно сюда никто не садится, но сегодня сели вы, вот я и напросился в вашу компанию… Не хочу изменять традиции.

– Я заметил фотографию на стене: она отличается от других… Это та самая гречанка?

– Да, она. Единственное, что у меня осталось в память о ней.

– А что с ней случилось?

– Надеюсь, она уплыла из Трапезунда вместе с друзьями. Знаете, это было в тот самый, чёрный, период в истории города, в последний год преследования греков. До сих пор ещё мы ощущаем последствия, хотя прошло уже больше тридцати лет.

– И вы до сих пор помните её?

– Каждый день. Она стала последней и единственной любовью всей моей жизни.

– Почему же вы не уплыли вместе с ней?

Хозяин таверны пригубил узо и после паузы ответил:

– Так сложилось. В вашем возрасте, юноша, кажется, что мы имеем полный контроль над обстоятельствами, но это иллюзия: обстоятельства имеют полный контроль над нами. Я не мог поступить иначе, хотя потом много лет жалел о собственном выборе: мы жили и вели хозяйство вдвоем с матерью, а мать тогда была в преклонном возрасте, и я не мог оставить её одну. Её и таверну. Впрочем, ситуация сложилась так, что я и не успел ничего выбрать: Анну искали, ей нужно было бежать. Даже её вещи остались у меня.

– А сейчас?

– Что сейчас?

– Если бы вам предоставили выбор сейчас, уплыть к Анне или остаться, что бы вы выбрали?

– Я даже не знаю, жива ли она и где.

– А если бы знали?

Хозяин замолчал, поднял глаза на фото:

– Сейчас мне почти семьдесят, и меня здесь ничего не держит: мать умерла двадцать лет назад, а ни женой, ни наследниками я так и не обзавёлся. Таверна – это единственное, что осталось у меня в этой жизни. Но моя жизнь больше похожа на музей с застывшими картинками: воспоминаниями и несбывшимися мечтами.

И тогда я решил, что пора, и достал из рюкзака письмо.

– Вас ведь зовут Мурат? Я не нашёл на берегу иной таверны с желтыми фонариками на веранде, – я протянул ему письмо.

Хозяин таверны кивнул. С плохо скрываемым недоумением он переводил взгляд с моего лица на письмо и обратно.

– Это вам. Думаю, вы узнаете автора. Прочитайте при мне, меня попросили дождаться ответа, если я найду и встречу вас.

Мурат взял письмо, развернул и начал читать. Я видел, как задрожали его руки, губы, а глаза увлажнились. Пару раз он отвлекался от чтения, чтобы быстрым движением потереть переносицу сложенными в щепотку пальцами, незаметно убрав выступившие слезы.

Мне хотелось оставить его одного, но нужно было дождаться ответа. Наконец, он закончил и посмотрел на меня, но как будто насквозь.

– Я отплываю в Америку из Трапезунда через пару дней. Если вы решитесь, то вот билет: купил его на всякий случай, чтобы точно нашлось место. А то хоть с окончания Второй Мировой и прошло семь лет, а, говорят, с билетами до сих пор напряженка, особенно в сезон. Но меня просили получить ваш ответ…

Мурат словно очнулся.

– Я еду. Конечно, я еду!


В пригороде Нью-Йорка осень наступает в сентябре. И хотя ещё довольно тепло, деревья меняют зелёный цвет на желтый и багряный, а дожди напоминают о том, что климат здесь совсем не средиземноморский.

Я подвёл Мурата к красивому богатому дому. Анна работала в саду, ухаживала за цветами.

Длинное путешествие измотало пожилого мужчину, но, как только он увидел Анну, словно помолодел. Стоял возле ограды, не решаясь войти, застенчиво поставив впереди себя старый дорожный чемодан, которому на вид было лет пятьдесят, не меньше.

Анна заметила Мурата сама и тоже застыла, держа в руках совочек для работы в саду. Потом взяла себя в руки и подошла к нам.

– Ты всё-таки приехал, – сказала, как ни в чем не бывало, но на последнем слове голос дрогнул.

У Мурата выступили слезы, но он сморгнул их и с деланной беззаботностью произнёс:

– Ты же свой чемодан забыла. Вот. Вернул. Хорошего гонца прислала, он меня разыскал.

Анна тепло улыбнулась:

– Это изначально была его идея.

Мурат с недоумением посмотрел на меня. Анна перехватила взгляд:

– Так он тебе не сказал?..

– О чем?

Но Анна промолчала.

– У тебя очень красивый дом. Надеюсь, муж не будет против, если я войду.

– Мужа нет. Да и Америка свободная страна, тут не будут шушукаться о том, кто приехал в гости к пожилой матери двух взрослых детей.

– А дети не будут против?

– У Агапи давно своя семья, а Георго сам тебя привёз, так что проходи, не стесняйся.

– Так этот чудесный молодой человек – твой сын? – улыбнулся Мурат, проходя в сад. Анна посмотрела на него, и в глазах свернули знакомые бесенята:

– И твой.

Да, вот так бывает: всего одна короткая ночь любви, сильной, как морские волны, страстной, как союз жизни и смерти, – и появился я.

Мурат остановился, как вкопанный, и оглянулся на меня с каким-то одновременно беспомощным и вопросительным выражением лица.

– Я хотел, чтобы вы ехали именно к маме… – попытался оправдать своё молчание я. И тогда во второй и последний раз в жизни услышал, как отец, не таясь, искренне плачет.

А потом… потом мы увели его в дом, пришла Агапи с мужем и детьми, принесла огромный пирог. И получилась большая греческая семья… или турецкая? Неважно. Важно, что все мы сидели, бесконечно счастливые, наблюдая за всё ещё влюблёнными мамой и отцом, словно не было этих тридцати с лишним лет разлуки, словно мы всегда были одной семьей.

Космос для тебя

Старый автобус «ЗИЛ» привёз их группу за город, громко вздохнул тормозами, со скрипом открыл гармошку дверей, высадил в темное и промозглое декабрьское утро и с громким выхлопом уехал. Пятеро молодых людей – три девушки и двое юношей – молча пошли к трехэтажному зданию больницы, поддерживая друг друга, чтобы, поскользнувшись, не упасть в грязно-снежное месиво под ногами.

Всю короткую дорогу от автобуса до входных дверей Ксюша ловила себя на мысли, что, вместо привычного терпкого кофе, вкус её утра – это смесь прогорклого запаха выхлопных газов и дух больничной безысходности. И зачем она согласилась?

– У вас есть опыт работы в таких заведениях, как наше? А опыт работы с детьми? – Заведующая смотрела на группу волонтеров дружелюбно, но строго.

– Именно в таких – нет, но мы до этого читали стихи в колонии для несовершеннолетних… – начал один из молодых людей. Второй торопливо добавил:

– Не просто читали, а делали такой мини-спектакль… Аудитория сложная, вы сами понимаете, но всё прошло очень хорошо…

Ксюша и две другие девушки энергично закивали.

Заведующая вздохнула:

– Ну, наша аудитория тоже не простая, но по другой причине, конечно. И потом, у нас не принято вот так входить в палату «веселой дружною толпою» и устраивать балаган: дети очень чувствительные, это лишний стресс для их психики. Поэтому я могу вас пустить по одному, ну, в крайнем случае, вдвоём… и то не ко всем. Чужие люди для них … это непросто всё, понимаете. Идея у вас хорошая, конечно, но на практике… я даже не знаю…

– Но мы же с вами по телефону предварительно договорились!

Заведующая помолчала. Видно было, как в ней борются сомнения и желание подарить детям новые впечатления, отвлечь от больничной рутины.

– Хорошо. Но только по одному. Идемте, разведу каждого из вас по палатам, и не больше часа, понятно? Я и так иду на риск, разрешая вам это.


Заведующая зашла в одноместную палату вместе с Ксюшей. Ещё только светало, хотя часы показывали за 10 утра. Сумеречный голубоватый свет заливал просторную палату, отчего все предметы казались немного потусторонними. В центре стояла современная больничная кровать, пикал датчик сердцебиения. Слева от кровати – стол, по всей поверхности которого были разбросаны разноцветные фломастеры, кисточки, акварельные краски и листы бумаги. На стуле рядом сохли акварельные листы с рисунками, а пол возле стола был уставлен вазами с огромными букетами.

В центре кровати сидел полуподросток. Из-за неестественной худобы и абсолютно лысой головы его возраст определить было невозможно: ему могло быть как 7, так и 12-13 лет. К его носу была подведена прозрачная трубочка с кислородом.

Пациент даже не обернулся к вошедшим: отсутствующий взгляд был устремлён в окно.

– Доброе утро, Саша! Это – Ксюша. Она поэт и пришла прочитать тебе немного стихов, если ты не возражаешь, конечно, – представила гостью заведующая.

Ответа не последовало.

Заведующая молча кивнула Ксюше и сделала знак – мол, заходи. «У тебя один час». И вышла, прикрыв за собой дверь.

Ксюша молча топталась на пороге, не зная, с чего начать. Прислушивалась к своим ощущениям, пыталась распознать: какой он, хозяин этой комнаты… или она?

«Ну, я в своём репертуаре, даже не уточнила: Саша мальчик или девочка? Тоже мне, группа поддержки», – подумала Ксюша, а вслух зачем-то произнесла:

– А можно я не буду зажигать свет? Ты подумаешь, что я странная, наверное, но я очень люблю сумерки… У них вкус коридора между Мирами, как у Фрая… как будто в это время можно разглядеть что-то, чего ещё нет и, возможно, не случится…

Никакой реакции. Хотя… На миг Ксюше показалось, что уголок рта подростка чуть дрогнул.

«Боже, какой бред я несу».

– Я сяду?

Не дождавшись ответа, Ксюша прошла вперёд и наклонилась, чтобы убрать листы с акварелью со стула. Подобрала их и машинально принялась разглядывать. Космос. Акварельный, необычный, футуристический и очень талантливо изображённый космос. Ксюша бросила взгляд на стол: столешница вся была изрисована планетами, звёздами и кораблями. Космос был везде: на каждой свободной поверхности. Вакуум, с бороздящими его ракетами, кометы, разрезающие атмосферу, другие планеты с причудливыми деревьями.

Ксюша, как заворожённая, опустилась на стул.

– Это твоё?

Впрочем, ответа она и не ждала. И вдруг открыла рот и запела речитативом:


«Вы мне не поверите и просто не поймёте:

В космосе страшней, чем даже в дантовском аду, —

По пространству-времени мы прём на звездолёте,

Как с горы на собственном заду.


Но от Земли до Беты – восемь дён,

Ну а до планеты Эпсилон

Не считаем мы, чтоб не сойти с ума.

Вечность и тоска – ох, влипли как!

Наизусть читаем Киплинга,

А кругом – космическая тьма.


На Земле читали в фантастических романах

Про возможность встречи с иноземным существом,

Мы на Земле забыли десять заповедей рваных —

Нам все встречи с ближним нипочём!


Но от Земли до Беты – восемь дён,

Ну а до планеты Эпсилон

Не считаем мы, чтоб не сойти с ума.

Вечность и тоска – игрушки нам!

Наизусть читаем Пушкина,

А кругом – космическая тьма.


Нам прививки сделаны от слёз и грёз дешёвых,

От дурных болезней и от бешеных зверей —

Нам плевать из космоса на взрывы всех сверхновых:

На Земле бывало веселей!


Но от Земли до Беты – восемь дён,

Ну а до планеты Эпсилон

Не считаем мы, чтоб не сойти с ума.

Вечность и тоска – ох, влипли как!

Наизусть читаем Киплинга,

А кругом – космическая тьма.


Прежнего земного не увидим небосклона:

Если верить россказням учёных чудаков,

Ведь, когда вернёмся мы, по всем по их законам

На Земле пройдёт семьсот веков!


То-то есть смеяться отчего:

На Земле бояться нечего —

На Земле нет больше тюрем и дворцов!

На Бога уповали, бедного,

Но теперь узнали: нет его —

Ныне, присно и во век веков!»


Замолчала. В тишине только пиканье сердечного ритма… и вдруг… тихий голос, как шелест осенних листьев:

– Ещё…

– Что? – не поняла Ксюша.

И тут встретилась с глубоким, пристальным, совсем не детским взглядом, задумчиво изучающим её лицо.

– Прочитай ещё, – едва слышно прошептал подросток.

– Высоцкого?

Ответа не последовало. Ксюша на минуту задумалась, прислушиваясь к себе:


Средь оплывших свечей и вечерних молитв,

Средь военных трофеев и мирных костров

Жили книжные дети, не знавшие битв,

Изнывая от мелких своих катастроф.


Детям вечно досаден

Их возраст и быт —

И дрались мы до ссадин,

До смертных обид,

Но одежды латали

Нам матери в срок —

Мы же книги глотали,

Пьянея от строк.


Липли волосы нам на вспотевшие лбы,

И сосало под ложечкой сладко от фраз,

И кружил наши головы запах борьбы,

Со страниц пожелтевших слетая на нас.


И пытались постичь

Мы, не знавшие войн,

За воинственный клич

Принимавшие вой,

Тайну слова «приказ»,

Назначенье границ,

Смысл атаки и лязг

Боевых колесниц.


А в кипящих котлах прежних боен и смут

Столько пищи для маленьких наших мозгов!

Мы на роли предателей, трусов, иуд

В детских играх своих назначали врагов.


И злодея следам

Не давали остыть,