Почти как в сказке
И прекраснейших дам
Обещали любить;
И, друзей успокоив
И ближних любя,
Мы на роли героев
Вводили себя.
Только в грёзы нельзя насовсем убежать:
Краткий век у забав – столько боли вокруг!
Попытайся ладони у мёртвых разжать
И оружье принять из натруженных рук.
Испытай, завладев
Ещё тёплым мечом
И доспехи надев, —
Что почём, что почём!
Разберись, кто ты: трус
Иль избранник судьбы —
И попробуй на вкус
Настоящей борьбы.
И когда рядом рухнет израненный друг
И над первой потерей ты взвоешь, скорбя,
И когда ты без кожи останешься вдруг
Оттого, что убили его – не тебя,
Ты поймёшь, что узнал,
Отличил, отыскал
По оскалу забрал —
Это смерти оскал!
Ложь и зло – погляди,
Как их лица грубы,
И всегда позади
Вороньё и гробы!
Если мяса с ножа
Ты не ел ни куска,
Если руки сложа
Наблюдал свысока,
А в борьбу не вступил
С подлецом, с палачом, —
Значит в жизни ты был
Ни при чём, ни при чём!
Если, путь прорубая отцовским мечом,
Ты солёные слёзы на ус намотал,
Если в жарком бою испытал что почём, —
Значит нужные книги ты в детстве читал!
Ксюша замолчала.
«Господи, зачем я читаю именно это? Это совсем не детские стихи, да ещё и про гробы».
Ксюша уже была готова провалиться сквозь землю, устыдившись собственного неумения ладить с детьми, как вдруг снова ощутила на себе взгляд. Живой, заинтересованный.
– Знаешь, я тебя давно ждал. – На этот раз голос Саши звучал ровно и уверенно. – Ты не такая, как все взрослые.
– Ждал? – не поняла Ксюша.
– Ага. – В глазах Саши мелькнули искорки. – Ты мне снилась. Я не знал, как ты выглядишь, но я запомнил твой вкус.
– Мой вкус? – Ксюша почувствовала, что теряется. – И какой же у меня вкус?
– Да. Ты такая же, как я: скорее мертвая, чем живая. Но ты здесь останешься, а я скоро уйду.
По спине Ксюши пробежали мурашки. Она открыла рот, чтобы возразить, но Саша её опередил:
– Только не надо мне говорить, что я выздоровею. И вот эту вот всю вашу муть про «не говори так и бла-бла-бла». Я знаю, что скоро уйду. Даже знаю, куда хочу. Смерти нет. Смерть – это вкус новой жизни. Родителям, конечно, этого не понять, но ты ведь уже была на той стороне, да? Ты её попробовала.
Это был не вопрос, и перед глазами Ксюши мгновенно пронеслись картинки, как во время пустяковой операции ей передозировали наркоз, и как тяжело и мутно она возвращалась «с того света».
– Видела.
– Ну вот, – с заметным облегчением продолжил Саша. – значит, это Ты.
Повисла неловкая пауза.
– Ты давно болеешь? – зачем-то спросила Ксюша.
Саша пожал костлявыми плечами:
– Как себя помню.
– А сейчас тебе сколько?
– Восемь.
– А какой ты видел сон про меня?
– Что ты придёшь. Нам будет весело, а потом я уйду. Но перед этим ты дашь что-то мне, а я – тебе.
Ксюша почувствовала, что ноги становятся ватными, а голова отказывается соображать. Не так она себе представляла развлекательное выступление перед больными детьми, совсем не так. Совсем!
– Вообще, я пришла, чтобы почитать тебе стихи…
Дверь в палату открылась, и вошла нянечка, вкатив тележку с завтраком. Бросила беглый вопросительный взгляд на Ксюшу:
– Доброе утро! Сань, смотрю, у тебя гостья. Ну, может, хоть при ней поешь. Не ест, засранец, прости Господи мой язык!
Ксюша невольно улыбнулась. Нянечка поставила поднос с парой тарелок и чаем на стол, положила несколько ложек. «Покормите его», – шепнула Ксюше и вышла.
– Я не буду, – насупился Саша.
– Ты просто не пробовал, – парировала Ксюша.
– Ага. И не буду.
– Сегодня особенный день и завтрак – тоже особенный, ты зря. Тогда его съем я. Я, между прочим, ещё никогда не пробовала кашу из сатурнианского топинамбура…
– Из чего? – Глаза Саши округлились. – На Сатурне нет жизни! Там лёд! И метан.
– Это внутри метан, а в кольцах – сметан. Такой специальный сметан, который даёт ледяная корова. Прекрасное удобрение для топинамбура, кстати. Только об этом никто из космолетчиков не рассказывает, потому что самим мало.
– Ты сумасшедшая, да? – В глазах Саши снова заплясали озорные искры.
– Трудно сказать. Я же из твоего сна. Могу быть какой угодно. А к каше ты руки не тяни, я её сама съем. – Ксюша с внутренним содроганием посмотрела на овсянку на воде, но решила идти ва-банк до конца и «продать» ещё горошек с пюре, – Кстати, тут ещё яйца зелёных венерианских копытокрылых кобылок и густая пыльца марсианской ромашки из тюбика. Но я всё и одна съем.
Саша сел повыше на кровати, в глазах его блестели слезы.
– А можно вместе? Они мне какие-то теперь таблетки дают, от них больше не больно, но тошнит и вкусов совсем не чувствую. Ты ведь мне расскажешь какой он… этот… топи… кто там?
– Сатурнианский топинамбур… – Ксюша сделала вид, что никак не может решиться, – Ну, только если ты совсем немножечко съешь, только вкус попробовать, так и быть – поделюсь. А то знаешь, не каждый день топинамбур-то перепадает.
– Не волнуйся, много не съем…
Ксюша взяла поднос и пересела на кровать к Саше.
– Начнём с каши? Итак… – Ксюша засунула ложку с безвкусной клейкой овсянкой себе в рот и изобразила лицо профессионального дегустатора, – сок сатурнианского топинамбура тягуч, как сутки на Сатурне, и вязок, как лучи Солнца, которые с трудом пробиваются сквозь ледяные кольца.
Следующая ложка каши приземлилась, как космический корабль, в рот Саши.
– Фу, холодная!
– Это холод космоса, Саш! Знаешь, на Сатурне тоже не тепло.
– Знаю, – нахмурился Саша, – ещё расскажи!
А у Ксюши словно открылось второе дыхание: привычный, набивший оскомину вкус больничной еды превращался в экзотические оттенки вкусов небывалых фруктов и овощей, под соусом из млечного пути и космических странствий. А Саша послушно открывал рот, позволяя себя кормить, постоянно уточняя детали Ксюшиной бурной фантазии.
Так их и застала заведующая. Заглянула, сделала Ксюше знак, что время истекло, и молча вышла за дверь. Саша нахмурился.
– Всё. Больше не буду. А тебе пора. – Мальчик решительным жестом отодвинул поднос с недоеденной едой. – И больше не приходи.
От такой смены настроения Ксюша несколько оторопела.
– Почему?
– С тобой хорошо. Я даже забыл, что мне пора. Поэтому – уходи.
К горлу Ксюши подкатил предательский ком.
– Саш, но я же тебе приснилась! Ты же мне что-то сказать хотел?
– Я сказал. А теперь – уходи. И не приходи.
– Но, Саш, мы же с тобой, как космолетчики, вместе ели. Мы же друзья теперь, нет?
– Нет.
Взгляд Саши словно уплыл куда-то, мальчик откинулся на подушку и уставился в окно.
Снова вошла заведующая. Ксюша поднялась с кровати, переставила поднос с едой на стол.
– Саша, можно я всё-таки ещё раз приду снова?
Ответа не последовало.
Заведующая кивнула Ксюше, мол, хватит, выходите, и девушка послушно, как зомби, покинула палату.
Ребята стояли на крыльце перед входом в хоспис. Кто-то курил, кто-то просто стоял, грея озябшие руки в карманах. Все молчали.
Ксюша вышла из душного помещения и жадно глотнула ртом воздух. Он по-прежнему пах слякотью, бензином и больничной едой, только вкус у него теперь был совершенно другой: вкус слёз, очищающей душевной боли и восхищения, даже преклонения, перед смелостью и честностью маленького мальчика. «Смерть – это вкус новой жизни». А ещё вкус острой душевной боли, которая не забудется, но станет просто едва слышной с годами…
«Я хочу, чтобы ты нашёл свой космос, Саш… и долгую-долгую новую и очень счастливую жизнь там, куда ты хочешь уйти…»
Асино чудо
Зое Александровне давно уже трудно подниматься по лестнице. Дочь переживает за неё, а потому всё ругает: мол, пользуйся лифтом. «Да какой там лифт, второй этаж же, – оправдывается Зоя Александровна. И тихо добавляет: Пока могу. Вот не смогу, тогда…» А сама поднимается тяжело, подолгу отдыхает на каждой ступени лестницы. «Зато пока ещё могу, значит, жива», – виновато отдаёт зимнее пальто внучке в прихожей, улыбается правнучке сквозь одышку.
– Не торопись, бабуль! Мы с Асей только что ёлку нарядили, мама на кухне. А мужчины пошли докупать что-то из маминого списка, так что мы, так сказать, женским кругом. Вы с Асей идите к ёлке, а я пока маме помогу.
Правнучка Ася, пятилетний неугомон, вьётся вокруг прабабушки. Зоя Александровна всегда с подарками: то игрушку какую принесёт, то сладкое, то сказку расскажет.
– Женский круг – это хорошо. – Зоя Александровна вставляет отёкшие ступни в специально для нее приготовленные широкие большие тапки. – Пойдем, Асенька, я тебе принесла чего.
Прабабушка и внучка заходят в большую, ярко освещенную электрическим светом комнату. У окна стоит живая нарядная ёлка, блестящая пластиковыми небьющимися шарами, мишурой, переливающаяся огнями китайской гирлянды.
Возле нее стоит потертое, но любимое кресло Зои Александровны, в которое та медленно, с поддержкой внучки, опускается. Ася садится вниз, к ногам прабабушки, на недорогой ковер из «Икеа».
Переведя дух, Зоя Александровна достаёт из кармана своей вязаной шерстяной кофты сверток. Секунду держит его в руках, словно прощаясь, а затем бережно разворачивает старую газетную бумагу и вынимает потемневшую от времени деревянную ёлочную игрушку. Протягивает ее правнучке.
– Что это? – спрашивает Ася.
– Ангел.
Ася задумчиво вертит фигурку в руках, рассматривает.
– Он плохо сделан, – выносит вердикт ребёнок, – на ангела даже не похож. Буратино какой-то…
Зоя Александра беззвучно смеется. «Видишь, дед Матвей, я в её возрасте тебе сказала то же самое, а ты говорил, что я ничего не понимаю в ангелах!»
– Это особый Ангел. Его сделали во время войны, в Ленинграде. Он меня защищал во время блокады. Да и потом… Всю жизнь защищал. А теперь он – твой. Тебя будет защищать. Хочешь, повесь его на ёлку. Или под подушку положи. Только береги! Другого такого не найти, он единственный.
– А как он тебя защищал? Расскажи!
Зоя Александровна подалась из кресла вперед и нежно погладила Асю по белесой вихрастой макушке.
– Это он тебе сам расскажет, милая.
– Тогда я его сегодня на ёлку повешу, чтобы он ночью у нас в квартире освоился, а завтра к себе положу. А они с Дедом Морозом не поссорятся, когда тот ночью придет?
Ася бережно прицепила Ангела на ароматную еловую лапу, где вперемешку висели новые ёлочные игрушки и пластиковые шары.
– Ты что, нет, конечно. Они с Дедом Морозом старые друзья…
В прихожей хлопнула входная дверь.
– Папа с дедой пришли! – Ася вскочила и побежала встречать завьюженных с мороза мужчин.
Когда отгремели все салюты Нового года, а большая семья погасила свет в гостиной и уснула крепким сном, деревянный Ангел открыл глаза и огляделся. Кроме него, похоже, на ёлке не ожила ни одна игрушка. «Наверное, это потому, что их делала машина, а не тёплые человеческие руки. Души в них нет», – подумал Ангел и осторожно вышел из деревянного тела.
Размял затёкшие крылья. Всё-таки, дед Матвей очень торопился, когда строгал деревянные: маленькие совсем получились, тесные очень.
Потянулся. Руки деревянные тоже только намёком вышли, вдоль туловища вытянуты.
Хорошо хоть ступни ног дед большие сделал. Можно сразу идти.
Ангел зашагал по квартире.
Заглянул в спальню к дочке Зои Александровны, нашептал её мужу на ухо, как правильно комплименты говорить, а то за 20 лет без подсказки так и не справляется.
Зашел в маленькую комнатку рядом, поправил одеяло внучке Зои Александровны, строго глянул и на её мужа. Кивнул. Хороший мужчина, для семьи старается.
Медленно, чтобы не разбудить дремлющего на батарее кота, побрёл в комнату, где сегодня спали маленькая Ася и его маленькая Зоя.
Конечно, Ангел знал, что Зоя – уже давно Зоя Александровна, но так приятно было видеть её такой же маленькой, озорной и белобрысо-кудрявой, как юная Ася.
Две девочки тихо спали возле друг друга: пятилетняя Ася в кроватке, а восьмидесятипятилетняя Зоя – на диванчике рядом, как будто их не разделяло четыре поколения. Нежные лица: одно совсем гладкое, второе – в морщинах, в каждой из которых – целая жизнь. Обе видели цветные новогодние сны, об этом Ангел позаботился.
Чудесная ночь, волшебная. Ничто не могло помешать семье Зои Александровны видеть прекрасные сны.
Но кое-что он просто обязан был сделать.
Ангел сел на пол между двух своих подопечных. И соединил сны Аси и Зои.
За окном снова бумкнуло. Судя по звуку – далеко. Сидя на темной кухне, Зоя зябко сжалась в маленький комочек: воды не было, света тоже, топили одной буржуйкой две квартиры. Мама пока еще не вернулась из госпиталя, где помогала, а дед Матвей пропадал где-то, хотя время близилось к десяти часам вечера, комендантскому часу – значит, скоро прийти должен. Мало кто осадной зимой будет ходить после десяти вечера: холодно, с Невы тянет ветром, темно, только по светящимся в темноте глазам и узнаешь редкого прохожего. А еще ночью ярко видны зарницы вокруг города, словно на небе – стена и не выйти за неё.
Зое стало совсем тоскливо от одиночества и противно от ноющего чувства голода: в детсаду, конечно, выдавали паёк, но этого было так мало, что к вечеру – хоть вой. Пашка, ее друг, говорил, надо попить тёплой водички и спать ложиться пораньше, а вставать попозже – пока спишь, вроде, и есть не хочется. Но сегодня был канун Нового 1944 года, совершенно не хотелось спать. Хотя и новогоднего настроения не было. Как и ёлки.
Дед Матвей подошёл неслышно, пока Зоя незаметно для себя придремала спиной к двери, положив голову на руки. Поставил на стол несколько оплавленных свечей, зажег. Выложил из карманов пару кульков, обёрнутых тряпками. Взял с пустой газовой плиты чайник, и, поскрипывая ручкой, пошёл к соседям – греть. Газа тоже не было.
Зое приснился густой запах хвойных веток: смолисто-сосновый, свежий. Она открыла глаза и решила, что всё ещё спит: перед ней на столе стояла сосновая ветка, на которой висели несколько новогодних шаров и деревянный ангел. Рука сама потянулась к ангелу, сняла его с ветки. Зоя удивленно ощупывала пальцами строганное дерево, кидая взгляды на ветку. Новогоднее чудо, не иначе!
За спиной Зои ахнула вернувшаяся из госпиталя мама.
– Откуда ж такое чудо?
– Дед Мороз принёс, наверное, – прошептала Зоя.
В дверях послышались чуть шаркающие шаги и скрип ручки жестяного чайника.
– Дед Матвей, скорей уж, – улыбнулась мама.
Зоя, наконец, налюбовалась веткой и повернулась к вошедшим на кухню.
– Все деды друг друга знают! Не даром же меня на фронт не взяли: чтобы я тут помогал добрым силам! – подмигнул Зое дед Матвей. – Сейчас будем праздник делать!
Мама Зои погрустнела:
– Да какой уж тут праздник, дед Матвей!.. Зачем всё это?
Тот глянул на неё строго:
– Праздник да молитва придают нашей жизни смысл. В праздник люди добрее друг к другу, в молитве – душа к Богу стремится. Без добра и Бога – какой в жизни смысл? А в доброте да в Боге – кого нам бояться?
Эти слова, так же, как запах сосновых веток и ощущение деревянного ангела в ладони, навсегда врезались в память Зои. И в самые тяжёлые свои моменты, она возвращалась в те секунды снова и снова, ощущая себя маленькой девочкой, внезапно почувствовавшей, как на плечи ей ложится невидимая защита, а на сердце разливается благость и уверенность, что всё будет хорошо.
Тот Новый год запомнился как самый чудесный: дома была сосновая ветка, на столе – откуда только дед Матвей раздобыл? – каша с кусочком масла, немного супа и чёрный чай, а в руке – подаренный ей дедом Морозом деревянный самодельный ангел, ее персональный хранитель и друг. Зоя загадала, чтобы поскорее кончилась война и с неба больше не падали бомбы.
27 января 1944 блокада Ленинграда была снята, а позже с войны вернулся живой папа. И это было настоящее чудо.
Солнечным утром первого января, пока все домашние ещё спали, Ася проснулась и на цыпочках пошла проверять подарки под ёлкой.
На ветке, слегка покручиваясь на длинной нитке, висел деревянный ангел. Девочка бережно сняла его с ветки и положила в ладонь. Теперь его немного неуклюжее деревянное тельце показалось Асе родным и уютным.
– Спасибо, – едва слышно прошептала ему Ася, – за всех нас. Я видела тебя сегодня во сне…
Волшебный чулок
У Кати спустился чулок, на который она спустила половину зарплаты.
Выше него, под изящным кружевным платьем, чисто символически прикрывали попу и грудь вторые «ползарплаты» от Ла Перла. Катя собиралась на новогоднюю корпоративную вечеринку, где ее ждал Идеальный Мужчина, и тщательно наносила макияж.
Всё должно было быть идеально: и ее внешний вид, и вечеринка, на организацию которой у Кати ушли почти все нервы и остаток бюджета PR-мероприятий. Но чулок ее предал. За что был натянут торопливо, резко и отрывисто, без всякого уважения к люксовому итальянскому бренду. Идеальные красные ноготки чиркнули по ткани с противным звуком, и чулок капитулировал окончательно, выдав длинную стрелку.
Катя зашипела.
Вселенная бодро ответила ей смс-кой: «заказанное такси ожидает у подъезда».
Катя взвыла. Но поскольку времени на разборки со Вселенной уже не было, как и запасных чулок, просто сняла оба, скатала в шарик и бросила в сумочку с надеждой, что все каким-нибудь чудом образуется.
После сорока минут стояния в пробке, у такси спустило колесо. Да, не стоило, конечно, орать на таксиста, но опоздать на устроенный тобой же корпоратив – что может быть неидеальнее?
Таксист высадил скандальную пассажирку и уехал.
Катя стояла на автобусной остановке, в ультрамодном норковом полушубке, голосуя озябшей рукой. В чёрных лодочках от «Прада» босые ноги предательски холодели.
Мелко дрожа, Катя всерьёз задумалась о метро, но в этот момент рядом с ней затормозила машина.
– Район метро «Охотный ряд», у меня только 200 рублей, – выпалила Катя в опустившееся окно, с трудом двигая замерзшими губами.
– Садитесь, – ответил ей уставший мужской голос, – только не назад! Там ёлка. На пассажирское спереди.
В такси Катя садилась только назад. Но сейчас она запрыгнула бы даже к черту на шею, лишь бы тёплую.
На переднем сидении оказалось до того тесно, что Катя почти целовала собственные коленки, если бы не личная сумка и два пакета с корпоративными сувенирами, которые плотно легли между девушкой и торпедой.
– Извините, что тесно: ёлку вот везу сзади, даже кресло не отодвинуть… – попытался оправдаться водитель.
«А зачем тогда пассажира взял?» – злобно подумала Катя, но решила не скандалить, как с таксистом, и тихо пробормотала с растерянной улыбкой:
– Ничего, здесь недалеко.
На светофоре машина пару раз чихнула, резко ткнулась носом вперёд и заглохла. Катя, пытавшаяся в этом момент найти в сумочке кошелёк, больно ударилась лбом о торпеду. Водитель чертыхнулся, заметался, дернул несколько раз рычаг скоростей, нервно поворачивая ключ зажигания. Машина завелась, обиженно взвыла и, под недвусмысленные сигналы клаксонов сзади, медленно поползла в горку.
– Простите ради Бога, это машина родителей! Я просто вот ёлку согласился перевезти…
Катя молча кивала, отрешенно глядя сквозь лобовое стекло: идеальный вечер сыпался на московскую дорогу, как мелкий колкий снег.
Конечно, он проехал нужный дом, хотя Катя не представляла, как можно заблудиться на Тверской улице.
Дрожащими от гнева руками она едва нашла в сумочке кошелёк, бросила деньги на торпеду и, усилием воли разжав губы в улыбку, не поднимая глаз, выбралась из машины и побежала.
До официального начала корпоратива оставалось 15 минут. Остальное для Кати уже не имело значения.
Канун Нового года набирал обороты.
Под водительским креслом лежал скомканный чулок со стрелкой.
– Ты вообще куда смотрел, когда выбирал эту ёлку? – кипятилась Варвара. – Ее даже в вытрезвитель поставить жалко, потому что столько выпить невозможно!
– Игрушки повесим, – устало пытался оправдаться Ким.
– Жалко игрушек. И мишуры. И меня жалко. Достал ты меня, Ким!
Варвара обиженно отвернулась и поджала пухлые, только что от хирурга, губы.
– Приехал на какой-то развалине, привёз не пойми что, все соседи теперь надо мной смеяться будут. Как тебя только охрана в посёлок пустила! Если не можешь сам, попросил бы водителя или секретаршу! Позоришь меня.
Ким хотел ответить, что это ещё спорный вопрос, кто кого позорит, но не хотелось ругаться при прислуге. Открыл дверь загородного дома, вышел на воздух. Подумал секунду и сел в дедову машину, советскую, с механической коробкой передач: совсем отвык от такой за годы комфорта. Улыбнулся детским воспоминаниям, выдохнул.
Хлопнула дверь и рядом с ним плюхнулась Варвара.
– Не смей сбегать, иначе папа разорвёт помолвку! Господи, как же здесь тесно!!
Варвара заёрзала, ища кнопки управления пассажирским креслом.
Ким молчал, наблюдая за ней и думая, что Варвара ни разу в своей финансово обеспеченной с рождения жизни не сидела в советском автомобиле.
– А знаешь, это ведь часть моей жизни… – начал Ким, вздрогнув от щелчка резко отодвинувшегося назад кресла. Варвара кинула на него странный взгляд, продолжая шарить руками под креслом, а затем что-то мять в ладонях.
– М-м-м?
– Ты меня слышишь, Вар? Эта рухлядь – часть моей жизни! Будущая жена должна уважать часть жизни мужа!
– А это я тоже должна уважать?!
Перед носом Кима возник скомканный женский чулок.
– Что это?
– Часть твоей жизни, видимо. Её я тоже должна уважать?!
Ким растеряно посмотрел на Варвару.
– Не знаешь, что сказать?
– Где ты это нашла?
– Здесь, под сидением. Пока искала рычаг. Видимо, у неё тоже были проблемы.
– У кого?
– У той, что порвала чулок в части твоей жизни! – взвизгнула Варвара. – Теперь мне всё ясно с ёлкой – времени не было найти нормальную, да? А я-то дура!
Скомканный чулок полетел в Кима, тот машинально подобрал его и сунул во внутренний карман пиджака.
– Вар, стой!
Дверца машины громко хлопнула, но не закрылась. Уходящая Варвара обернулась, вернулась, заглянула в машину:
– Всё, прощай, Ким, достал!
И, отведя душу ещё одним громким хлопком двери, размашистым шагом удалилась в коттедж. Шумно грохнула входная дверь.
У Кима зазвонил телефон.
– Ким, дружище, ты где? Ты помнишь, что у нас сегодня званый корпоративный вечер? Все топы собрались. Ты будешь?
Ким задумчиво посмотрел на дверь коттеджа.
– Через часик, как пробки. Ждите.
Запасных колготок ни у кого не оказалось.
Чёрные лодочки на босу ногу натирали так, что Кате хотелось кричать при каждом шаге. Но количество директоров на квадратный метр ресторанной площади зашкаливало, поэтому Катя являла миру голливудскую улыбку, стараясь меньше ходить и меньше морщиться. Успокаивало лишь то, что благодаря активной мимике ее нельзя было заподозрить в применении ботокса, а значит в свои тридцать с небольшим она свежа и натуральна, как деревенское яблоко.
Впрочем, все мелкие неприятности, случившиеся с Катей по дороге, меркли в предвкушении чудесной ночи, которую, как Катя запланировала, они с Идеальным Мужчиной впервые проведут вместе. Недаром же в течение года она получала от него столько невербальных сигналов! А последний раз, когда носила бюджет ему на подпись? Как долго он не отпускал ее из кабинета, как многозначительно смотрел в глаза… Но где же он? С минуты на минуту должен появиться.
– Катька, привет! Я тебе тут бокал шампанского захватил… – Вадим. Коллега. Катя досадливо дернула плечиком, стараясь не отводить взгляд от входа в зал. Машинально забрала предложенный бокал, сыронизировала:
– О, где взял?
– Где взял, там уже нет! Мало заказала, хозяюшка!
Катя вспыхнула, но подвыпивший Вадим не заметил, что шутка не удалась. Наоборот, приободрился.
– Пойдём к нашему шалашу, там все сейлзы, байки травят: обхохочешься. Или ждёшь кого?
– Жду.
– Кого? Подружку? Ты ж вроде сама по себе.
– Константина Семёновича жду! Бумаги подписать надо! – рявкнула Катя.
– Тише, тише! – Видим шутливо поднял руки ладонями вверх, удерживая, впрочем, бокал с шампанским двумя пальцами. – Расслабься, трудоголик, его не будет.
– Как? Не будет? – опешила Катя.
– Он звонил нашему, сказал, что дико извиняется, но улетает с женой и детьми отдыхать. Семья превыше всего, – подмигнул Вадим Кате, всем своим видом намекая, что он тоже уважает семейные ценности и вообще – выгодная партия.
Но Катя не заметила намёка.
Она вообще перестала замечать происходящее.