Серёжа, как всегда, сидел у окна и смотрел перед собой, на этот раз покрасневшими и воспалёнными от слёз глазами, почти не обращая никакого внимания на вошедших, которых бедная бабушка любезно пыталась рассадить в комнате. Его неотступно преследовали мысли о Катыше, а воображение то и дело рисовало ему лохматую, жизнерадостную морду пса, который ещё вчера носился по двору, весело лая, и, утопая в сугробах.
– А вот и наш герой, – пролепетал над ухом слащавый и, слегка шепелявый из-за акцента, голос Рустама Шамильевича, – наш, так сказать, непобедимый боец! – Что же ты, голубчик так запугал – то всех? Твоих кулаков уже не то что одноклассники, – даже учителя боятся. – И он снова расцвёл своей фирменной улыбкой, свидетельствующей только о самых лучших и добрых его намерениях.
– Они дразнили меня, – угрюмо ответил подросток.
– Как дразнили?
– Сироткой, а ещё нахлебником и подкидышем…
– Ну – у, – насмешливо протянул инспектор. – Что же тут обидного или зазорного. Я сам рано потерял родителей, но почему-то никого не бил из-за этого. А на тебя в инспекции и в комиссии уже целая стопка заявлений лежит, и никто не знает, что с этим делать. Не бабушку же твою штрафовать, правда? – Продолжая улыбаться, он достал из папки какие-то бумаги и ручку, словно собирался оформить выгодную сделку. Сидевшие на стульях люди, заёрзали и оживились, почувствовав окончание привычного для них спектакля.
– Подпишите здесь, – Рустам Шамильевич протянул бабушке листок и ручку.
– Что это? – Она, близоруко щурясь, дрожащими руками взяла отпечатанный на машинке, документ.
– Зинаида Петровна, мы же уже не раз обсуждали это с Вами, – недовольным тоном произнёс Рустам Шамильевич.
– Ах, ну да, ну да… – засуетилась бабушка, и старательно вывела на отмеченном галочкой месте свою подпись.
– Какой у Вас общий метраж? – вдруг спросил инспектор, убирая бумаги обратно в папку. Вопрос прозвучал так неожиданно и вне всякой связи с предыдущей темой, что вполне мог показаться странным.
– Что?.. Какой метраж?.. – Бабушка растерянно посмотрела на Рустама Шамильевича.
– Как какой? Квартиры, конечно же? – раздражённо ответил тот. Его лицо больше не светилось привычной улыбкой, а больше напоминало физиономии его спутников.
– Я не помню сейчас, – тихо сказала бабушка. – Все же документы там, в сумке… Я, ведь, уже показывала их Вам.
– Ладно, разберёмся. – Инспектор вздохнул и подошёл поближе к Серёже, который продолжал смотреть в окно, не обращая на него внимания. Рустаму Шамильевичу это очень не понравилось.
– Ну, что, герой, собирайся, – нарочито громко произнёс он, – поедешь с нами. Там никто больше не будет тебя дразнить, и не надо будет ни с кем драться. Бабушка уже старенькая, и не сможет тебя обеспечивать. Поэтому государство берёт на себя заботу кормить, одевать и учить тебя до твоего совершеннолетия. Понял? А бабушка будет приезжать к тебе, когда захочет. Правильно я говорю, Зинаида Петровна. – Он бросил взгляд на растерянную, несчастную женщину, и, не дожидаясь ответа, продолжал. – Так что, давай, собирайся, у нас мало времени. Зинаида Петровна, где тут у нас зимняя одежда для внука? Мы хоть и на машине, но все необходимые вещи заберём сейчас. – Сергей испуганным и почти умоляющим взглядом посмотрел сначала на бабушку, затем на инспектора, а его пальцы непроизвольно сжались и отчаянно впились в спинку стула.
– Я никуда не поеду! – закричал он.
– Поедешь, – спокойно возразил Рустам Шамильевич. – Этот вопрос уже решён и согласован «там». – Он молитвенно задрал кверху глаза и поднял в направлении взгляда указательный палец. – Зинаида Петровна, поторопитесь с одеждой, у нас, действительно, очень мало времени.
Дальше произошло то, чего никто не ожидал. Подросток неожиданно и резко отбросил в сторону стул, едва не попав им в инспектора, и, рванувшись всем телом в направлении коридора, без труда прорвал заградительный кордон из двух человек. Он уже почти был готов выскочить на улицу, как в дверях, словно ниоткуда, выросло ещё две фигуры. На сей раз ими оказались люди в форме. Серёжа сразу узнал их: это были те милиционеры, которые недавно шныряли с «мелкашкой» по скверу в поисках бездомных собак, и которые, без сомнения являлись убийцами Катыша. Он внутренне напрягся и весь сжался, будь-то пружина, и, насколько хватило сил, оттолкнул одного из них, затем попытался ударить по ноге другого, но сильные и цепкие руки стражей закона сковали его со всех сторон.
– Куда же ты, пацан, без куртки-то, да ещё и в носках? – засмеялся один из них, тот, что был в сержантских погонах. – Мороз же на улице! – И он с силой, за шиворот втащил Сергея назад, в квартиру.
– Убийцы! Убийцы! – хрипел Серёжа, извиваясь в руках сержанта, как скользкий полоз, и пытаясь изо всех сил вырваться. – Я никогда не прощу вам этого! Никогда! – Теперь уже оба милиционера, чертыхаясь в голос, и, демонстрируя своё полное бессилие в попытках удержать парня, призывно поглядывали на сотрудников РОНО. Те, быстро оценив обстановку, спешно подключились к злосчастным сборам, заталкивая ноги мальчика в валенки, и натягивая на него ватную куртку.
– А ты, действительно, очень агрессивный, – отдышавшись, сказал Рустам Шамильевич уже безо всякой улыбки. – Да тебе место не в детском доме, а в спецшколе для малолетних преступников. Просто зверёныш какой-то. – Он осмотрел слегка кровоточащую рану от укуса на своей правой руке и бросил укоризненный взгляд на бабушку. – Кого Вы только воспитали, Зинаида Петровна? – Бабушка, всё это время, молча сидевшая на диване, держалась рукой за сердце и тихо плакала.
– Серёженька мой родной, птенчик мой золотой, – всхлипывая, произнесла она, – прости меня, – и, сильнее прижав руку к сердцу, сдавленным голосом, почти шёпотом добавила: «Пожалуйста, вызовите «скорую помощь»: что – то плохо мне. Ой, плохо».
Рустам Шамильевич распорядился, чтобы один из сотрудников позвонил в «скорую», пока другой будет греть во дворе ведомственное авто и вышел на улицу. Уже через минуту Сергея, одетого и обутого, затолкали в машину. Он больше не кричал и не сопротивлялся, а только сидел, насупившись, и, как затравленный зверёк, озирался по сторонам, шмыгая носом. Рустам Шамильевич поблагодарил милиционеров за помощь, но те не спешили уходить, дожидаясь развязки. В этот момент из подъезда вышел его коллега и сообщил, что дозвонился до «скорой». Там просили встретить бригаду и не закрывать дверь в квартиру. Рустам Шамильевич тихо про себя выругался, так как не рассчитывал задерживаться здесь дольше намеченного: этот сердечный приступ, и всё, что с ним было связано, вовсе не входил в его планы. Но теперь уже ничего не поделаешь, и нужно дожидаться врачей. Он, вдруг, вспомнил, что в квартире никого не осталось, кроме самой Зинаиды Петровны, у которой сейчас, по всей видимости, развивается обширный инфаркт, но потом быстро успокоился, решив, что помочь ей всё равно ничем не сможет.
К счастью, вскоре, на изгибе дороги, идущей в городок от контрольно-пропускного пункта, замаячил белый «батон» с логотипами красных крестов по бокам, который на всех парах мчался к ним. Инспектор облегчённо вздохнул и приготовился встречать бригаду «скорой». Он вышел на проезжую часть дороги и призывно помахал рукой: благо, новые застройки располагались у обочины, а не в центре, и, поэтому, не надо было петлять в поисках дома по всему городку.
Но, когда до места оставались считанные метры, машина медиков вдруг резко дёрнулась и остановилась, едва не врезавшись в стаю птиц, суматошно перелетавших дорогу почти на бреющем полёте. На перелётных они не походили, да и рано ещё было лететь перелётным. А, главное, было непонятно, как и откуда они здесь взялись, да ещё в таком количестве. Рустам Шамильевич опустил руку, и вместе с присутствующими растерянно наблюдал за происходящим.
Между тем, с веток и верхушек деревьев, окрестных и дальних, в тот же миг, безо всякой видимой причины, осыпав под себя лавину снега, к небу поднялась чёрная туча ворон и галок, которая, неистово галдя, повисла над городом. Одновременно, со всех сторон к ним стали присоединяться и другие представители пернатых. Кого здесь только не было, начиная с голубей и воробьёв, и, кончая синицами, снегирями, клестами, свиристелями и дятлами. Все, кому случилось быть очевидцами этого события, могли с удивлением наблюдать в их компании ещё и редких для глаза бородатых и желтоглазых сов – неясытей, а также мохноногих сычей и серых ястребов. Все они слетались с таёжных предместий, быстро и кучно сбиваясь в единое целое так, что небо темнело, на глазах, как при надвигающейся буре. Подвигнутые какой-то неведомой силой, и переполошённые так, словно по ним отработалась армейская гаубица, птицы поначалу кружили над городом беспорядочным хороводом, но потом постепенно стали успокаиваться и приобретать в своих рядах организованность и стройность. При этом их число продолжало увеличиваться чуть ли не в геометрической прогрессии, и вскоре достигло угрожающих размеров. Птицы как будь – то выстраивались в боевые фаланги, плавно опускаясь вниз, и, готовясь к атаке. По-другому это расценить было нельзя. Санитары проехали оставшиеся тридцать или пятьдесят метров, быстро и организованно спешились у подъезда, и с носилками исчезли в его дверном проёме. Через считанные секунды они появились снова, бегом неся носилки, на которых лежала Зинаида Петровна, и, буквально, ввалились в нутро «скорой». Эта их суетливая поспешность пришлась вполне ко времени, так как в следующее мгновение птицы дружно спикировали вниз, выказывая своими действиями явно не дружелюбные намерения, которые вовсе не были обманчивыми. И, словно, в подтверждение этого, они тучей опустились на город, долбя клювами всё, что попадалось им на пути, и, при этом, ещё успевая обильно гадить на головы убегающих прохожих. Крепко досталось и припаркованным во дворах машинам, в одночасье потерявшим не только свой товарный вид, но и значительную часть кузовных аксессуаров в виде лакокрасочного покрытия, а также лобовых и боковых стёкол.
Очень скоро в городе воцарилась настоящая паника: повсюду слышался звон разбитого стекла и крики, спасающихся бегством людей. Кое-где погромыхивали охотничьи ружья и другие виды «огнестрела», находящегося в легальном пользовании горожан. Некоторым из пострадавших требовалась серьёзная медицинская помощь. Наибольшей активностью среди нападавших выделялись вороны, которые неистовствовали вовсю, припоминая людям все беды и обиды, веками сыпавшиеся на их головы. Но зато самыми опасными здесь были крупные хищники: совы и ястребы. Те, развернув веера своих огромных крыльев, без разбора молотили ими всё подряд, подключая, к работе ещё и свои страшные, ороговевшие крючья когтей и клювов.
Первым от эмоционального шока очнулся Рустам Шамильевич. Он рванулся к служебной машине, уже заведённой и прогретой, чуть не сбив с ног самого шофёра, и с силой дёрнул боковую дверцу. Подлетевшая ниоткуда ворона несколько раз прошлась клювом по его непокрытой голове, и он закричал от боли. Его спутникам повезло больше: они отделались несильными шлепками крыльев, и благополучно заняли места рядом с Серёжей, на заднем сиденье. Водитель, громко ругаясь матом, отчаянно «топил» в пол педали сцепления и газа и от волнения тщетно пытался выдернуть на себя рычаг переключения скорости. Наконец, ему это удалось, и машина, лихорадочно дёргаясь, тронулась с места.
Меньше других повезло сотрудникам милиции. Один из них, закрыв голову руками, что-то истошно кричал и звал на помощь другого, сидя по пояс в снегу. Его неотступно атаковала сова, которой охотно ассистировали всё те же вороны. При этом его лицо и руки были порядком залиты кровью. Другой, не смотря на призывные крики о помощи, куда-то бежал, опоясав руками голову и шею, вместо того чтобы просто заскочить в спасительный подъезд. За ним также неотступно вился шлейф из пяти пернатых особей, которые явно не собирались бросать свою затею.
Тем временем, «скорая», петляя и юзя на поворотах, бешено неслась по направлению к КПП, давя на своём пути случайно залетевших под колёса птиц. С её лобового стекла, уже давшего приличную трещину, на капот спадали разноцветные перья и медленно змеились ручейки, парящей на морозе, птичьей крови.
Глава 2
Ронин. Тридцать лет спустя
Охранный пост, с реестровым номером 585, считался самым дальним из всех постов на территории металлургического комбината, поскольку вплотную примыкал к лесополосе, отчего и был по праву наречён «точкой», куда ежесуточно высаживался очередной десант из двух охранников. Сама лесополоса, состоящая из смешанных древесных пород, в сочетании с низкорослым и густым кустарником, смотрелась живописным, но уже заметно хиреющим, уголком живой природы. Это было особенно различимо на фоне, наступающей на неё, словно опухоль, промышленной стройки, отбиравшей у неё последние живые соки и краски. Объектом охраны служило несколько возвышавшихся над этой увядающей красотой уродливых наростов, в виде беспорядочных куч тяжёлой и неестественно ярко горящей на солнце железистой руды.
Некогда она была свалена огромными «Белазами» на площадке, между пустыми зданиями давно недействующих и заброшенных цехов, да, там и осталась. Здания эти напоминали остовы гигантских, киношных монстров юрского периода, которые зияли в пространство разбитыми глазницами оконных проёмов, и при каждом порыве ветра, свободно гулявшего между обрушенных балок и потолочных перекрытий, жутко лязгали, словно железной чешуёй, обветшалыми, свисающим вниз оползнями проржавевшей листовой жести. А по самому верху крыш и гулких, переходных мостиков, словно порванные артерии этих чудовищ, безжизненно болтались толстые пучки, свитые из проводов, тросов и многожильных кабелей всей этой сложной, коммуникативной системы, некогда питавшей живой энергией гигантские, промышленные организмы.
По ночам утробы этих монстров наполнялись целыми стаями не прибившихся к постам, бродячих, заводских псов, которые, спасаясь от отстрелов, прятались в их зловонном нутре. Иногда, гонимые вечным инстинктом и запахом пищи, сюда забредали лисы. И тогда, эти, гудящие от ветра, сквозные пространства бывших цехов оглашались пугающим лаем и визгом не только собак, но и лисиц, правящих свой дикий шабаш в период гона. Бывало, что и зайцы, оголодавшие за многоснежную зиму, без сладкой ольховой коры и выглядевшие ещё более жалко в период весенней линьки из-за свалявшихся на боках пучков грязной шерсти, преодолевали свой немыслимый, страх и подбирались к тускло мерцающим окнам сторожки, оставляя на снежном полотне предательски различимые стёжки своих следов.
На рассвете становилось очень тихо, но жизнь, кипевшая здесь всю ночь, и теперь не замирала ни на миг. Лишь только первые лучи начинали скользить по выступающим верхушкам промзоны, как это, зажатое грудами железа пространство, пока ещё морозное, но уже неуловимо остро пахнущее весной, было всё пронизано мириадами птичьих глаз, неустанно следящих с насиженных высоток за состоянием кормушек и мисок с едой, расставленных чьей-то заботливой рукой.
Никто здесь толком не знал, зачем, а, главное, от кого охранялись эти пыльные, радиоактивные кучи, некогда богатой ферросплавами, а ныне, напрочь истощённой руды, которую собирались за бесценок продать предприимчивым китайцам. То, что охрана этой никудышной руды была простой фикцией, – знали все, но никто об этом не говорил вслух.
Важно было лишь то, что под эту «точку» каждый год выбивались большие деньги, кормившие охранников. Старожилы охраны ещё помнили те времена, когда, отнюдь, не эти, а другие, настоящие, ферросплавы, или попросту, «ферики», целыми составами уходили в неизвестном направлении и оседали впоследствии на чьих-то банковских счетах, превращаясь в коттеджи, иномарки и депутатские кресла. – для больших боссов из охраны и руководства комбината. Всё это происходило в те незапамятные времена «большого передела», когда одни бандиты, отмывшись от крови, и, сменив блатную «феню» на приличный тон, надели депутатские значки. Другие же, сняв погоны представителей силовых структур, перешли от нелегального «крышевания» к легальному, инициировав создание, так называемых ЧОПов, руководство которыми замкнули на самом высоком уровне в Москве.
Теперь о тех смутных временах напоминали, разве что эти пустующие домены цехов, жалкие в своём былом величии, да прилегающие к ним бывшие вотчины заводских территорий, загаженные металлическими свалками и пыльными шлакоотвалами, на которых бестолково ютились натыканные кругом вагончики и хибарки сторожевых постов. И только «точка», именуемая постом под номером 585, не смотря ни на что, была по – прежнему востребована, и попасть сюда было не так-то просто. Существовало даже нечто вроде конкурсного отбора, который, как правило, успешно проходили только старожилы, блатники и представители «белых касок», то есть начальство среднего звена. Но рвались сюда не только благодаря двойному тарифу, хотя и это были не лишние деньги при копеечной зарплате охранника. Скорее, благодаря этой самой удалённости от всего мирского, и близости к ещё живой, дикой природе, со всей её флорой и фауной, где душа, словно наполнялась каким-то новым, очищающим светом, и где, быть может, только и можно было по-настоящему почувствовать себя человеком.
С такими мыслями встретил свой очередной рассвет охранник шестого разряда Сергей Ронин, сидя в сторожке, у окна, в ожидании своих сменщиков. Спать уже не хотелось, но и выходить лишний раз из её нагретого нутра тоже не очень – то тянуло. Утро выдалось холодным и ветряным, с редеющими на небе звёздами и жидкими, волокнистыми облаками. Молодой март ещё покусывал утренним морозцем, сменявшимся днём порывистым ветром, несущим запах талого снега и слегка, подогретой солнцем, древесной коры. В окне уже прорисовывались очертания берегов искусственного, пресного озера, образованного чистым и тёплым промышленным конденсатом, над которым поднимался густой, белый пар, и кружили дружными стайками дикие утки, отзимовавшие здесь уже не первый сезон. Вода этого конденсатного озера была настолько тёплой и чистой, что породила в себе различные формы жизни – от зелёной ряски и водяных лилий до разнообразного планктона и даже рыбы. Иногда Ронину казалось, что все эти зайцы, лисы, птицы и утки на озере, – все это настолько не подходило под общую картину шипящего, лязгающего и горящего огнями печей железного монстра, имя которому металлургическое производство, что трудно было даже представить себе, как это все могло здесь уживаться вместе. Нередко, прохаживаясь у озера или вдоль лесополосы, он, порой, задумывался о таких вещах, которые только здесь и могли прийти ему в голову.
* * *
Дежурный чоповский «Уазик» резанул фарами морозную, пыльную мглу промзоны и остановился у шлагбаума. От него отделились два тёмных силуэта и спешно направились к жестяному вагончику, в котором размещался пост.
– Эй, вы, там, в кандейке, – раздался знакомый голос, – принимай смену!
– Айда, Петрович, отмучались, – сказал Ронин пожилому напарнику и загремел задвижкой. Дверь тотчас заплясала от ветра, чуть не срываясь с петель, и тщедушное нутро сторожки наполнилось колючей, холодной взвесью из дыма и пыли, летящей со шлакоотвалов.
– А я бы ещё помучался, – отозвался из угла Петрович, неохотно покидая тёплый лежак, сооружённый из старого верблюжьего одеяла и пары армейских бушлатов, – куда мне спешить: я тапереча холостой. Ронин вдруг вспомнил, что старик уже месяц, как схоронил жену и почувствовал в душе какую-то неловкую жалость к старику.
– Тогда оставайся на вторую смену, разбогатеешь ещё на полтора «косаря», – бросил он шутливым тоном и прихватил за ремень спортивную сумку, загодя упакованную нехитрым домашним скарбом, который он таскал с собой из смены в смену.
Между тем, в образовавшийся проём уже вваливались две грузные фигуры охранников.
– Лиса была? – первым делом спросил один из них, в пятнистом камуфляже, осмотрев пустые алюминиевые чашки у порожка вагончика. Вопрос прозвучал как пароль, с которого здесь обычно начиналась работа каждой новой смены, и Ронин, ожидавший этого вопроса, кивнул в ответ и улыбнулся.
– Была. И не одна, – ответил за него Петрович. – На этот раз мамаша привела с собой лисёнка. Весь вытянутый какой-то и тощий, как селёдка. Хвост жидкий и облезлый, мордочка, ушки и лапки – чёрные. А сам – тёмно-рыжий, как мамка. Растянулся перед нами на снегу, как собака, морду на передние лапы положил и смотрит своими маленькими, грустными глазёнками: есть просит. Пришлось всю мамашину пайку ему скормить. Цирк, да и только!
