– А, что лиса? – подал голос другой охранник.
– А что, лиса, – повторил Петрович, – встала за шлакоотвалом, метрах в двадцати от нас и наблюдает, как сынуля уплетает содержимое её мисок А ещё дальше, метра на три от неё, и папаша стоит. Ну, прямо, – святое семейство. Охранники дружно рассмеялись.
– Без харчей осталась рыжая?
– Да, нет, не скажи, – Петрович искоса глянул на Ронина и улыбнулся в усы, – Серёга отдал ей всю свою пайку.
– Ну, ты даёшь, кинолог, – присвистнув, ухмыльнулся верзила в пятнистом камуфляже, с неподдельным изумлением глядя на Сергея, – Всё отдал лисе, а сам остался без хавчика.
– Ну, ты, даёшь, – ещё более выразительно повторил он и сокрушённо замотал головой.
* * *
– Эй, хорош там базарить, мне кроме вас ещё три поста менять! – нервно гаркнул из кабины УАЗа водитель, и в дополнение сказанного пару раз хрипло «клаксонул» в промозглую тишину весеннего утра, мигнув при этом фарами дальнего света, Ронин и его напарник, наскоро распрощавшись с новой сменой, уселись в нагретом салоне дежурной машины, которая тотчас рванулась по накатанному насту, выхватывая фарами из темноты очертания заводских сооружений вместе с густой стеной деревьев и кустарников лесопарковой полосы. Объезд оставшихся постов, с процедурой пересменки, если двигаться от «точки», занимал самое малое полчаса, поэтому можно было ещё как следует «покемарить» под монотонное урчание мотора. Ронин закрыл глаза, но, спустя минуту или две, сквозь пелену забытья до его сознанья донеслось несколько странных хлопков, и в следующее мгновенье машина резко дёрнулась, с силой качнув корпуса сидящих в ней, вперёд и остановилась. Он болезненно воткнулся грудью в приборную панель, а шофёр нецензурно выругался.
– Что за чёрт, почему остановились? – Сергей потёр место ушиба и слегка поморщился. Удар по силе был сопоставим с тем, когда, почти пятнадцать лет назад, на первенстве Краснознамённого Пограничного Управления ФСБ РФ по республике Таджикистан, какой-то бычок – тяжеловес плотно приложился к его грудине левым прямым. С тех пор там слегка побаливало и поднывало к непогоде, и вот теперь, надо же, опять на старые дрожжи.
– А ты сам посмотри, – процедил в ответ водила, тыча пальцем в лобовое стекло, – «Санитары», мать твою! Это у них называется – внеплановый отлов безнадзорной твари, то бишь отстрел. Типа халтуры. Он зло усмехнулся и распахнул дверь кабины. На дороге, метрах в трёх от переднего бампера, поскуливая и повизгивая, волчком крутилась рыжая псина. Рядом с ней лежала другая, такой же масти, словно они были из одного помёта. Её морда, с обнажённым оскалом жёлтых клыков, с которых свисала кровавая пена, была неестественно вытянута, а бока судорожно ходили, и с них густо валил пар. Впереди, на самом краю обочины, в свете фар, маячили очертания старенького, тентованного «Зилка» и двух дюжих фигур, в капюшонах поверх голов, и с ружьями наперевес.
– Куда палишь, гад!? – заорал водила, наполовину высунувшись из кабины, – а если бы по нам попал? Это, между прочим, дежурная машина охраны комбината, в отличии от вашей труповозки. Можем расценить, как нападение.
– Так ведь, не попал же, – весело заржал один из них, откинув капюшон, словно рыцарское забрало, демонстрируя, тем самым, свои мирные намерения. В этот момент раздался ещё один хлопок, но пуля ушла безадресно, не найдя на сей раз жертвы, а только срезав несколько веток и осыпав снег в густом ольховнике, где успела скрыться стая собак. Стрелявший плюнул с досады и смачно выругался. Судя по всему, он был старшим в этом дуэте.
– Подгоняй фургон ближе, поможешь погрузить! – скомандовал он весельчаку и решительным шагом направился к охранникам. – Я пока оттащу собак на обочину, чтобы эти – он, пренебрежительно махнул рукой в сторону «Уазика», – могли спокойно проехать.
Ронин, некоторое время, словно в забытьи, безучастно наблюдавший за всем этим, вдруг очнулся, и окончательно пришёл в себя, когда собаки уже перестали подавать признаки жизни. Он что есть силы рванул на себя дверной рычажок кабины, чуть не обломив его при этом. Шофёр с криком: «Сиди, не рыпайся! – пытался ухватить Сергея за рукав, но тот энергично и бесцеремонно сбил захват, и почти вывалился из кабины навстречу надвигающейся фигуре человека с ружьём.
– Да, постой, ты, они же тоже на работе, зачем нам неприятности! – почти взмолился водила, ещё надеясь остановить охранника. За последний месяц у него, итак, было два «залёта», связанные с повышенной дозой промиле в крови, поэтому любая нештатная ситуация, после очередного «китайского» предупреждения, могла стать для него последней.
– Серёга, не надо, не встревай, – у них же стволы! – также вдогонку ему закричал Петрович, не решаясь сам вылезти следом за ним из машины, но Ронин уже вышел на свою «рабочую» дистанцию, и привычным, резким движением плеча бросил свой огромный, правый кулак вперёд, словно молот, выцеливая пространство, темнеющее под нависающим козырьком капюшона. Пространство вдруг стало осязаемым и твёрдым, в нём что-то хрустнуло и послышался неопределённый, чавкающий звук.
– А-а-а, сука! – взвыл «санитар», но не упал, а, отступив на шаг, сноровисто вскинул ружьё и лихорадочно защёлкал затвором. Медлить было нельзя, и Ронин с коротким подшагом, «выстрелил» первым, пустив теперь в ход свою левую. На этот раз он вложился от души, всей своей шестипудовой массой, удачно зацепив подбородок противника и, сопроводив полёт кулака – молота гулким, утробным выдохом. «Мешок» в капюшоне сразу обмяк и рухнул, как подкошенный, тут же, где стоял, на ребристую колею дороги, сложившись в неестественной позе, будь – то, трансформер и, безвольно выронив из рук орудие убийства.
Его молодой напарник оторопевший было, поначалу, довольно быстро оценил обстановку, и, предупредительно пальнув пару раз вверх, уже бежал к ним размашистым шагом, угрожающе лязгая на ходу затвором. Шагах в трёх от Ронина и лежащего рядом с трупами собак его напарника, он предусмотрительно остановился и поднял ствол. Его лицо, ещё недавно сиявшее простоватым и глуповатым радушием, было перекошено бешеной злобой.
– Тебе чё, козёл, жить надоело?! Ты чё творишь, фуфел!? У нас же лицензия на отлов, у нас же заявка от вашего начальства, у нас же план… – Он почти в упор направил оружие в грудь Ронину, потом подошёл к напарнику и тронул его за рукав. – Слава, Слав, ты меня слышишь? А, Славян?! – Но тот, почти не меняя своей неестественной позы, только лишь невнятно промычал что-то в ответ и снова затих. Похоже, что помимо прочего, у него была сломана челюсть.
– В общем, так, – рявкнул молодой «санитар», продолжая держать на мушке Ронина, – пусть с тобой теперь разбирается ваше начальство и полиция, а ты, – он ткнул пальцем в шофёра, – сейчас берёшь рацию и докладываешь о происшествии в свою дежурку, – пусть вызывают полицию и «скорую». Но, сначала, – все из машины. Живо! И не вздумайте газануть, – я не промахнусь! – он сделал предупреждающий жест рукой и положил палец на спусковой крючок.
– Э-э, хорош, размахивать стволом, тут тебе люди, а не собаки, – завозмущался шофёр, пытаясь потянуть время. – Ещё шмальнёшь сдуру. Вы же сами виноваты: палите куда попало. Вон, чуть в машину не попали. Откуда нам знать, что вы не бандиты? Ещё не известно, с кем вперёд будет разбираться полиция, – сказал он, пытаясь намекнуть Ронину, а за одним, и Петровичу на версию о необходимой обороне.
– Кстати, о собаках, – словно не слушая его, продолжал молодой, – напарника у меня сейчас нет, – по вашей, кстати, вине, и машину мне самому подогнать несподручно, поэтому вы двое, – он качнул стволом в сторону Ронина и водилы, – вы оттаскиваете собак к грузовику, и там грузите их, понятно?! Старик останется здесь, – он смерил Петровича оценивающим взглядом, словно прикидывая, насколько тот может быть для него опасен, и, как видно, удовлетворившись осмотром, коротко скомандовал: «Пошли!»
* * *
Теперь Ронин хорошо вспомнил этот тентованный, обшарпанный «Зилок» и этих двоих, сидящих в его кабине, в таких же длиннополых, как у рыбаков, брезентовых плащах с капюшоном, назначение которых заключалось в том, чтобы не измазаться собачьей кровью и экскрементами в процессе «работы». Примерно, раз в месяц, а иногда и чаще, этот фургончик цвета «хаки», по звонку дежурной части заезжал на территорию комбината, и медленно фланируя объезжал его подзаборные периферии, густо заросшие метровой, некошеной стеной сорного разнотравья, в виде зарослей лопуха, крапивы и сурепки. Иногда он неожиданно выныривал на территории постов и охраняемых складских помещений, и тогда охранники, как могли, прятали собак, которые не просто кормились при постах, но и жили там на правах домашних питомцев. Но даже дорогие, кожаные ошейники, которыми сердобольные охранницы окольцовывали их бурые, косматые шеи, дабы придать собакам статус хозяйских псов, уже не могли их спасти, ибо не являлись для них охранными грамотами в лице представителей коммунальных отделов очистки и спец автохозяйства.
– Ну, ты чё, уснул что ли? – раздался голос «санитара», с удивлением рассматривающего неподвижно застывшую, словно статуя, фигуру Ронина, погружённого в свои мысли, – Пошли, я сказал! – Он угрожающе тряхнул стволом. – А тебя, что, не касается? – бросил он стоящему рядом шофёру, – Если не знаете, как это делается, то объясняю: берёте собак за хвосты и тащите к машине. Лучше по скользкой колее, на обочине: так и тащить удобнее, и крови на дороге меньше. Вопросы? – Он, вдруг, снова заржал, как в первый раз, но каким-то рассыпчато – дробным, дурным смехом. Ронин мельком взглянул на него и увидел остановившийся, немигающий взгляд, в котором плясали огоньки дикого и злобного веселья. «Да, он, – обдолбанный», – мелькнула в голове мысль.
– А что, так и потащим собак под конвоем? – как можно спокойнее спросил он.
– Так и потащите, – ответил парень, еле сдерживая смех. По всему было видно, что он не на шутку «раскумарился». Эйфория, наступившая от полученной дозы, уже достигла своего апогея, что, впрочем, не мешало ему плотно держать палец на спусковом крючке. Окоченевшие трупы собак, которых предстояло тащить, лежали на буром от крови снегу, с вытянутыми навстречу друг другу лапами и мордами, перекошенными последней судорогой. Ронин подошёл к ним, слегка наклонился и развёл в стороны вытянутые руки, имитируя намерение поудобнее ухватить одну из них за хвост, но в следующее мгновение, не разгибаясь, бросился вперёд, воткнувшись головой в живот своего конвоира. Тот хрипло охнул и давнул на спусковой крючок. Своды утренних небес сотряс запоздалый выстрел, подняв с верхушек деревьев испуганных ворон и галок. Сергей, свалив противника всей массой тела, и, оказавшись сверху, не собирался меряться с ним силами в борьбе, а просто несколько раз ударил его по лицу обоими руками попеременно.
* * *
– Что же ты наделал, Серёга? – сокрушённо произнёс Петрович, с силой сжав и потирая ладонями виски, – ты же убил его. – Он перевёл взгляд на неподвижную фигуру, лежащего навзничь «санитара», из приоткрытого и разбитого рта которого даже не вился тонкой струйкой пар дыхания.
– Да нет, жив, кажись, – возразил шофёр, – приложив к его сонной артерии пучок из среднего и указательного пальцев. – Только, вот, что мы теперь с этим будем делать? – Водила выглядел явно озабоченным и растерянным и, похоже, избегал смотреть на своих товарищей.
– Сделаешь то, что тебе велел этот пацан: доложишь по рации в дежурку, что так, мол, и так. Пусть вызовут полицию и «скорую», – ответил Ронин. – Начнут что спрашивать, – валите всё на меня. Я – один виноват, один и отвечу.
– Нет, Серёжа, так дело не пойдёт, – сказал Петрович, – Они чуть не продырявили нашу машину, оружием угрожали, а ты должен страдать из-за этих тварей? Хочешь, чтоб всё было по-честному? Нет, дорогой, – там, долго разбираться не будут. Кто первый написал, – тот и прав. А если закроют, – потом уже не выпустят, не надейся!
– Да, ты-то, откуда знаешь? – усмехнулся Ронин.
– Да уж знаю, – буркнул в ответ Петрович, – довелось… – Короче, давайте договоримся так, – продолжал он, – никто нас о ночном, внеплановом отлове не предупреждал, хотя были обязаны. Мы встретили в районе поста вооружённых людей, которые палили в нашу сторону, приняли их за бандитов и оказали им, так сказать, достойное сопротивление, в рамках необходимой обороны. Правильно?
– Всё правильно, Петрович, – подхватил водила, – тем более, что всё так и было.
– Ладно, – махнул рукой Ронин, – что было, то было, а что будет, – то и будет, – Я сейчас пойду пешком через Ольховку, – сказал он, имея в виду заросли молодой ольхи, обрамляющие лесополосу, – а вы останетесь здесь и дождётесь гостей. Им и изложите свою версию случившегося. А я никому и ничего не хочу объяснять. Кому буду нужен, – тот сам меня найдёт. – Он растерянно и грустно улыбнулся. – Собак не трогайте, – пусть сами их и таскают, – добавил он и, коротко простившись, медленно побрёл в сторону леса.
– Домой не ходи! – крикнул ему вдогонку Петрович, – перекантуйся где-нибудь. Можно у меня. Только не забудь брякнуть по мобильнику, но Ронин, не отвечая и не оборачиваясь, снова махнул рукой и ускорил шаг. Проходя мимо собачьей труповозки, он на секунду остановился и прислушался, с замиранием сердца пытаясь уловить за её брезентовой ширмой любые шорохи и звуки, которые хотя бы отдалённо напоминали тихое поскуливание или тонкий, протяжный вой. Но всё было тихо.
Утро уже вступало в свои законные права и набирало силу, растекаясь по всему горизонту потоками лавы из солнечного света и тепла, и, смешивая на своей палитре нежные, весенние акварели красок. Ветер незаметно стих, а мороз резко пошёл на убыль, уступая место ещё неуверенной и осторожной оттепели. Сергей шёл знакомыми, уже не раз хоженными, и так любимыми им тропинками лесополосы, словно по живому острову, среди мёртвого моря. Он шёл и плакал, не вытирая слёз. Может быть, впервые за многие годы, с тех пор, как похоронил Рэкса. Боль, которая, казалось, уже утихла навсегда, вдруг проснулась в нём с новой силой, и наполнила сознание какой-то тяжёлой и мутной отравой, долго и тайно копившейся в душе и не нашедшей для себя ни спасительного выхода, ни противоядия.
Глава 3
Мендинский
В приёмной директора, как всегда, было тихо и пусто. Интерьер её безлюдного холла, выдержанный почти в спартанском стиле, не изобиловал ни итальянской мебелью из красного дерева, тонко убранной деревянной, ажурной вязью, ни ансамблем мягких кресел с софой и пуфиками, из чёрной, турецкой кожи. Вместо этого стоял простой, офисный шкаф, эпохи брежневского застоя, служивший примитивным бумагохранилищем, да два старых кресла, которые при ближайшем рассмотрении оказывались не кожаными, а обтянутыми не очень дорогим и не очень добротным белым дерматином, местами уже давшим паутинку мелких трещин. Большое канцелярское бюро, как образец безвкусицы, красовалось посередине помещения, и скрадывало и без того тесное пространство. Всё это должно было внушать посетителю мысль о том, что главное здесь, – это работа, а не обстановка. Что касалось всегдашней тишины в приёмной, то это обусловливалась тем, что заместители и начальники разных отделов и служб были приучены лишний раз не беспокоить босса без особой нужды и не бегать к нему с пустяшными бумажками, не требующими его личного вмешательства или подписи. Чины пониже, начиная с начальников смен и, кончая простыми охранниками, – те и вовсе должны были загодя записываться на приём через очаровательную секретаршу Эллочку, которая хоть как-то скрашивала этот унылый, канцелярский пейзаж.
Однако, в действительности, Семён Осипович Мендинский, директор крупнейшего в Сибири ЧОПа, не был уж столь безнадёжным трудоголиком, каким хотел казаться, и вовсе не чурался скромных земных радостей. Напротив, в глазах тех, кто знал его поближе и бывал в его загородном имении, он мог бы прослыть даже эстетом и эпикурейцем, если бы не его излишняя, природная предосторожность. Там, на берегу живописнейшей реки, окаймленной с двух сторон зелёной бахромой тайги, на самой окраине охраняемого элитного посёлка, высился его трёхэтажный особнячок, где он любил коротать время с людьми своего круга. Когда-то Семён Осипович занимал довольно высокую должность в правоохранительной системе города, поэтому привык выстраивать отношения с коллегами и знакомыми по принципам служебной необходимости и житейской целесообразности.
Ронин открыл дверь приёмной без стука и вошёл так неожиданно, что секретарша Эллочка вздрогнула и чуть не выронила из рук косметический прибор, после чего удивлённо вскинула недокрашенные брови и уставилась на Сергея вопрошающим взглядом.
– А, Семён Осипович занят, – растерянно выдавила она, – А, Вы кто? – Эллочка полезла в стол за книгой приёма посетителей, но Ронин жестом руки остановил её.
– Я – Ронин, с пятого отдела, меня направили к вам прямо с поста.
– Кто направил? – зачем-то спросила Эллочка и поспешно схватила трубку телефона. Доложив директору о визите, она почти с минуту выслушивала его наставления, всё это время не отрывая от Ронина пристального, почти изучающего взгляда.
– Хорошо, Семён Осипович, хорошо… так… всё поняла… хорошо, всё поняла, – повторила она несколько раз напоследок и положила трубку. – Проходите, пожалуйста, директор ждёт Вас.
Ронин зашёл в кабинет директора, где раньше никогда не был. В глаза невольно бросилось то, что там всё было так же, как и в приёмной: те же дерматиновые, потрескавшиеся кресла, то же непропорционально большое с точки зрения дизайна, и совершенно бессмысленное, с точки зрения рабочей необходимости, бюро, на котором красовались устаревшие канцелярские принадлежности отечественного производства прошлого века. Эту казённую обстановку мало-мальски разбавляла японская «плазма», висящая на стене, напротив стола, да цветущее дерево китайского лимонника, явно привнесённое сюда заботливой женской рукой. Но всё равно, несмотря на все попытки хоть как-то организовать это бессистемное нагромождение мебели, бумаг и прочих аксессуаров, всё здесь напоминало какую-то бутафорную, сценическую декорацию, на фоне которой выделялось одно главное действующее лицо, – сам директор. Сергей с минуту простоял на пороге. Семён Осипович, не отрывая взгляда от настольных бумаг, что-то сосредоточенно писал, и не обращал внимания на вошедшего.
– Вызывали? – спросил, наконец, Ронин.
– А, что, здог'оваться уже необязательно? – как-то нараспев, сквозь зубы, и с характерным грассированием, произнёс директор с застывшей на губах полуулыбкой, продолжая при этом писать, не поднимая глаз.
