Книга Две жизни Пинхаса Рутенберга - читать онлайн бесплатно, автор Пётр Азарэль. Cтраница 2
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
Две жизни Пинхаса Рутенберга
Две жизни Пинхаса Рутенберга
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

Две жизни Пинхаса Рутенберга

Экзамены завершились вчера и все находятся в напряжённом ожидании списков, вывешиваемых в вестибюле. Харлампий Сергеевич ещё вчера просил Кирилла Семёновича, начальника приёмной комиссии, занести ему в кабинет особый еврейский список. Для поступления евреев письменный и устный экзамен по математике должны быть на «отлично», а сочинение не ниже, чем «хорошо». Для всех других категорий конкурсантов критерии приёма были значительно ниже, и это весьма удручало профессора. На огромном обтянутом зелёным сукном письменном столе перед ним стоял сделанный из малахита письменный прибор со встроенными в него часами и ручкой с позолоченным стальным пером, лежали книги и папки. Он протянул руку, взял и открыл верхнюю из них и сразу же увидел приготовленный ему список, напечатанный на хорошей финской бумаге. В нескольких колонках справа помещались оценки, а последняя из них предназначалась для него. Там он должен был, как всегда после экзаменов, написать о зачислении в студенты. Для каждого факультета был свой список. Харлампий Сергеевич сразу нашёл «свой» список и начал читать.

«Фрадкин, Левит, Браверман, Витебский, Фельцман, Ческис…».

Фамилии явно принадлежали этому несчастному, гонимому племени. Он уже привык к ним, и они не вызывали у него неприятных ощущений. Все они проходили по баллам, но дамоклов меч был в его руках. И он должен обрушиться на этот список и разрубить его на части. Он продолжил читать.

«Рутенберг, отлично, отлично, хорошо. Жаль, норма выполнена, но оценки его высокие. По всем требованиям этот юноша должен быть принят, – подумал профессор. – Рука не поднимается его вычеркнуть».

Он откинулся на высокую спинку стула и оглянул кабинет. Справа высокое окно, слева шкаф с книгами и папками, кожаный диван и несколько стульев возле стола. Его высокий социальный и профессиональный статус и известность в научном мире давали ему некоторую свободу действий. Он не опасался административных санкций, не боялся окрика свыше. Он думал о судьбе этого парня, который по прихоти высочайших особ вынужден будет вернуться домой и пропасть в провинциальной глуши огромной страны.

«Возьму-ка я грех на душу, – решил Харлампий Сергеевич. – Не ради своей прихоти, а ради великой России».

Он взял ручку из письменного прибора, обмакнул перо в чернильницу и с решимостью и удовлетворением принялся писать «зачислить» в колонке, с самого начала списка. Он сделал то же самое по всем факультетам и, где пожелал, добавил ещё двух.

«Если спросят, я найду, что сказать».

Закончив работу, он позвонил в колокольчик, стоявший на углу стола. Дверь открылась, и в кабинет вошёл секретарь, моложавый мужчина среднего роста в тёмно-сером костюме.

– Тимофей, отнеси-ка, голубчик, эту папку Кириллу Семёновичу и попроси его передать всё в печать. Скажи ему, что я проверил и утвердил.

– Будет выполнено, Харлампий Сергеевич, – сказал тот и вышел из кабинета.

«Теперь можно и отдохнуть», – подумал профессор и закрыл глаза.

Через минут пять он поднялся, подхватил портфель и, довольный собой, направился к выходу.

3

Найдя своё имя в списке зачисленных в институт студентов, Пинхас испытал заметное облегчение. Напряжение ожидания держало в своих невидимых путах и его, казавшегося другим людям твёрдой и холодной скалой спокойствия. Он оглядел вестибюль медленным взглядом и увидел группу евреев, стоящих поодаль. Одного из них, Наума, он знал. Тот сидел с ним за одним столом на письменном экзамене. Движимый какой-то врождённой солидарностью, Пинхас подошёл к ним.

– Как дела, парни? – спросил он.

– Ничего хорошего, приятель, – сказал черноглазый юноша с курчавыми рыжеватыми волосами. – Столица империи нас отвергла. Евреи ей не нужны. Из нас только Наум поступил. А ты, я вижу, тоже счастливчик?

– Не расстраивайтесь, парни. Не думаю, что образование сделает нас счастливыми. Вы откуда приехали?

– Из Могилева и Гомеля.

– А я из Ромен. Это под Полтавой.

– «Но близок, близок миг победы. Ура, мы ломим; гнутся шведы» – съязвил один из них.

– Никогда не стоит терять чувство юмора и человеческое достоинство, – улыбнулся Пинхас. – Когда уезжаете?

– Завтра. Прогуляемся по городу, поедим в харчевне, а утром на вокзал, – сказал Наум. – Я побуду дома до начала занятий.

– Тогда прощайте. Я, наверное, останусь здесь. Надо обживаться, знакомиться с людьми, – произнёс Пинхас. – Зай гезунд, парни.

Он пожал всем руки, повернулся и двинулся к выходу. Западный ветер принёс в город прохладу Балтийского моря, и на улице стало свежее. Пинхас запахнул пиджак и застегнул его на все три пуговицы. Нужно было пойти на почту и отправить домой письмо. Он не был уверен, что сообщение о том, что его приняли и теперь он студент известного в России института, обрадует отца. Возможно, тот мечтает о его возвращении домой. Папа мудрый человек, умеющий предвидеть и понимающий суть вещей. Он не может желать сыну плохого. Мать, конечно, будет рада. Наверное, просто тому, что любимый сын жив-здоров и сумел сделать то, о чём мечтал. Пинхас перешёл на другую сторону проспекта и вошёл в небольшое почтовое отделение. Он купил конверт, попросил у служащего ручку и чернильницу, сел за столик возле окна, вынул из портфеля лист бумаги и начал писать. Закончив письмо, он заклеил конверт и бросил его в почтовый ящик. «Пожалуй, за неделю дойдёт», – подумал Пинхас.

Голубое с утра небо теперь затянулось облаками, закрыв собой тёплое северное солнце. Комнату он снимал в доходном доме, каких было множество в Санкт-Петербурге. Оттуда до института рукой подать, и многие иногородние студенты селились в таких домах по соседству. Завтра заканчивался срок аренды, и ему следовало зайти в контору и заплатить за месяц вперёд. А сейчас он просто пошёл к себе, поднялся на третий этаж и, ощутив усталость последних дней, с наслаждением растянулся на кровати.

4

– Лекция закончена, господа, – произнёс профессор и, задхватив с кафедры папку с бумагами, спустился с возвышения.

Студенты зашумели и задвигались в промежутках между рядами, ступеньками поднимающимися к задней стене аудитории. Послышались реплики и обрывки разговоров. Пинхас, занимавший с первых дней место в выбранном им ряду в середине зала, поднялся и стал пробираться к выходу. Большой перерыв давал возможность хорошо поесть и поговорить со знакомыми, которых с каждым днём становилось всё больше. В коридоре его уже ждал Дмитриев, парень крепкого телосложения, пышной гривой соломенных волос и белой косоворотке под тёмно-серым пиджаком. Сын зажиточного крестьянина, успешно торговавшего в столице галантереей, он имел петербургскую прописку и обширные связи и не раз оказывался Пинхасу хорошим советчиком в его делах и знакомствах.

– Хороший мужик Юрий Иванович, предмет свой, механику, знает и умеет преподать, – сказал Пинхас и по-дружески шлёпнул Николая по плечу.

– И ведёт себя с нами без апломба и высокомерия, – заметил тот. – Я голодный, как волк. Пошли-ка в столовку.

Недавно построенная большая столовая, заставленная множеством покрытых белыми скатертями прямоугольных столов, ещё сияла белизной стен и чистотой полов. Из широких окон в зал проникал тусклый свет пасмурного осеннего дня. Они стали в очередь к окошку раздачи. В кухне хозяйничали две уже немолодые женщины и повар, деловито колдующий над огромными, душащими жаром и запахами котлами с едой. Друзья получили тарелки со щами, пшеничной кашей и куском говядины и сели за свободный стол в дальнем углу. С первых дней Николай присматривался к этому высокому симпатичному парню из провинциального южного городка. Время от времени он прощупывал его, пытаясь понять его образ мыслей и всё более проникаясь уважением и доверием к нему. Он чувствовал его недовольство существующим положением и уже был готов начать с ним откровенный разговор.

– Пинхас, как ты думаешь, что нужно сделать в России, чтобы изменить к лучшему жизнь народа? – спросил Николай и внимательно посмотрел на друга.

– Уверен, что-то необходимо сделать, но не знаю, что, – задумался Пинхас.

– О народовольцах ты слышал?

– А кто они?

– «Народная воля», так называлась революционная организация. Она стремилась принудить правительство к демократическим реформам и использовала террор, как средство достижения этой цели. Народовольцы хотели подтолкнуть политические преобразования убийством императора Александра II.

– Я помню, отец мне рассказывал однажды об этом. Я тогда был ещё маленьким, когда в городе прошёл погром. Мы спасались у русского мужика, с которым отец дружил.

Он взглянул на Николая, с аппетитом глотающего кусочки мяса, и спросил:

– Неужели нет других методов борьбы?

– Народ живёт в рабстве и нищете. И ты при этом будешь заниматься демагогией и убеждать царя и его правительство, что так делать нехорошо? Тогда тебя арестуют и сошлют. И ничего не произойдёт, и не изменится. Всё останется таким, как было. Без кровопускания мы ничего не достигнем.

– Наверное, ты прав.

– Я тебе дам кое-что почитать. Только никому. Это запрещённая литература.

Николай огляделся, потом наклонился, вынул из стоящей возле стола сумки книжку с истёртой многими читателями обложкой и протянул её Пинхасу. Тот взял её и, пытаясь не привлекать внимание, положил в портфель.

Придя домой, Пинхас сразу принялся за чтение. Больше часа читал, не отрываясь. Закончив, он положил книгу на стол, потом подумал и сунул её под матрас. Несдобровать, если кто-нибудь увидит её у него. Она была как озаренье, осветившее тусклые закоулки сознания. Прежние его представления о жизни и общественном устройстве теперь казались ему наивными. Ему пока ещё не всё было понятно, но для него стало ясно, что преступная государственная власть и есть главный виновник экономического и политического рабства народа и против неё все средства хороши.

Пинхас потянулся, походил по комнате, и остановился возле окна, выходившего на глубокий, как колодец, двор. Он вспомнил тех еврейских парней из Гомеля и Могилева, которых видел в вестибюле после экзаменов, вынужденных вернуться восвояси ни с чем. И многих роменских приятелей и знакомых, которые даже не пытались вырваться из гетто черты оседлости, сознавая бессмысленность и обречённость своих попыток. Процентная норма и раньше виделась ему несправедливой незаслуженной карой. Но сейчас она логично связалась с преступной политикой по отношению к его народу, которую царь не желал отменить. Да и весь русский народ страдает от притеснения государства, держащегося только на насилии. А наверху фигура царя, олицетворяющего эту систему. Следовательно, «тираномахия», цареубийство неизбежно и целесообразно. А орудием переворота является учредительное собрание, которое проведёт необходимые реформы и передаст власть народу.

Он впервые прочёл ранее незнакомое ему слово «социализм», который должен стереть все национальные различия. Значит, подумал он, уничтожение самодержавия приведёт к освобождению и еврейского народа.

Вечерело и стало прохладно. Ему захотелось есть. Он накинул на плечи плащ и направился в находящуюся неподалеку харчевню.

5

На другой день по окончании лекции Пинхас вернул книжку Николаю.

– Давай-ка выйдем. Не хочу, чтобы нас здесь видели вместе, – предложил тот.

На улице было ещё светло, но серые тучи собирались к дождю и с моря дул свежий, напоённый влагой ветер. В такую погоду вряд ли кто-нибудь из охранки потянется за ними.

– Ну что, понравилась книжонка? – заинтересованно спросил Дмитриев.

– Порядок в голове навёл. Умный человек писал, Лавров.

– Да, он главный идеолог. В начале восьмидесятых годов, оказавшись за границей, он продолжал писать и издавал журнал «Вестник Народной Воли».

– А где они сейчас? – спросил Пинхас.

– Лет десять назад партия объявила о самороспуске.

– Почему?

– С самого начала они стали готовить покушение на Александра II. Попытки подрыва поезда, в котором царь возвращался из Крыма, не удались. Сработала только третья мина, которую взорвали под Москвой. Но вопреки обычному порядку царский поезд шёл первым, и подрыв произошёл под багажным вагоном. Потом Степан Халтурин, работавший в Зимнем дворце столяром, взорвал помещение под столовой, где должен был находиться царь. Но он задержался и остался в живых. Тогда погибло множество караульных.

– Всегда страдают простые люди, – сочувственно произнёс Пинхас.

– Ничего не поделаешь: «лес рубят – щепки летят». Правительство предприняло решительные меры. Народовольцев начали хватать. Один из арестованных дал показания, и полиция арестовала ещё людей. Организовали процесс шестнадцати. Двоих приговорили к смертной казни, остальных отправили на каторгу. Казнь товарищей заставила революционеров ускорить подготовку покушения на царя. Наконец, 1 марта, после множества неудач, провалов и арестов, покушение удалось. Первой бомбой были ранены казаки и прохожие. Бомбиста схватили, Александр подошёл к нему, спросил его о чём-то и вернулся к месту взрыва. И тут второй боевик, Гриневицкий, незамеченный охраной, бросил вторую бомбу и смертельно ранил царя, да и сам подорвался. После этого большинство активистов схватили. Был процесс над шестью, Желябовым, Перовской, Кибальчичем, Михайловым, Рысаковым и Гельфман. Пятерых казнили, а беременной Гельфман смертную казнь заменили каторгой.

Рутенберг с интересом слушал друга. Жизнь народовольца, о которой он мечтал, оказалась полной испытаний и опасностей. Не все были готовы умереть за идею, некоторые не выдерживали пыток и допросов и сдавали своих товарищей.

– Чего они достигли, убив царя? – спросил он.

– Рассчитывали, что это вызовет народные волнения и революционную ситуацию. Увы, ничего такого не произошло.

– А погромы по всей стране? – допытывался Пинхас. – Сколько евреев убитых и покалеченных, разорённых и разрушенных домов.

– Я понимаю твою обиду и возмущение. Видишь ли, среди арестованных и осуждённых революционеров были и евреи. Что сделало царское правительство? Чтобы не допустить бунтов, оно натравило заражённый антисемитизмом народ на вас, и это ему удалось. Для него евреи всегда будут инструментом большой политики.

– Прости, я не подумал и усомнился. Теперь я уверен, эту власть нужно уничтожить. Что же произошло потом?

– По стране прошла волна арестов. Партия потеряла много рядовых членов и большинство исполнительного комитета. Под ударами секретных служб и полиции она изменила тактику и, ведя пропаганду среди офицеров, принялась создавать военные организации. С помощью них планировался широкий государственный переворот, захват власти, учреждение временного правительства. «Народная воля» отказалась от покушений, расшатывающих власть, и поплатилась за это. Полиция завербовала члена офицерской организации Дегаева, который выдал множество людей. Потом один за другим прошли судебные процессы. Большинство приговорили к длительным каторжным срокам и ссылке в Сибирь. Так завершилась их борьба.

– Жаль, – вздохнул Рутенберг. – И ничего не сделано. Государство разгромило организацию и стало ещё сильней.

– Не отчаивайся. Свято место пусто не бывает.

Они медленно шли по улице, продолжая бесконечный разговор. Стемнело, и стал накрапывать дождь. Малочисленные прохожие торопились укрыться от ненастья и исчезали в освещённых тусклым светом заведениях, тёмных подворотнях или садились на проезжавшие мимо пролётки с откидным верхом.

Они попрощались. Дмитриев пошел в сторону Обводного канала, и Пинхас смотрел ему вслед, пока опрокинувшаяся на город тьма не поглотила его. Постояв минуту в раздумье, он вспомнил, что курсовой проект по механике давно висит над ним дамокловым мечом, и быстрым шагом двинулся домой.

Боевое крещение революционера

1

В начале ноября выпал снег, покрывший дороги и тротуары тонким хрустящим настилом. Серое небо висело над городом, стиснутым невидимыми объятиями первых морозов. Однажды Дмитриев остановил Рутенберга после лекции на выходе из аудитории.

– Поговорить надо, Пинхас.

Они отошли к большому окну, выходящему на проспект. Николай посмотрел на друга испытующим взглядом.

– Я рассказал о тебе товарищам. Они выразили желание с тобой познакомиться. Ты готов?

– Да.

– Тогда в воскресенье в десять часов утра буду ждать тебя на углу Невского и Литейного. Увидев меня, не подходи, а следуй за мной на некотором удалении.

– Хорошо, Николай.

Дома на Владимирском проспекте стояли ровными немыми рядами. Брички и пролётки с запряжёнными в них лошадьми, надрывно дышащими белым туманом, проносились по обеим сторонам улицы.

Пинхас расплатился с извозчиком и спустился с обитого чёрной изрядно потёртой кожей скрипящего на скаку кресла на заснеженный тротуар. Ему открылась роскошная панорама Невского, застроенного большими четырёх-пятиэтажными домами. Но и Литейный, который начинался здесь, на этом перекрёстке, не уступал ему. Всё было по-имперски красиво и гармонично, и Пинхас, переходя улицу, не без труда перевёл взгляд на угловое здание перед ним. Он сразу же увидел знакомую фигуру Дмитриева. Тот сделал ему знак и пошёл впереди. Так они двигались друг за другом по многолюдному тротуару минут двадцать. Кроличья чёрная шапка и серое суконное пальто в отдалении маячили перед его глазами. Николай вдруг исчез из поля зрения. Пинхаса охватило некоторое беспокойство. И тут справа от себя за высокой решёткой он увидел арочный проход и стоящего внутри него Дмитриева. Он прошёл через калитку в ограде и продолжил идти за ним. Во дворе Николай повернул налево, вошёл в первый подъезд и остановился возле высокой двери. Пинхас приблизился к нему, и они один за другим вошли в тускло освещённый коридор. Молодой мужчина ростом ниже среднего с густой чёрной бородой и блестящими карими глазами пожал Дмитриеву руку и посмотрел на незнакомца.

– Пинхас, студент Технологического института, – сказал Николай. – Борис просил привести его.

– Проходите, все уже собрались.

В большой комнате, окнами выходящей на улицу, сидели на диване, креслах и стульях семь человек, негромко переговариваясь между собой. При появлении хозяина квартиры Евдокимова с двумя пришедшими они замолкли и стали внимательно рассматривать Пинхаса. Навстречу ему в этот момент поднялся мужчина лет двадцати. Он подошёл к нему и крепко пожал руку. Он был ниже Пинхаса и смотрел на него, чуть задрав подбородок. И тот успел рассмотреть чуть волнистые каштановые волосы над высоким лбом, усы под прямым носом, маленькую аккуратную бородку и умные маслянистые глаза.

– Полку прибыло, – бодро произнёс он и, положив руку на его спину, посадил возле себя.

– Рутенберг, – представился Пинхас.

– Савинков Борис, – негромко ответил мужчина. – Дмитриев о тебе высокого мнения. Такие люди нам очень нужны.

– Сегодня мы зачитаем важный документ и обменяемся мнениями, – произнёс хозяин квартиры. – Всё идёт к тому, что партия будет создана. Сегодня в Петербурге и многих городах России существуют и работают кружки и группы, разделяющие общие взгляды. Документ отпечатан на гектографе несколько лет назад и называется «Наши задачи. Основные положения программы социалистов-революционеров».

В комнате наступила напряжённая тишина. Закончив чтение, Евдокимов обвёл взглядом слушателей, приглашая к обсуждению. С дивана поднялся мужчина лет тридцати в тёмном в светлую полоску пиджачном костюме с жилеткой.

– Господа, то, что мы сейчас услышали, очень напоминает идеи народовольцев. Ничего не имею против них, сам находился под их влиянием. Но жизнь идёт вперёд, напряжённость в обществе растёт. Надо бы серьёзно обновить идеологию.

– Позвольте мне разъяснить ситуацию, – высокий худощавый человек деликатно вступил в дискуссию. – Партия только организуется и набирает силу. Программа ещё не составлена. Понятно, что идейно она связана со своей предшественницей, с народничеством, сущностью которого являлась идея возможности перехода к социализму некапиталистическим путём. Но есть немало аспектов новизны. Это демократический социализм, выражающийся в широкой хозяйственной и политической демократии. Это социализация земли, которая должна стать народным достоянием. Они обеспечат мирный, без социалистической революции, переход к социализму.

Пинхас внимательно слушал, но выступить не решился. Слишком мало опыта и пока было чему поучиться.

Расходиться стали по одному, так диктовали правила конспирации. С Дмитриевым Пинхас попрощался ещё на квартире. Он вышел после Бориса Савинкова и увидел его в арочном проходе со двора на проспект.

– Ну, что скажешь? – спросил тот.

– Я не склонен к политическим дискуссиям, Борис. Я люблю действие, активное организованное выступление.

– Не беспокойся, на твой век работы хватит. Сегодня ты узнал основные принципы, которыми будет руководствоваться партия.

– В принципе я с ними согласен. Хотя кое-что нужно ещё обмозговать, – признался Пинхас.

– Это правильно. Кроме того, раз ты вступил в подпольную организацию, ты должен подобрать себе псевдоним. Охранка у нас вездесущая. Кличка твоя будет известна только узкому кругу лиц.

– Хорошо, я подумаю.

– Тогда всё, будем прощаться, на следующей встрече обсудим.

– Ладно.

Савинков прошёл через полуоткрытые железные ворота и двинулся по Литейному. Пинхас шёл на некотором удалении от него в ту же сторону. На перекрёстке Борис свернул на Невский, а Пинхас сел на подъехавшую по его зову пролётку.

2

Савинков был студентом юридического факультета Санкт-Петербургского университета

и не без труда выкраивал время для встреч. Поэтому, когда это удавалось, они встречались в городе, заранее оговаривая время и место. Часто просто ходили по улицам или забегали погреться и выпить кофе с булочкой в кафе на Невском. Подпольную кличку Мартын Иванович, которую предложил Пинхас, Борис принял сразу и не без удовольствия, посмеявшись над необычной его изобретательностью. И после этого не без иронии так и называл его.

Отец Савинкова Виктор, товарищ прокурора окружного военного суда в Варшаве, был уволен со службы за либеральные взгляды. Раньше Пинхас не всегда понимал мотивы присоединения обеспеченных и интеллигентных русских людей к антиправительственным партиям и кругам. Но знакомство его с некоторыми из них в студенческом кружке, на редких встречах на конспиративной квартире постепенно привело его к мысли о существовании какого-то особого мировоззрения. Однажды в воскресенье, сидя с Савинковым за столиком в кафе, он спросил его об этом.

– Мартын, ты глубоко мыслишь. Да, русская интеллигенция заражена такой болезнью.

Она называется нигилистическим морализмом. Мой отец, я тебе рассказывал, из-за этого серьёзно пострадал.

– Как же, Борис, такое могло случиться с тысячами людей?

– На самом деле с десятками тысяч. Всё началось с Писарева, Добролюбова, Бакунина, Кропоткина. Слышал о них?

– О Бакунине слышал. Он один из теоретиков анархизма и народничества.

– Верно. Так вот, они оказали сильное влияние на умонастроение людей. В своих трудах они писали, что жизнь не имеет никакого объективного смысла, кроме материальной обеспеченности. Поэтому высшая и единственная задача человека – служение человеку и народу и непримиримая борьба с тем, что этому препятствует. Такова глубочайшая черта духовности русского интеллигента.

– Борис, я в последнее время именно так чувствую и понимаю.

– Без этого внутреннего смысла, Мартын, ты не можешь быть в России революционером.

Они расплатились с официантом и вышли на проспект. Было морозно, но небо очистилось от облаков, и солнечные лучи осветили фасады дворцов и заиграли на оконных стёклах.

3

Увы, вскоре их встречи прервались на года полтора. Этому предшествовали февральские события 1899 года. Построенное по велению Петра I итальянским архитектором Доменико Трезини на Васильевском острове здание 12 коллегий вначале предназначалось для важнейших учреждений государственного управления. Потом там расположился Главный педагогический институт, готовивший преподавателей для высших и средний учебных заведений империи.

Санкт-Петербургский университет 8 февраля должен был отмечать своё восьмидесятилетие. Заранее было вывешено объявление, подписанное ректором Сергеевичем, предупреждающее студентов об ответственности за нарушение общественного спокойствия после юбилейного акта. Сергеевич был знаменитым учёным в области истории русского права, и Савинков с увлечением слушал его лекции. Но как один из влиятельных студенческих лидеров, он настаивал на решительном ответе. Сходка посчитала тон объявления оскорбительным и проголосовала за то, чтобы устроить ректору обструкцию.

Во время торжественного заседания, когда ректор начал своё выступление, в зале послышались свист, хлопки и выкрики. Высокий седовласый профессор Сергеевич в течение минут пятнадцати пытался восстановить тишину, но оценив положение, покинул кафедру.