В ожидании августа
– Ми-ну-точ-ку… Минуту!! – Вдруг резко сказал доктор – не кардиолог. – Больному плохо… Резко пошло давление… Черт, кто отключил капельницу? Где весь медперсонал?!
– Вы же сами сказали, чтобы нас никто не сопровождал,– быстро произнес второй доктор. Он дотянулся до тревожной кнопки сигнализации у кровати больного, долго жал на нее, тихо чертыхаясь. Топот ног по коридору Сергей услышал так четко, как будто его уши приложили к полу. Потом топот перешёл в удары по ушным перепонкам, и он закрыл глаза.
– Надо носить готовый шприц, твою мать! – Заорал доктор, насиловавший тревожную кнопку. – Дайте-ка сюда, я сам все сделаю!
Сергей почувствовал укол не кожей, а почему-то самим сердцем, которое вдруг затихло, перестало сообщаться с ушными перепонками, молоточки больше не били в колокола, встроенные в уши…
…Что было потом, для Сергея – неизвестность. Он не знал, был ли он без памяти, сколько прошло часов или минут, и что за окнами – утро или вечер. Но за окнами – светло, была та же больничная палата, а рядом с кроватью сидела медсестра, которая чаще других приходила делать укол в живот.
– Лежите и молчите, – сказала она, увидев, что Сергей открыл глаза. – Вам было плохо, очень… Пришлось поволноваться.
И без перехода, но тише на полтона:
– За вами приходили с арестом… В коридоре стоял наряд в штатской одежде, на улице – зарешёченный микроавтобус. – Она уставилась в окно, потом перевела взгляд на двери, на Сергея не смотрела. – Вам, наверное, что-то надо предпринять… Кому позвонить? Скажите номер телефона. Я все сделаю, прямо сейчас. Но вас должны забрать отсюда немедленно. Иначе будет поздно…
Сергей заметался: он не знал, кому, кроме жены, позвонить. Кто может, бросив все, сразу приехать к нему в больницу? Дачные соседи? Исключено, там семья… И вдруг в мозгу всплыла фамилия Афанасьева Ивана Васильевича. «Да, только Иван Васильевич может понять эту ситуацию, – подумал Сергей. – Пусть не поможет, посоветует, что делать и то хорошо». И он назвал хорошо запомнившийся когда-то номер домашнего телефона лётчика в отставке, но такого живого, бодрого, сильного и независимого. Они дружат больше двадцати лет. Медсестра встала, подошла к краю кровати, прошептала:
– В ящике, у ванной, одежда, в которой вас привезли… Не забудьте документы, я выложила их на полку. Я буду дежурить у пульта весь день. Юрий Евсеевич на этаже, он поможет с выходом. Он верит вам, я верю ему… Как зовут, кому звонить?
– Иван Васильевич…
Она вышла. Сергей оглядел палату. Капельница капала, автоматический пульт работал, фрамуга – открыта, прохлада пробивалась утренняя, не вечерняя. "Боже, сколько продлится эта пытка?" – Подумал он и стал ждать ответа от лётчика.
Глава-4.
– Серрргей Иваныч, – мужской голос с характерным «р» прорвался до сознания больного. – Вам поррра… Пррриехали за вами… Сейчас я сниму капельницу… Вот так, спокойно. Одевайтесь, пррроходите вниз, там вас ждёт ррродственник. Вам можно погулять, даже пррроводить его за ворррота, напррримеррр, до машины… Поняли, да? Вррременный пррропуск, на всякий случай, деррржите… Уничтожьте его потом. Берррегите себя, дорррогой. Ррродственник все знает, я ему все сказал. Вот спрррей… Нитррроглицерррин, он вам поможет, если что да вдррруг…
Врач вышел, не оглядываясь, из палаты. Сергей спокойно, без волнения, встал, достал из шкафа костюм, рубашку… Здесь же, на полочке, лежали документы. Оделся, зашел в туалет, сунул в карман зубную щетку, смочил водой лицо и насухо вытер его полотенцем. По коридору шёл, не спеша, машинально постукивая кистью руки по косякам дверных проемов больничных палат. «Две, три, семь, – считает он двери, – так, холл, следующим будет дежурный блок, там медсестра. Но мне от нее ничего не надо… Интересно, посмотрит она на меня? Не смотрит, голову наклонила… Идем дальше. Народ запуган… Какая же это либеральная революция, какая же это демократия?! Так, дальше будет лифт?… Есть лифт. Вызываем, ждем, садимся. Вниз…»
На первом этаже, оборудованном под холл-приёмную, с диванами, декоративными скамейками, киосками с прессой и сувенирами, с просторным гардеробом и кадушками с экзотическими цветами, безлюдно. Сергей встал у выхода, немного растерянно смотрел на пустое помещение. Никто не появлялся, Ивана Васильевича нет. «Так, что делать? – Думал Сергей, абсолютно уверенный, что лётчик должен быть где-то рядом. – Выйдем на улицу, может, я быстро собрался и слишком рано выскочил…». И в это время из массивных входных дверей появился Иван Васильевич. Он увидел больного, заулыбался, пошел к нему, широко раскинув руки:
– Боже мой, как ты попал сюда? Что ты здесь делаешь?
– Здравствуйте Иван Васильевич, спасибо, что откликнулись…
– Я не откликался, я тут же приехал… Но не на своей машине. Опять встала, чертова инвалидка. Пришлось такси вызывать. А так бы еще быстрее приехал.
Они крепко обнялись, не целуясь, стояли и постукивали друг друга по спине.
– Я проведу тебя за ворота, – зашептал Иван Васильевич, – первым садись в такси, назад. Я – постою, пораскуриваю трубку. А ты делай вид, что копаешься в сумке, будто я тебе что-то привез архиважное, что надо захватить с собой…
– Понял, – так же тихо проговорил Сергей. – Я готов… Пойдемте потихоньку. Боже, какое же вам спасибо…
Они вышли на улицу, мраморные ступеньки блистали чистотой, можно было смотреться в свое отражение. Сошли по лесенке вниз, мимо стоянки машин, мимо сквера с желтыми осенними цветами, так пряно пахнувшими вечерами и по утрам. Далее шли две липовые аллеи: одна к корпусу для процедурного обслуживания, вторая – к выходу из больницы. Они специально прошли полдороги ко второму корпусу, остановились, будто что-то вспомнили, и повернули на аллею, ведущую к воротам. Шли, разговаривая громко, но практически, ни о чем. Сергей смотрел на лётчика, видел его скуластое лицо, искрящиеся весельем светло-карие глаза, трубку, короткую, темно-вишневого цвета.
– Подходим, – сказал Иван Васильевич. – Спокойно. Ты помалкивай. Если охрана спросит, я буду говорить. На минуту, кое-что в машине надо забрать…
У проходной стоял человек в помятой форме, отвечал за выходящих. Он равнодушно посмотрел на двоих мужчин, нажал какую-то кнопку и турникет у дверей закрутился, готовый выпустить сколько угодно людей. Двери, еще одни двери. Еще один мужик в форме. Он даже не посмотрел на выходящих, так и продолжал писать шариковой ручкой какое-то слово на клеточках кроссворда.
Афанасьев прошел к машине, стоящей в двадцати метрах от проходной, Сергей проследовал за ним. Сердце его забилось, спокойствие куда-то ушло, грудь стало пощипывать, дыхание затруднилось, особенно на вдохе. «Господи, помоги, не дай мне расслабиться, потерять силы…" – Заговорил он про себя. Подошел к машине, чистой и опрятной «Волге», открыл заднюю правую дверцу и влез внутрь. Иван Васильевич тут же сел на сиденье с водителем и сказал:
– Вперед. Можем ехать. И чем быстрее, тем больше сверх тарифа…
– Понял, – сказал водитель, – поехали.
Через 10 секунд «Волга» набрала скорость не меньше 70 километров в час. Это был рывок, потом поворот направо, снова поворот направо, и они уже оказались на скоростном шоссе. 90…,100 км в час! Их уже невозможно было догнать.
– На площадь «Три вокзала»,– почти небрежно бросил лётчик водителю. – Отдохни пока, про спрей не забывай, – и он оглянулся на Сергея.
– Все нормально… Вы закончили книгу?
– Не успел. Был снова занят… Кстати, ты и посмотришь профессионально… Я буду рад, если ты поможешь, добьешь ее, проклятущую… Как она мне надоела, все жилы вымотала.
– Хорошо, это мне в удовольствие…
– Все-все, отдыхай, я молчу…
Машина развернулась под мостом у Москвы – реки, пошла в обратную сторону. Проскочили набережную, стену Кремля, далее на мост через Яузу, Солянка, Политехнический музей, Маросейка, Басманные улицы…. Выскочили у Казанского вокзала.
– Стоим, – сказал Иван Васильевич и достал деньги. Отсчитал сумму, ровно в два раза большую той, которую показывал счетчик, вручил водителю. – Есть удовлетворение?
– Спрашиваете!
– Ну и хорошо. Желаю удачи. Прощайте, молодой человек. Выходим? – Повернулся он снова к Сергею.
Вышли, закрыли дверцы машины, пошли по направлению к вокзалу. Перед входом встали, лётчик прикурил трубку, сказал:
– Посмотри, ушло такси?
– Да, отъехало сразу, как мы вышли…
– Отлично, теперь, не спеша, переходим к Ярославскому вокзалу.
– Ну, конспиратор, Иван Васильевич…
– Школа, юноша. Берия научил! Сей горький опыт не пропьешь. Хорошо, что ты сумку не забыл прихватить. Я и не вспомнил о ней. Сейчас мы поедем до Прошкино, электричкой.
– Я знаю Прошкино, с сыновьями ездил в их музей авиации.
– Вот-вот, туда и направляемся. Там у меня друг служит и живёт… Познакомлю, рад он нам будет.
– А Вы с ним говорили?
– А конспирация, прослушки… Не нарцисс, не завянет от неожиданных гостей… Это мой самый старинный, самый лучший друг. Маршал авиации, правда, на заслуженном отдыхе. И гарнизон у него закрытый. Хрен, кого пустят, если сунутся.
Так за разговорами они дошли до Ярославского вокзала, купили билеты в кассе, на табло узнали, что на Прошкино электричка отправится через семь минут.
– Надо быстро, Серёжа, – заторопился лётчик, – давай, наконец, перейдем на «ты» и по имени, а?
– Давайте, только я буду долго привыкать, а вы сразу и бесповоротно, Сергей.
Они уселись на скамейку вагона в средине состава, у окна. Иван Васильевич открыл сумку, покопался в газетных кульках, достал бутылку минеральной воды, два раздвижных стаканчика рыболова-спортсмена, все передал в руки соседа и еще долго рылся в сумке пока не нашел бутылку коньяка.
– Мы понемногу, за удачу… Вот еще жена успела несколько бутербродов сунуть, пригодились…
Электричка дернулась, застыла, выслушала начальные слова объявления о том, как она поедет, и поехала. Голос из радиорубки еще пытался что-то донести до пассажиров, а колеса уже стучали на стыках, промелькнули слова, выложенные на насыпи из цветов: «Счастливого пути!», склады станции «Москва-3», яркая зелень парка Сокольники и маленькая знаменитая на всю страну речка Яуза. Сергей и Иван Васильевич заедали первую стопку коньяка бутербродами из подкопченного коровьего языка.
– Я с таким интересом читал главы из вашей книги, – сказал Сергей. – Господи, какое время… Первооткрыватели, Арктика, мужественные люди. Что-то от Джека Лондона, Хемингуэя. Но мне постоянно было жалко ушедшее время, романтику… Давайте выпьем еще немного, я, похоже, на нервной почве совсем ослаб, захмелел.
– Сейчас пройдет… Прелесть в первой рюмке. Сиди и наслаждайся, чувствуй, как согревается душа, как хочется куда-то поехать, позвонить любимому человеку, немножко погрустить. Потом можно уже и не пить… Я не буду спрашивать тебя ни о чем. За глупость своих начальников мы не должны отвечать. Но, в целом, твой начальник все делал правильно. Думаю, что страну мы уже не удержим… Это печально. А раз так, значит, надо отступить, переждать… Как твое сердце?
– Врачи пытаются убедить меня, что это все серьезно. Боль в груди, слабость – все это есть. Но вчера вдруг ко мне приходят с арестом… Врачи явно на моей стороне: отключили меня уколом, я проспал, наверное, больше суток.
– Все, больше ни слова. Отдыхай! Что тебе рассказать?
– Об Арктике, покорении Северного полюса…
– Я умру от рака…
– ?!
– Мне цыганка нагадала… Но не сейчас. Сейчас мы выпьем и поговорим.
Они сделали по глотку коньяка, закусили, стаканчики поставили на лавку между окном и коленом. Иван Васильевич достал трубку, зажал ее зубами, не разжигая, шумно втянул воздух.
– Как удивительна жизнь!.. Как удивительна…, – сказал он.
– И все свершилось ровно в одну вашу жизнь. От покорения Северного полюса до обыденной работы в космосе. А почему вы не стали Героем Советского Союза?
– О, это отдельная история…, как-нибудь в другой раз расскажу… Но здесь замешаны вождь народов и женщина. А наши чиновники – дуболомы – перестраховщики так перепугались, что вообще навсегда выкинули меня из всех списков награждаемых.
Остановились на перроне какой-то станции прямо напротив трех милиционеров, которые, не спеша, пошли к дверям вагона.
Иван Васильевич зашептал:
– Если что, ты молчишь, в разговор не встреваешь. Вообще, лучше усни, спокойно и безмятежно. Мы родственники, едем в музей авиации. Я покажу удостоверение Почётного Полярника…
Милиционеры шли медленно по проходу, электричка была послеобеденной, полупустой. На скамейке Сергея и полярника вообще никого не было. Так, подошли, старший – офицер, лейтенант, смотрит на Ивана Васильевича, тот оказался первым в поле зрения. Полярник наклонил голову к Сергею, что-то рассказывает ему про баньку на Северном полюсе, про спирт, который они хранили десятками литров и применяли от обледенения самолетов. А Сергей забыл, что ему надо спать, слушал, смеялся, и все это получалось естественно. Главное же, и он это почувствовал сразу, у него не сбивалось дыхание, не кололо в груди. «Что это? – Думал он. – Сердце успокоилось, все пришло в норму? Или так хорошо и спокойно с Иваном Васильевичем, что я не волнуюсь?».
Лейтенант чуточку развернулся, посмотрел на Сергея, тому показалось даже, что он кивнул ему, но подозрительности в его глазах не было. Милиционер отвел глаза, пошел дальше по проходу, сержанты из патруля побрели за ним, даже не взглянув на двоих чудаков, которые держали в руках раскладные стаканчики рыболовов – спортсменов, забыв наполнить их коньяком.
Глава-5.
– Я человек академический, матом почти не ругаюсь, за десяток лет преподавательской работы стал мягче, разумнее, может, даже интеллигентнее. – Красивым баритоном говорил Георгий Александрович, высокий суховатый на вид мужчина, лет восьмидесяти, элегантно, словно римский патриций, завернутый в простыню. Он сидел с прямой спиной, как это нередко делают люди, долгие годы продержавшие в руках штурвал самолета. Кисти рук, сцепленные в слабый замок, покоились на деревянном отполированном столе с приставленными к нему тяжелыми табуретками. Во всю величину столовой доски стояли, «скромно, чем Бог послал»: нефильтрованное пиво в жбане, водка, недопитая бутылка коньяка, простые деревенские стограммовые стопки, миски с креветками и бордово-красными раками, пучками и кучками разместились укроп, разовая редиска и пупырчатые огурчики. На деревянном резном подносе, в самом центре стола, возлежали штук пять крупных копченых лещей, настолько свежих, что с них капал жир.
Напротив патриция сидел Сергей Иванович, тоже завернутый в простыню, мокрый и красный, поскольку только что вышел из парилки. Иван Васильевич, третий участник застолья, бывший полярный лётчик, еще парился за плотно закрытой дверью.
– Отличная у Вас баня, настоящая, русская… Я не очень люблю финские, хотя мне приходилось часто парится именно в саунах, – сказал Сергей. – Я работал в молодежной газете, вместе с делегацией поехал на празднование дней Северного колота в Рованниеме. Конечно, нас повели в настоящую финскую баню. Парились, плавали в ледяной воде бассейна. Потом уселись за несколько столиков, легких, пластмассовых, стоящих прямо у воды. Естественно голые, даже простыни не брали, потому что были молоды, потому что собирались попить немного пивка или клюквенного морса, снова искупаться и в парилку, где нас ждали русские березовые веники. Мы их заказали заранее, зная, что финны вообще игнорируют любой веник.
За крайним столиком разместился Паша Хилтунен, металлург – комсомолец из Кандалакши, косая сажень в плечах, под два метра ростом. И хотя он финн наполовину, рост у него – явно русский…
Обычно пиво приносили двое ребят-официантов. А тут двери распахнулись, и в вестибюль вошли четыре молодые женщины, на них – только мини-бикини.
Мы умерли… Советские люди, комсомольцы… Сами понимаете наше состояние. Мертвая пауза длилась секунды… Потом – рёв Паши, который вместе со столиком летит в бассейн. Стоит в воде, пытается прикрыть свое хозяйство не тонущей пластмассой. Девушки, не обращая на него внимания, расставили на столиках длинные стаканы, бутылки, разложили легкие бутерброды, сложили подносы на кафельную стойку и пошли в парилку. Мы умерли второй раз. Что делать? Заканчивать париться? На выход? Или подождать, пока те выйдут? Решили следом за Павлом залезть в бассейн. А вода ледяная…
– Так, вылезаем и в парилку, – слышим голос нашего гида, стоящего в дверях бассейна. – Здесь парилка совместная. Но ведите себя по-джентльменски, парни…
Рассказчик сделал паузу, неожиданно коротко закончил рассказ:
– Ничего, выдержали… Но экзамен на внимательность не сдали: гид тоже чуть позже зашел в парилку, но, в отличие от нас, в плавках…
– Ха-ха-ха…, ха-ха-хё-х, – уже до слез смеялся патриций. – Не может быть… Какая прелесть!
В это время из парилки, наконец-то, буквально выполз Иван Васильевич, кряжистый мужчина с редкими волосиками на могучей, лобастой голове. Он делает дыхательные упражнения, не спешит заворачиваться в простыню и смотрит на своего товарища, недоумевая, что могло так рассмешить его.
– Ваня, давно я так не смеялся! Ну, Сергей, ну, насмешил… Подожди, отойду и перескажу тебе сию байку… А сейчас давайте выпьем!
– Если я сейчас снова выпью, то свалюсь, безнадежно, – сказал Сергей. – Лучше я ещё раз постою под холодным душем.
Старые друзья остались у стола вдвоем.
– Вань, не пойму я, за что его хотят арестовать? Ведь он или святой, или ребенок… До него даже не доходит, что ему могут впаять «измену Родине»… Ведь он уверен, что все делал правильно. И он, действительно, по моим, например, меркам, делал все правильно. Служил Родине, второму человеку в государстве, правительству, наконец, народу…
– Это ничего не значит, Жора. Они проиграли вчистую дело, которое начали. А дело – святое. Помнишь, референдум в марте? Почти 100 процентов народа во всех союзных республиках проголосовали за сохранение СССР. Вот это и был их мандат, выданный народом. Вот их козырь, идеология и крест, и я точно знаю, что Сергей говорил Премьеру, на что делать акцент… Но тот был изначально пассивен. Не хотел становиться лидером. Понимаю. Ответственность, кишка тонка… Все понимаю. Но он сейчас берет на себя ответственность? Он прикроет этого парня? Легче легкого найти стрелочника… Надеюсь, ты меня понимаешь?
– Я не политик, военный. И скажу так: более бездарного поведения, чем поведение несколько дней назад нашего военного министра, трудно себе представить. Сегодня новая власть истошно вопит: «Смерть путчистам!», «Разобьем головы собакам-путчистам!» Я большего позора не видел! Неужели России на роду писано, чтобы ею управляли дураки, палачи и алкаши?
Знаешь, что такое путч, в классическом, в скобках, военном, представлении? Чили! Это путч… Аргентина – тоже. Тысячи жертв и замученных на стадионах-тюрьмах… Не дай, Бог, конечно, это ужасно… А у нас, какой путч!? За три дня ни одной вразумительной команды не прозвучало! Сопляки – мальчишки, подстрекаемые старыми провокаторами из недовольной партийно – чиновничьей номенклатуры во главе с пьяным секретарём обкома и братвой – кооператорами, которые машинами возили из своих баров и ресторанчиков на Набережную водку и жратву, полезли под танки. Конечно, кровь – это ужасно, непростительно. Но это и момент истины…
– Так–то оно так, да нас не спросили, Жора. Это факт. На нас с тобой упала судьба этого мальчишки, по возрасту – не самого старшего сына. Это второй факт. И я спасу его не потому, что он в ранге министра, один из умнейших идеологов страны. Жора, прости за пошлый пафос: он стал моим другом задолго до ГКЧП, когда был простым журналистом… А у него еще двое сыновей, жена. И я прошу тебя помочь ему, как когда-то помог мне спастись от ищеек Берии.
– У нас с тобой нет больше Северного полюса… И острова Рудольфа…
– Зато у тебя есть академия, которую закончили десятки генералов и даже маршалы, твои выпускники и ученики…
– Не суетись. Пока нам и здесь неплохо. Гарнизон наш, без нашего разрешения ни один в чужой форме не въедет, так? Так! Его не будем светить, пусть сидит у меня в лесном домике. Там с гектар земли отгорожено, поставим дядьку – двоих, как на охраняемом объекте. Книг завезем, едой набьем холодильник… Пусть довыздоравливает. Вот так, мой боевой товарищ. Это по-военному, не ваша гражданская богадельня.
– Его, может быть, нужно доктору показать…
– Не проблема. У нас и здесь есть медсанчасть с правами госпиталя, и в Сокольниках у меня товарищ начальником госпиталя служит. Спрячем Сергея там, никто и знать не будет.
– Хорошо, дорогой Георгий Саныч, мой старый и верный друг, спасибо. Я могу оставить его на тебя? Мне надо вернуться в Москву, у Саши непростая ситуация, хотя она еще и встает, и даже ходит… В общем, ты все знаешь, Жора.
– Я дам команду, тебя довезут на моей машине… Посиди еще немного, я что-то стал скучать по тебе, по нашим временам… Ведь мы с тобой, фактически, остались вдвоем. Помнишь, как тебя представлял мой замполит на общем собрании слушателей? «Слово предоставляется Герою Советского Союза, генерал-полковнику авиации… Ха-ха-ха-а. Я даже не успел встрять, поправить его. А потом специально промолчал, думал: пусть пройдёт зал, который приветствовал тебя стоя. Ты все эти регалии заслужил. И как ты разочаровал тысячный зал, когда сказал, что ты – рядовой ВС в отставке, что флаг-штурманом был, но это не военная должность. И что званием Героя Советского Союза тебя не награждали. Мне снова стало так горько и обидно, что захотелось плакать… Вань, кто сделал это?
– Контора Лаврентия Павловича… Наш куратор – полярный академик… Да, ерунда все это. Хорошо, что ты меня спас, что живым остался, что в лагеря не попал… Давай выпьем, Жора. Хотя я уже давно так помногу не пью. Силы не те.
– И я не пью… Только в обед – лафетничек, после сна, на полдник – второй, но уже домашней настоечки или наливочки. И на ужин – третий. Спать ложусь рано, встаю – тоже рано. Это уже служба, не вытравишь.
– А лафетничек-то какой?
– Петровский, поболее соточки граммов, дома покажу. И долгое время – только водочка. А теперь вот еще и настойками увлекся. Угощу тебя можжавелевой, тминной и клюквенной, но наливкой. Сам делаю. Жене очень нравится, с удовольствием принимает. Вот и твоей Саше надо было на все домашнее переходить. Тогда бы и желудок сохранила… Все, молчу-молчу, прости. Вы же не на природе, не за городом живете.
– И не на маршальскую пенсию… Ты же знаешь мою пенсию? Только гонорарами и существую да плюс членство в редколлегии одного журнала.
– Вот, твою мать, героя–лётчика держат на рядовой пенсии. И ты молчишь, не хочешь, чтобы за тебя похлопотали…
– Ладно, Жора, не заводись. Это ведь не первый разговор. Столько лет прошло, все забылось, быльем поросло…
Они налили в стопки водку, посмотрели друг на друга, чокнулись и со словами «Будь здоров!» выпили и крякнули, со смаком.
Из душевой комнаты вышел Сергей, не подходя к столу, стал вытираться полотенцем.
– Он, правда, болен? – Шёпотом спросил Георгий Александрович. – Держится молодцом, не подумаешь, что инфаркт перенес…
– Мне его лечащий врач – какой замечательный мужик – сказал, что он умрет тихо, не вскрикнув, скорее всего, во сне. Вот такая у него ишемия сердца. Только когда, неизвестно, может, и сорок лет еще протянет. Как жизнь сложится, сколько стрессов будет и т.д.
– Давай-ка, чаем его напоим, подогреем чайник-то… Есть малина, клубника, даже ежевичное варенье есть. Пусть поест, для сердца – это бальзам.
– Мне пора, Жора.
– Понимаю, собирайся потихоньку. Пить больше не будем, поводов нет… За Сергея не беспокойся. Подумай, только серьезно, как отследить ситуацию с его семьей, как им передать весточку о нем. Но помни: он под колпаком. Я смогу прозондировать ситуацию только по приезде в Москву. И то еще думать буду, каким образом это сделать…
Сергей подходит к столу. Полярники смотрят на его пропорциональную, ладно скроенную фигуру: ни капли жира, ровные мышцы на груди и животе, мощные ноги с разработанными икрами. На руках мышцы чуть захирели, отвисли, но, видимо, несколько лет назад они знали хорошие нагрузки. Для чиновьего люда – это нетипично.
– Сергей, мне надо в Москву… Жена приболела, то да се… Жора все знает, мы с ним все обсудили по тебе…
– Да, я понимаю, Иван Васильевич… Надо, значит, надо…
– Ничего не обещаю, но я постараюсь найти выход на твою семью, чтобы передать им весточку от тебя.
– Спасибо… За все спасибо. Я понимаю, что уже, наверное, сидел бы в тюрьме, вместе со своим шефом… Но я отказываюсь понимать, за что… Хотя это тема отдельная. Не сейчас. Надо понять: кто пришел и куда, кто кем стал, и кто сохранился, несмотря ни на что… Вы меня понимаете?
– Сергей, постарайся меньше забивать голову, – довольно резко сказал Иван Васильевич. – Для твоей же пользы. И помни о сердце. Вот список лекарств, твой доктор все расписал, как, когда и поскольку таблеток принимать. На коринфар нажимай осторожно, я его тоже принимаю, зараза еще та…