В ожидании августа
И чтобы как-то загладить повышенный тон, полярник добавил:
– Георгий Александрович мне расскажет о твоем поведении, особенно с медперсоналом женского пола…
Потом они стали одеваться, было уже не до чая. Вышли из бани, стоящей в углу большого дачного участка, заросшего крупными соснами и елями. Ни грядок, ни цветов не было видно: сплошная лужайка с не подстриженной тимофеевкой, выросшей кое-где до колен. И огромные деревья, сохранившие прелесть девственного леса. Дом стоял на противоположной стороне от бани, двухэтажный, просторный, с окнами, практически, по периметру всего деревянного чудовища.
– Чувствуешь, Собакевичем пахнет? – Спросил Георгий Александрович. – Но мне нравится такой простор, такой вологодский сруб, такое количество воздуха. Я так намучился в летчицких кабинках самолетов, что сам нарисовал эскиз дома. И жене нравится. Вот скоро приедет от внуков из города, познакомлю вас.
Черный «ЗИМ» – ветеран отечественного автомобилестроения – не стал заезжать во двор дачи, разместился прямо у массивных ворот, обитых кованым железом. Сергей со стороны наблюдал за друзьями – ветеранами, по всему выходило, что за старшего здесь был рядовой ВС Иван Васильевич. Он мог ворчать на маршала, даже покрикивать, но глаза его были теплыми, дружескими. Их пикировки напоминали разговор двух братьев, которые за длинную жизнь узнали друг о друга все: и хорошее, и плохое.
– Это Саше, – маршал протянул большой пакет, почти доверху набитый какими-то продуктами, – поцелуй ее от меня…
– Ты заразен буржуазными пережитками. Не хватало, чтобы и моя жена переняла через поцелуй твои куркулевские замашки…
– Звони мне, но помни о секретности…
– Я буду азбукой Морзе передавать тебе сообщения…
– Ха-ха-ха-а… Господи, как дети, не к добру… Давай прощаться…
Они обнялись: высокий стройный маршал и коренастый полярник. Два друга, прожившие вместе 50 лет.
– Я боюсь за него, – тихо сказал Иван Васильевич в ухо маршалу.
– Я тоже. Я отправлю его по нашим каналам во Вьетнам. Или лучше на Кубу… Точно, на Кубу. Там не пропадет, будет выпускать на военбазе газету…
"ЗИМ" умчался, шурша широкими шинами. Сергей сказал, что он чуточку подышит, осмотрит участок и зайдет в дом. Маршал стал говорить, как он заваривает чай.
– Впрочем, соловья баснями… Пойду исполнять. Тебе настойки или наливочки?
– Наливки. А чай, если есть, с лимоном.
– Все есть… Не задерживайся, будем говорить о командировке… Тайной миссии…
Сергей уже шел к двум стройным корабельным соснам, стоявшим отдельно от других посадок. На высоте 7-8 метров на стволы были надеты широкие резиновые жгуты из-под протекторов, скрепленные мощными болтами. На них накинуты длинные цепи, которые спускались почти до земли. На цепи положены толстые короткие доски, закрепленные снизу замками. «Для детей прилажены по высоте, низковато для взрослого человека, – подумал он. – Вот бы сюда младшего сына. Да и старший бы не отказался покачаться. Здорово можно полетать».
Он все время думал о детях, о жене. Знал, что соседи по даче не дадут их в обиду. Но так было до его ухода из больницы. А сейчас он кто? «Преступник в бегах, – думал Сергей, – и власть начнет терзать семью: она не может не знать, где скрывается глава семейства. Надо, наверное, заканчивать эксперимент с беготней. Придти домой, повидаться с семьей и дождаться следователей… Да, но придут не следователи, а мордовороты, группа захвата. Переломают кости, потом спишут на сопротивление властям. Они рассчитаются и за побег, и за ту нервотрепку, которую я им устроил… Нет, надо подождать весточки от Ивана Васильевича. Вдруг ему удастся связаться с семьей? Вдруг обо мне все забыли? Кому я нужен, винтик, болтик, шуруп, гайка…»
Сергей машинально сел на доски, попробовал поджать ноги вниз и вбок, и качели отреагировали, пошли вперед, отклонились назад, снова вперед…
Вот он уже летает выше елочек, молодых березок, обрамляющих дорожку, ведущую к бане. Он ритмично, в такт движения качелей, отбивает фразы: «Надо жить… Надо очень стараться выжить… Ради семьи, ради детей, памяти товарищей, оказавшихся в тюрьме. Надо рассказать правду обо всем произошедшем … Надо ждать… Надо научиться умению ждать…»
Он чувствует прелесть полёта, свободы, ощущает биение сильного здорового сердца…
Глава-6.
Фаворит любил сосиски в натуральной оболочке. Он поедал их в большом количестве с ядреной горчицей, не очищая от кишок, в которые они заворачивались. Бунгало пахло пряностями и вареным мясным фаршем. Второй этаж, на котором Фаворит расположился, продувал бриз с морского залива, а прохлады добавляли мощные кондиционеры, установленные в нишах деревянного пола.
– Евгения Палыча помнишь? Жив – здоров… Вышел по амнистии. Живет тихо, словно мышка. А ты как здесь? О тебе перед моей поездкой сюда сказал советник посла Володя Кастро. Он что, действительно, сын Фиделя? И как ты с ним познакомился?
В дверь постучали, через секундную паузу зашел официант с подносом в руках, на котором возвышалась бутылка кубинского рома, расположились высокие граненые стаканы, ломтики ананасов, бананы, розовые кусочки экзотического плода с местным названием «фрутобомба». В железном ящичке хранился колотый лед. Официант быстро заговорил по-испански:
– Сеньоры, вот заказ… Мне надо убрать со стола… Где очистки после сосисок? Где шкурки?
– Большое спасибо, – по-испански сказал сосед Фаворита по столу, – очисток не будет… Разольем мы сами, вы – свободны…
Официант собрался уходить, но все еще машинально продолжал искать шкурки от сосисок, оглядывал пол, диван, третье, стоящее свободным, плетеное кресло.
– Минутку, – сказал Фаворит, – Гавана-клаб энд айс! Дубль!! – И заржал, довольный произведенным впечатлением.
– Ничего, дорогой, – снова по-испански сказал сосед Фаворита по застолью, – мы сами разольем… И айс, и дубль сделаем. Вы свободны.
Официант вышел, осторожно прикрыв за собой дверь. До напарника Фаворита донеслось: «Масетос», – так на Кубе называют «новых русских».
– А ты по-испански рубишь! Выучил?
– Да, хороший язык, довольно давно выучил, подзабыл основательно, но здесь легко восстановил.
– Ну-ну, расскажи, как ты здесь живешь?
– Политический обозреватель центральной кубинской газеты. И уже второй год обслуживаю пустующее собкоровское место российского информационного агентства. Правда, почти бесплатно, говорят, что у них в хозяйстве нет денег.
– Чушь, я в этом разберусь, дам команду! Ты про нас пишешь? Мне посол сказал, что ты во много раз делаешь сейчас больше, чем все наши госорганы и СМИ, вместе взятые, чтобы сберечь любовь кубинского народа к нашей стране…
– Они по-прежнему любят советский народ, СССР… Да, это так. Но они уже точно знают, что большой страны нет, что есть Россия, которой самой трудно. Что у нее в год умирает больше людей, чем рождается, и что только на пятом году новой власти в России появился человек, это вы, который был министром СССР и который строил им огромный комбинат, но не успел достроить. И он прилетел теперь к ним во главе большой делегации и готов решать проблемы, потому что он Фаворит, любимец президента и его преемник. Главное в том, что он сказал на трапе самолета: 5 миллионов тонн нефтепродуктов он даст кубинскому народу. И заберет у него сахар, который не берет Америка и все ее сателлиты – суки проклятые. И не в счет погашения долгов за нефть. А купит за живые деньги… Вот обо всем этом и еще о многом–многом другом я и пишу в своей колонке в газете…
– Я знаю, что газету начинают читать с твоей колонки, мне мой помощник рассказал и показал газеты. А потом Володя подтвердил все это, сказал, что ты – легендарная личность здесь, что с тобой дружит Фидель Кастро и что Рауль любит выпить с тобой русской водки…
– Коменданте Фидель иногда приглашает меня на эксклюзивное интервью. Это, как правило, сенсации для внешнего пользования. Я – не кубинец, мне верят иностранные журналисты, аккредитованные здесь. И мне верит кубинский читатель… Это дорогого стоит. А с товарищем Раулем мы встречаемся на даче Союза молодых коммунистов страны. Там много интересных ребят, спортсменов, чемпионов мира, знаменитых артистов, с которыми он любит общаться. Там же я познакомился и с Володей Кастро. Он приемный сын Фиделя, но это довольно известная история…
– Да, я знаю. Что ж, давай выпьем. Положи мне льда в это го***. Как они пьют этот ром? В такую жару…
– В холодильнике есть наша водка и черный хлеб. И банка русской селедки. В общем, весь джентльменский набор.
– Нет, это подарок тебе. Не будем распечатывать… Ну, за встречу! Я тебя хорошо помню. Для нас это было шоком: ты запускаешь операторов телевидения в зал заседания Совмина… Все подтягиваются, даже Премьер. Как ты убедил Евгения Палыча давать репортажи с заседаний? Уму непостижимо… Но это абсолютно правильный ход. Только так можно добиться поддержки народа. Он должен знать, чем занимается уполномоченная им власть. И тогда он поверит ей…
– Вот я точно такими словами и говорил Премьеру, почти слово в слово… Значит, убедил, как и вас.
– За тебя! За то, что ты все эти годы отстаивал честь и доброе имя нашей страны… Той, великой, из которой мы все вышли, но которую потеряли… Но мы живы, мы у руля, и мы еще можем создать такую же мощную страну!
Фаворит залпом выпил полстакана рома, чуть не проглотил кусок льда, выплюнул его в стакан, выматерился и стал поедать ананас. В воздухе висели напряженность, недосказанность, недоговоренность. Фаворит чувствовал это напряжение, отводил глаза, но первым не начинал разговора.
– Ты, конечно, дома не был все эти годы… Я знаю, что к тебе только раз смогла выбраться жена. Да и то инкогнито, по неофициальным каналам. Но ты ведь знаешь, что дело закрыто, на уровне решения законодательной власти все получили амнистию и реабилитацию…
– Я официально не получал обвинений, значит, не получал и амнистии. Я знаю теперь точно, что меня должны были тихо убрать. Но это уже подробности, сейчас они ни к чему…
– Не буду крутить вокруг да около: ты готов так же, как прилетел сюда в одном костюме, завтра улететь со мной на моем самолете? Просто сесть в самолет первого вице-премьера правительства и вернуться на родину?
– Что я там буду делать, кроме, конечно, соединения с моей семьей? Как это все оформить…
– Никак… Ты был в длительной командировке. Выполнял задание правительства. Паспорт у тебя есть СССРовский? Считай, что все сделано… И последнее: я хочу предложить тебе работу у меня в аппарате. Мне все равно нужен советник, черт-дьявол, руководитель пресс-службы, что ли называется… В общем, сформулируешь сам, как это должно называться. И я, думаю, мы всем позатыкаем глотки в момент!
– Когда вы улетаете?
– Придешь в аэропорт, в зал VIP-персон, охрану я предупрежу. И всё. Больше никто ничего знать не будет. На борту, если кто из моих коллег спросит, скажешь, что ты – корреспондент, старинный друг моей семьи. Воспользовался оказией, чтобы быстрее добраться до дома.
– А по прилету, пограничники, службы…
– Мы летим на Внуково-2, там обходимся без границы.
– Хорошо… О гарантиях не прошу: вы меня пригласили на работу, это мои гарантии… Я подумаю о вашем предложении… Скажите, что было в августе 91-го?
– Полное го***… Но мое министерство, мои предприятия поддержали государственный комитет по ЧП. А это ни много, ни мало около полутора миллионов работающих. Плюс семьи. Это не шуточки… Но в Москве у меня кроме пяти вагранок – ничего нет. Мы хотели объединиться с железнодорожниками, это еще почти миллион. И министр точно знал, что его люди поддержат Советский Союз. Мы могли бы к дому на Краснопресненской набережной вывести до 200-300 тысяч человек в течение двух часов, пришлось бы, правда, закрыть на время метро. Но это даже к лучшему, бежать бы было некуда пьяной толпе. С рабочими не пошутишь, это страшная сила…
Фаворит замолчал, сидел, положив огромные ручища на стол, играл массивными ножами из сервировочного набора. Как эти два ножа попали на холостяцкий стол, было загадкой.
– Ну, и что же помешало вам?
– Я лично понял, что за всем этим бардаком стоит наш дорогой президент, как будто отдыхающий на море и как будто не ведающий о том, что творится в столице. Я твердо знал, что все предварительные документы по ГКЧП согласовывались с ним. Мне в страшном сне не могло бы присниться, что Премьер или министр обороны пойдут против живого руководителя страны. Мы не так воспитаны. Власть может убрать только высший коллективный орган, типа Политбюро, Верховного Совета, которые ее, власть, и назначали. Понимаешь, о чем я говорю?
Помолчал и продолжил также горячо:
– Президент знал обо всем, знал, что есть желающие убрать его, но их меньшинство, и они трусливы как крысы. Знал он и о том, что порядок в стране надо наводить. И за это его поддерживало большинство в руководстве страны. Но они не были популярны у горлохватов – перестроечников, кооператоров, новых и старых цеховиков, барыг, людей с новыми деньгами. А президент и им тоже хотел нравиться. Поэтому молчал, выжидал до последнего: кто кого в этой банке сожрет. Вот такая вот истина. Рад, что первым пинка под зад получил именно этот президент. Я бы, на мой характер, застрелился после того, что над ним учудил Мальцин. Впрочем, что я говорю. Я сам вот теперь служу у него, фактически руковожу правительством, выполняю его поручения напрямую. В общем, херня какая-то творится…
– Как вы думаете, за что они меня так…?
– Прости, но ты – чудак на букву "м", если не понял…, – он довольно долго молчал, соображая, как бы поаккуратнее загладить ту бестактность, которую допустил.
И без перехода:
– Ты – идеолог, трактовал линию поведения второму человеку в государстве… Вы были, на тот момент, единственным легитимным и законным органом власти в государстве. Поверь, все прекрасно понимали, что если бы пришло Распоряжение Кабмина защитить правительство от бесчинств толпы (а это реально была толпа), я первым бы отдал команду рабочим коллективам – владимирцам, тулякам, калининцам, липчанам и т.д.– срочно прибыть в Москву. И, поверь, они бы и прибыли, и навели порядок. Ты что думаешь, этого не понимал Мальцин?
А ты знал Героя Социалистического Труда Братюка с НЛМК? Легендарная личность! Он мне после августа 91-го не раз говорил, что ждал моей команды, что две сотни автобусов стояли под парами. А вот почему ты не уговорил Премьера взять все в свои руки?! Ведь я знаю, что ты ему именно такую линию поведения выработал: все взять в свои руки. Эх, если бы, да кабы! Вот тебе и мстили за всё это. Все, брат, утомил ты меня… Давай-ка, выпьем водочки. Охерел я совсем от этого рома!
Он сам подошел к холодильнику, открыл дверцу, вынул бутылку «Столичной» с ярко-красным рисунком на белой этикетке. За столом открыл ее, ополоснул граненые стаканы прямо водкой, вылив остатки в короб со льдом.
– Ну, Сергей Иванович, за нашу дальнейшую совместную работу. Молча, стоя и до дна, – и налил граммов по двести в каждый стакан.
– За нашу будущею работу, – повторил сосед Фаворита и выпил наполненный стакан быстрыми, даже слишком торопливыми глотками. Фаворит посмотрел на него, сказал:
– Давно, Серёга, не пил русскую водку–то, по-русски?
– Давно, – едва отдышавшись, просипел журналист, – здесь так и по столько не пьют…
Фаворит поднял массивный стакан, красиво держа его в ладони с оттопыренным мизинцем, и глоток за глотком опорожнил содержимое, не морщась, не захлебываясь, с достоинством человека, знающего толк в экспортной русской водке…
***
Шансы на успех на выборах были не только призрачны. Их не было вовсе. Только 2-3 процента будущих избирателей поддержали бы действующего президента. Такого еще не знала новая Россия.
Он стоял в условленном месте у выездных ворот Белого дома, в котором после расстрела парламента в 93-м разместилось правительство. Бронированный «Мерседес» остановился прямо перед его ногами, дверца мягко открылась, и он увидел Фаворита:
– Влезай, мы, кажется, можем опоздать… Затрахали меня на малом Совмине…
И без перехода:
– Гоните мужики! Мы должны быть в КДСе…
Поехали так быстро, как могла позволить себе машина с мигалками и сиреной. Старший смены охранников, сидевший рядом с водителем, с кем-то говорил по рации, просил кого-то подержать перекресток, потом часть Нового Арбата, потом въезд в Кремль со стороны Боровицких ворот. К Кремлевскому Дворцу съездов машина домчалась за семь минут. Вошли в двери дворца напротив служебного входа, где внутри небольшого зала ждал офицер из службы охраны президента. За стойкой гардероба стоял крепкий старичок, видимо, ветеран КГБ. Зал-вестибюль – небольшой, стояли старинные диванчики, в проемах нескольких окон, наглухо закрытых металлическими жалюзи, выставлены то ли стулья, то ли мини-кресла.
– Присядь, – сказал Фаворит пассажиру из «Мерседеса», – тут в чем суть. Я представлю тебя президенту… Ну, как главного рекламщика его предвыборной кампании. Об этой встрече никто не знает, кроме моего друга – руководителя одной из служб президента. Если получим добро, сегодня же я представлю тебя членам штаба по выборам. С президентскими полномочиями… Тогда пусть пляшут, ворочают морды, скоты! Думали, что их деньги все могут? Посмотрим… Готовь ребят. Позаменяем, нахер, всех на ТВ, радио… Гниды, шакалы вонючие, алчные…
И без перехода:
– Ты молчи, если не спросит. Я все сказал ему, он знает, в какой он ж***. Слава Богу, поверил… Да еще здоровье совсем ни в дугу. Выборы – не для его состояния… Но выхода нет. Он просил меня… Я – обещал!
Массивная дверь медленно стала открываться, в нее проскочил маленький круглый охранник, которого все звали Коля. За ним, дождавшись, пока дверь откроется полностью, вошел высокий пожилой человек в длинном кашемировом пальто, прекрасного покроя, с коротким мехом норки, заведенным на подкладку. Это был президент. Гардеробщик выскочил из-за стойки, стал аккуратно снимать с него пальто.
Президент одернул костюм, достал из кармана расческу, подошел к зеркалу в полный рост, тщательно причесал белые с полосками цвета папируса волосы. Развернулся медленно от зеркала, сказал:
– Здравствуйте. У меня минут 15 времени перед выступлением…
Эти слова, скорее, были адресованы спутнику Фаворита, потому что длинноногий любимец президента уже успел энергично потрясти руку старика и отойти в сторону. Сопровождающий Фаворита подошел к президенту совсем близко, увидел протянутую руку, и они поздоровались.
– Вот вы какой… Эээ, мне говорили про вас. Что ж, все бывает, время такое… Хорошо, что все закончилось. Да… Шт-эээ вы думаете, сможем выстоять? Я плохо верю в победу… Но мне все говорят: больше некому отстоять демократию, – обратился он к журналисту.
А тот смотрел на абсолютно больного старого человека, чьи биологические и энергетические ресурсы полностью израсходованы. Характерные пожёвывания челюстями, багровые подтеки от скул до шеи и за ушами выдавали в нем часто и много пьющего гипертоника. Глаза усталые, почти выцветшие и потухшие практически ни на что не реагировали. Ему не были интересны новые знакомства, он не ждал от людей ни новых мыслей, ни идей. Он скучал в этой жизни давно и безысходно. Ему наскучило даже обладание безграничной властью.
«Такие плохо кончают, – думал про себя спутник Фаворита, – тихой смертью в мертвецком сне во время очередного запоя или под ножом хирурга во время тяжелейшей операции на сердце. Он не подъемен на новый президентский срок. Его нельзя возить по городам и весям… И что делать? Что я скажу ему? Главное, что я скажу Фавориту?»
– Шт-эээ, плохо дело? – Как будто прочитал его мысли больной президент. – Вы скажите честно, не скрывайте…
«Больной президент» – так мысленно назвал его спутник Фаворита – сделал шаг к дивану, медленно и осторожно опустился на шелковую обивку, оперся руками о сиденье.
– Стоит мне затевать все эээ-то?
– Не стоит…, – ответил собеседник. Он стоял в двух шагах от сидящего на диване старика, и ему казалось, что они одновременно с президентом чувствуют, как боль из левой стороны груди уходит к подмышке, как медленно немеет левая рука, и колючие искорки бегут к пальцам. Так было и в ту памятную ночь августа…
Президент поморщился, всем видом давая понять, что разговор окончен, но сказал:
– Эээ-та почему?
– Надо попробовать вылечить сердце… Вы можете не… Вы, скорее всего, не выдержите даже первого тура выборов…
Наступила пауза. Фаворит дышал шумно и часто, приблизившись к президенту вплотную. А тот опустил глаза, в которых собеседник успел разглядеть не страх, даже не мимолетный испуг – скуку.
«Он знает о своем физическом состоянии, – думал напарник Фаворита, – и ему на мои откровения наплевать. Или он ждал бодрых заверений? Мне, в конце-то концов, все равно, что он обо мне думает. Вот, что он о себе думает? Это сейчас самое главное… Фаворит меня убьет… Но и это сейчас не главное…»
Президент стал подниматься с дивана так тяжело и некрасиво, что подбежавший к нему Коля – охранник постарался закрыть его своим телом от чужих глаз. На плечо охранника он оперся одной рукой, а второй продолжал держаться за диван. Рывка не получилось, он застыл в позе человека, сраженного острым приступом радикулита. И в это время Фаворит, отодвинув своего протеже, стал двумя руками буквально тянуть вверх, отрывать от дивана Больного президента. Он все-таки сумел подняться, переминаясь с ноги на ногу, выровнял тело относительно пола, сделал три – четыре шага к дальним дверям, ведущим в президиум на сцене КДСа. Вдруг остановился, затем, передвигаясь мелкими шашками вокруг своей оси, повернулся к собеседнику и сказал:
– Вас как эээ-зовут?
– Сергей.
Президент улыбнулся и пошел боком, потихоньку выруливая на середину проходного зала.
Они никогда больше не встречались.
"Ты похож на астероид…"
Часть 1
Глава-1.
Моего деда зовут Николай Иванович, его внука, то есть меня – Саша, кузнечика мы назвали – Кузя. Он, как и его длинноногие друзья, любил зелёную траву в тени большущей яблони и зарослей белой акации в нашем саду. Моя бабушка, Татьяна Васильевна, каждый раз, как подходит к ней, тихо напевает: "…Белой акации гроздья душистые ночь напролет нас сводили с ума". Она влюблена в неё, но ворчит, что та разрослась на целый квартал, потеснив всех соседей.
Мой отец – сын дедушки, был шаловливым и непослушным в детстве, угробившим, по словам бабы Тани, её здоровье. Дед Коля так не считает, говорит, что мой отец – отличный редактор, но, поскольку он "обалдуй, то у него всё наскоком получается". Он шутит такими словами, это я точно знаю. Отдельно хочу сказать о младшей сестрёнке – пятилетней Дарье, такой дурочке и крикунье, что слов нет. Но я всё равно сильно люблю её, сам не знаю, почему. Как скажет, хитрюга: "Саа-ша, я тебя обожаа-ю…" – я готов всё-всё отдать ей. Она сейчас у второй бабушки – врача, которая со знакомым логопедом исправляют её речь. А так мы, вообще-то, живём в другом городе, мама и папа работают, а нас с сестрёнкой подбрасывают на лето по очереди к своим родителям.
Короче, про Кузю хотел рассказать. Он появился в конце весны. Дед Коля с бабой Таней – пенсионеры, уже вовсю жили в деревне, у большой реки, где моторные лодки да рыбалки по утрам. Сидели они на открытой веранде дома, попивали чай с мятой. Видят, как на полуметровый по высоте порог заскакивает большущий кузнечик, тёмно-зелёный с коричневыми шипами на лапах. Страшный, бабушка дар речи потеряла, чай забыла ко рту поднести. А дед успокоил:
– Вот и гость. Пусть за сверчка будет, не пугайся, это к достатку в доме, давай-ка последим за ним…
А что тут следить? Тот спокойно так, не прыгая, почти вразвалочку, проковылял к углу веранды и скрылся в щели между вагонкой.
– Значит, сюда он не первый раз наведывается, – сказал дед, – где-то у него проход есть в комнаты. Послушаем, запоёт или нет…
Молчал и вечером, и утром зелёный квартирант, но к каждому заходу солнца за горизонт прыгал на веранду и шёл в свой угол. Дед понял, что кузнечики всё-таки не сверчки, не живут, а только ночуют в доме, утром – на луга уходят. Но всё равно привыкли они к Кузе, стали считать его своим соседом. И если он не приходил на ночлег, то огорчались, ждали на освещённой веранде допоздна. А потом он совсем исчез. И к нашему приезду в гости они забыли про Кузю, не до того было: внуков-то видели раз в году, готовились к встрече.
Но за неделю до моего приезда, рассказал потом дед, смотрел он телевизор, после фильма потянулся к торшеру, чтобы выключить свет, и тут что-то колючее попало под руку. Испугался, отдёрнул пальцы, видит, сидит на перекладине, ведущей к абажуру, здоровенный кузнечик, очень похожий на Кузю, только ещё большего размера.
– Ну, ты и вымахал, – сказал дед, – и где тебя носило всё это время?
Кузнечик сидел неподвижно и смотрел на деда. Тот протянул палец, погладил красавца по спинке. Терпит, не сдвинулся с места, потом поднял передние лапки и будто стал ими гладить длиннющие задние ноги. Я сказал тогда деду:"Что-то фантастическое есть в огромных кузнечиках, будто это посланцы "зелёных человечков" с других планет". Он со мной согласился.