В ожидании августа

– Вместе с мороженым подайте и сок, – к нам не подходит, направляется в туалетную комнату. "Щас будет курить, – угадываю её желание, – тайком, уже не может без сигареты".

Пока я смотрел на маму, Дашка наклонилась к фужеру, подняла его двумя руками и сделала глоток. "Господи, – подумал я, оборачиваясь к сестре, – что за визг?" Глаза её наполнились крупными слезами, рот открыт, воздух глотает, как рыба, выброшенная на берег. Я отломил кусочек шоколада и сунул ей на язык, подальше, чтобы она не смогла выплюнуть. Замолчала, смотрит на меня дикими глазами, облизывает губы будто шершавым языком.

– Это лекарство такое противное… – объясняю спокойно, и уже более сурово, – не лезь никуда без спроса, отравиться можешь. И маме не говори, что хлебнула из фужера. Иначе – попадёт, накажет она тебя!

Мама увидела вскрытую шоколадку, разделила её на троих, себе взяла маленький кусочек, положила в рот и запила жидкостью из фужера, наверное, коньяком. Заметила, как мы внимательно смотрим на неё, подняла брови, чуть качнула красивой головой с белыми волнистыми волосами, спросила:

– Что-то не так, милые мои?

Я заметил, что у неё слова становятся длиннее, понял, что это опьянение, но пока ещё лёгкое. Тут же сказал, чтобы соседка моя по столу не ляпнула что-нибудь:

– Жарко, мам, пойдём на набережную, к реке…

– Хочу на аттракцион! – выпалила Дашка, – и селфи хочу с собачкой, ну, с той, с которой дяденька даёт фотку сделать…

– Мороженое и сок несут, ешьте, не спешите, у нас много свободного времени, – сказала мама и пододвинула к себе вазочку с зелёным шариком из фисташки.

Ели молча, у меня почему-то совсем пропал аппетит, сок я даже не допил. Было очень тревожно за маму, вспомнил, как весной мы еле дошли до дома, хорошо, помог старый папин товарищ с работы. Он уложил маму в постель, дождался отца, они сели в его комнате, а дверь, по привычке, осталась открытой. Папа сказал:

– Её спасает сон, она сейчас проспит почти день. Потом я приведу её в норму: аспирин, кофе, минералка, душ… Но вообще-то – это беда. С ней нередко оказываются дети, их можно потерять…

– Надо её работой занять, реши, наконец, эту проблему, – как-то резко сказал папин друг.

– Она – отличный биолог, с аспирантурой, практически из-за детей и меня потеряла профессию. Ты прав, Жора, спасибо, за помощь. Прошу, никому: это навредит и Юльке, и семье.

– Юр, ты меня знаешь не первый год: давай возьму её в науку, в издательстве ни одного специалиста-редактора такого профиля, – сказал папин товарищ.

…Я очнулся от маминого голоса:

– Саша, сходи с сестрой в туалет, вымойте рот, пописайте, а я пока расплачусь с барменом, – сказала мама, не глядя на нас. "Значит, ещё выпьет водки, – подумал я, – а может, и покурит. Так, надо повнимательнее быть", – лихорадочно заработала мысль.

– Саш, а у тебя яички, как у собачки? – спросила Дашка, сидя на унитазе, который я протёр бумажным полотенцем.

– Даш, ты – дура, что ли? – отвечаю, кстати, не первый раз, – не смотри на меня, это писсуар для мужчин…

– А разве ты мужчина уже? – она вытерла бумагой писулю и пошла мыть руки. Я, как мог, помог ей, но детского умывальника здесь не было.

Маму мы увидели на улице, как обычно, она спросила:

– Руки помыли? Хорошо, молодцы. Идём домой, а по дороге – парк аттракционов…

По длине произнесённых ею слов я понял: мама на пределе. Сказал солидным голосом:

– Домой пора, уроков – море разливанное… Давайте на маршрутку сядем, через пять минут – дома.

Даша стала канючить, ей собачку приспичило повидать. Мама потрепала меня по волосам, сказала:

– Доставь нам удовольствие, поиграй с девочкой на аттракционах, а я посижу на лавочке, полюбуюсь на вас.

Мы увлеклись немного: Дашка попросила покачаться на качелях, потом был корабль с красивыми парусами и рулевым устройством, лабиринт из труб, в котором чередовались спуски и подъёмы… В общем, когда мы подошли к маминой широкой лавке с высокой спинкой, она спала, её подбородок лежал на груди. Сумочки в руках не было. А там и деньги, и телефон, и, главное, ключи от квартиры. Я сделал вид, что ничего не произошло, сказал сестрёнке, чтобы она помолчала: мама устала, весь дом без нас перемыла, пусть поспит, а папа сейчас приедет за нами.

Даша нашла веточку, присела на корточки, стала что-то рисовать на земле. По своей клавишной "Нокии" я дозвонился до отца, сказал тихо, чтобы не слышала сестра: "Пап, мы у парка аттракционов, мама спит, сумочки нет… Приезжай скорее". Он попросил поискать сумку под лавкой, она могла и упасть. Увидел её под ногами у мамы, достал, осмотрел, нашёл ключи, кошелёк с деньгами. Всё это время отец ждал на телефоне, потом сказал:

– Сидите рядом с мамой, как ни в чём не бывало, не подпускай к ней никого. Я – скоро буду. Держись, сын!

Даша рисовала зверюшек, я присел справа от мамы, взял её руку, положил себе на колени. Я знал, что в обиду её не дам, отгоню любого, пусть только посмеет кто приблизиться. Но мне страшно становилось от мысли, что именно сейчас могут подойти люди из нашего дома или, тем более, друзья-одноклассники. Что тогда делать? Мысленно звал отца, просил его приехать, как можно скорее. Почему-то вспомнил поездку с папой в дальний район области. Там пришлось заночевать у местного фермера, пузатого говорливого дядьки, построившего в деревне, на пересечении дорог, "мотель". Запомнил старый плакат для шофёров, вывешенный в столовой на самом видном месте: девочка прижимает к груди куклу, лицо испуганное, в глазах – крупные слезинки. Внизу – подпись: "Папа, не пей! Ты – за рулём!" Я подумал уже сейчас, сидя на лавочке: вот если бы мы купили маме машину, то у нас всё бы было в порядке. Боялся произносить слова "пить – не пить", просто вдруг поверил, что с купленной для мамы машиной у нас всё было бы хорошо.

Отец привёз нашатырный спирт, быстро привёл маму в чувство, попросил меня не отпускать Дашу ни на шаг, и все четверо пошли к машине. Мама еле передвигала ноги, что-то бормотала себе под нос. Но вела себя тихо, не выступала и не ругалась с папой. Я нёс её сумочку, ключи переложил в карман, второй рукой крепко держал сестрёнку. Она устала, притихла, наверное, поняла, что с мамой не всё в порядке, поэтому ей лучше помалкивать. А я рассуждал сам с собой и не мог понять, как человек может пить вино, такую мерзкую гадость. Как бы поговорить об этом с папой, послушать, что он скажет, чтобы на душе стало спокойнее. Я был уверен, что у нас всё будет хорошо, вот только проспится мама, мы купим ей машину, и она забудет кафе-мафе, бары-шмары. И ещё думал я: надо поговорить с дедушкой Колей, рассказать ему обо всех моих тревогах. Но тогда я подведу папу, ведь он его сын, и отец будет его ругать.

Вечером, когда мы смотрели мультики, по скайпу вышли на связь баба Таня и дедушка Коля. Папа, поговорив совсем немного, развернул планшет на нас, и мы по очереди отвечали на их вопросы. Я очень боялся, чтобы Дашка что-нибудь не ляпнула. Но она лишь сказала, что мама устала и спит, потому что мы долго играли в парке аттракционов. Дед приглядывался ко мне внимательнее обычного, спросил: "Саша, у тебя всё в порядке? Точно у тебя ничего не произошло?"

Я сказал:

– Всё "ok", есть хорошие отметки, нормальные тренировки, но есть и вопросы, которые меня беспокоят. О них мы поговорим при встрече…

– Опять про космос? – пошутил дед, но мне показалось, что он понял, как мне не до шуток.

– Расскажу, когда-нибудь… – ответил я.

Дед промолчал: что можно сказать по скайпу. Потом папа отправил нас на кухню пить молоко, и мы слышали, как два отца разговаривали на повышенных тонах.

Глава-6.

Раджан или попросту Радж был не только сыном хозяйки дачной усадьбы, он заправлял мальчишками всей улицы. Мама у него – местная южанка, отец – индус, торговец компьютерной техникой. По-русски говорил плохо, сына выучил английскому, что никак не давалось его жене. В то лето мы – папа, мама, Дашка и я – снимали у них флигель вместе с тремя другими соседями. У нас приличные условия были, а одна семья жила в зимней бане, ещё две – в комнатах на втором этаже дома, имевшего столетнюю историю. На первом – с кухней, ванной и туалетом – обитали Радж с мамой, отец, занятый торговлей на рынках, почти постоянно находился в городе. Худенький, даже щуплый, он казался в два раза меньше своей жены, почти двухметровой наследницы купеческих владений: дом с дореволюционных времён принадлежал её прадеду.

Поскольку мой папа тоже занятый человек, работавший в те времена сутками напролёт, а мама возилась с моей маленькой сестрёнкой, то я довольно часто жил сам по себе. Радж ценил меня как полезного и свободного для контактов человека. Но, тем не менее, терпеть не мог меня на улице, поскольку я ни в чём не давал ему спуска, не только сопротивлялся его командирским замашкам, но довольно успешно высмеивал его глупые фантазии перед пацанами. Мускулами он был в отца, проигрывал мне не только мозгами, поэтому постоянно натравливал на меня уличных "солдат-дуболомов Урфина". Попадало ли мне? Ещё как, особенно, когда объединялись двое или трое из них. Мама замечала мои синяки и шишки, жаловалась папе, тот обнимал меня вечерами, в свободную от работы минуту, выслушивал какие-то мои небылицы и говорил: "Ничего, сын, до свадьбы заживёт…" Нет бы прошёлся со мной по улице туда-сюда (а он – высокий, широкоплечий), просто бы прошёлся, и то я, думаю, у многих бы отпала охота приставать ко мне. Но он приезжал домой так поздно, что все пацаны давно видели пятые сны.

Радж классно знал комп, отец менял ему планшеты, мобильники и ноутбуки, как носки марки "неделька". Правда, техника была не новая и имела какую-то, без сомнения, криминальную историю, но не пойман – не вор. Второе, чем владел русский индус, как факир, игорными картами. Обыкновенными, какие я видел у дедушки Коли и бабы Тани. Мы иногда вечерами, в каникулы, играли в "подкидного дурака". Радж знал приёмчики, когда карты выскакивали именно те, которые нужны были для подсчёта очков. Он обыгрывал партнёров не только в "дурака", за что тоже брал деньги, но частенько играл с мальчишками в "очко", "тысячу" и даже пытался научить их игре в "покер", но безуспешно, мозги у тех никак не включались. Тогда он обыгрывал их на деньги в шашки, шахматы и даже в настольный теннис.

Играли в карты, как всегда, на берегу мелкой, но стремительной речки, на небольшом мысочке, спрятанном от посторонних глаз высоким камышом. Перед выходом на реку я стоял на веранде дома Раджа, видел в открытые двери, как он подходил к большущему дивану, выдвигал на полметра нижний ящик, вытаскивал оттуда две или три пятисотрублёвые купюры и с усилием задвигал его назад, скрипя колёсиками. Диван тоже был старинный, купеческий, смастерили его ещё до отечественной войны. Он насколько раз предлагал мне стать его помощником, чтобы овладеть знаками обозначения: например, увидев козырного "туза" у противника, я должен почесать нос, "короля" – ухо и тд. Но я отнекивался, а потом сказал категорически: "Нет". Это его нисколько не расстроило, по-моему, он нашёл помощника и без меня. Но я уверен, выигрывал бы он всегда: в карманах, в загнутых рукавах рубашки, под ремнём брюк – везде у него были спрятаны карты.

Короче, я принёс ему из копилки почти десять тысяч рублей, он спокойно засунул их в потайной карман джинсов, сказал:

– Не вздумай жаловаться, играли честно, а карточный долг порядочные люди всегда отдают, – и добавил, – читай классиков, Сашок…

Что было делать? Отцу не мог сказать о своём горе, по крайней мере, почти неделю он был не в том расположении духа, что-то на работе не ладилось. О маме я просто молчу: она бы сума сошла, если бы узнала, что её сын играет в карты. К счастью, о копилке меня давно уже никто не спрашивал, наверное, ждали моего дня рождения в середине лета, чтобы подбросить ещё немного деньжат. Именно в это время на пару дней заскочил к нам дедушка Николай: он один отдыхал в сердечном санатории, недалеко от нас. Мы гуляли с ним по берегу речки, кроме пескарей, вьюнов да уклеек здесь не водилась другая рыба, поэтому даже не стали снаряжать удочки. Он спросил о житье-бытье, сказал, что они с бабушкой не смогут приехать на мой день рождения: для пенсионеров накладно стало ездить на дорогущих ныне поездах. Позвал меня и Дашу в гости на новогодние каникулы, сказал, что на реке расчистят каток с освещением.

Я бодрым голосом попытался рассказать, что у меня всё в порядке, но на его вопрос о копилке для компа вдруг ни с того ни с сего взял да и пустил слезу. До сих пор стыдно вспоминать, но уж лучше деду всё рассказать, чем отцу с матерью. Он попросил незаметно как-то познакомить его с хозяином домашнего Лас – Вегаса. Короче, на ловца и зверь бежит: Радж припёрся после завтрака, когда мама увезла Дашу в парк, отец уже уехал на работу, а мы с дедом играли на веранде в шахматы. Потом собирались на футбольном поле пансионата для чернобыльцев попинать мяч, олимпийский, привезённый дедом из столицы.

– Здравствуйте, молодой человек, – дружелюбно приветствовал Раджу дедушка, – мне о вас много интересного рассказали. Вы прекрасно в карты играете, всю улицу, если не весь посёлок, обыграли…

– Чё, верите-то! Врут все! Вот с Сашком любим в шахматы сразиться, но он слабоват против меня, проигрывает…

– Слышал, что в шахматы и на денежки играете? – перебил его дед, – может, составите компанию? У меня тысяча завалялась после отпуска. Ставлю её на кон. А потом, молодой человек, если проиграете, принесёте все деньги Александра, которые он почти два года копил на ноутбук. Если выиграете вторую партию, я вам отсчитаю ровно десять тысяч рублей. А ещё честнее будет, если и вы денежки принесёте прямо сейчас…

Радж молча вышел с веранды, сходил в зимнюю баню, вернулся с железной коробкой из-под советского монпансье. Там лежала часть скопленного от карточных игр капитала. Когда дед выиграл у него партию, примерно, на двадцатом ходу, (я так волновался, что даже не помню все ходы), индус отсчитал десять тысяч и, отдав их дедушке Коле, сказал:

– Вторую партию не играем и сдачи не надо. Учись, Сашок, у свого деда. А ноут, как хорошему соседу, я закажу тебе у отца, подешевле будет, но в надёжности не сомневайся. Желаю, значит, дедушка Коля, много здоровья. Мне бы так научиться играть в шахматы… Я бы всех пенсионеров на сквере обчистил, хи-хи-хии, – тоненько засмеялся он, закрыл яркую крышку железной банки и пошёл к укромному местечку в зимней бане, где держал схрон. Дедушка молчал, передал мне деньги, сверху положил сэкономленную им в отпуске тысячу.

– Итак, ты не играл – не проигрывал, – сказал он, усаживаясь на ступеньки веранды, – это болезнь, сынок. Она ещё аукнется и твоему соседу, и всем, кто с ним связан. Один мой хороший знакомый проиграл всё, оставалась только его никчемная и никому ненужная жизнь. Он, действительно, никому не был нужен, даже его детям…

Когда мы пошли на футбольное поле, я крепко держал деда за руку. У него была жёсткая и очень холодная ладошка. Я загадал: если она согреется раньше, чем мы дойдём до пансионата, дедушка проживёт долго-долго. Ладошка не согрелась…

Глава-7.

Даша разболелась, мама осталась с ней дома, а мы с отцом полетели на похороны деда. Я не понимал ещё до конца, что произошло. Не знал, что обозначают слова "смерть человека", за мою жизнь у нас никто не умирал. Папа говорил с бабушкой Таней по телефону (она не захотела включать скайп), продолжая держать мобильник в руке, сел на кухне у окна и стал смотреть на хмурое воскресное утро. Долго молчал, потом сказал: "Отец умер, сердце остановилось во сне, мама даже не знала. Но почему… почему так рано… почему?" – он буквально застонал.

Наша мама промолчала, мне всегда казалось, что она боялась и недолюбливала деда. Мило улыбалась при встречах, никогда не говорила о нём с папой, а уж тем более, со мной. Правда, несколько раз сказала, типа: "Ты упёртый, как дед" или "Упаси нас бог, иметь в роду ещё одного чиновника…" А отец не так давно при мне очень серьёзно поругался с дедом: что-то не сложилось со столичной квартирой, где мы все были прописаны, но жили – в съёмной, по месту работы папы. Он кричал в скайп: "Это всё, что долбанное государство дало тебе за труды, та же хрущоба только выведенная на десятый этаж! Как жить там всем вместе, как?" А дед, я хорошо слышал, ответил:

– Никогда, ни у кого ничего не просил и не собираюсь сейчас, уйдя в отставку, этого делать. Когда нас с матерью не будет, тогда полностью распорядитесь ею. Других квартир у меня нет…

– А другие? По две-три квартиры прихватили! – успел буквально крикнуть папа, но дед отключил компьютер. Всё ещё по инерции он продолжал кричать, – упёртый, как осёл: ни получить, ни заработать, ни скопить – ничего не захотел делать. Принципы, видите ли, важнее…

– А я что говорила, – сказала мама, – весь он в этом. Да и ты – хорош, на собственную квартиру не можешь заработать…

Дальше началась откровенная ругань, и я ушёл в комнату. Думал, почему так ведут себя с дедушкой родители, что он сделал им плохого? И почему они не хотят с ним жить, тем более, полгода они с бабушкой – в деревне, на реке, в собственном доме? Ведь на лето они привозят нас с Дашкой к ним, а сами уезжают, куда захотят и не считают это плохим делом. Так и остался для меня вопрос без ответа.

На вечерний рейс билетов давно не было, отцу пришлось идти к начальнику аэропорта, и нас поместили только на утренний. Он позвонил бабушке уже по скайпу, извинился, что раньше не может вылететь, спросил, чем надо помочь, что привезти? Баба Таня, вся в чёрных одеждах, сказала, что ничего не надо, что поминки будут в кафе, а сожжение дедушки, как предложили его бывшие коллеги по работе, она отменила: он давно ещё сказал, чтобы захоронили его в землю. Попросила меня подойти к экрану, увидела, заплакала, сначала платком закрыла глаза, а потом, не выдержала, зарыдала так громко и страшно, что у меня из глаз просто побежали слёзы. Бабушка пыталась что-то сказать и не могла, получалась почти непонятная речь:

– Ма-ма-льчик наш… как он лю-лю-бил… тебя и Д-да-шу… души не ча-ял. Приез-жай скорее, де-ду-шка так много не ус-спел тебе с-ска-зать… Но я всё помню, всё пере-д-дам тебе…

Папа отодвинул меня от экрана, заговорил:

– Мама, мама! Успокойся, береги себя… Мы скоро прилетим, утром встретимся… Я все хлопоты возьму на себя. Ты только не переживай, не убивайся, береги сердце, мама…

Вечер прошёл в сборах: упаковывали огромную сумку на колёсиках, мой походный рюкзак да целую сетку свежей и вяленой рыбы принёс сосед-рыбак, узнавший про наше горе. Папа по компу заказал машину на прокат, её должны подготовить к нашему прилёту. Потом ездил на работу, сказал маме, что у кого-то перехватил сотню тысяч рублей. Мама ответила: вот, опять дети останутся без новой одежды, в чём пойдут в школу и садик. Папа вспылил, сказал, что сейчас завалит её совершенно приличной одеждой и обувью, какую уже не вмещает ни одна антресоль. А потом меня с простуженной Дашей отправили спать.

Она несколько раз спрашивала про дедушку Колю, которого просто обожала, и всё не могла понять, как умирают люди, зачем и почему они это делают. Но уснула быстро, хотя слышала плач бабы Тани, разговор с ней отца, переживала, наверное, от того, что ничего не может понять. А как ей объяснишь? Вот был дедушка Коля и вдруг его не стало, положат в гроб его, заколотят гвоздями и опустят в могилу, глубокую яму, засыплют навечно землёй, и мы больше не увидимся никогда. Никогда? Мне вдруг так страшно стало от этого слова, что я не мог лежать в кровати, встал, на цыпочках, чтобы не разбудить сестру, подошёл к окну, сначала облокотился, а потом с ногами забрался на подоконник, стал размышлять, глядя на ночные фонари и чёрные контуры старых пирамидальных тополей. Я видел фильмы с мертвецами, похороны всякие вспоминал, но я не мог представить деда в гробу, не мог: сразу першило в горле и носу, из глаз снова текли слёзы.

Дверь открылась, вошёл отец, поправил одеяло на Даше, потрогал её голову, направился к окну, обнял меня, поцеловал в лоб, стоял и молчал. Потом прижал к груди, заговорил тихо:

– Как тяжело, сынок, так тяжело… С этой дурацкой квартирой я довёл отца до могилы. Не иди на поводу у крика и эмоций, никогда. Дед так много пережил, был под следствием в 91-м году, изгнан со всех должностей, стал инвалидом с двумя перенесёнными инфарктами. Вот так отблагодарило его новое правительство за службу государству. Ох, папа, дорогой ты мой! Уже давно никто так не живёт, как ты пытался жить в стране, где деньги решают всё. А у тебя их никогда не было, а могло быть и очень много… Что сейчас говорить об этом? Но ты должен знать, Саша: я очень любил твоего деда и своего отца, я никогда его не предавал, он всегда был моим другом. Помни об этом, сынок. А сейчас давай спать. Помнишь, баба Таня рассказывала тебе сказку про Бабая: придёт, узнает, что ты не спишь, засунет в мешок и унесёт с собой. Бабушка учила детей в селе русскому языку, там и нашёл её дед Николай. Вот, похоже, и за ним пришёл Бабай. Только этот не вернёт его обратно…

Хоронили деда Колю на обычном кладбище, чем страшно были возмущены его сослуживцы. Правда, их было совсем немного и говорили они о Новодевичьем или, на худой конец, о Ваганьковском кладбищах. Но баба Таня молчала, ничего не объясняла, сказала лишь какому-то представителю правительства со странным именем – Бабай Константинович: "Так захотел Николай. Я лишь выполнила его волю. Если вы пройдёте здесь вдоль забора, то увидите могилу первого и последнего премьер-министра страны, ему тоже, в своё время, не нашлось места в престижном пантеоне… Об этом мой муж помнил всю оставшуюся жизнь".

Говорили речи, немного и недолго, пошёл мелкий, почти грибной дождь, саван на лбу деда намок, холодил мои губы, когда я целовал его, прощаясь навсегда. Меня крепко держала за руку баба Таня, она будто боялась, что я потеряюсь в толпе прощавшихся. Священник быстро и монотонно читал над дедом молитву, потому что он был крещённый, как и я, крестившийся в знаменитом Угличском монастыре. Когда уже закапывали могилу, к бабушке подошла её подруга по дому, сказала:

– Таня, дорогая моя, поплачь, не держи в себе, это плохо может кончится…

Бабушка ответила:

– Проводим всех, останемся, Маруся, с тобой вдвоём, да ещё Саша с нами, вот, тогда и поплачем…

Подошёл представитель правительств, выразил соболезнование, добавил:

– Можно, пройдусь с молодым человеком по аллее? – и посмотрел на меня, – я верну вам внука, Татьяна Васильевна, не пройдёт и пяти минут…

– Меня зовут Бабай Константинович Доброволин, – сказал он, как только мы отошли от могилы, – по маме – я татарин… Всё остальное – неважно. Кстати, можешь звать меня Бобо, так проще. Сколько тебе лет? Двенадцать… Когда подрастёшь, будешь звать меня Боб… Ты знаешь, Саша, я очень многим обязан твоему деду, да честно сказать, это он меня сделал большим человеком. Слушай меня внимательно: вот моя специальная визитка, спрячь её, там мой домашний телефон, он, обычно, не меняется. Можешь звонить в любое время. Я помогу всем, чем смогу. А ты знаешь, что очень похож на своего деда? Он был кристально честным и порядочным человеком, жил на одну зарплату, хотя создавал для других империи из новых газет и журналов… Итак, про нас, живых: за тобой – нужен хороший присмотр. И я готов это сделать. Помни о нашем разговоре. А сейчас пойдём к бабушке, она уже волнуется. И, пожалуйста, никому ни слова, а то придёт Бабай и унесёт тебя в мешке… – он улыбнулся.

– Да, – сказал я, – он уже унёс дедушку. И это – навсегда… Что же вы не защитили его? Где вы были и как это допустили?

– Какие вопросы, речь – не мальчика… Давай поговорим, когда пройдёт траур. Или лучше, когда ты немного подрастёшь. Обещаю, я всё тебе расскажу, ты, конечно, должен знать о своём дедушке… Идём к бабе Тане? Береги её, Саша.

Папа совсем позабыл про меня, крутился, как белка в колесе: платил деньги священнику, спорил с могильщиками, измерял землю для будущей ограды, рассаживал всех в автобусе и по машинам. Бабушку и меня посадил в прокатную машину, и во главе колонны мы поехали в кафе. Туда прибыло ещё меньше народу, стол для поминок не заполнился и наполовину. Я сел слева от бабушки, рядом со мной – папа. Снова говорили что-то хорошее про дедушку, пили вино, ели холодные закуски и большие бифштексы.

Я совсем не мог есть, ко мне потихоньку подкрадывалась тоска: вспоминал, сколько удочек было у нас с дедом, о чём мы говорили на рыбалках, как он изображал героя фильма "Неоконченная пьеса…", смешно бежавшего по обрыву над рекой, как играли в шахматы и как он учил меня записывать ходы, про Кузю и схватку лягушки с ужом… "Господи, – думал я, держа в своей руке под столом руку бабушки, – а ей-то теперь как жить? Что она будет делать без своего Коленьки?" В мозгу зрела одна мысль: надо пожить у бабы Тани столько, сколько ей будет хорошо со мной. "Школа есть у дома, мне не надо репетиторов, особых режимов и особого питания, теннис подождёт… – уже не мог думать ни о чём другом, – главное, я буду рядом с ней, нам будет веселее вдвоём. Надо поговорить с отцом. Но вперёд – поговорить с бабушкой"