Светлейший

Встреча друзей

Москва. Июнь 1762 года.

Холодная, слякотная весенняя погода как-то плавно перешла в лето, но солнце всё равно редко появлялось над городом. Дожди, дожди…

Вот и сегодня гроза ворчит и переходит с места на место. Словно беззвучные удары сабель, на горизонте падают молнии, а вслед им каждый раз доносится раскатистая громовая канонада. Всё ниже, всё чернее наползали на тревожно затихший город тучи. Бывшая столица боязливо замерла в ожидании бури.

По улице вдоль большого каменного зджания, построенного буквой «П» и стоявшего вблизи Воскресенских ворот Китай-города, ветер гнал ворох мусора.

Здание было построено полвека назад для Земского приказа. Также в нём находились Главная аптека, присутственные места, ресторация. Шло время, и «аптекарский дом» (за ним так и осталось это название) обветшал: обшарпанные стены и выбитые окна производили на прохожих унылое впечатление.

Однако власти опять отремонтировали здание, и с той поры здесь находились университет и гимназия. Фасад дома заиграл красками и бликами солнечных зайчиков от оконных стёкол. Как старый франт, стряхнувший с камзола пыль, ветеран всем своим щегольским видом стал напоминать проходящим мимо барышням о своей былой молодости. Вот только псы, стаями бродившие по окрестностям, отчего-то взяли на себя миссию сторожей, и это обстоятельство не располагало к приятному общению: барышни чаще всего обходили «кладезь мудрости» стороной.

Возле открытого окна одной из аудиторий гимназии стоял молодой преподаватель Денис, для учеников – Денис Иванович, и грустно разглядывал Кремль. На фоне грозовых туч бывшее пристанище русских царей выглядело мрачным.

Полный, с пухлыми губами, Денис на первый взгляд производил впечатление увальня, недотёпы. Только глаза… умные, живые, светящиеся и немного насмешливые, они сглаживали впечатление от простоватой внешности их хозяина. По характеру добрый и спокойный, Денис старался не наказывать своих учеников за случайные оплошности, и гимназисты это ценили: не пакостили, как другим учителям.

Семнадцатилетний преподаватель, как, наверное, все молодые люди его возраста, рано вступившие во взрослую жизнь, старался теперь держаться с достоинством. Идя по коридорам гимназии, по которым совсем недавно сам носился сломя голову, он важно кивал ученикам, степенно подавал руку для приветствия коллегам и старался говорить с ними не спеша, вальяжно, тщательно подбирая слова. Это было порой смешно, но учителя относились к своему студенту снисходительно. Хотя нет-нет да и ухмылялись, приговаривая:

– Молодость… Пройдёт!

Денис вздохнул, покачал головой и перевёл взгляд вниз, на улицу. Редкие прохожие торопились укрыться в ближайших торговых лавках, а кучера, громко ругая зевак и не соблюдая осторожности, вовсю гнали кареты и телеги, чем нарушали всем известный указ, изданный императрицей Елизаветой Петровной ещё в 1744 году. Штраф за быструю езду и прелюдную брань полагался немалый. Но сегодня штрафы мало кого пугали, и не зря: небо над городом окончательно заволакивало свинцовыми тучами, гром гремел всё громче. Вот-вот должен хлынуть ливень.

Природа на короткое время замерла. Стих ветер, замолкли птицы, и даже собаки перестали лаять, все понимали: это последняя возможность укрыться в безопасном месте…

Но вот совсем неподалёку сверкнула молния. Огненная дуга с сильным треском электрических разрядов ударила с небосклона в поверхность земли: Денис Иванович поспешно захлопнул окно и повернулся к классу.

Втянув головы в плечи, мальчишки, словно нахохлившиеся воробьи, боязливо, но с явным нетерпением ожидали конечной фазы природного катаклизма. Почти все они руками прикрыли свои уши и замерли в ожидании грохота. Трое ребят прилипли к дальнему от учителя окну, и один из них, что постарше, Гордеев, с каким-то восторгом произнёс:

– Сейчас к-а-к бабахнет!

– А ну, пострелы, живо сядьте на место! Молния вам…

Договорить Денис не успел: грохот заглушил его слова. Мальчишки испуганно отскочили от окна.

Через несколько секунд послышался дробный стремительно нарастающий шум бьющих по металлической крыше здания капель дождя.

Снаружи по стеклам потекли грязные ручейки. Денис опять вздохнул, поправил съехавший набок парик и сел за стол. Гром заглушал слова, а всполохи молний пугали ребят: дети всё-таки. Лило как из ведра.

Университетская гимназия, как и сам университет, были созданы благодаря стараниям столичного профессора Михаила Ломоносова и фаворита её величества Шувалова. Их многолетние настойчивые прошения возымели своё действие: императрица России Елизавета Петровна в 1755 году, в аккурат на Татьянин день, издала указ об организации Московского университета. Даже церковь в честь этой святой постановила заложить.

Поначалу университет и гимназия получили двадцать аудиторий: три большие, по четыре-шесть окон, а остальные – поменьше. В подсобных помещениях разместили библиотеку, физический и химический кабинеты, анатомический театр и даже типографию. Дом сразу же оказался тесен. Директор университета поспешил к Ломоносову, тот обратился к Шувалову, а фаворит – к императрице. Возможности нашлись, и к университету прирезали Репнинский двор на Моховой. Стало свободнее.

В гимназии было два отделения: одно – для разночинцев, другое – для дворян. Курс обучения дворян дополнительно включал в себя три дисциплины: экзерциции воинские15, фехтование и танцы. Остальные предметы были одинаковы в обоих отделениях. Правда, было ещё одно отличие: дворян секли, не снимая с них исподнего, дабы совсем уж не бесчестить, разночинцев же стегали по голой заднице.

Как всё новое, а значит, и непонятное, университет в Москве был новой затеей, престиж его был невысок, и московская знать детей своих определять туда не спешила. Это давало возможность зачислять в университет отпрысков практически всех сословий.

Только вот денег на вновь созданное учебное заведение из казны отпускалось мало, и роль преподавателей в гимназии часто выполняли студенты университета.

Денис как раз и относился к этим добровольцам, преподавая в младших классах географию и грамматику.

Сегодня он был не в настроении. Мало того, что ему неожиданно пришлось заменить заболевшего иностранца, обучавшего детей итальянскому языку (а попробуй откажись, с директором лучше не связываться, тут же доложит кураторам), так ещё и погода разгулялась не на шутку.

Друзей, Гришки Потёмкина и Яшки Булгакова, рядом не было. Первого выгнали из университета за лень и пропуски занятий, квартирует сейчас в столице. А второй, получив золотую медаль за успехи в учении, совсем недавно поступил в Коллегию иностранных дел и тоже оказался в Петербурге. Оба в столице… Зачем им Москва?

«Вечер опять придётся коротать дома, в одиночестве, всё под те же отцовские нравоучения. А как же это скучно», – Денис вздохнул. За окном всё так же лил дождь. И под шум дождя он продолжал размышлять:

«Чем не угодил руководству Григорий? Плохо учился… это враньё. Учился он легко, охотно и без напряжения. Запоем читал всё подряд, не забывал и о церковных книгах. Гришке просто неинтересно и скучно было ходить на занятия: он всё знал, потому и ленился, не без этого. Да и скандалил часто с профессорами… Кому это понравится? Гриц – гордый: ежели упрётся, то не отступит. Поди теперь разберись, почему исключили. Уж как директора Ванятку16 ни просили простить Потёмкина, тот ни в какую. Иван Иванович, словно лошадь породистая, закусив удила, взбрыкнул и ни на какие уговоры не поддавался. Пропускал занятия Гришка и ранее, чего скрывать, но бывший директор Аргамаков17 прощал ему, а этот упёрся… Любил новый директор дисциплину, а тут ещё влиятельный родственник Гришки, президент Камер-коллегии, умер, некому было за него слово замолвить. Отец-то Гришкин умер ещё лет десять назад. А мать… что мать, хоть и очень красивая, да чем поможет? Всё как-то сложилось не так… Но Гриц не пропадёт. В рейтарах лейб-гвардии Конного полка сейчас служит», – и уже вслух так же с огорчением тихо добавил:

– Он не пропадёт, а вот погода…

Поглядывая на задумавшегося учителя, воспитанники озорничали, строя друг другу рожи. Смешнее всех получалось у рыжего гимназиста Гордеева.

Раскаты грома понемногу стали стихать. Оторвавшись от размышлений, Денис нехотя ткнул пальцем в сторону смешливого гимназиста, копна рыжих волос которого и без кривляний поневоле привлекала к себе внимание.

– Что, пострелы, прежде чем о Крыме говорить будем, историю вспомним. Давай, Гордеев, расскажи нам, что есть Крым? Где он находится и какое ещё название у него имеется? Не учил, небось?

– Учил, как же. Сразу не учил, скажете тоже, – недовольно пробурчал парень, – его лицо, густо усыпанное веснушками, вмиг нахмурилось, а хитрющие глаза уставились в пол. – Там тавры жили раньше, – как-то несмело произнёс он. – Они же и назвали Крым Тавридой, – поковырявшись в носу, он задумчиво добавил: – Сначала Рим владел Крымом, потом эта, как её, Византия. А потом турки. А ещё там есть Хресонес.

За спиной ученика кто-то прыснул со смеху.

– Как? – переспросил Денис.

– Хресонес. Его греки построили в западной части Крыма ещё до Рождества Христова, – важно пояснил Гордеев.

– Хресонес, говоришь? Рынков, и ты так считаешь?

– Херсонес, господин учитель, – ответил Рынков. – А остальное Гордей правильно сказал.

– А ещё в Крыму есть гора Митридат, а на ней раньше находилось Боспорское государство, – уже более уверенно продолжил Гордеев. – И вообще в Крыму было Крымское ханство, горное княжество Феодоро и генуэзские колонии. В ханстве татары живут, ихний хан живёт в Бахчисарае. В Феодоре раньше жили греки. А главный ихний город – крепость Мангуп. По берегам у моря жили генуэзцы.

Будто только что вспомнив, Гордеев торопливо выкладывал учителю всё, что знал про Крым:

– Это… ещё крымские татары часто грабили русских, аж до Киева и Москвы доходили. И дань с Руси брали, вот…

Очередной раскатистый грохот прервал ответ гимназиста. Воспитанники, как по команде, перекрестились. За окном с новой силой разбушевалась стихия: молнии вспыхивали одна за другой, и дождь продолжал лить. Потоки мутной воды неслись мимо университетского здания, превращая лужу в конце улицы в небольшое озеро.

– Вижу, Гордеев, что учил, что-то знаешь. Дальше Рынков продолжит. Давай, Иван!

– Княжество Феодоро называли ещё Мангуп-Кале. Жители порт построили, Авлита, куда купцы заходили, всякие товары привозили. Мангупские князья иногда воевали с генуэзцами, а у тех свой порт был – Кафа, господин учитель!

– Воевали… А как ты хотел? Коммерция, брат. Порт – дело прибыльное! Греки крепости выстроили в горах, прямо супротив крепостей генуэзцев, что на побережье, и сверху наблюдали за ихней Кафой. Конечно, видели, что в порт заходит много иноземных судов с товарами, и решили построить в другой большой бухте рядом с небольшим татарским поселением Ахтияр свой порт – Авлита и переманивать купеческие суда у генуэзцев. А кому это понравится? Вот потому и воевали друг с другом. Побережьем владеть очень выгодно. Да с Ахтияром у греков промашка вышла, порт захирел со временем. Давай, Рынков, продолжай.

– Когда Чингисхан умер, то Золотая Орда стала разваливаться, и турки захватили Крым.

– Так… на Орду уже перекинулся. Ну-ну. Рынков, здесь ты перегнул: Чингизхан к Золотой Орде отношение не имел. Ты, наверное, хана-Батыя имел ввиду. Ну, уж если вспомнил про Чингизхана, то Орда ещё лет двести существовала и после. А когда умер Чингисхан, кто знает? Черемшин, не крутись, ответь лучше на мой вопрос.

– Дык, это… лет пятьсот назад, господин учитель.

– Хм… примерно так. А для тебя, Рынков, несколько столетий, как будто это было вчера. Ну хорошо, давай дальше.

– Так я и говорю, господин учитель. Турки воспользовались тем, что в Крыму все воевали между собой, и захватили Крым. В Мангупе убили всех жителей и сожгли его. В конце пятнадцатого века кругом были гарнизоны турок. Султан собирал дань со всего Крыма и ханов татарских сам назначал.

– И вообще татары и турки постоянно набеги на нас делали, господин учитель. Брали в плен людей русских и продавали их на рынках, как рабов, – не выдержал Гордеев. – Турки и татары – наши враги, – на всякий случай уточнил он.

– Экий ты скорый на оценки, Гордеев. Да, они нам не друзья, это так. А кто Крымское ханство основал? А?… Ну чего молчите?

– Гирей-Хаджи, господин учитель.

– Молодец, Гордеев, только наоборот: Хаджи-Гирей. А в каком году? Не помнишь? А я вам намедни говорил. Забыли? Ладно, ещё раз повторю. Хаджи Девлет-Гирей I основал Крымское ханство в середине XV века. А помните, я сказывал вам, как татарский хан, тоже Девлет-Гирей, но уже второй, вместе с турками в 1571 году сжёг Москву, много русских людей в полон18 взял, а на следующий год они опять напали на нас. Помните?.. Хан тот сам хотел царствовать на нашей земле, погубить религию нашу, да князь Михайло Воротынский с князьями и боярами у селения Молоди разбил и прогнал татар. Царь Иван Грозный, ох как зол был на крымцев…

Потом и Михаил Голицын, и Иван Сирко, и царь Пётр, да и многие другие воеводы ходили походами на Крым. Не зря, чтобы как-то укрепить южные границы Руси, казаки основали Запорожскую Сечь. Казаки – народ горячий, но на границах стало спокойнее. Однако истории достаточно. Давайте о географии поговорим. Хотя вам, будущим студентам университета, знание истории очень пригодится, смею вас заверить.

Из кабинета директора, который находился на одном с их аудиторией этаже, загудели медным певучим гулом часы. Пробило двенадцать, и не успел затихнуть последний удар, как с противным скрипучим звуком приоткрылась дверь в аудиторию. Денис поморщился. В проёме показалась чья-то голова и, о чудо… Яшка! И, судя по загадочному выражению его физиономии, он что-то хотел сообщить. И вот, найдя глазами Дениса, объявил:

– Фонвизин! Мы c Грицем в Москве. Вечером встретимся. Давай на старом месте, у церкви Георгия на Псковской горе, где твои именины отмечали. Придёшь? – быстро проговорил он.

Не скрывая радости, удивлённый Фонвизин закивал головой.

– Потом в «Казанку» заглянем, давно не были в австерии19. Всё, бегу, некогда: дома ещё не был. Вечером поговорим, – добавила голова и исчезла. С тем же протяжным скрипом дверь затворилась.

Сын отставного секретаря лейб-гвардии Преображенского полка, Яков Булгаков учился в университете вместе с Денисом и Потёмкиным. Помимо всего, друзья охочи были к словесным наукам, что ещё больше сближало их. Правда, Григорий больше тяготел к религиозному мышлению, но в литературных спорах между Яковом и Денисом участие принимал, и к мнению старшего по возрасту товарища оба неизменно прислушивались. Признавали авторитет Григория в литературе, как и во всём.

«Хм… «Казанка». Можно и перцовки с грибочками откушать. Интересно, а что я дома скажу? Не буду домой заходить. На ночь глядя отец уже никуда из дому не выпустит».

«Казанка» – старое название кабачка. Говорят, царь Пётр захаживал туда раньше, не брезговал хлопнуть анисовой или перцовки с мужиками. Кабак давно снесли, выстроили новые заведения, но название прилипло к этому месту.

Родитель Дениса, Иван Андреевич, был строгих правил. В доме Фонвизиных, где раньше изредка бывали Булгаков и Потёмкин, всегда царила патриархальная обстановка: лишнего там не позволяли, тем более не одобряли дружбу сына с Гришкой Потёмкиным. И уж после отчисления Григория из университета Иван Андреевич, тыкая пальцем в апрельскую газету «Московские ведомости» за 1760 год, где на видном месте красовалось сообщение об отчислении друга, не преминул высказаться:

– Ну вот, за леность и пропуски занятий твой друг исключен из университета.

При этом он многозначительно поднял указательный палец и добавил:

– А я вам что говорил?! Ничему хорошему Потёмкин вас, дураков, не научит. Видать, распустил Гришку его родственничек, хоть и был он президентом камер-коллегии.

– Отец, что вы такое говорите? Во-первых, его дядя умер, а во-вторых, Гриц в университете получил медаль за успеваемость и в числе лучших студентов ездил в Петербург для представления самой императрице. Государыня лично отметила познания Григория, особенно в религиозных вопросах. А что пропускал занятия, так это он убегал к священнику приходской церкви, тот ему книги разные давал читать. А учиться ему неинтересно было: он всё знал. Гришка кем только не хотел стать?!. И митрополитом20, и губернатором… И станет, он такой. Что надумает, исполнит. Вы, отец, не знаете Потёмкина, а ругаете…

– Да уж… можно подумать… митрополитом, губернатором… Эк куда загнул, – не сдавался Иван Андреевич, – а то я не вижу: баламут он и есть баламут. – И в назидание прикрикнул на сына: – А ты меньше шастай по улицам, дома сиди, ума набирайся.

– Жалко, что Гришку отчислили, – с сожалением пробормотал Денис.

К концу занятий ливень прекратился, мелкий моросящий дождик в расчёт уже не шёл, и улицы оживились.

Фонвизин вышел из здания учебного заведения, вытянул вперёд руку, убедился, что дождь почти прошёл, с удовольствием вдохнул напоенный влагой воздух и, оглянувшись в направлении дороги, идущей к дому, решительно зашагал в сторону церкви Святого Георгия.

Народ, обычно неспешно бродивший вдоль улицы, теперь торопился разойтись по домам, с опаской поглядывая на небо. Тучи снова наползали на город, медленно поглощая узкие ярко-голубые небесные просветы. Того гляди, опять хлынет дождь. Даже галок не видно над крышами… К дождю – явный признак. Среди спешащих прохожих Денис заметил знакомое лицо соседа и, прикрывая лицо руками, юркнул на Варварку.

Центральная часть улицы была вымощена камнем, но местами сохранялась старая укладка: брёвна, накрытые досками. Однако мутная жижа просачивалась сквозь щели, и грязь липла к ногам. Денису приходилось то и дело перепрыгивать через лужи, стараясь не провалиться: дорогу давно не чинили. Пока везло, ни разу не оступился.

Впереди себя Денис увидел телегу, доверху груженную дровами, переднее колёсо которой съехало на обочину и провалилось по самую ось. Лошадь стояла спокойно. Она невозмутимо поглядывала на ездока, не проявляя ни малейшего беспокойства. Мужик бросал гневные взгляды на кобылу и выговаривал:

– Куды заехала, зараза? Надоть, как угораздило, – и, бросив вожжи, длинной палкой тыкал в лужу, вымеряя глубину.

Вокруг телеги стали собираться зеваки.

Варварка – улица небольшая, треть версты, не более, однако считалась самой роскошной и дорогой в Москве. По обеим её сторонам расположились добротные дома, торговые лавки и питейные заведения. Именно по ней в 1671 году стрельцы вели Стёпку Разина на казнь. Денис часто мысленно представлял себе эту картину.

…В окружении стрельцов бородатый разбойник с опущенной головой, гремя цепями, медленно бредёт по центру улицы. Толпы горожан с любопытством глазеют на антихриста, а дети ручонками показывают на бородача и кричат: «Он убивец, убивец!» В ушах Дениса всегда при этом слышались звон кандалов и шум разбушевавшейся толпы в ожидании главного действа – казни.

Фонвизин продолжил свой путь. Намокшие под дождиком букли парика издавали не совсем приятный запах. Камзол, а также остальная одежда уже не согревали, хотелось тепла.

Стряхнув с ермолки капли влаги, он поёжился. Уже смеркалось. Но вот показалась церковь, и Денис ускорил шаг.

Как всегда, возле храма на паперти расположились шеренги нищих. Место «прикормленное», раньше здесь стояла церковь Иоанна Богослова, но Господь не уберёг её – сгорела. Среди нищих ещё находились очевидцы того несчастья, коих немного было, но горемыки пользовались среди сотоварищей уважением. Денис многих знал в лицо.

Порывшись в кармане, он достал медную полушку. Обычно он подавал милостыню самым убогим: без ноги, руки, а, главное, не нахальным. Вот и сейчас, не обращая внимания на просьбы и причитания обездоленных, Фонвизин поспешно и целеустремленно шёл вдоль шеренги, направляясь к безногому старику, всегда молчаливо сидевшему в сторонке. Старик тоже заприметил Дениса и теперь покорно ожидал милостыни, что, однако, не мешало ему из-под засаленного треуха настороженно следить за движением благодетеля: не свернул бы в сторону… Денис уже было хотел положить ему денежку в узкую сухонькую ладонь, как шум впереди привлёк его внимание: там спорили двое нищих.

Один из них хриплым, простуженным голосом, размахивая культёй, что-то яростно доказывал соседу:

– Разве можно на всех углах талдычить о любви к Рассеюшке? Крикун тот и пустобрех. Тот любит Родину, кто о родителях и дитятках своих малых печётся да заботится. А тот, кто, лишь ветерок дунул, как перекати-поле с места срывается и катится следов не оставляя, – кому он нужон такой? Где корни его? Скажи мне, Савелий, будешь ты до смерти биться, коль деток нет у тебя?

– Ну, это ты загнул, – запальчиво возразил ему сосед в оспинах и шрамах на лице. – Не кажин семью хочет заводить, чего нудить его к этому, да и Бог не каждому сие даёт. А ежель война аль ещё какая напасть и этот перекати-поле тож грудью встанет на защиту, не сумлевайся Фёдор! И я тоже, как все, коль потреба будет.

– Да встать-то може и встанешь, да силы не те у тебя. Поди, Родина понятие важное, да больно огромно для разумения каждого. Рубя врага, не только о Родине думаешь, в глазах глазёнки дитёнка малого стоять должны, отца и матери немощных, и ты знаешь, – нет тебе назад дороги. И тогда будешь ты до последнего биться, басурмана рубить. Вот это и есть любовь к Родине, как я разумею.

Нищий, которого назвали Федором, было затих, но, видимо, что-то вспомнив, опять накинулся на соседа.

– Мы пруссака били?.. Били! Кровь проливали?.. Проливали! Берлин, Кольберг брали?.. Брали! Чуть бы ещё надавили, и енти пруссаки лапки подняли кверху. А государь наш, что? Взял и возвернул обратно всё Фридриху!

– Дык это… – испуганно оглядевшись, негромко ответил ему сосед. – А воевать стали меньше. Ты, Фёдор, недавно здеся, а, поди, на пропитание имеешь кажин день. А почему? Народ чуть-чуть, а сытней стал жить. Вот и нам перепадает. Дай Бог здоровья императору Петру!

Фёдор аж подпрыгнул от возмущения и здоровой рукой попытался дотянуться до соседа, не достал и плюнул ему в лицо. Нищие стали плевать друг в друга. Другие стали смеяться, тыча в споривших пальцами.

Наконец они успокоились. И Фёдор уже без злобы произнёс:

– Дурак ты, Савва. Как есть дурак. Я о Расее талдычу тебе, а ты о пропитании. Мы в Силезии вместе с австрияками войска прусские как снопы молотили… Если бы не наш генерал Бутурлин, давно бы напрочь разбили пруссака. Нерешительный генерал был, всё чего-то ждал, а надо было наступать. Я ить там и руку свою потерял. Смерть мне тады заглянула в лицо ещё утром, когда в разведку ходил и, подлая, заметила меня к обеду. Да, видно, мой ангел-хранитель поспел к тому взрыву-то вовремя, прикрыл меня, только руку и потерял.

Спрашивается, а за каким хреном? Разве матушка-государыня, царство ей небесное, позволила бы такое? А ентот немчура… отдал. Зачем ему про наши, русские, руки думать?.. – по его морщинистым щекам потекли слёзы.

Денис положил деньгу старику, достал ещё мелочь, прошёл вперёд и протянул монетки обоим калекам.

Питейное заведение, куда торопился Фонвизин, среди подобных мест слыло наиболее спокойным. Хотя такое понятие было весьма условным. В тёмное время суток поодиночке появляться и здесь было опасно: могли раздеть и ограбить. Поэтому Денис шёл осторожно, то и дело оглядываясь. Чего только не случалось в центре Москвы по ночам… Часто из темноты раздавались вопли: «Караул! Грабят!» Заспанные люди вскакивали с постелей, высовывали головы из окон, сурово этак отзывались: «Идём!», но не шли, а, крестясь от страха, снова забивались под тёплые одеяла.

Или… из темноты выскакивали какие-то людишки, помогали загулявшим пьяницам подняться по ступенькам наверх к дороге и тут же исчезали. Только вот карманы гуляк после этого оказывались пустыми.

Пространство перед входной дверью избы-австерии тускло освещал масляный фонарь. Рядом прибита вывеска, где местный живописец нарисовал что-то подобие рака, обнимающего клешнями штоф зелёного цвета. Краска начала шелушиться, у рака обсыпалась одна клешня, у штофа – дно, и теперь в темноте в свете блеклого фонаря однорукий краб выпученными глазами разглядывал горлышко бутылки.

Само заведение располагалось ниже основной дороги, и к нему вела дюжина бревенчатых ступенек. Слабый свет от фонаря да желтоватый свет из окон с коньками и петухами едва попадал на нижние ступеньки, и жаждущим промочить горло в тёмное время суток приходилось почти вслепую спускаться вниз.

Несмотря на то, что нижним чинам морского ведомства, солдатам, да и «людям подлым», равно как и женщинам, заходить в кабак было запрещено, питейное заведение пустовало редко. Впрочем, чинов морского ведомства в Москве было мало (это вам не Санкт-Петербург), и если они в нарушение указа и появлялись, то выборные21 отворачивались. Целовальники22, напротив, тут же набегали и напаивали клиентов до одури; знали: этих можно обсчитать. Прохиндеи, конечно, и те, и другие. А как могло быть иначе при обслуживании пьяных?