Светлейший

Разговор дипломатов

На веранде одного из залов дворца в шубах, наброшенных на плечи, находились двое: британский посланник Роберт Кейт и его коллега, датский дипломат Андриас Шумахер. Прикрываясь от редких снежинок, датчанин раскуривал трубку, набитую крепким голландским кнастером, и на его крупном с грубыми чертами лице сквозило явное недовольство.

– Проклятая страна, проклятый народ! Водка, кровь и грязь. Только не пойму, чего больше, – пробормотал он. Раскурив трубку, буркнул: – Кажется, грязи. Как считаете, господин Кейт? Британец удивлённо взглянул на коллегу, пожал плечами, и не ответил.

– Наш король, – в сердцах продолжил датчанин, – ещё сто лет назад о русских послах сказал: «Ежели они снова будут приезжать ко мне, построю для них свиной хлев, ибо где они постоят, там полгода жить никто не может от смрада». Сдаётся мне, что прав был король. Тьфу… – и выпустил густую струю дыма. Затем откашлялся и добавил: – Русские живут хуже язычников: исповедуют законы любви к ближнему и творят жестокости; постятся и во время поста скотски пьянствуют. Недаром в 1620 году Иоанн Ботвид, шведский богослов, защищал в Упсальской академии диссертацию на тему «А христиане ли московиты?»

Англичанин замахал руками, отгоняя от себя дым, и, не скрывая недовольства, громко произнёс:

– Что за манера у вас, Андриас, дымить прямо в рожу собеседнику?

Причём произнёс он эту фразу на сносном русском языке и нарочно сделал на слове «рожа» ударение, акцентируя явную бестактность в поведении коллеги.

Всегда подтянутый, выбритый до синевы, спокойный рассудительный тон посланника выдавали в нём истинно английского аристократа. Что, однако, не мешало Кейту порой резко и достаточно грубо отчитывать своего коллегу Шумахера за грубые шутки, и не только в свой адрес. Шумахер не обижался.

– А по поводу нечистоплотности русских, вы сгущаете краски, коллега. Не думаю, что ваш король и сейчас-то моется часто, не говоря о его подданных. А русская парная баня – вещь известная… И потом, Андриас, кровь, пот, грязь в России… когда это было? Сколько лет прошло. Царь Пётр многое перенял от нас, европейцев, и это надо признать. Боюсь, вскоре русские Европу перещеголяют кое в чём…

Видите, какие дома на топях и болотах в Санкт-Петербурге понастроили, а флот на Балтике какой?! И пьянство им не мешает. Заметьте, Андриас, полстраны проклинало тогда императора Петра. Но славянское упрямство и страх русских перед помазанником божьим поражают. Не такая уж и плохая у русских вера, надо заметить. Не каждая страна может похвастать такими успехами. Далеко не каждая.

И Елизавета немало сделала для России. Не всё, конечно, но не забывайте, Андриас, та Европа, которую силой и плётками вводил император Пётр, – ещё не вся Европа. У настоящей Европы, той, что мы с вами знаем, есть некая тайна, которая возвышает её в этом мире и делает сильной. И эту тайну русские пока не распознали, а без неё, мой друг, со всеми приобретёнными у нас науками и прочим поменялось лишь то, что вместо старого московского варварства Пётр вбил новое чванливое петербургское хамство. Разве не так?

– М-да… Уж больно высокопарно выражаетесь, господин Кейт. Однако, с вами вынужден согласться. Да и нельзя не согласиться, что это тоже огромный скачок для варварской страны с её распрями внутри и войнами снаружи. На что в России ни взгляни, всё имеет Петра начало, он во всём обновил или, точнее, вновь родил Россию. И что бы впредь ни делалось, от сего источника русские черпать будут.

Дипломаты не сговариваясь, посмотрели друг на друга. И Кейт продолжил:

– Такими темпами да с такими просторами, какими владеют эти, как вы, Андриас, постоянно говорите, варвары, а нужна ли им наша тайна? Больше скажу: а сможет ли Европа удержать в узде этого монстра, который, кряхтя, с трудом, но уже поднимается из грязи? И что будет с нами, когда Россия встанет во весь рост? А, господин датский посол?!

Шумахер пожал плечами и вздохнул.

– Ответ очень простой, Роберт. Надо не дать этому медведю подняться, пусть так и стоит на полусогнутых ногах. И исподтишка бить его сзади палками, бить наотмашь… Медведь, естественно, будет рычать и защищаться, а мы будем стращать Европу русской свирепостью. Бред, конечно! Но ведь поверят, коль с молоком матери вбивать европейцам эту мысль о кровожадности России.

– Хм… А нашу, европейскую, жестокость куда девать? Пожалуй, она пострашней будет. Но в любом случае интересное у вас, господин Шумахер, предложение. Дубиной по голове?!.. Хм… Успокаивает одно: не нам с вами внедрять сие предложение. И слава Богу!

Понимающе кивнув друг другу, дипломаты с облегчением вздохнули.

Кейт глянул вниз на замёрзших солдат и с чувством некоторой жалости продолжил начатый разговор:

– А вот жестокость под сенью веры христианской, пьянство во время поста – варварство, здесь я с вами могу согласиться, Андриас. Правда, надо отдать должное русской императрице: пьяных по улицам, болтающихся вне праздников, что-то не узрел я.

Торчащая во рту флегматичного датчанина трубка медленно кочевала от одного края рта к другому, попыхивая, словно труба самовара, дымком. Наконец, прилипнув у левого края, замерла. Выпуская перед собой очередную порцию дыма, Шумахер задумчиво проговорил:

– Да это я так, сгоряча. Пока сегодня пробирался по этим топям, пока трижды вытаскивали мою карету из грязи, натерпелся. От мужиков немытым телом несёт, чесноком… Брр…

Как опытный дипломат, да и просто, как человек хорошо изучивший быт и нрав Петербургского общества, Кейт знал, что пройдёт время и этот датчанин своё мнение о русских изменит так же, как изменил его и он сам. Поэтому своего коллегу англичанин слушал рассеянно.

– Конечно, – продолжил Шумахер, – несколько странные эти русские. Я провёл здесь слишком мало времени, но и этого хватило, чтобы определить характеры первых членов Двора и здешнего высшего общества. Большая пышность и небольшая нравственность, кажется, распространены среди вельмож; лесть и раболепство характеризуют средний слой общества, самонадеянность и гордость – высший. Их увеселения, убранство домов, которые я успел посетить, и количество прислуги имеют вполне азиатский характер. И, что весьма странно, хотя может быть и естественно, несмотря на то, что они во всем подражают нам – европейцам, не имеют ни в нравах, ни в характере ничего собственного. Я говорю это о высшем обществе, – уточнил Шумахер. – Иностранец появляясь между ними бывает худо принят. Нонсенс?!.. Ведь многие из них осевшие здесь представители Европы.

Кейт согласно покачал головой.

– Ну в этом-то я могу русское общество понять и как-то оправдать. В надежде загрести лёгкие деньги далеко не лучшие представители других государств едут сюда. Скажу больше – негодяи, болтуны и аферисты. Не все конечно… Мне порой бывает стыдно за наших соплеменников.

Словно тоже стыдясь за европейцев, Шумахер извиняющейся интонацией произнёс: – Сказать по правде лично сам я не могу пожаловаться на невнимание русских к моей персоне, со мною они обошлись как нельзя любезно. Кейт усмехнулся и буркнул: – Ну вот видите, Роберт…

Оба посла замолчали

– Ладно, Бог с ними, господин Кейт, – после непродолжительной паузы произнёс датский посол. – Говорят, болеет канцлер Воронцов, а глядите, Роберт, сколько солдат перед дворцом нагнал. В самом городе тоже войск хватает, кабаки все закрыты. Я когда приехал сюда, меня перед шлагбаумом остановили, и один из караульных, этакий двухметровый детина, как-то слишком долго и подозрительно смотрел на меня. Я отругал его и спросил имя. «Григорий Потёмкин!» – ответил он. Приказано, говорит, пропускать только людей, обозначенных в циркуляре, и зырь в документ, а меня там нету. Я – скандал… Обошлось… пропустили, конечно, но сами понимаете, неприятно. Я этого наглеца запомнил, второй раз подобное ему уже не прощу. Говорю же, дикий народ. И всё же для чего столько военных? Видно, граф Воронцов боится, что императрица завещание могла изменить. Мало ли что…

– Всё может быть, слухи разные ходят, и о новом завещании в том числе. Якобы трон Елизавета передаёт малолетнему Павлу, а регентшей на время несовершеннолетия назначает его мать, великую княгиню Екатерину Алексеевну, – пробурчал Кейт. – Но я не верю. Меня французский посол барон Брейтель убеждал, что Елизавета страстно любит своего племянника, как-никак, потомок Петра I, и обязательно возведёт его на престол. Тем более, племянничек выражает своей супруге недоверие касательно своего отцовства в рождении сына Павла.

– Всё-то вы, англичане, знаете: стоит только пукнуть, а вы уже депешу в Лондон строчите, что, мол, у русских горох некачественный. Скоро своего союзника Фридриха в этом деле обгоните, тоже большого любителя шпионить. Откуда знаете про новое завещание? Редактор «Санкт-Петербургских ведомостей» шепнул? И сколько взял за эти слухи, а?.. По-моему, враньё всё это, про новое завещание. По поводу сына Петра Фёдоровича спорить не буду, а насчёт его матери… я сомневаюсь. Не думаю, что Елизавета захочет Екатерину назначить регентшей при Павле. Нет, не думаю. Много лет все усилия её были направлены на сохранение российского престола за Романовыми, а нам с вами известно, не грех и вспомнить, Роберт, крещёная в честь своих трёх тёток немецкая принцесса София Августа Фредерика А́нгальт-Цербстская, наша маленькая Фике, в православии – Екатерина, не относится к этой фамилии. Шумахер задумался.

– Да… поди пойми этих варваров, – неуверенно продолжил он, – с них всё может статься. Глядишь, слухи обретут реальность, и Екатерина с Павлом на престол взойдут. Бред, конечно, но какая-то логика тут есть. Пётр Фёдорович явно отстаёт от жены: она умнее его и старается быть русской. Великая княгиня сносно освоила русский, а если разговаривает с иностранцами, то на французском, а не на своём родном, немецком, и делает это только потому, что хочет заставить русский народ забыть, что она немка. Разве не похвально для венценосной особы? К тому же мало употребляет вина, ест умеренно, встаёт рано – полная противоположность своему мужу.

Шумахер огляделся по сторонам и почти шёпотом произнёс:

– Секретарь французского посла сказывал мне, будто великий князь, наследник русского престола, тайно принял чин полковника прусской армии. Каково?.. Верх пренебрежения и безразличия к русскому народу, каким бы он ни был. Интересно, императрица об этом знала?

– Про глупость своего племянника?.. Знала, наверное. Может, и меры приняла. Ну, а насчёт супруги Петра Фёдоровича мнения разные, господин Шумахер. Как и сплетни, от кого Екатерина сына родила. Павел похож на своего отца, законного супруга Екатерины Алексеевны, и этим всё сказано. О другом надо думать… о другом… Брейтель ещё сказывал, что при новом императоре Екатерина не будет иметь большого влияния, как бы ни старалась. Он видит в ней «молодую авантюристку», которая долго не выдержит политических бурь, и советует обратить внимание на фаворитку Петра Фёдоровича, графиню Елизавету Воронцову.

– Блефует француз… блефует. Только дурак, глядя на графиню, может разглядеть в ней задатки умной женщины. У Петра вообще странный вкус: Воронцова далека от идеала красавицы, внешностью и манерами смахивает на трактирную прислугу. Но француз тревожится не зря, знает: Пётр Фёдорович боготворит короля Пруссии Фридриха, что опасно для Франции. Подобное, кстати, и меня беспокоит, – дипломат тяжело вздохнул.

– Хм… не только вас, Андриас. Тяжело будет и австрийцам. Вон, ихний посол граф Флоремунд хмурый в одиночку бродит по залам. Я пытался с ним заговорить, но он ни в какую. Понимает, что прошлогодний договор между Россией и Австрией новый император может расторгнуть. Кстати, Андриас, отец Петра Фёдоровича, герцог Карл Фридрих Голштейн-Готторпский, пока был жив, всё мечтал Дании войну объявить и вернуть свои поместья – Шлезвиг. Как поступит его сын, нетрудно догадаться. Так что опасения ваши по поводу Петра мне понятны.

А насчёт редактора газеты вы зря: денег он не просил, что слышал, то и шепнул мне.

– Да пусть шепчет. Работа у него такая. А по поводу Шлезвига… Есть, конечно, опасения на этот счёт, милорд. Но очень надеюсь, не до родовых поместий Голштейнов будет России. Пусть сначала с Пруссией до конца разберутся: русские войска в Берлине, последнее усилие – и…

– Вот-вот. Пруссия на грани капитуляции. Остался один шаг, и восточная её часть окончательно перейдёт к России. Собственно, русские там уже освоились и вряд ли отдадут её Фридриху обратно. По крайней мере, надо быть полным идиотом, чтобы сделать это. Но нам, как и вам, никак нельзя допустить сию аннексию. Расширение границ России может плохо для нас закончиться, об этом только что вспоминали. Да перестаньте же дымить в мою сторону, Андриас, – вторично в сердцах произнёс англичанин.

Датчанин вновь не обратил никакого внимания на недовольство Кейта. Англичанин поморщился, помолчал и продолжил:

– Что будет дальше, неизвестно. С наследником Елизаветы всё ясно, но ведь ещё непонятно, как поведёт себя и возможная регентша Екатерина. Её отец состоял на службе у Фридриха, а её мать – «на посылках» у того же Фридриха. Так чего же ждать от их дочери, если она займёт русский престол? Фридрих, как никто, заинтересован в дружбе с Россией и сам в своё время принимал живейшее участие в выборе невесты для племянника Елизаветы – Карла Фридриха. Король даже письмо отправил Елизавете Петровне с самой лестной характеристикой на свою протеже. Думаю, Екатерина должна помнить это и быть благодарна Фридриху.

Датский посол усмехнулся, неторопливо выбил трубку, запахнул шубу и произнёс:

– Кто знает… это же Россия, здесь свои законы. Тем более, опять женщина: пойми их логику. М-да… – тяжело вздохнул датчанин. – Как я понимаю, Европа с нетерпением ждёт имя нового императора России. Брр… холодно.

Пора идти вовнутрь, да и перекусить не грех, а то неизвестно, сколько ждать ещё.

Только ближе к четырём пополудни двери спальни распахнулись. Одетый в официальный мундир, унизанный золотыми нашивками, со звездой на груди и голубой лентой под кафтаном на правах старейшего сенатора Никита Юрьевич Трубецкой объявил томившимся в зале вельможам и дипломатам:

– Её императорское величество государыня императрица Елизавета Петровна сегодня, 25 декабря 1761 года от Рождества Христова, изволила почить в бозе, и государствует теперь его величество император Пётр III.

Наступила тишина, и только слившийся в один звук печальный вздох всех присутствующих лёгким шлейфом зашелестел над головами. Но печальный шлейф шелестел недолго, вздох облегчения вырвался непроизвольно почти у каждого посетителя. Что поделаешь?.. Люди устали.

Иностранные дипломаты спешно покинули дворец. И слова, произнесённые князем Трубецким, понеслись в мир.

Уже к вечеру по улицам Санкт-Петербурга помчались кареты. Европа ждала известий.

Близкий друг нового императора генерал-адъютант Гудович по личному распоряжению нового самодержца направился к прусскому королю Фридриху II. Карл Петер Ульрих Гольштейн-Готторпский, Пётр III, спешил известить своего кумира о вступлении на престол и предложить Пруссии мирный договор.

***

Фридрих II

Снег укрыл белым покрывалом старинный город Бреславль10. Январский день 1762 года подходил к концу, и сказочная снежная белизна стала сереть.

Было сумеречно, но ещё не настолько, чтобы не разглядеть запорошенный снегом небольшой замок, временное пристанище прусского короля. Замок не спеша погружался в таинственную темноту ночи, окна его тускло чернели. Стояла звенящая морозная тишина.

Холодно было и внутри сумрачного замка. Зажигать свечи немногочисленные слуги не спешили: для этого есть строго отведённое время. Каминов тоже не разжигали: король экономил и лично следил за расходом и дров, и свечей, как, впрочем, и за всем остальным тоже.

Его величество часто брал пример с отца. Дабы видели его подданные, он иногда вёл аскетический образ жизни: спал на железной кровати, питался без особых изысков и отвергал пышность праздников. Как и отец, любил он табаку понюхать, оттого одежда его дурно пахла, камзол и кафтан потрепались и давно требовали замены.

«Зачем лишние траты?» – говорил он своему окружению. С возрастом король забывался и королевская экономия превращалась в скупость, граничащую с элементарной жадностью, но приближённые и слуги к этому привыкли и не жаловались.

Наконец, окна замка одно за другим стали освещаться желтоватым светом: степенно обходя залы, слуги зажигали свечи. В кабинете короля запылал камин. Потрескивая, огонь осветил средних размеров комнату и её хозяина, короля Пруссии Фридриха II.

Об этом государе надо рассказать подробнее. Как-никак, именно он, Фридрих Великий, или Карл Фридрих II, безусловно, преследуя свои цели, помог немецкой принцессе Фике (будущая Екатерина Вторая) породниться с российским императорским двором. А не будь Екатерины на престоле, как сложилась бы жизнь государства российского – неизвестно.

…Так вот, родился Фридрих II в Берлине 24 января 1712 года. Его отец –

король Пруссии Фридрих-Вильгельм I, мать – дочь короля Англии Георга I, София Доротея Ганноверская (повезло мальчику: семья более чем знатная).

Отец стремился воспитать из Фридриха воина. Однако сын поначалу к этой идее отца-короля отнёсся, мягко говоря, прохладно. Мальчик интересовался музыкой, философией и танцами. Он изучил несколько европейских языков, научился играть на музыкальных инструментах, сам сочинял музыку, изучал философию. В общем, был одарённым человеком.

Но папа-король считал Фридриха никчемным наследником и чуть было не назначил на это место его младшего брата, более подходившего отцовским требованиям. А тут ещё печальный случай, связанный с побегом Фридриха от семейной муштры из отчего дома, за что бедный юноша едва не лишился жизни (об этом чуть позже).

Как-то всё обошлось, и жизнь вроде наладилась, но в 21 год парню по приказу отца пришлось жениться. Однако, отношения с супругой у Фридриха были более чем прохладными.

Тогда же ему пришлось принять участие в войне за польское наследство. К большому удивлению отца, Фридрих воевал и храбро и с умом, за что от командования получил похвалу. Потом ещё одна война, и снова слова благодарности от старых генералов. Папе это понравилось, он даже похлопал сына по плечу, что означало: «Сын, негодный мальчишка, я горжусь тобой». И вот в конце мая 1740 года отец умер, и наш Фридрих стал королём Пруссии.

Отец, когда ещё был жив, просил сына не делать ему пышных (затратных) похорон. Но сын не исполнил волю отца и похоронил его с большими почестями. Сын превзошёл отца. Фридрих II много сделал полезного для своего государства: учредил Королевскую оперу, создал и построил Берлинскую академию наук, отменил пытки и цензуру, разрешил свободное вероисповедание. И воевал, воевал… При нём территория Пруссии увеличилась в два раза.

Будучи старым, похоронив всех своих друзей и боевых генералов, Фридрих II как-то сказал: «Я уже давно стал историей самого себя». И он был прав.

Умер Фридрих II в августе 1786 года в Потсдаме в своём любимом замке Сан-Суси…

Однако продолжим наше повествование…

Король сел в кожаное кресло, старое, в некоторых местах сильно потёртое и даже с дыркой на самом видном месте, из которой торчала волосяная набивка, но оно было очень удобное, мягкое, и погрузился не то в дремоту, не то в оцепенение, укрывшись тёплым пледом. Его голова чуть-чуть откинулась назад, руки лежали на коленях, и в полумраке было трудно понять, что в данный момент делает король, спит или размышляет.

В залах замка стояла тишина. Слуги и придворные ходили в мягкой обуви, говорили вполголоса и вообще старались меньше попадаться на глаза пребывавшему не в настроении хозяину. Король не спал, он мучительно размышлял:

«Семь лет воюю. Последний год – неудачный. Да что там говорить, провальный. В Берлине – русские, во многих провинциях тоже. Досаждают австрийцы. Нет сил наступать, обороняюсь или маневрирую. Под угрозой Силезия. Казна пустая: англичане перестали помогать. Елизавета не идёт ни на какие уступки. Одна надежда: русские окончательно переругаются с австрияками. Фельдмаршалы Бутурлин11 и фон Лаудон12 постоянно ссорятся между собой. Шпионы доносят: австриец в своём послании королеве пишет: «Война с Пруссией – дело решённое, вопрос только во времени. Но есть проблема, ваше величество: на стороне Фридриха – крайняя осторожность Бутурлина, граничащая с глупостью». Хм… может, и так. Что это меняет?..» – совсем уныло подумал государь.

Невесёлые размышления прервались. От камина пошёл сильный жар. Шерстяная бахрома пледа нагрелась до опасной температуры и готова была вот-вот затлеть. Недовольный король встал и отодвинул кресло. Накинутый на плечи плед стал сползать, Фридрих непроизвольно поднял руки. Его фигура с поднятыми вверх руками и пледом на плечах в полутьме кабинета выглядела зловеще. Он напоминал коршуна, высматривающего удобное место для приземления. Король опять сел в кресло.

«Швейдниц в руках австрийцев. Генерал Румянцев штурмует Кольберг. В Кёнигсберге русские начали чеканить свои монеты, прусские уже не в ходу. Доходят слухи, что и жители стали присягать Елизавете. Королевство на грани развала. Войска противника – даже в Кюстрине. Суров, печален и ужасен конец моего пути. О мой Бог, скажи мне, чем я провинился перед тобой?»

Фридрих безвольно опустил руки. Тело, словно воздушный шарик, из которого выкачали воздух, распласталось по креслу, взгляд короля отрешённо уставился в одну точку. Так прошло несколько минут. Тепло от камина отогрело продрогшее тело, король устало закрыл глаза.

«Кюстрин… Кюстрин…» – мелькнуло в его голове знакомое название города и вспомнилось связанное с ним событие тридцатилетней давности. Волна воспоминаний перенесла Фридриха II в то далёкое время его молодости.

…7 часов утра 6 ноября 1730 года. Барабанная дробь во внутреннем дворе крепости Кюстрин заставила восемнадцатилетнего наследника прусской короны кронпринца Карла Фридриха закрыть руками уши и отвернуться от тюремного окна. Однако грубые руки тюремщика по фамилии Фредерсдорф тут же бесцеремонно повернули голову кронпринца обратно к окну. «Приказ короля, ваше высочество: вы должны видеть казнь своего друга», – с чувством жалости пробормотал он. Несмотря на своё предобморочное состояние, Фридрих увидел на глазах молодого солдата слёзы.