Хроники любви провинциальной. Том 3. Лики старых фотографий, или Ангельская любовь. Книга 2
– Ну и что? У нас одно слово с одним произношением может иметь несколько значений.
– А ну-ка? – Глеб задирался, считая, что труднее китайского и языка-то нет.
– Элементарно. Кисть руки, кисть растения, кисть художественная, кисть ягод. Коса девичья, коса речная, коса для косьбы, коса на каравае, а ещё можно и словеса заплетать в косу. И ещё много чего есть. Вот так. Так что твоему китайскому до нашего русского ещё идти и идти, – Лена, как поняла Стаси, не собиралась хоть в чём-то уступать будущему мужу.
– Ну и ладно. два самых сложных у нас с Леоном в кармане. Он и на гитаре играть учился в музыкальной школе. Всё говорил, что с Китаем у нас будет много непоняток и тёрок, это ему отец говорил его. Ничо такого я, правда, не видел тогда. Русский и китаец – братья навек! Термосы такие красивые появились, бельё китайское несносимое, рубашки, тазы, полотенца. Купить, кстати, надо, пока ещё есть. Нормально всё было. А сейчас что-то не то началось, холодок пробежал после смерти генералиссимуса нашего. Но Леон китайский учит постоянно. Иероглифы ихние. Ты вот знаешь, сколько их штук? – Глеб повернулся к Стаси. Она отрицательно покачала головой.
– Правду говоришь. Никто в мире не знает, сколько их на самом деле есть. Это же картинки такие. Но точно, что больше ста тысяч.
– И что дальше-то было? – Лена нетерпеливо дернула Глеба за рубашку.
– Ничего. Отец его месяца через три вернулся, Леона к тому времени чуть из школы уже не исключили. Всякое было. Курить начал, никто ему – не авторитет и не указ. Подружился, правда, он тут с одним мужиком. Тот раньше до войны каким-то начальником сильно крутым был. С лагерными делами был связан как-то. И тут нужен оказался. Они подружились, да крепко. Помню, вместе картошку варили у Леона дома, то ли Леон его подкармливал, то ли он Леона – не поймёшь. Леон его носками теплыми снабжал, а тот ему свитер свой отдал, дружбу, короче, с ним водил. Вот тот мужик и научил его за себя стоять, пока отец лечился. Замечательный мужик.
–А ты его что, тоже знаешь? – Лена с удивлением посмотрела на Глеба. Ничего такого он ей не рассказывал.
– Да, знаю мельком, приходилось встречаться. – Глеб явно уклонился от ответа. – Так вот, дрался Леон по малейшему поводу и без повода. Девок он просто ненавидел, как класс. Всех их шлюхами обзывал, вот уж он тогда материться научился! Не знаю, кто его этому тут обучал, матом ругаться отборным и художественным, но кто-то талантливый. Что у него на уме было даже не представляю, про мать-то его только ленивый не стебался тогда. Думаю, если бы с ним такое за Периметром случилось – он бы с катушек совсем съехал. А тут все знают друг друга, и всякой шпаны, ну которая совсем на свободе отвязанная шляется, я имею в виду, тут нет. С ним буквально разговаривать боялись. Дерзкий, неуправляемый… Я тоже его старался одного не оставлять, чтобы меньше срывался и не лез на рожон, куда не надо. Ночевал с ним часто в новом доме ихнем. Красота! Сами себе хозяева. Костёр в лесу разведём, палатку маленькую натянем, травы всякой накидаем и половик старый – и смотрим на озеро. Тут недалеко и дом Курчатова был.
– Бедный мальчишка, – вздохнула Стаси. – Это из-за матери он так?
– Из-за предательства. Слава богу, его отец довольно быстро вернулся. Я никогда не видел, чтобы сын с отцом так дружили, как эти. Но к женщинам у него так и остался пунктик. И мать он не простил.
– Так она здесь сейчас? – Стаси посмотрела на Глеба.
– Я же тебе говорила, что Кира Михайловна, его мать, заведующая одним отделом в горздраве? – Лена взглянула на Стаси.
– Здесь. Второй её генерал умер через год от инфаркта. Поговаривали, что орёлик этот стал «нерукопожатым» в среде высоких начальников. Но точно никто ничего не знает. И среди мужиков же есть солидарность? Куда полез, спрашивается? Может и наладилось бы у них ещё? А она вернулась, как будто просто в длительный отпуск скаталась, крупным спецом уже тогда была, разрешили вернуться. Живёт сейчас одна, и поговаривают, что принимает ухаживания пузанчика какого-то вроде. Глупо получилось всё.
– И для чего это ты ей сейчас рассказал? У них между собой и так, черт знает что на палочке, – Лена недовольно смотрела на Глеба.
– А чего не понятно? Я Стаси предупреждаю, что Леон – не простой парень. С ним надо честно и просто. Не надо с ним играть и кокетничать. У него только сверху такой непробиваемый панцирь пофигиста.
– Я с ним не кокетничаю. Совсем. Мы с ним просто товарищи, понимаешь? Товарищи.
– Ладно, товарищ. Пойдём, мы тебя проводим до комнаты, и на боковую пора. Так, Ленок? – Глеб тиснул подругу за талию. – А мы пожениться собрались. Подал рапорт. Как только ответят – так сразу и распишемся. Ага? – он, шутя, обнял невесту. – Но рапорт – это значит, что уже во всеуслышанье мы объявились, что практически мы муж и жена. Без дураков.
– А что, здесь рапорт обязательно подавать? – Стаси удивленно вздернула брови.
– А как же? Здесь же «режим» – главное слово. Но зря такие вещи не задерживают, везде люди. Да и вообще, по-моему, все военные так рапорт подать обязаны. Мало ли что?
Оставшиеся вечера до приезда самого Лео, друзья Лео, тщательно выполняя данное обещание, просто гуляли со Стаси, ели мороженое, пили чай с пирожными и слушали пластинки в комнате Лены. О Леоне больше не было сказано ни слова. В последний вечер отметили Стасин день рождения, купили торт «Лето», сочный бисквит с сиропно-водочной пропиткой и вкуснейшим масляным кремом, из которого были сделаны грибочки и листики для украшения.
Глава 2.Тени сказочных идеалов
Она его так радостно приветствовала, когда увидела его, встречающего её около поликлиники, что со стороны это могло показаться самым радостным событием для неё за весь день.
И он бы так подумал, если бы за несколько дней до этого не был облит ушатом ледяной воды. И ему ещё точно предстояло выслушать от неё всё, что она думает по поводу его вторжения на летучку Петровича. Недобрым взглядом она его тогда проводила. Не очень хорошо, конечно, получилось. Но как-то же ему стену надо было ломать?
–Здравствуй, Лео? Вернулся уже?
– Здравствуй. Как видишь. Как ты тут?
– Так ты же всё уже знаешь от приставленного ко мне соглядатая. Зачем лишний раз спрашивать?
– Сразу и соглядатай. Просто товарищ, чтобы ты тут не заскучала. Вот, держи. Привет тебе из Москвы. Ты о таком спрашивала? – Леон пододвинул к ней стоящий на лавочке объёмный пакет.
– Что это?
– «Рекорд», с выставленными диапазонами. Как договаривались.
– Мы не договаривались. Я просто спросила, не передергивай.
– Я понимаю. Я тебе на день рождения его дарю. Вчера поздно приехал. Не успел вовремя. Пойдём, я донесу, он тяжелый, – Леон взял огромный свёрток подмышку, а второй рукой взял Стаси под локоть.
– Лео, нам с тобой надо поговорить серьёзно.
– Давно пора. Я весь внимание, серьёзная.
– Нет, не здесь.
– Хорошо, как скажешь. У тебя, так у тебя, – он весело улыбнулся.
– Нет, ты невыносим, – она остановилась посреди тротуара.
– Хорошо. Я слушаю твоё предложение, – мимо проходили люди, здоровались, Леон и Стаси механически им отвечали.
– Давай на аллее. Там народу меньше.
– У озера? Хорошо. Но не вдохновляет, честно говоря. Там же охрана везде?
– Ну ладно. Согласна. Тогда давай договоримся здесь, прямо на тротуаре.
– Давай. О чём договоримся-то? – полушепотом и заговорщицки оглядываясь спросил Лео.
– Ты опять смеёшься? А мне не до смеха, Лео. Ты что, не понимаешь, что ты меня компрометируешь. А такие дорогие подарки я не могу принять. Я тебе деньги за него отдам, он мне действительно нужен. Иногда вечером хочется услышать что-нибудь хорошее.
Леон весь как-то страдальчески сморщился: «Стаси, ты что, даже подарка взять не умеешь? Не оскорбив при этом? Это всего-навсего набор каких-то ламп. Я тебя увидел улыбающуюся, обрадовался, как дурак. И ты всё сейчас рушишь своей меркантильностью бабской», – он искренне расстроился.
– Лео! Да спасибо тебе огромное, конечно. Но тут все так смотрят… Пойдём уже скорее, хоть куда.
– Куда? Давай оставим этого монстра уже у тебя в комнате, а потом уже пойдём куда-нибудь. Не таскать же его за собой? Все на меня действительно, как на дурака с балалайкой, смотрят, – они решительно ускорили шаг.
В общежитии Леон учтиво поздоровался с вахтершей, положив перед ней маленькую шоколадку-медальку.
– Молодой человек, только до одиннадцати, прошу не задерживаться долее. А за медальку спасибо. Внучка давно мечтала о такой.
– На здоровье, мамаша. Я недолго. Радио вот налажу, и сразу домой.
У Стаси опять руки начали трястись, ключ перекашивало.
– Дай-ка, я открою. Чего ты нервничаешь-то вечно, я не понимаю? – он быстро открыл дверь и поставил приёмник на стул около двери. – Давай чайник, пока обувь не снял, за водой схожу, надо же его подсоединить, а за это время, пока то да сё, и чайник вскипит, я пить хочу сильно, – схватив чайник, Леон быстро пошел по направлению к кухне.
– И всё-то они тут знают! И везде-то они тут бывали… – возбужденно шептала Стаси, быстро рассовывая некоторые вещицы, лежащие на кровати, по полкам в шкафу. – Хорошо, что и кружки купила, наконец. Так вот и обрастают барахлом незаметно, – она ворчала про себя, она злилась на себя, и она решилась всерьёз положить всему этому конец.
Когда Леон вернулся с полным чайником, в комнате был идеальный порядок, на лице у Стаси тревожно горели глаза несчастной девочки, решившейся отчаянно на первый взрослый женский поступок, на разных концах стола стояли два разноцветных бокала под кипяток. В центре стоял заварочный чайник и конфеты на блюдечке.
«Если бы здесь ещё и тяжело больной бы где-нибудь завалялся для полного комплекта самообороны – не сносить бы мне головы», – хохотнул про себя Леон, но нашел в себе силы не рассмеяться.
– Пока греется, давай я установлю этого, голосистого. Куда ты его планировала поставить?
– Вот сюда. На стул около кровати, чтобы выключать удобно было и утром, и перед сном.
– Понятно. Значит, розетку надо переносить. У кого тут есть дрель и отвертка?
– Ни у кого. Это же женское общежитие? Надо в мужское сходить?
– Ясно. Не надо никуда ходить. Завтра принесу и сделаю нормально, а пока… пока просто проводки протяну, но ты за них не берись. Поняла? Это двести двадцать, как шарахнет! – и с кровати упадешь. О, нет! Не буду-ка я рисковать. Кровать-то железная, замкнет ещё. Пусть на шкафу постоит, со стула дотянешься, помучаешься один день. Слушай теперь свою музыку… Леон повернул ручку и из приёмника сразу полились звуки, пел Козловский.
– О, Боже, как же я тебе благодарна, Лео! Я теперь каждый вечер буду что-нибудь слушать.
– Вот ты всегда так! Не замечала?
– Что я не замечала?
– Что? Ты ещё спрашиваешь? Сначала окатишь меня водой холодной и презрением из-за моей радости, потом отнимешь её. А сама потом радуешься, а мне-то мою уже не вернуть. И что ты за человек такой?
– Ты это про что сейчас?
– Про то, что ты всегда лишаешь меня первозданной радости.
– Не понимаю.
– Да что тут понимать? А помнишь, как ты всю ту кучу тех штуковин, которую мы выменяли за забор, одним движением руки всё тому пацаненку отдала? Я даже этим сокровищам по-настоящему и обрадоваться не успел. Целый день ждал, когда они уже этот забор покрасят, наконец, как моя бабушка мечтала беленький такой заборчик из окна видеть, и не будут мне мешать? – в глазах Леона бегали фосфоресцирующие искры с трудом удерживаемого смеха.
И смех разразился!
Они хохотали до слёз оба, не в силах остановиться. И чем больше их разбирал смех, тем дальше отходило на второй план чувство неловкости. Но стало приходить смущение из-за возникшей теплой близости.
Чайник вскипел вовремя. Стаси насыпала заварку из зелёной жестяной баночки с грузинскими буквами-крючочками на ней и восточным узором. Леон залил заварку кипятком. Стаси накрыла чайник полотенцем.
– Мы с тобой работаем, как одна команда. Ты знала того пацана, которому всё отдала, всё богачество небывалое моё?
– Ну, не только твоё, допустим, а наше. Я же интерес к тебе создавала, заманивала простодушных на пахоту твою, на кисти твои с известкой. Поддалась тогда твоей хищнической натуре. Но только временно, заметь. Этот мальчишка был из очень бедной семьи. Детей куча мала, их отец инвалидом с войны пришел. Ты помнишь, что он тебе сунул за возможность покрасить две доски?
– Нет. А ты, прям, помнишь?
– Помню. Два стручка гороха. Больше у него ничего не было. Я думаю, что ты сделал его счастливым на несколько дней. У него так глазенки заблестели. А его горох ты, между прочим, один слопал.
– Ну, всё! Гореть мне в аду. Комплекс вины тебе удалось в меня втиснуть. А я редко комплексую вообще-то, – Леон пододвинул ей её бокал и налил заварку, а потом кипяток. – На, пей. Торжествуй и воспевай своё великодушие!
– Спасибо. Очень горячий.
– А мы же не торопимся? Или торопимся, Стаси? – Леон был уже серьёзен, даже печален. – Ты о чём со мной хотела серьёзно поговорить? – он мельком взглянул на неё и опустил взгляд на стол, чтобы не видеть её, ставших снова несчастными, глаза. – Давай. Говори.
– Лео, только давай не обижаться, ладно? Я сразу тебе предлагаю искреннюю дружбу вместо твоих нелепых, по-моему, попыток создать совершенно ложное представление об…
– О чём, Стаси? –голос у Лео мгновенно стал жестким и неуступчивым.
– Наверное, ты таким был, когда ты тут оставался один, подростком? Ты всё воспринимаешь в штыки.
– Это, каким-таким я был? И откуда вообще это тебе известно?
– Ой! – Стаси прижала руки к лицу. – Только ты не думай, он это из самых лучших побуждений мне рассказал. И я действительно стала лучше тебя понимать. Эту твою резкость и окончательность.
– Это Глеб, что ли, язык распустил? Я вообще-то его не просил быть моим адвокатом, – Леон был в тихом бешенстве.
Забор Тома Сойера.
– Лео, пожалуйста, пожалуйста не сердись, это я виновата. Мне показали твой дом, когда мы там гуляли, и Глеб просто в восторге от твоего отца. Он его считает корифеем и последним могиканином. И я попросила рассказать мне о Городе. Лена же из этого Города?
– Мы с ней в одной школе учились. Нормальная девушка. А уж она, конечно, обо мне тебе нарассказала? Да?
– Совсем немного, – Стаси растерялась из-за своей оплошности и теперь уже оправдывалась, а не наступала, как намеревалась сначала.
– Зачем тебе у кого-то что-то обо мне спрашивать? Спроси у меня. Тебя интересует, сколько девушек у меня было? Вас всегда это интересует почему-то…
– Кого это «вас»? И… – нет! Это меня совершенно не интересует! Это твоё личное дело. И я не спрашивала о тебе ничего. Совсем ничего. Я думаю, что эти разговоры вообще возникли потому, что ты себя так повёл, я уже начала говорить об этом, а ты меня перебил. Ты неправильно позиционируешь моё отношение к тебе и своё ко мне, я так думаю. Врываешься, как сумасшедший на «летучку», устраиваешь там представление с поцелуями в головку. И я потом отдувайся за тебя.
– И как, интересно, ты за меня отдувалась? – Лео скорчил уморительную гримасу и отхлебнул чай. – Кстати, чай уже можно пить.
– Ты опять меня перебиваешь с этим дурацким чаем? Короче, я предлагаю тебе честную и искреннюю дружбу. Точка. И никаких больше поцелуев.
– А ты раньше с кем-нибудь целовалась? – он ехидно смотрел, как она пьёт этот «дурацкий горячий чай» крупными глотками, чтобы успокоиться.
– Что ты имеешь в виду?
– Я не имею в виду мамины и бабушкины поцелуи. У тебя парень был в институте?
– В институте, вообще-то учатся, если ты не знаешь!
Нет! Он многое, конечно, мог ожидать услышать и увидеть, но такого цирка Леон, всё-таки, не ожидал ни увидеть, ни услышать.
– Учатся?! А как же студенческие семьи? Их же – тысячи?
– Нет никаких тысяч. У нас было только две на весь курс. И у них были большие квартиры у родителей. А я жила в общежитии, между прочим. Некогда там было глупостями заниматься.
– Глупостями!? Стаси! Да ты, хоть, влюблялась в кого-нибудь, когда-нибудь?
– Разумеется. Что я – не человек что ли? Влюблялась, представь себе, и очень часто.
– И в кого же? В старшекурсников или старшеклассников?
– Нет, – Стаси вдруг весело расхохоталась. – В артистов. Я в них во всех по очереди влюблялась. Фильм посмотрю и влюблюсь. Жить было интересно! – она заливисто смеялась, закрыв лицо руками.
– И в кого из них, особенно? – со странной улыбкой спросил Леон. – Алейников, Кадочников или Стриженов был твоим самым-самым главным кумиром?
– А тебе зачем это знать?
– Хочу понять, какой типаж тебе больше по вкусу? Я ни на кого из них не похожу случайно?
– Ты сам по себе красавЕц.
– Ну! Там характеры такие… из стали и бронзы. Куда уж мне-то?
–У тебя характер тоже – дай боже.
–Тогда не понимаю?
– Чего не понимаешь?
– А чего бы тебе для разнообразия и в меня не влюбиться, раз я соответствую основным запросам? Почему только искренняя и какая там ещё?.. А-а, – честная дружба? – он иронично смотрел на неё, девчонку по сути, и понимал, что, наверное, он был слишком напорист в данном случае, впервые и неожиданно встретившись с этим, практически неуправляемым им, чувством к этой девчонке.
А тут пахло ещё молочной манной кашей.
– Ты вот смеёшься, Лео, а понять не можешь, что у разных людей разное отношение к этому, – Стаси стала вдруг очень серьёзна и даже печальна. – Любовь – это самое главное в жизни человека. И она единственная на всю жизнь бывает, я так думаю. А ты точно по-другому думаешь. Имеешь право. Это твоя жизнь. А моя жизнь – это моя жизнь. Всё просто. Мы разные. Поэтому ты осуществляй свои дерзкие эксперименты без моего участия, пожалуйста. А я буду своё ждать. Вот и всё, что я хотела тебе сказать.
– И какой же Он должен быть, чтобы ты его полюбила?
– Какой? Я его точно не знаю пока.
– А они, такие, вообще в природе-то встречаются? – Леон уже в открытую иронизировал, но её слова его остро задели.
– Конечно. Обязательно. Он есть, есть! – Стаси заговорила горячо и убежденно. И он такой… такой… за которого не жалко отдать жизнь. Вот! Понимаешь? Я только за такого могу выйти замуж. Он, конечно не совсем мне пока… известный… Но он реальный. Умный и тонкий. И нежный. И чувственный. Не то, что ты – гусар… легкомысленный…
– Вот уж что-что – но только не легкомысленный. Дурачусь? – Да. И не гусар. Гусары обещают и дальше воевать идут, оставляя плачущих барышень в чепцах. А я никогда никому и ничего не обещал. А дерзким мужик обязан быть. Как иначе-то такую вот хрусталинку достать, А, Стаси?
– А не надо ничего доставать в этом вопросе. Что твоё – не уйдёт. Что уйдёт – не твоё! – Стаси упрямо сдвинула брови
– Ага. Или уведут? – Лео скривился иронично.
– Ну гарантии нет, конечно. Не обязательно, что именно я ему понравлюсь. Но тогда это – моя проблема.
– Почему? У тебя есть проблемы?
– Конечно есть, как и у каждого из нас. И если тебя не замечают или даже отталкивают, значит, я не достигла чего-то, в работе, например, высоты определённой. Я не интересна, или… или ещё что-нибудь такое подобное.
– Нет! Это – точно манная каша! Детский сад! Отдать жизнь! Зачем, почему?! Нежный, чуткий, умный и требовательный ещё до гениальности , немазанно-сухой. Да где они такие?! Стаси! Очнись! В жизни всё проще. Не лучше ли просто наслаждаться жизнью и своими возможностями?
– Конечно проще. Вообще наслаждаться – это проще простого мне кажется. Даже примитивно. А вот любить… Это смертельный номер под куполом цирка без страховки. И люди – зрители. И, если ты сорвёшься, они в лучшем случае пожалеют. А обычно… обычно с любопытством и удовольствием покопаются в твоём разбитом сердце.
– Ну ты живопису-у-у-ешь! – Леон откинулся на спинку стула.
– Да нет, это так и есть. Обычное дело. И я не хочу сорваться и рухнуть на арену просто так. Партнер должен быть очень надежным и дорогим мне…
– И он такой?
– Кто?
– Ну как – кто? Реальный, который там у тебя где-то есть? Я его знаю? Если уж ты так обстоятельно ко всему подходишь, – дай мне его координаты, и я тебе полное досье на него составлю. Так, чтобы уж с гарантией… Под куполом. Я могу.
– Не можешь.
– Почему это? Могу. Точный портрет составлю.
– Нет. Ты пристрастен
– А! Я, значит, пристрастен и ненадежен? Я не достиг? Или я не интересен? Для тебя лично?
– Ну, Лео! Что ты сразу так? Ты мне симпатичен. Кое-чем я даже восхищаюсь в тебе.
– Чем? – в его голосе уже не было ни капли иронии или шутки.
–Тем, что ты изучаешь китайский, во-первых, но самое главное тем, что вы с твоим отцом – друзья. Для меня и то, и другое – недостижимо. Я тебе завидую белой завистью. Я даже латынь дурацкую и ту не в совершенстве знаю. Повторяю, повторяю и неизвестно, когда толку добьюсь. А папы просто нет, – она посмотрела на Леона очень серьёзно. И он понял, что для неё всё, что она сейчас говорит – истина, а не мечты наивной взрослой девочки, которые и разрушать-то грех.
– Слушай, Стаси, ну хорошо. Я допускаю, что есть нечто такое необъяснимое… Но, как же ты определишь, что это – именно «он», твой, единственный и неповторимый? А? Объясни мне, глупому, что это такое – любовь настоящая, единственная и на всю жизнь?
– На самом деле это – очень просто! Во-первых, я должна почувствовать, что за этого человека мне не жалко отдать мою собственную дорогую мне жизнь. Я это уже говорила.
– Да, пожалуйста, не повторяйся.
– И, во-вторых, ещё мне обязательно захочется иметь от него ребёнка, это очень просто понять. И, в-третьих, ещё я хочу, чтобы моя жизнь рядом с ним была умной и для меня, и для него, мне не жалко времени на это. Чтобы что-то я бы улучшила, может быть открыла бы, что-то важное и нужное в медицине. Я для этого и пошла в медицинский. Я часто думаю, что, может быть, я могла бы спасти папу там, на войне, если бы рядом оказалась. Он даже до госпиталя живым дотянул в такой мороз. Он погиб в Новогоднюю ночь. Может быть, ему не хватило самой крошечки моей любви рядом, или маминой, чтобы он выжил. Ты знаешь, как дети обычно любят родителей?
– Как?
– Безусловно! Малыш идёт за матерью куда угодно, и мать тоже так же, готовы жизнь друг за друга отдать… Вот и жена…
– Ты слишком мало видела, чтобы так утверждать! – Леон жестко стиснул руки на столе. – Всякие матери есть и всякие дети. Тем более жены. Ладно, понял я всё. Я не тот. Сортом не вышел.
– Да что ты, Лео?! Я совсем не то хотела сказать. Ты прекрасен… Ты…
– Да не старайся. Не стоит, Стаси. Я же сказал – понял я всё. И сорт не высший, и козёл, и гусар, и солдафон. Я понял.
– Да прекрати ты истерику! Якало несчастное! Только Я и Я. А я?!
– А что ты, Стаси? Мать тебя не бросала? Не бросала. Ты не можешь понять этого. Я понимаю, что женщина может разлюбить мужа, то… сё… Но ребёнка бросить? Да я в её глазах, самой родной тогда мне женщины, значил не больше блохастого уличного котенка, получается. Видимо у женщин есть особый механизм отбора пригодных им мужчин, который я не могу постичь. Все знакомые девицы первым делом лезут в машину, в гости напрашиваются. Приценяются, что-ли? Другие сразу в постель тащат. Нет, ты не такая, это абсолютно ясно. Но и тебе я не нужен. Ну и черт с вами со всеми! Мне… я…
– Остановись, Лео. Любая за тебя пойдёт с радостью, только помани.
– Да мне любая не нужна! Мне ты нужна! Я тебя хочу! А «якаю» я от страха, от обиды. По-детски это всё выглядит, я понимаю. Опять дураком себя показал. Извини.
– Это меня ты извини. Я не хотела.
– Да ладно, ты ни при чём. Я верю, что ты за мужем пошла бы куда угодно. Ладно. Проехали. Давай о другом.
– Давай.
– Ну и как же ты себе семью представляешь? Обычную, нормальную. Когда постоянно приходится терпеть, сдерживаться, ссориться, мириться? – Леон старался говорить спокойно.
– Ну, так это и есть самая настоящая семья. Невозможно же всё время смотреть и вздыхать, руки целовать. Главное не в том, чтобы терпеть, а в том, чтобы говорить и выяснять всё спокойно, что так раздражает друг в друге, в самом близком и любимом человеке. Это нормально, когда ругаются. Главное, чтобы в душе всё время постоянно звенело: «мой любимый мальчик», «моя любимая девочка», ну как-то так, наверное. И вообще надо, как можно больше любить разговаривать и удовольствие от разговора получать. Вообще надо много смеяться, это – лучше всего. Я помню, что мои родители постоянно громко хохотали. Бабушка ворчала: «Ну, опять смешинка в рот попала». А потом мама даже улыбаться редко стала, только со мной. И всегда говорит, что ничего не забыла. Она не стала злой или обиженной, нет. Только смеяться не может. Она бы не дала папе умереть, если бы рядом была, она так чувствует. Я тоже почувствую, это же невозможно не почувствовать такое. Согласен?