Саша. Маленькие повести

– Может его поискать? Человек ведь – не иголка, – нашла нужные слова Ольга, чтобы Василия расшевелить.

– Можно и поискать, только, что толку, если он домой ушел.

– Нет его дома, тебе говорят…

– Проблема, ядрена корень! Честное слово, проблема. Я его провожал. Он был в серой фуфайке… На спине заплата. Вот тут. – Вася показал на себе это место рукой, где заплата была.

– Я заплаты ему не садила, – отрезала Ольга. – Значит, он ещё и фуфайку новую прожег, паразит. Опять у кого-нибудь в кочегарке спал.

– Этого я не знаю.

– Может… его в хлеве поискать? – неожиданно предложила Ольга. – Я прошлый раз его у коровы нашла. Он спал возле неё, как телёнок. От коровы-то тепло…

– У меня в хлеве пусто, – парировал Вася.

– Но проверить надо, – стала настаивать неугомонная женщина.

В общем, через некоторое время Вася с Ольгой вышли во двор, проверили, нет ли Николая под крытым навесом, где свалено копной прошлогоднее сено, пустые железные бочки и деревянные ящики. При этом Ольга для чего-то заглянула в одну из бочек, потом в небольшую щель под сенями, и даже под лестницу, ведущую на чердак. Занятая поиском мужа, Ольга всякий раз так низко наклонялась, что ненароком показывала Васе свой необъятный зад в серых рейтузах. И хотя Васе было сейчас не до этого, он с тоской подумал о том, что останется Колькина баба лет на пять одна и не дождется его из тюрьмы – не вытерпит – смахнется с каким-нибудь заезжим шабашником.

После сарая Ольга решила проверить баню. Но в бане Николая тоже не оказалось. И в хлеве с прогнившим потолком его тоже не было, и в густом прошлогоднем репейнике за хлевами, где набросано отслужившее свой срок тряпье.

Больше негде было Николая искать. Вася это знал, но проклятая Безмениха не отступалась. Пристала: «Говори где мужик»? – и всё тут. «Ты должен знать… Не уйду, пока не скажешь». И тут Васю осенило: он вспомнил про Верку Голенищину. Давно шел слух, что она в таких вещах хорошо разбирается. Вася подозвал к себе Ольгу и без лишних слов предложил:

– Вот чего, дорогая моя, чем тут в щели-то заглядывать, да по хлевам шастать – ты лучше к Ивану Филипповичу сбегай, с его дочкой поговори. Я слышал, что его дочь в таких вещах разбирается отменно.

– Верка, что ли? – удивилась Ольга.

– Ну.

– Так ведь дура она.

– Дура – не дура, а способностями разными Бог её не обидел.

Ольга с недоверием посмотрела на Васю. Врет – не врет – не определить. Рожа каменная, но глаза, кажется, серьёзные. И решила довериться ему в последний раз. Отправилась к Голенищиным на всякий случай. А вдруг с мужиком, действительно, беда какая-нибудь приключилась. Каждая минута сейчас дорога, а она стоит тут да раздумывает. Нехорошо получается с её стороны.

От Верки Ольга вернулась запыхавшаяся и, ничего толком не объяснив, потащила Васю к недокопанному колодцу за его домом с северной стороны, где возвышалась какая-то странная конструкция из деревянных балок.

– Там он, пропойца-то мой, в колодце, – сообщила на ходу Рашпилю. – Ты веревку прихвати или лесенку. Доставать его будем… если живой.

– Да как он в колодец-то мог угодить? – засомневался Вася. – Колодец-то огорожен. И калитка там на запоре.

– Кто его знает, как. Это тебя надо спросить, что там неладно.

– Ну, дела!

Что самое удивительное, Николай, действительно оказался на дне недокопанного колодца. Ольга, как увидела его там неподвижно лежащего грязным калачиком на влажном глиняном дне, без шапки и кирзовых сапог – так сразу завыла, что есть мочи, запричитала:

– Ох ты миленький ты мой, ненаглядненький! Ох, куда же ты провалился-то! Ох, да как я буду жить-то без тебя!

Николай пробудился от истошного крика жены, открыл глаза, увидел над собой яркий квадрат чистого зимнего неба, а в этом квадрате две страшные физиономии – мужскую и женскую, которые нависали над ним из бездны. Увидел и перепугался до смерти.

– Где я? – вяло сказал он, когда немного пришел в себя и пошевелил рукой. Слава богу, рука была хотя и грязная, хотя и холодная, но двигалась, подчиняясь его воле. Значит это реальность, и страшные физиономии над ним – это тоже реальность.

– Эй, где вы там? – снова позвал он хриплым шепотом. Но Ольга не слышала его и не откликнулась. Кричала и кричала, что есть мочи о своей потере. То ли рада была, что отмучилась, наконец, то ли правда он ей так дорог. Даже жаль стало её немного. Вот ведь до чего довел бабу, балбес.

– Эй! Вытащите меня отсюда… Хватит уже голосить-то. Я тут весь замерз, – собравшись с духом, прокричал Николай.

После этого возгласа, Ольга удивленно выпрямилась, переменилась в лице и, наклонившись над колодцем, спросила скороговоркой:

– Так ты жив ещё, антихрист?

– Да жив – жив, кажись… Вытаскивайте меня отсюда, чего встали.

Последовало недолгое молчание, в течение которого Ольга поправила сбившийся платок, вздохнула, а потом сказала, то ли Васе, то ли сама себе, но вполне серьезно:

– Вот ведь, хорошие-то люди мрут, как мухи, а этому – хоть бы что!

– Радоваться надо, – отозвался из колодца Николай.

– Ты… не ушиб ничего? – спросила жена.

– Нет вроде. Шея только немного побаливает. И всё.

– А голова?

– Чего голова?

– Голова-то не болит?

– Так ведь я не на голову падал – на задницу, – уточнил Николай, тихонько хихикнув.

Между тем Вася бросил Николаю веревку, тот схватился за её худыми руками, крикнул: «Тени давай!» – и они с Ольгой потащили его наверх… Через пару минут он уже стоял перед ними, улыбающийся и довольный. И Ольге показалось, что так будет всегда. Из любого положения Николай выйдет целым, здоровым и невредимым. Такая у него натура, такая у него судьба. Он – её вечное наказание.

– А я, знаете, вчера домой-то пошел и заплутал немного, – стал пояснять Николай. – Калитку какую-то обнаружил, начал её открывать. Еле открыл. Думал, что это проход на улицу… Потом ступил дальше-то – и полетел черт знает куда… Кажется, ударился там обо что-то, отключился. Так и проспал до утра.

– И не холодно было тебе? – осведомился Вася.

– Да не так чтобы.

– Молодец, – зло похвалила жена.

– А я, дурак, второй год с этим колодцем вожусь, и доделать никак не могу, – оправдался Вася.

– Если б не Вера – сидел бы ты тут до вечера, – вставила Ольга.

– А что Вера?

– Подсказала, где тебя искать.

– Талант у человека, – подтвердил Рашпиль.

– Это какая Вера-то? – заинтересовался Николай.

– Да Ивана Голенищина дочь.

– А. Хорошая девка… Базарная.

– Только странноватая немного.

– Ничего. Для нашей деревни в самый раз.

Когда всё было позади, и Ольга ушла в дом за новой обувкой для мужа, Вася остановил Николая в сенях и полушепотом сообщил:

– Ты больно-то не радуйся, милый. Участковый ко мне приходил… Он, кажется, всё знает.

– Да ну! Не верится что-то, – усомнился Николай.

– Я тебе серьёзно говорю.

– Да не такая голова у нашего участкового, чтобы за день во всем разобраться.

– И я так же думал… Только вот видишь, как получается.

– Тут что-то не так, – озадаченно произнес Николай и многозначительно прищурился, почесывая грязной рукой морщинистый лоб в неожиданной испарине от дурных предчувствий.

– Значит, приехали, что ли?

– Вроде того, – удрученно согласился Вася. – Скорее всего, тут тоже без Верки-то не обошлось. У неё талан на эти дела.

– Скорее всего, – сокрушенно согласился Николай.

***

На следующий день Васю с Николаем арестовали.

Вася воспринял арест как должное, а жена Николая заголосила, что есть мочи. Стала уверять усатого районного следователя, что её мужик тут ни причем, это Рашпиль всё организовал – проходимец и подлец, потому что он всю жизнь был жуликом. И мать у него была пьяница, и отец полжизни в тюрьме провел, и остальные все тоже – от одной яблони отростки. Ольга просила следователя, чтобы он, как следует, рассмотрел его противную рожу. Даже по этой роже видно, что за человек перед ними, что за бандит. Сам худой, а рожа опухла и свесилась до обшлагов. Такая наглая и противная, что мочи нет… Да с такой рожей Василия только в тюрьме и держать, чтобы людей не пугал, пропойца этакий. Тут и разбираться-то долго нечего. Надо забрать Васю, посадить – и дало с концом. Потому что Николай, муж её, совсем другой человек. Он чужого никогда не возьмет, он муху не обидит… Он сена корове накашивает по три стога в год. Один стог у него на Дуниной пасеке, которая за рекой, второй – в Гурдюмовом лесу, а третий – на бывшем Павловском починке… И детей у них с Николаем трое. Последнему, Игорьку, только два года исполнилось недавно… Как же детям без отца оставаться-то? Кто их будет поить – кормить?

Но её причитания государственный человек слушать не стал. Павел Егорович при понятых и прочих любопытствующих прошел уверенным шагом к Васиному погребу и выставил из него ящик водки, в котором не хватало пяти бутылок. Присутствующие, удивленно ахнули. Потом он направился к сенному сараю, побыл там какое-то время и вышел из него ещё с одним ящиком водки в руках. Такого успеха даже следователь районной прокуратуры не ожидал. Обычно подобные дела тянулись долго: до того момента, пока кто-нибудь из подозреваемых не начнет говорить и не признается в содеянном. Правда, если честно сказать, с подобными делами никто и не торопился особо разбираться. Это не политическое убийство и не разбой, это заурядная кража.

Но за явную оперативность в работе Павел Егорович всё же получил от начальника милиции устную благодарность и обещание обеспечить его сотовым телефоном фирмы «Сименс».

В общем, когда всё улеглось и жизнь пошла дальше своим чередом, Павел Егорович наконец осознал, что без Веры он в своей работе дальше обходиться не сможет. Он уже привык к лёгкому успеху, к лидерству в своем деле, и к Вериному отзывчивому сердцу тоже привык. Можно сказать больше, он стал мечтать по ночам о её здоровом и крепком теле, в котором не находил изъянов и которое всё сильнее, всё отчетливее манило его. Без Веры сейчас он чувствовал себя совершенно беспомощным. А что будет, когда он пойдет на повышение, о котором уже намекают сослуживцы, шушукаясь у него за спиной. Как он будет справляться со своими обязанностями без Вериного участия? Иван Филиппович прав – только женившись на Вере он, наконец, обретет покой и успех. Получит в своё распоряжение просторный кабинет, казенную квартиру, прилизанных и преданных подчиненных, да в придачу ещё и смазливую секретаря-машинистку.

Павел Егорович сладострастно сжал и потер свои большие теплые ладони… Эх, как можно зажить! Как зажить! Если конечно он будет ковать железо пока горячо. Если не упустит свой шанс, пока судьба к нему благосклонна.

***

Свадьба у Павла с Верой была не такая пышная, как ожидалось, но водки на ней было выпито изрядно, в том числе и «Столичной», и «Московской», и «Молодежной», потому что собралась в кучу вся многочисленная родня местного участкового. А это были люди упитанные, широкие в плечах, умеющие петь, плясать и веселиться, да так, что все соседние улицы ходили ходуном.

Естественно, пришел на эту свадьбу и родной дядя Павла Егоровича, Николаи Кузьмич, который принес с собой гармонь двухрядную, сияющую темным лаком. Он выпил стакан водки, закусил хрустящим огурчиком, а потом принялся на своей гармони играть так, что весь дом загудел от вятской топотухи и кругом пошли все предметы по комнате. Стекла задребезжали в оконных рамах, радостно заблестели восторженные глаза гостей. Бабы пустились в пляс, потом частушки запели.

Поздно вечером старый друг Павла, Гриша Крупин, подкатил к крыльцу на тройке резвых колхозных коней. Он был сейчас председателем колхоза и решил таким образом отблагодарить участкового за прошлые заслуги. Когда экипаж уже стоял перед домом, Вера увидела запряженных коней в окно, и сердце у неё обмерло от восторга. Неужели это для них, это за ними? Таких рысаков раньше она видела только на цветной иллюстрации в журнале «Крестьянка». Там тоже были две каурые пристяжные и гнедой коренник с пышной гривой, в которую кто-то вплел алые ленты. Правда, в реальной тройке алых лент не было, но всё остальное совпадало вплоть до самых несущественных мелочей. И санки, и дуга с колокольчиками, и ярко наряженный кучер.

Молодые сели в легкие санки, накрыли ноги широкой заячьей шубой. Возница взмахнул кнутом, сказал: «Поехали!» – и тройка понеслась по широкой проселочной дороге к далекому синему лесу. Ямщик в черном полушубке, подпоясанный атласным алым кушаком, стоя управлял коренником. На него то и дело летели из под копыт коней спрессованные комья снега, а он только краснел и щурился, шевеля густыми бровями, да весело покрикивал иногда: «Э-х-х… Пошли родимые!»

Вскоре тройку лошадей встретил лес посеребрённый инеем и украшенный белыми шапками снега. Молодые сидели в санках, тесно прижавшись друг к другу, и глаза их счастливо блестели. Зимний лес оторвал их от прежней жизни, отделил зелёной стеной от обыденной скуки и унес в будущее. Мимолетность происходящего ими сейчас не ощущалась. Наоборот – возникло чувство неповторимости настоящего, как будто только теперь они, наконец, поняли истинный смысл жизни. Её красоту и сладость. Павел искоса посмотрел на Веру. Она была бледна и неподвижна. Он слегка наклонился к её манящему молодому лицу и спросил:

– Ну как тебе? Нравится? А!

– Очень, – искренне ответила она. – Мне хорошо. Хорошо!

– А тебе хочется, чтобы так было всегда?

– Да… Только так не бывает.

– Сейчас будет, – уверенно ответил Павел. – Сейчас будет так всегда.

В это самое время лошади вынесли их на яркое пятно заснеженной поляны. Промелькнули с боков останки старых заборов, ветхие столбы и темные перекладины, какие-то занесенные снегом бревна, приготовленные когда-то для строительства нового дома. Потом тройка снова въехала под кроны деревьев, яркий свет исчез и ямщик, повернув к ним румяное лицо, громко сказал:

– Здесь был поселок когда-то. Он назывался Красный Яр.

– От него совсем ничего не осталось, – продолжил Павел.

– Ничего, как видишь, – с сожалением отозвался ямщик.

– Вот так и люди, – вырвалось у Павла. А потом почему-то захотелось продлить то счастливое мгновение в душе, которое навеял ему лес несколько минут назад.

– Останови, – велел он ямщику. – Мы немного пройдемся.

Вера легко выпрыгнула из санок и они, взявшись за руки, пошли к темно-голубому заснеженному ельнику возле небольшого оврага. Снег в лесу оказался неглубоким, идти по нему было легко и приятно. Но в чем-то они проиграли, остановившись. Что-то утратили. Проиграли, потому что исчезло чувство полета. Окружающий мир приобрел ту излишнюю простоту и конкретность, ту детализацию, которая делает его прозаичным.

Стучал где-то с боку дятел. Слышно было, как на зимней дороге переступают и пофыркивают лошади, как ямщик ласково переговаривается с ними, поглаживая их по бокам. Павел посмотрел на Веру ещё раз и почему-то с трудом осознал, что эта красивая краснощекая девушка его жена. Несколько дней назад такое было невозможно представить. «Пошли скорее, пошли», – зашептал он, увлекая Веру в густой ельник. Там Павел прижал её к себе и стал целовать в губы, в прохладные от мороза щеки, в покорные закрытые глаза. Ещё, ещё. Голова закружилась от счастья. Он, шутя, упал в снег на спину и протянул к ней руки, как бы приглашая её в свои теплые объятия. Но она как-то странно – вовсе невесело засмеялась в этот момент, и в её глазах мелькнуло что-то рождающее страх, что-то тайное и пугающее. Как будто это была уже не Вера, а какая-то другая женщина, которая знает всё наперед и не делает неверных шагов.

– Вставай, – велела она после недолгой паузы. – Я не люблю в снегу купаться.

И он встал, уже не чувствуя в душе восторга, не замечая желтых солнечных пятен на голубом снегу. И пока они шли к яркой дороге, он успел подумать о словах её матери, которая обронила однажды, что всем её дочь хороша, только взгляд у неё порой бывает слишком пронзительным. Иногда Вера так посмотрит, что душа в пятки уйдет.

Вечернее солнце уже садилось за кроны деревьев, когда молодые решили вернуться домой за длинный стол, вдоль которого знакомые и веселые лица.

Как ожидалось, гости всё ещё ели и пили, отпускали сальные шуточки, дарили подарки и обменивались впечатлениями, потом снова пили и ели, дружно кричали «горько», а молодые смущенно целовались и смотрели на окружающих трезво и отрешенно, пока про них окончательно не забыли, пока их совсем не перестали замечать.

Потом мужики дружно запели «По Дону гуляет», а женщины – «Я сшила платье белое», и все при этом старались перекричать друг друга, – женщины мужчин, а мужчины – женщин. И эта разноголосица, кажется, никого не раздражала. Только один седовласый участник афганской войны с протезом вместо левой ноги, вдруг вспомнил что-то обидное из своей тяжелой жизни и заплакал навзрыд, размахивая в воздухе черной лакированной тростью. Его стали успокаивать, увещевать. Но он никого не слушал, ударил тростью своего соседа справа, потом по спине огрел жену. «Вот вам, твари тыловые!» После чего его неожиданно скрутили и увели ночевать к сердобольным родственникам, которые безропотно сносили все его выходки.

Потом в дом ворвались нахальные и горластые (какие-то подозрительно веселые старики и старухи), они стали отплясывать между столами медленный русский танец, размахивая белыми платочкам. Им умиленно хлопали, подносили по рюмке и благодарили. Потом в сенях подрались какие-то горластые люди и трудно было понять – родственники это дерутся или посторонние, так как все эти люди были в меру пьяны, прилично одеты и гладко выбриты. Они бойко размахивали кулаками и выкрикивали такую отборную брань, что становилось неудобно всё это выслушивать.

Спать молодых положили на полати. Там было тесно, душно и неспокойно. О том, чтобы в этих условиях заняться любовью не могло быть и речи. Павел вспомнил, как неслась по лесу тройка, как холодный ветер обдувал лицо, как было на душе спокойно и радостно, и как потом они с Верой шли по гулкой солнечной просеке, взявшись за руки, а над ними стучал и стучал дятел…

Во сне Павлу тоже приснился лес и летящая по зимней дороге бешеная тройка. Только эта ночная тройка с зимней дороги легко взмыла в небо и понеслась там по белым облакам. «Как хорошо!» – успел подумать Павел, но санки неожиданно накренились на бок – почти опрокинулись, и Вера соскользнула из них. Но, соскользнув, она не упала на землю, а почему-то полетела рядом с санями, размахивая большими серыми крыльями. Он посмотрел на неё испуганно и подумал: «А ведь она и, правда, ведьма». И в это самое время прямо под ним вдруг что-то резко хлопнуло, разбилось и разлетелось в разные стороны… Павел открыл глаза. В комнате было уже светло. Вера спокойно спала рядом, а на полу под ними веером рассыпались осколки глиняной корчаги, которую принес и грохнул об пол многоопытный сосед, громко сказав: «Это на счастье! Это традиция у нас такая».

***

Медовый месяц после свадьбы Павел и Вера провели замечательно. Павла повысили по службе, на жительство они с женой переехали в небольшой городок Красновятск, где получил скромную однокомнатную квартиру.

Работа на новом месте его вполне устраивала, благо что телефон сейчас был у него под рукой. Павел названивал по телефону, когда было нужно, записывал важную информацию на бумагу, а вечером давал почитать эту бумагу жене. Жена читала записи перед сном, но ответ давала утром, на свежую голову… Почему именно так, Павел понять не мог, да и не пытался, если быть откровенным. Для него было важно, чтобы конвейер работал. Чтобы все преступления раскрывались своим чередом – без спешки.

Только однажды, когда он ненароком проснулся в четыре часа утра и Веры рядом с собой не обнаружил, то неожиданно забеспокоился. Да тут ещё входная дверь на кухне предательски скрипнула, потом тихий шепот донесся из темноты. Впечатление было такое, как будто два человека вполголоса на кухне о чем-то беседуют. А перед тем как жене вернуться – яркая синеватая вспышка за окном мелькнула, похожая на свет от машинных фар. Тогда, помнится, Павел этому странному событию большого значения не придал. Мало ли разных людей по ночному городу на машинах ездит.

Когда Вера вернулась к нему – он совсем успокоился, только раздосадовался немного, что она ему ничего про ночную отлучку не сказала. Скорее всего, не решилась разбудить. И когда жена снова ровно задышала, когда уснула, Павел быстро взглянул на неё при лунном свете, пытаясь понять, какая она сейчас? Что в ней изменилось? Внимательно присмотрелся к лицу… Ничего не изменилось. Такая же, как прежде, только глаза под большими закрытыми веками пошевеливаются немного, как будто видят чего-то, да ресницы подрагивают. Такое чувство, как будто она вот-вот проснется.

Когда немного рассветало, Павел Егорович поднес руку с часами ближе к глазам. Шесть тридцать. Пора вставать, а то, чего доброго, голова заболит от бесполезных дум. Павел тихо поднялся с постели, сделал несколько физических упражнений в пустынной зале. Нагнулся, посмотрел в окно на свежий пушистый снег, покрывший тонкие ветви калины под окном – смесь черного с белым. Подумал, что зимнее окно похоже на старый телевизор, летом – цветное показывает, зимой – черно-белое. Заметил на покосившемся заборе понурую ворону, такую же древнюю, как сонеты Шекспира. Махнул ей рукой – ворона улетела, уронив с забора облако снежной пыли. Прошел в кухню, умылся, оделся и вернулся к жене с единственным желанием – обо всем расспросить. Сел возле неё на кровать, кашлянул в кулак. Вера сонно протянула к нему руки, обняла за шею, наклонила его голову к своей, не открывая глаз, чмокнула в губы.

– Тепленький мой! Хорошенький.

– Вера, – проговорил он хрипло.

– Да, – встревожено отозвалась она на его холодный голос.

– Ты сегодня ночью никуда не ходила?

Она рассеянно замолчала, явно собираясь с мыслями, а потом коротко ответила:

– Нет.

– И с постели не вставала?

– Нет… кажется.

– И во сне ничего странного не видела?

Она отвела глаза в сторону.

– Не помню… А разве ты свои сны запоминаешь? – нашлась.

– Нет, конечно.

– Вот и я тоже.

– А я ночью испугался за тебя, – проговорил он хрипло.

– Почему?

– Проснулся, а тебя рядом нет… Хотел идти искать.

– Но не пошел?

– Нет, разумеется.

– Вот и правильно. Куда я от тебя денусь… Я теперь всегда буду с тобой.

И она дотронулась рукой до его холодного лба. Запустила тонкие пальцы в его густые волосы, ласково улыбнулась.

– Я теперь всегда буду с тобой… А ночью надо спать, милый мой. Спать покрепче и тогда всё будет хорошо.

И снова он заметил в её глазах эту странную далекую искорку, как будто думает она совсем не о том, что говорит. Улыбка у неё неискренняя и слова тоже неискренние, и руки холодные, и голос дрожит. «А может всё же талант у неё от Бога, не от дьявола, – подумал Павел, утешая таким образом самого себя, – дела-то она творит хорошие». Поцеловал её, ищущую ласки, неуверенно настороженную, теплую, – и легче стало у него на сердце. Пусть успокоится, пусть всё забудет. Он тоже постарается всё забыть. Так-то лучше, так спокойнее…

***

Но не прошло и недели, как Вера снова поразила мужа своими криминальными способностями. Накануне этого происшествия к Павлу Егоровичу приходил старик Небогатиков, который двадцать лет в тюрьме отсидел неизвестно за что, а сейчас слезно умолял найти жуликов, которые его ни за что ни про что по миру пустили. Уверял, что эти прохвосты у него средь бела дня золото фамильное украли. Объяснил, как это случилось. Он рассказал, что пустил бесстыжих цыган к себе обогреться и напоить чаем. Они зашли в его дом и привязались к нему с гаданием. Липнут и липнут, галдят и галдят. Одна цыганка гадает, другая делает вид, что пляшет перед ним – юбками длинными трясет, а третья каким-то образом в чулан забралась. Старик заподозрил неладное, да было уже поздно. Как только та, третья, из чулана-то появилась – так все женщины следом за ней из дома упорхнули. Только и видел он, когда они на дороге в старенький «жигуленок» садились. Вот и всё. Облапошили старика, обобрали бессовестные люди.

Павел Егорович выслушал Небогатикова с недоверием. Ну откуда у рядового советского пенсионера в чулане куча золотых червонцев? Да ещё в кармане бобровой бекеши, которую отец ему со своего плеча подарил… «Какой отец? Какая бекеша?» повторил Павел, когда старик скрылся за дверью. И почему он её не в шкафу, а в сундуке хранил?

Вечером он рассказал о случившемся жене. Рассказал с таким видом, как будто у старичка не всё в порядке с головой, и воспринимать его слова всерьёз нет необходимости. Думал, что Вера ответит ему какой-нибудь шуткой, но вместо этого на следующий день получил от Веры такой ответ. Она начала свой разговор как бы между прочим, как будто знала эту историю давным-давно.