Держи это в тайне

– Не хмурься. Давай, веселее. Сегодняшний день может изменить твою жизнь. Не беспокойся о школе. Я напишу им записку. В любом случае, ты пойдешь снова в школу не раньше вторника потому, что мы вернемся из Глазго только в понедельник поздно вечером. Сегодня ты увидишь что-то удивительное.

Глазго, интересно, почему мы едем в Глазго? Я терялся в догадках. К счастью, я взял с собой целую сумку книг, я и по сей день так делаю, когда собираюсь в длительные поездки, а я много путешествую. Сложно угадать, куда завтра меня занесет моя работа. Я стаю параноиком, честно, практически параноиком, и расстраиваюсь до слез, если у меня заканчиваются книги и мне больше нечего почитать. Свои поездки за рубеж я начинаю планировать с выбора книг в дорогу, а уже потом – бронирую билеты, думаю о страховании, и, если это необходимо, получаю визу. Но о книгах я забочусь в первую очередь. Долгих лет жизни тому, кто придумал электронную книгу. До этого полезного изобретения, я возил с собой два чемодана: один – для моей одежды, второй – для книг. Мне даже приходилось искать англоязычную литературу в зарубежных аэропортах, как только иссякали мои запасы книг. Вся та чепуха, которую мне довелось узнать о непонятных греческих островах, и даже о гетероглоссии, случилась только по той причине, что мне больше просто не было что читать!

Я всегда любил путешествовать поездом, особенно когда поездка начиналась поздним вечером, в вагоне на смену ночи приходило утро, а там за ним, и яркий новый день. Мне очень нравится, и даже более того, я в восторге от этого – любоваться светом окошек проплывающих мимо домов. В каждом доме люди живут своей жизнью, у каждого своя семья. Все такие разные, и при этом, такие похожие: чистят зубы, бреются, моются, пьют чай, заваривают кофе и готовят ужин. Мы все в этой стране, в каждом доме, за каждым освещенным окном, живем своими собственными мыслями, своими заботами и мечтами, до которых больше нет никому дела. Как достучаться до всех этих людей? Как их объединить?

Во время нашей поездки в Глазго я читал «1984» Оруэлла. Я помню это, потому что где-то, в районе станции Грантем, когда Джек и Шави сделали паузу в своем разговоре, Шави посмотрел на меня и одобрительно кивнул, показывая на мою книгу.

– Оруэлл? – спросил он.

– Да, это Джордж Оруэлл – очень хорошая книга. Вы читали ее?

– Sí, на каталонском.

Каталонский! Вот на каком языке он говорил. Дядя Джек немного оживился и, впервые за время нашего путешествия, начал мне объяснять.

– Томми, мне нужно тебе рассказать кое-что. Я не видел Шави долгое время. Мы познакомились впервые ёще в тридцатые годы, в Испании. Мне нужно о многом поговорить с ним, и он привез тебе … ну, привез мне и тебе подарки. Один из них, тебе понадобиться там, куда мы едем.

В руке он держал два нагрудных знаки: один круглый и серый, с надписью «Voluntarios Internationales de la Libertad 1936–1939». В нижней части знака была изображена пятиконечная звезда, а над ней грозно сжатый кулак левой руки.

– А, вот, еще один – этот более красочный.

Второй знак был прямоугольным, ярко-красного цвета, с серпом и молотом в одном углу, а в другом – золотое тиснение «Казарма Ленина» и ёще какая-то аббревиатура – POUM, о которой я тогда нечего не знал. Что, в конце концов, это все значило? Какие-то смутные воспоминания о «Памяти Каталонии» Оруэлла всплывали в моей голове. Меня так и подмывало попросить дядю отдать мне оба знака, но я подумал, что это будет крайне невежливо для меня – англичанина, хорошо воспитанного мальчика, с обостренным чувством собственного достоинства. Я выбрал красный значок и неуклюже прикрепил его к своей штормовке. Так тогда мы называли ветровки, сейчас это слово уже затерялось. А мне нравится слово «штормовка»: я Томас Английский, Повелитель Штормов и Борец с гравитацией, Король слов и Правитель Страхопундии. Последнее слово, я только что сам придумал.

– Отлично, – сказал Джек. – Теперь ты готов, я думаю. Там, куда мы направляемся, эти значки будут служить указателем для людей, показывая, что мы на их стороне.

Тогда это не торговый флот. Гражданская война в Испании. Вот это да! Мой дядя Джек сражался в гражданскую войну в Испании. Я прочитал достаточно много Оруэлла, что бы догадаться об этом. То есть, другими словами: мой дядя Джек, должно быть, ушел добровольцем на гражданскую войну в Испанию! Ого! На мой взгляд, это был повод для гордости, но меня терзали смутные сомнения, почему наша семья это скрывала. Или, может, это дядя Джек сам не удосужился упомянуть об этом эпизоде своей автобиографии, когда его критиковали за то, что он «пересидел» войну. Ясно было, что это ерунда: он внес свой вклад в победу еще до 1939 года. Но что произошло в Испании, что так могло до слёз расстроить его?

Джек и Шави разговаривали беспрестанно, со станции Кингс-Кросс и до станции Глазго Центральный парк, в основном на каталанском, но немного и на английском языке. Джек, казалось, помолодел, оживился, воспрянул духом. Он даже начал рассказывать анекдоты.

– Однажды ночью шел я домой через Саутворк Бридж, когда я увидел одного молодого человека, стоявшего на парапете моста и собиравшегося прыгнуть в Темзу. Я не мог оставить человека в беде, у меня острое чувство долга перед моими согражданами, так что я подумал – я постараюсь спасти его жизнь. И я начал разговаривать с ним, чтобы попытаться увести его с моста и предотвратить это бессмысленное самоубийство:

– Что случилось, приятель? Что такое произошло, что ты принял решение покончить с собой?

Он ответил мне: «Ну, меня бросила девушка, а она была всем для меня, но, что ёще хуже – я не могу жить при правительстве Тори. Я не вытерплю это. Я не могу больше терпеть. В этой стране некогда не будет заметных изменений».

Поэтому я сказал этому молодому человеку: «Посмотри, я тоже чувствую себя бессильным поменять политику нашей страны, но я ведь не собираюсь бросаться с моста из-за этого. Нам надо бороться с системой. Не трать свою жизнь напрасно – начни бороться. Ты член Лейбористской партии?»

Он произнес: «Нет, ни в коем случае – они слишком умеренные, как для меня».

Я ответил ему: «Я согласен с тобой. Они никогда не решаться на какие-либо фундаментальные реформы. Проблема в том, что их партийные программные обещания всегда расходятся с реалиями их работы в правительстве. Так ты приверженец другой партии?

Паренек ответил: «Да, я коммунист».

А я продолжал: «Ну, сынок, сегодня твой счастливый вечер – я тоже коммунист. Я помогу тебе, товарищ. У нас есть цель в жизни, ради которой стоит жить. Ты состоишь в членах Британской компартии или ты член Коммунистической партии Великобритании?

Парень ответил: «Британская компартия».

«Я тоже! Честное слово, нам повезло, что мы встретились, приятель. А ты сторонник марксистско-ленинской идеологии или ты троцкист?»

«Марксистско-ленинской» – ответил он.

«Вот это да! Удивительно! Я тоже! Бывает же? – А тебе, лично, ближе марксистско-ленинское учение в маоистской трактовке или марксистско-ленинское учение в сталинской трактовке?»

«Я сторонник Британской компартии, марксистско-ленинской идеологии, в сталинской трактовке».

«Мы же родственные души! Теперь, когда мы встретились, может, ты сойдешь с парапета, и не будешь прыгать. Нам нужно готовиться к революции. Еще только один вопрос: ты сторонник Британской компартии, марксистско-ленинской идеологии, в сталинской трактовке периода до 1956 года или сторонник Британской компартии, марксистско-ленинской идеологии, в сталинской трактовке периода после 1956 года?»

«Я сторонник Британской компартии, марксистско-ленинской идеологии, в сталинской трактовке периода до 1956 года»

«Ах так, тогда умри, ты контрреволюционный предатель!» И я столкнул его с моста. Вот ублюдок!

Шави рассмеялся, он хохотал до слез. Слезы радости сменились печалью и, качая головой, он тихо сказал:

– Это не только смешно, но и грустно. История напомнила мне о войне – людей всегда что-то разделяет.

– Тогда, когда им жизненно нужно объединиться, – добавил Джек.

На несколько минут запала тишина. Я заметил, как заблестели глаза Джека от накатившихся слез, и я отвернулся к окну, чтобы рассмотреть проплывающие мимо нашего вагона, плоские равнины восточной Англии. Линкольншир – благодатный край, где море, небо, и вкусные сосиски, как я уже позже узнал, встречаются все в одном месте.

Я неуверенно сказал:

– Я тоже знаю шутку, но она не очень смешная.

– Ну, пока не услышишь, трудно сказать, какая она, Томми, согласен? – ответил на мои слова дядя Джек.

Это была моя первая дерзкая попытка прорваться в мир взрослых, с хорошо продуманным планом, чтобы получить нужный мне результат.

– Ладно. Начинается история так:

– Двое мужчин, едут на поезде из Москвы в Самару и разговаривают друг с другом. И как-то по ходу беседы, один мужчина обращается к своему попутчику: «Так кем Вы, говорите, работаете?»

А тот ему отвечает: «Я учитель истории. А Вы?»

«Я агент КГБ. Работаю в отделе, который охотится за теми, кто недоволен нашей великой коммунистической страной».

Учитель истории ему на это говорит: «Неужели! – и немного подумав, спрашивает – Погодите! Вы утверждаете, что охотитесь за теми, кто недоволен – так, вы хотите сказать, что есть довольные?!».

«Конечно, есть такие – отвечает агент КГБ, – но ими занимается другой отдел».

«Другой отдел?» – крайне удивленно переспросил учитель.

«Да, это работа исключительно отдела по борьбе с хищениями социалистической собственности».

– Хорошая история, Томми! – сказал дядя Джек, посмеиваясь тихо.

Шави улыбнулся:

– Да – человек сам себе лучший судья и палач.

Человек сам себе лучший судья и палач. Легко сказать, но когда тебе тринадцать, ты нуждаешься в «судье» со стороны – не обязательно, чтобы тебе что-то навязывать – только для того, чтобы немного тебя опекать и направлять на верный путь. Но мне симпатизировал идеализм Шави: просто, я сам еще не знал, кто я на самом деле, поэтому и отвергал идею быть себе судьей в моих житейских делах. И до сих пор не пытаюсь судить. Особенно себя. А в тот день, в частности, я был готов отдать себя на суд машинисту нашего поезда и неизбежной судьбе железнодорожных путей. Звучало как план.

Настал черед Шави поделиться забавной историей. Он рассказывал на каталанском, а Джек переводил:

Организация Объединенных Наций решила провести конкурс, открытый для всех народов, на лучшую книгу о слонах.

Французы выставили на конкурс пространно написанную книгу под названием «Любовь и секс в мире слонов».

Британцы создали заумный трактат: «Важность слонов в мировой торговле».

Немцы сочинили двадцать четыре тома энциклопедии с названием: «Слонология: Введение».

Американцы пришли на конкурс с миллионным тиражом брошюры: «Лотерея: Всего 10 долларов. Выиграй своего собственного слона».

СССР направил в ООН три тома со следующими названиями:

Том Первый – «Роль слонов в Великой Октябрьской революции».

Том Второй – «Счастье слонов при коммунизме».

Том Третий – «Сталин: друг и верный защитник всех слонов».

Очень забавно!

О чем бы ни говорили дядя Джек с его другом, мне всегда давали высказать свое мнение. Мы провели так много времени вместе, что наши разговоры стали похожи на академические учебные лекции. Мне также казалось, что дядя Джек хотел немного похвастаться перед Шави своим любимым племянником. Уже точно не вспомню все детали того дня, но это случилось, вероятно, во время одного из раундов наших дебатов о всемирной истории человечества. Скорее всего.

– Александр Македонский, – сказал он, только чтобы спровоцировать меня.

– Ни в коем случае, дядя Джек! Насколько мы можем судить, по уровню вооружения его армия намного превосходила своего противника. Даже хорошо выдрессированный джек-рассел-терьер, умей он разговаривать, добился бы не меньшего с такой то армией. Его переоценивают. А как насчет Роберта Эдварда Ли?

– То есть, ты предлагаешь не брать во внимание моральный аспект его поступков?

– Конечно, дядя Джек – что общего у морали и в умении быть хорошим военачальником. Вот, Роммель был талантливым генералом.

– Допустим. Ли – да, он блестяще использовал ограниченные ресурсы, в этом я с тобой согласен.

– Его использование мобильности своих войск в 1863 году предотвратило полномасштабную осаду Ричмонда.

– Да, но рассмотрим его противника. Маккленнан был робким генералом, да и умом он не блистал.

– Зато его умные разведчики сводили на нет все блестящие тактики и возможности применения ограниченных ресурсов генерала Ли. Что скажешь на это, дядя Джек?

Дядя Джек повернулся с улыбкой к Шави, который одобрительно мне кивал.

– Ну ладно, Томми, но чтобы было с Ли, если б он встретился в бою с Жуковым?»

– Это неуместное сравнение – нельзя скрещивать разные исторические периоды. В противном случае, мы договоримся до того, что Веллингтон проиграл бы битву при Ватерлоо, если бы ему противостоял Жуков.

– Но, мы ж не проиграли, – усмехнулся дядя Джек.

– Теперь просто ты меня дразнишь, дядя Джек. В любом случае, кто бы мог предугадать, что у Ли хватит смелости напасть на северян? Попался!

– Но, Томми, в битве при Энти́теме его армию практически уничтожили. Это событие сделало исход войны совершенно предрешенным.

– Исход войны был изначально предрешен, учитывая промышленные и финансовые преимущества Севера, не говоря уже об их превосходстве в рабочей силе.

Дядя Джек громко рассмеялся:

– Томми Уилкинсон, ты просто мелкий пакостник!

Ты, наверное, уже догадался, куда мы держали свой путь, и какой была цель нашей поездки – судостроительный завод на реке Клайд. Я видел его по телевизору, но дядя Джек решил, что я должен увидеть его своими глазами, по-настоящему. На место мы прибыли поздним вечером в субботу. Атмосфера перед заводскими воротами была довольно праздничной.

Все верфи были под контролем профсоюзов. Никто не мог выехать или въехать без их разрешения. Когда мы прибыли туда, перед воротами уже собралась большая толпа народа: жены, подруги, другие члены семьи, которые принесли еду, подарки, прочие необходимые вещи для своих мужчин, работающих на заводе. А еще там была туча журналистов и телекамер. Ворота верфи, как и положено, были массивными, но практически скрыты под флагами и транспарантами, в основном красными … с вкраплением черного, для контраста.

Дядя Джек снова удивил меня. Он пообщался с кем-то из охранников, а затем жестами подозвал к себе меня и Шави.

– Давайте! Они разрешили нам зайти. У меня есть кое-что передать этим парням.

Ты должен меня понять, я не был тогда таким разговорчивым, бойким парнем, которого ты знаешь сейчас. Я был домашним, общаясь, в основном, только с дядей Джеком или моими братьями и сестрами. Но, на публике я вел себя тихо, смотрел, слушал и мотал себе на ус. Я внимательно наблюдал, очарованный дядей Джеком, которого я думал, что хорошо знаю. И который, совершенно изменился в этом новом странном мире.

Мы бродили по верфи. Я бродил там, а разные мысли бродили в моей голове. Скоро нас приняли, как оказалось, в управлении завода, из которого шло руководство работой всей верфи. Один или два человека осмотрели, одобрительно качая головой, мой нагрудный значок, а также те, что были приколоты к одежде Джека и Шави. И вот, еще несколько шагов и мы зашли в по-спартански обставленный офис, затуманенный сигаретным дымом.

– Джек! Джеки, дружище!

– Черт возьми! Эрик! Эрик, я так рад тебя видеть. Сколько воды утекло.

– И не говори. Очень много, мой друг. Когда ж последний раз я видел тебя, Джек?

– Должно быть, на площади Каталонии, в тот день мы уезжали – а вы еще оставались.

– Ох, да – мы оставались в Барселоне, когда появились националисты.

– Все было так плохо?

– Невероятно, чертовски плохо, Джек. Пришлось уходить в горы. Вернуться в Глазго не получалось аж до 1946 года, – сделал паузу Эрик, казалось, он собирался с мыслями, чтобы сказать что-то еще. Но, он только покачал головой и широко улыбнулся. – Это твой парень?

Джек рассмеялся.

– Нет, нет, это мой племянник. Ты помнишь Шави или слышал о Шави?

– Я слышал о Шави. Кто же не слышал о Шави?

Я хотел его перебить и сказать: «Я не слышал о нем. Я не имею ни малейшего понятия, что происходит и кто этот Шави». Но я, конечно, не сделал так.

Джек сказал:

– Я приехал только для того, чтобы передать вам вот это, – при этих словах, он достал из заднего кармана брюк конверт, в котором явно были деньги. Я не знал, сколько там было, но, наверное, для Джека было важно доставить их лично. В этот момент Шави тоже вручил Эрику толстый конверт и сказал ему что-то.

Джек перевел.

– Это пожертвование, говорит Шави, от судостроителей Барселоны. Им пришлось собирать эти деньги в тайне. Шави проделал весь этот путь, чтобы доставить их лично вам.

Я не помню, когда еще Джек был так счастлив и так энергичен, как в тот день на судостроительном заводе. Люди, казалось, знали его или слышали о нем и относились к нему с чувством глубокого уважением, которое не имело ничего общего с уважением к лучшему мяснику на Олд-Кент-роуд. Он пожимал руки рабочим, останавливался, чтобы приободрить молодых парней, которые, я в этом уверен, никогда не слышали о нем. Я плелся сзади за Джеком и Шави в нашей импровизированной экскурсии по этим могучим верфям.

Оглядываясь назад, все, что мне вспоминается, в первую очередь, – это повсеместные плакаты, запрещающие алкоголь. А еще, красные флаги и баннеры, призывающие к труду. Все в красном цвете. В кроваво-красном.

Эрик заметил, как я пристально смотрю на один из плакатов, призывающих к трезвости, и начал мне объяснять:

– Это парни, Томми, их сложно удержать от выпивки, но если они будут всю ночь пьянствовать, пресса наутро напишет едкие статьи. А так, пока мы здесь, никакого алкоголя. Это революционная дисциплина. Понимаешь, Томми, пресса в этой стране фанатично предана правительству. Все они скрытые фашисты.

– Оставь его в покое, Эрик! – присоединился к нашему разговору дядя Джек. – Он умный парень – он сам сделает для себя выводы.

Что за день! Я бы здесь хотел пожить, но, естественно, не вечно. Мы остались в ту ночь на верфях, пели песни, совместно ужинали с работниками завода. Не скрою, немного и пили, в основном пиво. Дядя Джек протянул мне литровую бутылку тёмного эля и сказал мне смаковать, как можно медленнее. Я стащил фонарь и подыскал себе местечко для ночлега, подальше от шумной компании. Укромный уголок я нашел глубоко в корпусе огромного корабля, который был наполовину построен на одном из стапелей. Ты же меня знаешь – мне хотелось дочитать остававшиеся тридцать страниц романа «1984», и насладится вкусом темного эля в спокойствии и тишине.

В темноте я поднес к моим губам горлышко бутылки, предвкушая удовольствие от хмельной влаги.

– Не пей слишком быстро, парень, иначе тебе станет плохо.

Голос. Голос девушки. Здесь на корабле.

– Извини, что ты сказала – вздрогнул я от неожиданности.

– Ты хорошо услышал, что я сказала, парень.

– Ты права. Я просто очень удивился. Я думал, что здесь нет никого кроме меня.

– Дай попробовать твой напиток, парень. Я Шивон. Как тебя зовут?

Бледное лицо, в обрамлении ярко-рыжих волос, внезапно появилось из полутьмы. Я увидел, как моя новая подруга улыбнулась, из-за своей неуклюжей попытки спустится ко мне по изогнутому металлическому корпусу судна.

– Я Томми. Приятно познакомиться с тобой, Шивон.

Своей рукой она коснулась меня и притянула мою руку, с бутылкой эля в ней, поближе к себе. Я услышал, как Шивон сделала несколько глотков.

– Не беспокойся, Томми. Ели у нас закончится эль, я знаю, где искать еще. У моего бати есть тайник, а он далеко от нас – вон, поет со своими друзьями.

Я молчал. А что я должен был ответить ей?

– Мне пятнадцать лет, а мой батя ведет себя со мной, как будто мне только десять, – вздохнула Шивон.

– Мне четырнадцать, – солгал я.

– Честно? А я подумала, что около двенадцати лет, когда я увидела тебя прогуливающегося по верфи с тем большим дядькой. Это твой отец?

– Нет. Это мой дядя Джек. Он воевал в Испании, ты слышала, – в Интербригаде.

– Ааа, ну он бы не был здесь, если бы он воевал за Франко, а сейчас он готов повоевать, Томми?

– Правда, он действительно воевал там. Он настоящий герой.

– Конечно, Томми-бой, но сейчас он готов воевать снова?

Я почувствовал прикосновение ее мягких теплых пальцев на своем лице. Она нежно провела рукой по моему лбу, потом вниз по щеке к моей шее, невзначай, по пути коснувшись линии моих губ.

Внезапно, я резко приподнял фонарь, чтобы увидеть лицо Шивон: большие, голубые, удивленные глаза, копна рыжих волос, веснушки, и широкая веселая улыбка.

– Ты видел обнаженную женщину, Томми-бой?

– Ну, если честно – да, видел.

– Только твоя мать, сестры и все те фотографии в дурацких журналах, не в счет? – прощебетала Шивон скороговоркой пятилетнего ребенка.

– Да, видел я. Поверь.

Бедная Ивонн.

– Значит, Томми-бой, ты знаешь, что нужно делать с ними?

Наверное, это эль заставил меня быть откровенным. Я рассмеялся.

– Шивон, я не имею ни малейшего представления.

– Ну, и я тоже. – Запала долгая пауза. Я видел, как в глазах Шивон танцевали огоньки света, отбрасываемого фонарем. Танцевали они с таким озорством. – Я умная, и ты, скорее всего, очень умный, потому что сейчас суббота, а я застала тебя здесь за чтением книги: а все это лишний раз доказывает, что ты умный.

– Ну и что?

– Значит, мы должны вместе поразмыслить над этим вопросом, Томми. Одна голова хорошо, а две – лучше, как говорят.

– Сейчас меня волнуют вовсе не наши головы, Шивон …, – я оборвал свою мысль на полуслове.

Ее мягкая, нежная рука коснулась моей, наши пальцы переплелись.

– Все будет все хорошо. Тебе понравится.

Сидр с Рози. Тёмный эль с Шивон. Нежность ангелов. Ах!

В воскресенье тоже весь день мы провели на судостроительном заводе. Кто-то подарил мне книгу, Троцкого «Перманентная революция», и сказал, что я должен прочитать ее, до нашего возвращения, в понедельник утром, в Лондон, что я и сделал. Я всегда делал то, что мне говорили. Шивон нашла сама меня на следующий день, и я тоже сделал то, что она мне сказала: мы поцеловались украдкой, пока дядя Джек и ее отец нас не видели. Интересно, где она сейчас? Надеюсь, у нее есть хорошая история, поведать нам. Я ей очень признателен. Ранним утром мы сели в поезд в направлении Лондона. Я приехал домой около полудня, полон новых впечатлений.

Дядя Джек написал записку для школы. Я не знаю, что он там написал, но у меня не было, совершенно, ни каких проблем из-за моего отсутствия на занятиях. За исключением нескольких колких замечаний от учителя географии о моем с Джоном «удобном» отсутствии на контрольной работе, которую нам все равно пришлось написать во время одной из больших школьных переменок. Дядя Джек впал в немилость у моих родителей, которые считали, что он вредно влияет на меня. Но, связь между мною и дядей Джеком еще больше окрепла. Мы также по-прежнему крайне редко говорили о его прошлом: я еще очень долго не решался спросить его об Испании, хотя вопросы так и роились в моей голове. Я был слишком занят своим взрослением, и любые мои вопросы доставляли лишние хлопоты дяде Джеку, поэтому я избегал этой темы.

Я не мог понять, почему, то, что должно было стать предметом гордости для него, он так скрывал. А что касательно меня – кроме победы Франко и поражения республиканского правительства – я не мог понять, что на самом деле произошло там, в Испании. Что могло бы объяснить ту, увиденную мною, сцену в мясной лавке. Те дядины рыдания. Мне предстояло еще многое узнать.

Помните тот мой нагрудный знак? Я по сей день ношу его.