Мы люди… Разлом
2
Роды начались ночью. Раздался истошный крик Вари, возле нее уже находились Марина и Агриппина. Матушку было не узнать, ее суровость и жесткость парализовали сознание Агриппины, но она, преодолевая страх, выполняла каждую ее просьбу. Сознание вернулось к ней, когда она услышала детский плач и слова матушки: «Мальчик родился».
Варя, казалось, спит, как после тяжелой работы, ее лицо выражало спокойствие и безмятежность. Когда новорожденного унесли из комнаты, Марина присела возле роженицы, взяла ее руку и, закрыв глаза, стала искать ниточку жизни в этом теле. Жизнь еще теплилась, в какие-то моменты она исчезала, потом искоркой возвращалась и снова исчезала. Душа Вари летала вокруг, она, как птичка, то возвращалась в гнездо, то отлетала. Для Марины наступил главный момент в ее жизни: не дать птичке оставить это тело и отлететь далеко.
В комнату вошла Агриппина, остановилась, закрыла лицо руками и разрыдалась. Марина взяла ее за руку и вывела из комнаты, и неожиданно для всех прозвучал ее строгий голос:
– Надо ехать за доктором, и прямо сейчас!
Эти слова заставили всех действовать. Первой пришла в себя Агриппина, она тут же велела закладывать сани, искать теплую одежду и ехать за доктором.
Марина пошла посмотреть новорожденного, он спал. Она вернулась в комнату Вари и стала искать то невидимое существо, которое казалось ей птичкой: оно было рядом. Вокруг Марины все постепенно затихало и уходило куда-то далеко, она, как и Варя, почти не дышала, ей казалось, что птичка села на руки Вари и с удивлением рассматривает другое существо. Так продолжалось, пока не приехал доктор. Услышав посторонний голос, Марина встрепенулась и пошла ему навстречу. Доктор молча осмотрел Варю, так же молча взглянул на матушку Марину и вышел. Ему хотелось сказать, что роженица не жилец, но взгляд матушки, которую он знал, заставил его промолчать. Новорожденным он остался доволен и велел срочно искать кормилицу. Роженица, пояснил он, находится в тяжелом состоянии, дня через два-три с ней будет все ясно. Что будет ясно через два-три дня, он не уточнил, оставив всем надежду на Варино выздоровление. Агриппина энергично требовала ехать искать кормилицу, в доме все опять зашевелились, стали обсуждать, какая из кормилиц в их деревне лучше или же стоит поехать в другую деревню.
Марина снова была возле Вари, ее встревожил молчаливый взгляд доктора, не оставлявший никакой надежды на выздоровление. Она сидела в тишине и читала ведомую только ей молитву, как вдруг в памяти всплыли слова, сказанные Пелагеей: «Пост и молитва воскрешают немощного». Марина перекрестилась, взяла руку Вари и ощутила в себе силу, способную спасти эту ставшую ей такой дорогой и безмерно любимой женщину, явившую на свет Божий маленького человечка.
Уже шестые сутки Марина, закрыв глаза, без еды и питья сидела на старом стуле у изголовья Вари. Она уже не различала, где сон, а где явь, внешний мир ушел от нее. Каждый день в комнату заглядывала Агриппина, смотрела на матушку и так же молча и тихо прикрывала дверь. На шестой день Марина открыла глаза, взяла дрожащей рукой чашку с водой и отпила три глотка. Ее глаза снова закрылись, и мир оставил ее. А у Агриппины была большая забота, привезли уже третью кормилицу, и мальчик, утолив голод, на второй день отказывался брать грудь и истерично плакал. Так произошло и на этот раз. От непрерывного плача ребенка и своей беспомощности Агриппина устала и не знала, что делать, но подходить к матушке Марине и просить ее о помощи не решалась.
На девятый день Марина очнулась от яркого света в глазах, провела руками по лицу, словно омывая водой, и свет пропал. Она взяла руку Вари, в ней продолжала теплиться жизнь и подавала сигналы надежды. Агриппина обрадовалась появлению матушки Марины, которую она считала спасительницей ее дочери и ребенка, но увидев, насколько та слаба, отвела ее в комнату, уложила на кровать, и та проспала всю ночь и весь день. А в доме между тем готовились к худшему: мальчик уже не кричал, а только изредка всхлипывал. Неожиданно послышался голос доктора, он сказал, что хотел бы посмотреть на роженицу и мальчика, но прежде ему необходимо увидеть матушку Марину. Агриппина объясняла ему, что матушка очень слаба, сейчас спит, и стала рассказывать о мальчике. В этот момент дверь отворилась: в проеме стояла матушка. Доктор встревоженно шагнул ей навстречу со словами:
– Здесь недалеко в панском имении умирает женщина, она родила мертвого ребенка, ее можно будет спасти, если она начнет кормить грудью другого ребенка.
От этих слов у Агриппины перехватило дыхание, внутри вскипела злоба, и она закричала на весь дом:
– Не дам вам наше дитя, не дам! Вы хотите окончательно его убить!
Она зарыдала, продолжая выкрикивать: «Не дам убить!» Доктор замахал руками и отступил к двери.
– Постойте, – раздался тихий голос Марины, – остановитесь. Спаси, Господи, нас грешных, от ненависти и злобы.
У Агриппины округлились глаза, она затихла, растерянно глядя на матушку и доктора.
– Родная, надо отвезти дитя к той несчастной женщине, даст Бог, она спасется, и дитятко живо будет.
Часть шестая
1
Ничто не могло омрачить счастья, окутавшего Регину и Вацлава. У кого бы они ни появлялись, им были безмерно рады, где бы они ни останавливались, там становилось светло и радостно, даже в пору затяжных осенних дождей, когда все вокруг казалось таким сырым и мрачным. Вот только с началом холодов у Регины вдруг стало меняться настроение, на ее глазах появлялись слезинки, тогда она ложилась на кровать, отворачивалась к стенке и лежала притихшая и очень несчастная, как она считала. Потом у зеркала она долго приводила в порядок заплаканное лицо, поправляла прическу и громко просила Вацлава, чтобы он не появлялся в ее комнате и не видел ее некрасивой. Такие причуды, как говорила Неля мужу, стали случаться все чаще. Вацлав, бывало, выказывал недовольство, но тут же просил у Регины прощения, и они начинали смеяться неизвестно чему. Карина стала редко проводить с ними время, у нее появились свои интересы и занятия. Зима дохнула морозцем в отношения Вацлава и Регины, все меньше они стали бывать на улице, в комнатах было зябко, и вся семья больше времени проводила у камина. Начинались разговоры о погоде, о самочувствии молодых, вспоминались их детские шалости и пристрастия, тогда раздавался веселый смех и казалось, что жизнь состоит только из радости. Но если вдруг случайно затрагивались городские новости, то начинались споры на политические темы, о былом величии их родины и о том, кто виноват, что ее не стало. Главными спорщиками считались Вацлав и его отец. Вацлав горячился, доказывая свою правоту, его отец вел себя сдержанно, с некоторым превосходством, что еще больше раздражало сына. Хотя они во многом соглашались друг с другом, в методах возрождения польской государственности их мнения расходились. Часто Регина становилась на сторону мужа, но в какой-то момент начинала перечить ему, ее настроение менялось, на глазах появлялись слезинки, тогда все начинали ее успокаивать. Разрыдавшись, Регина убегала в свою комнату. Вацлав спешил за ней, комната оказывалась закрытой, и весь следующий день проходил под знаком взаимных мелочных осуждений, упреков, обид и оправданий. Примирение обычно происходило к обеду, а чаще всего к ночи. Регина считала себя самой несчастной, получалось, что она в этом доме одна, и никто ее здесь не понимает и не любит, а все любят только Вацлава, а он такой несносный и занудный, только знает свою учебу и споры. Такие настроения в доме Грушевских возникали часто, и это стало вызывать беспокойство у родителей Вацлава. Нелли понимала состояние невестки и намекала мужу о необходимости отправить молодых в небольшое путешествие, чтобы они побыли одни и развеялись. К тому же Регине в ее положении очень нужен свежий воздух. Мнение матери поддержал Вацлав, а Регина заупрямилась и захотела пожить в доме своих родителей.
Через пару дней молодых с радостью встретили родители Регины. Настали дни взаимной любви и безмерного счастья, которым хотелось поделиться с друзьями и близкими. Вечером за ужином отец Регины предложил собрать гостей, и это пожелание было с радостью принято. Началось деятельное обсуждение предстоящего мероприятия, главная роль в котором отводилась Регине. Вацлав же сник, сторонился этих разговоров, стараясь незаметно уйти в отведенную им комнату, чтобы предаться чтению. Но не проходило и получаса, как туда входила жена и со словами «ты становишься несносным» забирала книгу и уводила мужа в привычную для нее обстановку.
Небольшой банкет прошел шумно и весело, все были довольны, было сказано много лестных слов в адрес родителей Регины и молодоженов. Раньше всех, сославшись на недомогание Нелли, ушли Грушевские, их провожали Вацлав и Регина. Когда за ними закрылась дверь, Регина, нежно целуя мужа, прошептала:
– Какие они милые.
После того вечера в отношениях молодоженов снова произошел перелом, а причиной тому опять стали разговоры о политике. Анджей, как отставной полковник австрийской армии, считал, что будущее польских земель – в составе Австрии, по его заключению, тогда можно будет рассмотреть вопрос о придании некоторых функций государственности. С этим категорически не соглашался Вацлав, не соглашалась с мнением отца и Регина, она просила их прекратить спор и вернуться к другим темам, и мир ненадолго восстанавливался. В один из дней Вацлав после бурного разговора с полковником молча собрался и вышел побродить по городу. Регина пыталась его остановить, но дверь закрылась, и она сквозь слезы со злостью выкрикнула отцу обидные слова:
– Это вы виноваты, что он ушел! Я тоже сейчас пойду за ним, он мой муж!
Настроение у Вацлава, как и погода, было слякотное, он озяб, возникло чувство вины перед женой, тянуло к теплу домашнего очага. Но образ австрияка, как втайне называл он отца Регины, снова вызвал раздражение, и Вацлав незаметно для себя оказался у родного дома. Нелли была встревожена видом сына, Казимир же обрадовался его появлению и сразу предложил крепкого вина, как он выразился, для согрева. Удобно расположившись в креслах в предвкушении интересной беседы, они чокнулись бокалами, и Вацлав сразу почувствовал, как по телу разнеслось тепло, куда-то улетучилось плохие мысли, все вокруг было родное и близкое. Он кратко рассказал о случившемся, но оно уже не казалось таким горестным, как на улице. Завязался разговор о Регине. Лучше всех состояние невестки понимала Нелли.
– Это пройдет, сейчас ей, как никогда, нужны поддержка и внимание, настроение у нее будет часто меняться, и нужно потерпеть, сын, – поучительным тоном произнесла она. Казимир кивал головой в знак согласия.
– Вам нужно какое-то время побыть одним. Может быть, совершите небольшое путешествие в Варшаву? Казимир, ты бы мог организовать им там теплую встречу? – строго посмотрев на мужа, продолжила Нелли.
За этими разговорами и завершился тот вечер.
Закончились занятия в университете, подходило обеденное время. Когда Вацлав постучал в дверь, она тут же открылась, перед ним стояла жена. Она обхватила мужа за шею, прижалась к нему и тихо сказала:
– Я так тебя ждала.
В доме воцарились мир и спокойствие. Вацлав не стал надолго откладывать разговор о поездке в Варшаву. Вечером после ужина Регина сама заговорила о необходимости развеяться и побыть вдвоем, тогда он и озвучил свое предложение.
– Варшава – это скучно, – надула свои чуть пополневшие губки Регина. – Я хочу уехать далеко, где мы будем только вдвоем. У тебя же есть имение, давай поедем туда.
От такого неожиданного предложения австрияк аж побагровел, но промолчал, а его жена, Алина, сразу отвергла эту идею.
– Это же так далеко, там живут совсем другие люди, там грязь и невежество, ты, моя милая, туда не поедешь. Лучше бы вы отправились в Вену.
Эти слова предрешили дальнейшие действия. Регина выпрямилась в кресле, приняла строгий вид, и все поняли, будет так, как она решит, а в ней говорил протест против отца и матери и их нравоучений и советов.
– Вацлав Казимирович, мы едем с тобой в твое имение, – Регина впервые назвала так мужа.
Повисло молчание, которое нарушила Алина:
– А что на это скажет доктор? У тебя уже большой срок, и он может не разрешить.
– Я чувствую себя превосходно, он сказал, чтобы я больше двигалась, вот там мы и будем гулять вдвоем. Погода там не такая слякотная, как здесь, там настоящий снег и морозы, а мы тепло оденемся, и морозы будут нам не помеха, – ответила Регина.
Вацлав впервые видел свою жену такой решительной и подумал, как мало ее знает, и был горд за ее уважительное обращение к нему.
Поначалу с этой поездкой не согласилась и Нелли, она знала, что имение пришло в упадок, там нет условий для проживания, к которым привыкла Регина. Однако такие разговоры только укрепляли желание невестки ехать только туда. Доктор не нашел ничего, что могло быть стать препятствием для поездки, хотя и срок был немаленький. Были куплены дорогие билеты до ближайшей железнодорожной станции, которая находилась на приличном расстоянии от имения, и послано известие управляющему о скором приезде Вацлава с женой. В Кракове уже чувствовалось наступление весны, хотя было сыро и серо. В один из таких дней от дома Грушевских отъехали два экипажа в сторону железнодорожного вокзала.
2
В вагоне поезда все было необычно и мило, Регина была весела и разговорчива, но в какой-то момент после остановки поезда она побледнела, Вацлав подхватил ее и усадил на диван.
– Тебе нельзя так много двигаться, к тому же вагон качается, будь осторожна, – успокаивал он жену.
– Это сейчас пройдет, посижу минутку-другую, и снова все будет хорошо.
И правда, с лица Регины исчезла бледность, сменившись задумчивостью и грустью. Путешествием по железной дороге она была довольна, радовалась снегу, который видела за окном. На остановках в вагон врывался морозный воздух, охватывая холодком ноги. Учтивый кондуктор предупредил, что через час будет их станция. Вацлав тоже стоял у окна, только его думы были о другом: «Как же много я проводил времени в этих местах раньше, как все здесь было просто и беззаботно, а как уютно было в комнатах летом». Погружаясь в воспоминания детства, Вацлав ярко представил Варю, покраснел и обернулся, боясь, что его состояние кто-нибудь заметит. За все то время, как в его жизнь вошла Регина, о Варе он вспоминал всего несколько раз, мельком, и то это были воспоминания о ее женском теле, ее ласках. Сейчас здесь, в вагоне, перед ним возникла Варя радостная, улыбающаяся, как в те дни перед его отъездом в Краков. Ведь это было совсем недавно, а как все изменилось… «Как она там? Может, я увижу ее?» – мелькали в голове мысли и закрадывалось сомнение: «А может, я поступил необдуманно?..» Вины перед Варей Вацлав не чувствовал, их близость он считал естественной, как и первую близость с кузиной в их доме в Кракове, после которой он несколько дней избегал встречи с мамой, боясь, что та по его виду сразу догадается о случившемся между ним и Анжелой. Нелли знала наклонности и желания племянницы и догадывалась, к чему могут привести ее вольности, но старалась не замечать их и не препятствовать им, а втайне поощряла, успокаивая себя мыслью, что сын уже взрослый и ему нужен такой опыт. Запах духов, прикосновение мягких волос, почти открытые полные груди, от которых Вацлав пытался отводить взгляд, воркующий голос, который раздавался у самого его уха, вызывали в нем жгучее желание, тело покрывалось испариной. Так продолжалось два вечера, потом он ничего не помнил, а когда просыпался, его снова окутывала мягкая истома, от которой перехватывало дыхание и вырывался крик. Но это безудержное и захватывающее состояние неожиданно прервалось: Анжела засобиралась и уехала. Вацлав несколько дней был сам не свой, его влекло к Анжеле, к ее зрелому бархатистому и мягкому телу.
Кузину он встретил на своей свадьбе, все в ней было прежним, но той силы влечения, которая охватила его в ранней юности, он к ней не испытывал. С Варей все было по-другому, в глубине души он мог бы себе признаться, что любил и сейчас любит ее, а не жену. Регина во многом напоминала ему маму, Вацлаву было с ней спокойно и ничего не страшно, он уже не мог представить себя без нее… Поезд замедлял ход, и с таким настроением Вацлав начал готовится к выходу.
Через день после приезда настроение Регины стало меняться, ее поразила убогость и беспорядок в доме, и очень пугали скрипящие полы и шаткая лестница в комнаты, где они спали. Был расстроен и Вацлав, он всячески пытался успокоить и развеселить жену, приглашая ее на прогулки, рассказывая о деревьях, что росли вокруг дома, о птицах, что помнились ему с детства. Это продолжалось недолго. Как только они возвращались в дом, отовсюду всплывали страхи, от которых хотелось быстрее спрятаться. Таким укрытием стал кабинет отца Вацлава. Там молодая чета Грушевских и проводила больше всего времени.
В тот вечер Регина чувствовала себя уставшей и раздраженной, становилось ясно, что отсюда нужно уезжать, но никто из них не хотел сказать об этом первым. Регина стала медленно подниматься по ступенькам лестницы, и почти у самой двери у нее закружилась голова. Она облокотилась о перила, раздался треск и крик, полный ужаса. С большим трудом Вацлаву удалось донести Регину до кабинета и уложить на диван, она тяжело дышала и была в беспамятстве, у нее начались роды. В доме поднялась невообразимая суета. Старая няня выгнала всех из кабинета и, покрикивая на прислугу, начала действовать, а Вацлав, обхватив голову руками, со словами «этого не может быть» ходил взад-вперед возле чулана, и только когда привезли доктора, он пришел в себя.
3
День выдался морозный и солнечный, свет проник сквозь неплотные шторы и высветил бледное лицо Регины. Ее густые темные волосы, растрепавшиеся на высоко поднятых подушках, оттеняли эту безжизненность. Рядом в кресле сидела старушка, которая с давних пор была душой и хранительницей этой обветшалой усадьбы. В доме почти все время топились печь и груба2, создавая в комнате уют и тепло. От проникающего сквозь образовавшиеся от времени невидимые щели и трещины строения свежего воздуха дышалось легко и свободно. Вацлав находился радом, в бывшем кабинете отца. Вчера вечером сюда привезли уже довольно пожилого акушера, слывшего знатоком своего дела. Он посидел рядом с Региной, подержал ее руку, попросил обнажить ее груди, покивал головой и в присутствии двух докторов вынес свое, как всем показалось, не терпящее возражений, суждение:
– Начнет кормить грудью младенца, может пойти на поправку, а если нет – других рецептов не имею. Ищите младенца, которому нужно материнское молоко.
К словам акушера отнеслись скептически, даже брезгливо.
– Тоже мне знаток, – негромко произнес доктор, которого привезли из города. Он сел в кресло и принялся с причмокиванием пить очередную чашку чая с черничным вареньем.
Земский врач промолчал. Вацлав тоже не принял слова акушера всерьез, он устал, его жизненные силы находились на исходе. В глубине души он уже распрощался с женщиной, которая лежала там за стенкой в соседней комнате, но не хотел признаться себе в этом, считая подобные мысли аморальными и подлыми.
– На днях я осматривал роженицу, она родила мальчика, и он такой живой и здоровенький, а она не жилец, – вступил в разговор земский врач и замолчал. Переждав минуту-другую, он с тайной надеждой продолжил:
– Могу съездить и поговорить с матерью той женщины, а еще у них там находится матушка, как о ней говорят, знахарка, от нее многое будет зависеть. Это не так далеко, – и он пристально посмотрел на Вацлава.
– Тогда утром и езжайте в моем экипаже, – с ноткой безразличия ответил тот.
Утром Вацлав проснулся, как он посчитал, рано, хотя земский доктор уже давно уехал. После завтрака его охватило нетерпение и предощущение чего-то необычного, но безрадостного. Он находился в таком состоянии, пока не послышались разговоры во дворе. Вацлав вышел из кабинета, в этот момент в коридоре показалась женщина со свертком на руках, а за ней раскрасневшийся земский доктор. Что-то знакомое промелькнуло во внешности женщины, и у Вацлава кольнуло в груди. Чуть погодя он приоткрыл дверь комнаты, где лежала его жена, и изумился. В комнате было светло, над кроватью склонились трое, а у груди жены лежал маленький комочек и, причмокивая, утолял голод. На Вацлава никто не обратил внимания.
4
Агриппина пеленала плачущего новорожденного, укутывала его в теплые одежды, говорила какие-то слова, делала она все это машинально, не задумываясь над происходящим. Она, как заклятье, восприняла слова матушки Марины отвезти дитя, с этими словами исчезла теплившаяся в ней надежда на выздоровление Вари. Примостившись с новорожденным в уголке закрытой кибитки, Агриппина съежилась и, казалось, уснула, да нее глухо донеслись слова доктора, который просил кучера ехать как можно быстрее, но при этом осторожно.
– Домчим до обеда, как раз молодой пан Грушевский соизволит проснуться, – весело прокричал кучер.
Фамилия Грушевский отозвалась во всем теле Агриппины, она хотела сказать, стойте, мы туда не поедем, это проклятое место, там антихрист, туда нельзя, дитя загубим. Но чем больше возникало в ее голове проклятий в адрес ненавистного молодого пана, тем быстрее у нее таяли силы сделать хоть малейшее движение и вернуться назад.
Войдя в дом Грушевских, Агриппина сразу узнала Вацлава, идущего им навстречу. Она опустила лицо, сильнее прижала к себе туго запеленутого младенца и из последних сил сделала несколько шагов за доктором. Кто-то забрал у нее из рук ставшую непомерно тяжелой ношу, и женский голос спросил:
– А как же его нарекли?
Агриппина еле слышно произнесла:
– Р-о-о-м-ан.
А после у нее в голове образовался туман, и она ничего не помнила. В какие-то моменты туман рассеивался, Агриппина видела свет, силуэты каких-то людей, слышала голоса. Потом она снова закрывала глаза и погружалась в туман.
Еще в низинах лежал снег, но уже радостно пели жаворонки, дороги развезло, в такую пору только горе и беда заставляли впрягать лошадей в телеги, и надрывно кричали возницы, понукая их. По такой распутице лошадь тащила телегу, на которой стоял гроб с телом Агриппины, рядом с которым сидела женщина, а возница шел рядом и приговаривал:
– Н-о-о, м-и-и-л-а-я, пошевеливайся.
Несколькими неделями позже после бурного обсуждения двумя врачами состояния роженицы поместье Грушевских опустело. Обоз из трех кибиток тронулся поутру, хотя предпринималось немало усилий выехать как можно раньше: дорога предстояла неблизкая. Вацлав обходил комнаты и внимательно их осматривал, будто что-то ища, дольше всего он оставался в комнате, у окна которой росла слива. На крыльце, скрестив руки на груди, стояла старушка. Он силился вспомнить ее имя, в памяти мелькали разные слова. «Кажется, мать и отец звали ее Марфушей, а мы с Кариной называли ее няней, да, няней, а кучер почему-то Полей», – и от этих воспоминаний Вацлав заулыбался. Няня подошла к нему, взяла за руку, посмотрела в глаза, а потом заговорила:
– Для дитя, паныч, оставь имя Роман, так просила мама Вари, это Вари дитятко. Жива она или нет, не знаю, а дитятко ее, так Бог управил, вашего роду, храните его, – она опустила руку и хотела прижаться к груди молодого человека, почувствовать от него благодарность и сострадание, но на няню смотрели глаза, в которых были растерянность и страх.
– Кланяйся отцу, матери, спасибо им, дали мне угол до конца дней моих, храни вас Бог, – были ее напутственные слова.
Она сошла с крыльца и перекрестила уходившего к повозкам молодого паныча, как она с детства величала Вацлава.
Часть седьмая
1
В средине июля в Варшаве было душно и тревожно, пошли слухи, что русская армия без боя оставляет город и уходит за Вислу. Эти слухи нарастали с каждым днем, и вдруг на крупных предприятиях поднялась суматоха, оборудование демонтировалось и вывозилось для погрузки на железнодорожные станции, пути были забиты пустыми вагонами, пассажирский поезд в столицу отправлялся не по расписанию и не каждый день, купить на него плацкарту было уже практически невозможно, город заполнялся военными и беженцами. В редакции популярного молодежного издательства, в котором имел честь занимать престижную должность Вацлав Казимирович, второй день шло бурное, противоречивое и разноголосое обсуждение складывающегося положения. Бо́льшая часть сотрудников склонялась к тому, что выражать протест и даже гражданский бунт, который являлся основной направленностью их деятельности и позволял редакции занимать передовые позиции, особенно среди молодежи, можно будет и под оккупацией германских войск. Другая часть энергично убеждала, что польские земли простираются и за Вислой и Бугом, надо перебираться туда и там, как и прежде, полноценно заниматься начатым делом. К этой части сотрудников относился и Вацлав Казимирович, который слыл среди коллег совестливым и довольно практичным человеком. Он придерживался устойчивого мнения, что от австрияков и германцев хорошего ждать нечего, а земли за Бугом считал польскими и в душе надеялся на возрождение величия и славы некогда могучего государства. К тому же там находились земли, которые по праву принадлежали ему, и в крайнем случае (это самое важное) его семья могла найти там пристанище. Эту новость, захватившую почти всех варшавян, Вацлав Казимирович обсуждал с женой и родителями. Регина не хотела уезжать, здесь ей было хорошо и спокойно. Но часто в ней вспыхивал гнев против этих, как она говорила, чванливых и надутых германцев, и тогда она начинала сомневаться в правильности своего решения остаться в Варшаве. В такие минуты она направляла свое недовольство на мужа, говоря, почему мужчины такие неуверенные и бессильные.