Мы люди… Разлом
Вацлав с семьей уже почти три года жил в Варшаве. По их прибытию из имения в Краков Регину и младенца сразу же окружили известные врачи. Они с изумлением отмечали уникальность рождения ребенка на таком сроке беременности матери и при ее состоянии здоровья, как сказал один из них, здесь есть какая-то загадка. Регина быстро шла на поправку, младенец удивлял всех своей жизнерадостностью, вот только Вацлав был угрюм, часто раздражался без всякой причины, что удивляло и настораживало его родителей. Нелли чувствовала, что сын скрывает от них что-то очень важное. В один из вечеров она попросила его зайти в кабинет отца, попить с ней чаю, но разговор не заладился. Вацлав уже собрался уходить, как она с грустью спросила:
– Сын, что случилось? Ты все время молчишь, раздражаешься, в тебе нет радости от рождения сына, ты как-то безучастно относишься к Регине. Конечно, ты пережил большие потрясения там, в имении, но прошло уже почти два месяца, а успокоения в тебе не видно.
Вацлав шагнул к двери, но остановился, вернулся к столу и, не поднимая глаз, рассказал о случившемся с женой и ребенком. Нелли слушала, затаив дыхание, она готова была разрыдаться, но ее женское чутье подсказывало, что слезами здесь не поможешь, произошла настоящая трагедия, которая может иметь последствия. Воскрешая в памяти те события, Вацлав воспринимал их сейчас совершенно по-другому, это могло выглядеть и как преступление, и как благородный поступок. Он понимал, что необходимо посвятить в это своих родителей.
– Вацлав, ты должен обо всем рассказать отцу и сделать это как можно скорее, – Нелли говорила строго, подчеркивая слова «должен» и «сделать». Вацлав не сопротивлялся и пообещал поговорить с отцом.
Казимир и Нелли молчали, они почти одинаково оценивали сложившуюся ситуацию: в их семье появился чужой ребенок. Это был не их внук, хотя в глубине души они понимали, что отец ребенка Вацлав, и что в случившемся есть их вина. Получалось, что ребенок чужой для Регины, но в то же время именно из-за него, по мнению врачей, она смогла пойти на поправку. В своих рассуждениях они старались обойти Варвару, по словам Вацлава, она умерла, и эта смерть тоже камнем ложилась на их души. Мысли Казимира путались и заходили в тупик. Первой заговорила Нелли. Четко и кратко, словно зачитывая царский указ, она заявила, что эту тайну ни под каким предлогом нельзя никому раскрывать, в том числе и Регине. Ребенку надо оставить имя Роман, как просила та женщина. Что бы ни случилось, они будут заботиться о малыше, стараться без надобности не привлекать врачей, поскольку они, похоже, что-то заподозрили. Далее следует сообщить обо всем этом сыну и постараться убедить его в правильности таких действий.
– Да, и нельзя допустить, чтобы об этом узнала Карина, иначе весь Краков будет в курсе о случившемся, – добавил Казимир и с облегчением выдохнул.
Вацлав молча слушал отца, который излагал суть предложений жены, добавляя при этом убедительные и важные, как он считал, слова. Разговор получился по-семейному спокойный, а главное, сын его принял. Нелли даже показалось, что у него засветились глаза. Сложнее всего оказалось скрывать тайну от Карины, она замечала, что в доме от нее что-то утаивают, и это связано с Вацлавом и Региной. Но какие бы ухищрения она не предпринимала, на нее смотрели такие доверчивые, такие бесхитростные и такие милые глаза родителей и брата, что она отступала. Однажды, когда Регина кормила маленького Романа, Карине пришла мысль, что ребенок не от Вацлава. От такой догадки у нее запершило в горле, она закашлялась, и с того дня под предлогом, что ей нужно учиться ухаживать за маленькими детьми, стала присутствовать при пеленании племянника. Иногда ей казалось, что ребенок действительно совсем не похож на Вацлава, и тогда ее воображение будоражила мысль о порочной связи Регины с другим мужчиной. Больше всего ей хотелось найти разгадку, кто он и как это могло случиться. Но однажды при очередном пеленании, когда маленький Роман дрыгал ножками и не давал няне их захватить, она увидела на его животике маленькие родинки, расположенные так же, как у Вацлава. Карина громко воскликнула:
– Ой, смотрите, да у него родинки такие же, как у Вацлава!
К ней быстро подошла Регина, вбежала в комнату и Нелли, у которой пронеслась то ли восхитительная, то ли печальная мысль: да, это их семя.
Вся эта история, как с давних пор было заведено в роду Грушевских, не могла остаться без внимания ксендза, которому порой доверялись самые сложные и щепетильные семейные дела. Ксендз навестил Регину, провел молебен за здравие младенца и его матери, и перед Казимиром встал вопрос, раскрыть ли тайну, которую поведал Вацлав, служителю церкви. Он не хотел обсуждать эту тему с женой, но все же не выдержал. Нелли была кратка: «Обсуди этот вопрос с сыном, он уже взрослый, как он скажет, так и поступай». До чего же эти женщины бывают мудры, усмехнувшись, подумал Казимир. Вацлав был менее религиозен, чем его родители, и не видел необходимости раскрывать свою тайну ксендзу. После слов сына Казимир почувствовал облегчение: тайна осталась нераскрытой. Теперь оставалось узаконить в установленном порядке рождение и имя младенца.
В доме стали реже появляться врачи, зато излишний интерес к маленькому Роману проявляла Карина, и матери частенько приходилось выпроваживать ее из дома к друзьям. Родители Регины повели себя враждебно, они намеревались забрать дочь к себе, но этому воспротивились врачи, сказав, что не стоит беспокоить еще не окрепшую после родов мать. Отказалась от переезда и сама Регина, заявив, что она останется с мужем. Конфликт, казалось, был улажен, но Анджей был недоволен строптивой дочерью, и дело доходило до скандала.
А Казимира и Нелли занимала другая проблема: пришло время определяться, чем будет в дальнейшем заниматься их сын. Одна из бесед на эту тему произошла в комнате, где лежала Регина, она покормила Романа, передала его няне и была в хорошем настроении. Когда к ней вошел Вацлав с родителями, разговор поначалу вертелся вокруг младенца и постепенно перешел на Вацлава. Втайне от семьи Казимир провел ряд встреч с влиятельными людьми в университете, и они порекомендовали его сыну заняться газетным делом, заявляя, что это и престижно, и перспективно. Поддержали такое занятие и друзья Казимира, обещая помочь его сыну в обустройстве. И сейчас в кругу семьи Казимир кратко изложил свое предложение. Но обсуждения не вышло, наоборот, все сникли: получалось как-то очень уж прозаично. Будучи студентом, Вацлав подавал большие надежды, и казалось, его ждет героическое будущее и более важные занятия, нежели обычное газетное дело. Конечно, это позволяло печататься в газете, излагать свои мысли для широкой публики, но все же. Неожиданно для всех высказалась Регина, она сидела на кровати, подложив за спину подушки и укрывшись толстым пуховым пледом:
– А что, Вацлав Казимирович, вы будете писать разные там воззвания и освещать важные события, а я буду их править, мне это нравится, – и она засмеялась.
«А она молодец, хорошая жена у сына», – подумала Нелли, поддержав общий смех.
Вскоре появилось заманчивое предложение: в Варшаве можно было определить Вацлава в бурно развивающееся издательство с хорошими перспективами по службе, правда, для этого надо было изрядно потратиться. Но, как утверждали влиятельные люди, дело стоит того. К тому же в Варшаве у Нелли был особняк, который достался ей от родителей, и она планировала отдать его дочери в качестве приданого, но сейчас объявила, что пусть там живет Вацлав с семьей.
В Кракове волнами нарастало обсуждение соседей на Балканах, вопросов независимости польских земель и притязания России на доминирование в Европе. Ни одна встреча Грушевских с родителями Регины не обходилась без бурных дебатов на эти темы. Прения отдаляли их друг от друга до опасной черты, за которой мог наступить окончательный разрыв. Это произошло после повторного отказа Регины хотя бы немного погостить у них с ребенком.
В конце зимы Казимир уехал с сыном хлопотать о его трудоустройстве и занялся перевозкой необходимых для молодой семьи вещей в Варшаву. Маленький Роман уже делал свои первые самостоятельные шаги, улыбаясь беззубым ротиком, вызывая радость и восхищение окружающих. Так готовился отъезд молодой семьи Грушевских к новому месту проживания. Неожиданно для всех Карина заявила, что тоже поедет с ними.
Молодая зелень покрыла деревья, газоны, кустарники, уже прогремела первая весенняя гроза, наступили теплые дни. В эту пору от дома Грушевских отъехало три экипажа. Старшие Грушевские направлялись в свое небольшое имение недалеко от Варшавы. Решение о переезде они приняли после совета ксендза, когда тот был у них в гостях на Рождество. «Послушайте, дорогой Казимир, – сказал он, – грядут очень тяжелые времена для многих наших прихожан, для Польши и Кракова. Если есть возможность ухать ближе к Варшаве, уезжайте по весне». Казимир доверял ксендзу и понимал, что под тяжелыми временами священнослужитель имеет в виду войну. После того разговора Казимир под разными предлогами стал переправлять все драгоценное в их небольшое имение недалеко от Варшавы. Это решение стало большой неожиданностью для их детей, больше всего этому обрадовалась Карина.
2
В редакции Вацлаву было предложено эвакуироваться из Варшавы, определиться на новом месте, попытаться создать там филиал предприятия и распространять газеты. Он дал свое согласие и, несмотря на недовольство жены, объявил, что они уезжают. По совету родителей было решено ехать в имение некогда вельможного пана Грушевского, на владение которым Вацлав недавно восстановил свое право. Родители решили остаться в своем небольшом имении, Карина тоже отказалась ехать, у нее был период устройства личной жизни, да ей уже изрядно поднадоела Регина с ее сложным характером.
Утром, попрощавшись с родителями, Вацлав с семьей и няней на двух экипажах отъехали от своего особняка. Все ощущали грусть и затаенный страх от неизвестности предстоящего пути. По просьбе Казимира их взялись проводить за Вислу двое его доверенных людей, которые хорошо знали дороги. Им удалось провести экипажи мимо нескончаемого потока колонн пеших и конных солдат, артиллерийских орудий, повозок беженцев. На подъезде к Висле они с трудом встроились в общий поток. В духоте, среди крика, ругани возниц, ржания лошадей сумели переправиться через реку. Плакал Роман, няня и Регина с трудом успокаивали его, но лишь на короткое время: он просился домой. Регина раздражалась и тоже была готова заплакать. Вацлав пересел в первый экипаж и корил себя за то, что позволил впутать себя в такую сомнительную и опасную затею. Осматриваясь по сторонам, он понимал, что назад пути нет: переправиться через мост не удастся. Оставалась надежда, что впереди дорога будет более свободной и они быстро домчат до места.
Однако за Вислой поток не уменьшился, навстречу двигались санитарные повозки, повозки с вооружением и боеприпасами. Колонна останавливалась, опять стоял крик, ругань, скакали потные и злые верховые военные, которым удавалось навести порядок, и движение возобновлялось. К вечеру Вацлаву с помощью провожатых удалось заехать на небольшой хутор и остановиться там. Провожатые тут же попрощались и уехали обратно. Грушевские остались одни. Мест для размещения не было, повсюду находились беженцы и военные. Вацлав как потерянный ходил среди этих людей, пытаясь объяснить, что у него жена и ребенок и им нужен отдых. На него смотрели с удивлением, кивали головой, иные отворачивались с видом, мол, сами такие.
Возвратившись к экипажам, он увидел возле заплаканной жены офицера, это был высокий, стройный, затянутый ремнями портупеи мужчина средних лет. Регина, заметив Вацлава, стала быстро говорить, что это ее муж и им нужны комнаты, у них маленький ребенок. Офицер представился и заверил, что найдет для них пристанище, где можно будет поужинать и переночевать. Действительно, вскоре они очутились возле небольшого аккуратного домика. Пожилой суетливый еврей поприветствовал приезжих у крыльца и стал объяснять, что хотя домик небольшой, места для ночлега хватит всем. Он представил хозяйку, которая пообещала вкусный ужин и завтрак и даже поинтересовалась предпочтениями гостей. После такого приема Регина успокоилась, сказала, что приготовить ребенку, и хозяйка повела ее с Романом и няней в дом. Хозяин попросил оплату за проживание вперед и назвал цену, она была немаленькой. Вацлав, не задумываясь, тут же рассчитался с ним. Офицер стоял поодаль, и как только хозяин спрятал деньги в карман, подошел к Вацлаву и спросил, не могли бы они разместиться вместе в одной комнате, так как другого места у него нет. Вацлав радостно закивал, выказывая уважение офицеру и называя его своим спасителем. Он впервые находился в таком водовороте людей, в атмосфере сумятицы, ругани, крика и оскорблений, а офицер показался ему человеком сильным и благородным, и Вацлав был готов терпеть ради него неудобства.
Разместились быстро. В домик внесли часть вещей, возницы поставили экипажи и коней под навес, здесь же они устраивали себе ночлег, хозяин пообещал накормить коней. Ужинали за общим столом в комнате, которая одновременно являлась и кухней, и столовой. Регина с Романом ужинали в своей комнате. Между мужчинами постепенно завязался разговор о войне и о том, что будет дальше. Больше говорили хозяин и офицер, Вацлав с интересом слушал каждого, иногда поддакивая или кивая. Неожиданно в дверь громко постучали. Не успел хозяин подойти, как дверь отворилась, и в комнату вошел усатый казак с саблей на боку, в фуражке набекрень, из-под которой вихрились густые черные волосы. На его серебристых погонах виднелись две звездочки. Он поздоровался, спросил, кто здесь хозяин и потребовал немедленно разместить его людей. За столом повисла напряженная тишина.
– Хорунжий, извольте уважать старшего вас по званию, – офицер встал, вытирая руки о салфетку.
Казак вытянулся и щелкнул каблуками.
– Виноват, ваше высокоблагородие, простите, не заметил.
Закрывая дверь, он с раздражением произнес: «Где же мне размещать людей?!»
Ужин закончился безрадостно. Хозяин поспешил за казаком, вышли во двор и Вацлав с офицером. Там слышалось ржание лошадей, громкие голоса конных казаков. «Что это? Почему это так? Куда они движутся? Кому это надо?» – стоя возле крыльца, в растерянности задавал себе вопросы Вацлав. Вдруг офицер с раздражением заговорил:
– Вот так у нас всегда, дали приказ отходить, а где размещаться на ночлег, где кормить солдат? Да и сколько можно отступать? Где наши аэропланы, почему молчит наша артиллерия? Бестолковщина, если не сказать хуже: предательство.
Вацлав вздрогнул от этого слова и ощутил себя совершенно беспомощным. Ему нестерпимо захотелось назад, в Варшаву, в уютную домашнюю обстановку. Только это осталось в прошлом, которого уже никогда не вернуть.
– Казалось, месяц-другой – и разобьем германские войска, а война уже год длится, и конца ей не видно, а из-за нашего бестолкового командования и предательства австрийцы с немцами прорвали фронт и быстро наступают с юга. Как бы наши армии не окружили здесь… Надо успеть добраться до Бреста, может, там их остановят, там есть надежда на хорошо укрепленную крепость. А если нет, то покатимся дальше.
Со стороны могло показаться, что офицер разговаривает сам с собой. Он замолчал и, прервав размышления Вацлава, предложил идти спать.
Уже в доме он сказал:
– Завтра на рассвете мне нужно уходить, а мы даже не представились друг другу. Штабс-капитан Голубев Александр Иванович.
Вацлав назвал себя, и они обменялись рукопожатием.
– Трудная вам предстоит дорога, вы здесь долго не задерживайтесь, поскорее добирайтесь до Бреста. В пути держитесь проселочных дорог, они менее загружены. Удачи вам и вашей семье.
Вацлав благодарил штабс-капитана за помощь, теплые слова и тоже пожелал удачи. Вскоре оба спали крепким сном.
3
На третий день пути потные и уставшие лошади, с трудом тащившие покрытые плотной седой пылью экипажи с людьми, въехали в местечко Тересполь, расположенное в стороне от Бреста. Палящее солнце уже повернуло на послеполуденную сторону, впереди вдоль дороги по песку двигалось большое стадо коров, высоко поднимая облако пыли, которое закрывало окружающие предметы, все это вызывало жуткую тоску и безнадежность. Вацлав сидел в первом экипаже рядом с возницей, в голове у него стоял шум, мешавший о чем-либо думать и что-либо предпринимать. Вдруг подул ветерок, появилось ощущение прохлады, и в этот момент раздался громкий мужской крик:
– Не останавливаться, не останавливаться, быстрее, быстрее! Там у военных привал, их будут кормить.
Этот крик вывел Вацлава из оцепенения, он увидел, как беженцы, которых они обгоняли, толкая друг друга, ринулись вперед за этим мужчиной. Поднялся крик и плач, перерастающий в сплошной вой. Так они и двигались в потоке: с одной стороны шли военные, а с другой с воем неслась толпа беженцев, сквозь который Вацлав услышал надрывный плач сына. Он хлопнул возницу по плечу и истерично прокричал:
– Давай сворачивай, куда ты? Сворачивай влево, к военным!
И тут же раздались возмущенные голоса:
– Ты что, ошалел, куда прешь на людей?!
Под оскорбительную ругань и проклятья конные военные расступились, и два экипажа свернули на узкую проселочную дорогу к экипажу, где находилась Регина с ребенком. К ним подъехал военный с саблей.
– Под суд пойдете за такое самоуправство! Вы же людей погубите… – и осекся, встретив полный отчаяния взгляд измученной женщины с ребенком на руках.
– Простите, мадам, они чертовски устали. Правда, скоро будет привал.
От этих слов Регина очнулась, как от сладкого утреннего сна.
– Помогите нам, нам нужно где-то остановиться, накормить ребенка. Езжайте за мной, – Регина махнула рукой в сторону первого экипажа, – там мой муж.
Военный пришпорил коня и, поравнявшись с экипажем, поехал рядом. Вскоре они оказались на окраине местечка, где повсюду находились люди, их было много. Ближе к лесу стояли санитарные повозки, там горели костры, из больших чугунных котлов доносился запах мяса. Верховой военный отъехал от экипажа. Через какое-то время Вацлав забеспокоился и уже хотел предпринять какие-то действия, как вернулся их спаситель. Его было не узнать, перед ними предстал другой человек: с открытым лицом, на котором уже не было седой дорожной пыли, и улыбающимися глазами.
– Ждите меня здесь, я скоро вернусь, только никуда не уезжайте, – и он снова ускакал.
Вацлав подошел к жене и был поражен ее внешним видом, ему показалось, что с ребенком сидит старуха, он даже непроизвольно отшатнулся.
– Он что, оставил нас? – с тревогой спросила она.
Вацлав откашлялся и принялся стряхивать с себя пыль.
– Он сказал, что скоро вернется и просил ожидать его здесь, – не глядя на жену, ответил Вацлав. Не успел он привести себя в порядок, как подскакал верховой.
– Я получил приказание от ротмистра препроводить вас к месту ночлега, здесь недалеко, езжайте за мной, – он подождал, пока Вацлав усядется в экипаж, и, пустив лошадь шагом, поехал впереди.
Экипажи въехали в заросший сад и остановились. Навстречу им шел тот самый военный, которого сопровождающий назвал ротмистром. Он остановился возле экипажа Регины.
– Сельский ксендз любезно разрешил вам здесь остановиться. Тут будет для вас безопасно, кое-какие продукты я оставил у него, так что располагайтесь, а у меня служба. К ужину меня не ждите, если смогу, завтра заеду, чтобы пожелать вам счастливой дороги. Честь имею, ротмистр Пилип Иванович Кольцов.
Регина заулыбалась и стала благодарить его. Она находилась на пределе своих сил, и от слов, напомнивших ей о прошлой жизни, не сдержалась и расплакалась. Кольцов поклонился и вскочил в седло.
К экипажам подошел высокий, чуть полноватый, уставший ксендз. Он на польском языке пригласил уважаемых гостей в свой дом. Ксендз помог измученной Регине сойти на землю, пообещав ей, что поручит затопить баню, чтобы уважаемая пани смогла помыться.
Приземистый дом скрывался в кустах жасмина и сирени, неподалеку, широко раскинув ветви, краснела рябина, чувствовалась прохлада. На крыльце стоял мужчина в одежде священнослужителя и тоже в сапогах, ксендз сказал ему насчет умывальни для приезжих, и тот заспешил по тропинке, которая уходила в глубь сада.
– Входите и устраивайтесь, как вам будет удобно, мой дом открыт для всех. Дочь моя, вы устали и найдете в этом доме успокоение, и оградит вас Дева Мария от дум темных, – говорил ксендз, помогая Регине подняться по ступенькам крыльца.
Регина встрепенулась и заявила, что в таком виде грешно входить в дом, нужно стряхнуть с себя дорожную пыль и умыться. Она сошла с крыльца, и они с няней стали приводить себя в порядок. Женщины оживились, на их лицах появились улыбки. Повеселел и Вацлав, державший на руках сына. С таким настроением они вошли в просторную комнату. Регина сразу стала готовить постель для себя и Романа, которого на другой кровати раздевала няня. Малыш проснулся и захныкал.
Вацлав и ксендз вышли во двор, августовский вечер уже вступал в свои права, было тихо и не верилось, что всего несколько часов назад творился кошмар, не поддающийся описанию. И только пыльная одежда и усталость говорили Вацлаву, что такое было и может повториться. Неожиданно для самого себя он спросил:
– А вы, святой отец, не уходите с армией?
– Дитя мое, разве можно уйти от своего дома, божьего дома? Я поляк, а как может куда-то уйти Польша? Она была и будет, здесь моя паства, кто-то уйдет, а многие останутся, и я буду нести им слово Божие.
– Сюда могут войти германские войска, – перебил его Вацлав.
– Я не приемлю немцев, это не их земля, а наша, и я останусь на ней, и буду просить пресвятую Деву Марию о возрождении великой Польши.
Их разговор прервал причетник, сказав, что вода нагрета, и пани могут идти мыться.
Регина с неудовольствием подумала об умывальне, не представляя, что это такое, она устала, ей хотелось привычной еды. Как вдруг ксендз принял серьезный вид и начал нараспев читать молитву, ему подпевал причетник. Слова молитвы заставили присутствующих на миг забыть обо всем. В какой-то момент у Регины закружилась голова и ей почудилось, будто она приподнимается над полом домика. Ксендз завершил молитву так же неожиданно, как и начал. Причетник поклонился и сказал Регине с няней следовать за ним. Вацлав остался с Романом, который, разметавшись на постели, крепко спал.
На входе в умывальню, похожую на маленькую баню, Регину и няню встретил терпкий запах чабреца и мелиссы, также улавливался тонкий аромат от висевших связанных пучком веток эвкалипта. Это бодрило и поднимало настроение. Регина мылась в большой деревянной бадье, наполненной темной, настоянной на травах, водой. Она ощутила, как ее тело наполняется приятной легкостью. Няня Ядвига лила теплую воду ей на плечи и спину, но было ощущение прикосновения не струй воды, а легкого ласкающего ветерка, который обволакивал тело до пальчиков ног. Регина взяла большой деревянный черпак и стала лить воду сама, подставляя все части тела. Никогда в жизни она не ощущала такого блаженства от воды, ее охватила радость, хотелось сделать что-то запоминающееся, хорошее и доброе, и она стала поливать Ядвигу. Та мылась, фыркая и разбрызгивая вокруг себя воду, от этого становилось еще радостнее. Регина вдруг вспомнила, что когда она была совсем маленькой и стучала ножками по воде, то вокруг разлетались брызги.
– Все, пани, хватит. Я замечательно вымылась, – сказала Ядвига.
Выйдя из умывальни, Регина почувствовала себя другой, она не понимала, что с ней случилось, молитва ксендза и вода изменили ее. У крыльца их поджидал ксендз, он приподнял руки вверх, произнес: «Святая Дева Мария, очисти сих дев от всякой скверны» и пригласил их в дом. В комнате был накрыт стол, ксендз произнес краткую молитву и предложил откушать чем Бог послал. Ели молча, затем причетник убрал грязную посуду и предложил чай.
– Януш готовит настоящий чай, от которого никак нельзя отказаться, – сказал ксендз.
Вацлав мылся после ужина, вода сняла усталость и придала сил, мир приобрел другие очертания. Распахнув дверь умывальни, он остановился. Солнце уже зашло, и было даже прохладно, в саду пофыркивали лошади. Темнота уверенно захватывала деревья, садовую дорожку, приоткрывала на небе звезды. Все было тихим и мирным. Неужели такое возможно, подумал Вацлав. Казалось, прошедший день закатился вместе с солнцем и уплыл далеко-далеко, а завтрашний день будет бодрящим, зовущим действовать и жить бесконечно долго и непременно счастливо. К умывальне подходили возницы, неожиданно Вацлав подумал, а им каково, где их семьи, куда они поедут дальше, но ответов на эти вопросы у него не было Ксендз и причетник ушли служить мессу в костел. Вацлав еще немного постоял во дворе, вдыхая запахи августовской ночи, и пошел спать.
Рано утром на красивой рыжей лошади прискакал возбужденный ротмистр. Вацлав в это время умывался во дворе холодной водой, ему помогал Януш. Вацлав радостно помахал гостю мокрой рукой, а ксендз пригласил его в дом на завтрак.