Репрессированный сам за четыре года до рождения, а после, через 62 года, реабилитированный, сперва я перевёл непроходного Василя Михайловича для себя. А отпустя четверть века всё-таки издал свои переводы Чечвянского в «Библиотеке «Огонька». Спасибо, поддержал Виталий Коротич, в то время был главным редактором «Огонька».
Приятно сознавать, что я, репрессированный сам на протяжении 62 лет, выхватил из небытия репрессированного и лишь посмертно реабилитированного Василя Михайловича Чечвянского, этого украинского Зощенко, и первым подал его русскому читателю.
Насколько мне известно, за все пятьдесят шесть лет после посмертной реабилитации у В. Чечвянского вышли на Украине лишь две тощенькие книжечки. За последние сорок пять лет ни одной книги не издано на Родине.
Зато в Москве за последнюю четверть века вышли четыре книги его рассказов в моём переводе. «Радостная параллель» была третьей книгой. «Избранное». Я выпустил его к 125-летию В. Чечвянского на свои тоскливые пенсионно-инвалидные миллиардищи. На свои средства я выпустил его три последние книги. Уцелевший русский репрессированный выдернул из забвения расстрелянного репрессированного украинца.
В советское время мою прозу репрессированного не издавали. При Советах я смог напечатать лишь тоненькую книжку художественной прозы «От чистого сердца» да ещё тоньше книжицу переводов. Я вынужден был долгие годы работать в стол. Ведь шестьдесят два года меня душило клеймо врага народа, и только в 1996 году я был полностью реабилитирован.
И началась другая Жизнь!
В 2001 году я стал издавать в Москве Первое собрание своих сочинений. Сначала намечалось выпустить собрание в десяти томах. Но десяти оказалось мало. Пришлось выпускать дополнительные тома. В одиннадцатый вошёл автобиографический роман «Репрессированный ещё до зачатия». В двенадцатом даны мои переводы с украинского, белорусского, польского и немецкого.
После выхода Первого собрания я основательно переработал многие свои произведения. Тщательная правка коснулась всех сочинений. Назрела необходимость издать их в новой редакции. И я приступил к выпуску Второго, а затем и Третьего собрания сочинений уже в 16 томах.
Из своих произведений я бы выделил две трилогии: «Мёртвым друзья не нужны» и «Высокие дни».
Трилогия «Мёртвым друзья не нужны» состоит из романов «Поленька», «Дожди над Россией», «Что посмеешь, то и пожнёшь» и рассказывает о незаконных преследованиях раскулаченной крестьянской семьи на протяжении почти всех советских лет.
В эпопее «Высокие дни» дана широкая панорама падения Советов и первых трудных шагов России к новой демократической жизни. Составляют трилогию роман-озарение «Москва-90, или Вся надежда на смерть», роман-увертюра «Пятьсот кругов над красной пропастью» и роман-надежда «Кукуня» (первоначальное название «Кукуня, или Гриша и сбоку мы").
Первый роман «Москва-90, или Вся надежда на смерть» – предисловие к неизбежному падению Советского Союза. Сейчас много спорят, почему же пал Союз. Называются даже анекдотические причины вроде той, что-де Союз развалили строптивые граждане диссиденты. И почему-то упорно не называется Ленин – главный могильщик Союза.
Ка-ак!? – возмутятся иные коммунисты. Ленин создал Союз!
Но как создал? Не на штыках и не на крови слепил?
А что может удержаться на штыках и на крови?
Семьдесят три года репрессиями продержались у власти верные ленинцы. И довели богатейшую страну до ручки. До голода!
Дожали державу до талонов. Даже на сигареты. Жена не курила, я не курил, но талоны нам выдавали. И эти талоны я менял на продуктовые и брал в магазине на продуктовые талоны зелёное, гнилое пшено.
Это в Москве. А в Армении вон выдавали табачные талоны даже младенцам.
Везде только взрослым выдавали, а тут и новорожденцам. Заместо соски – сигаретину ему!
Мужики кинулись уговаривать баб рожать хоть каждый день. Мало им Карабаха. Они ещё, насосавшись талонного яду, демографический взрыв с пожаром во всю Армению устроят!
А так там ничего занятного. Ну, триста грамм сыра на месяц. Восемьсот грамм риса на квартал. В день по целой крупинке! По целой!!! Это невозможно вообразить даже в самой безотвязной фантастике. Да не обжираловку ли армяне затевают на широкую кавказскую ногу?
Нет, говорят, не отжираловку. Это теперь у них такая норма.
А ведь было на исходе первое десятилетие, когда мы уже «жили» при хрущёвском коммунизме.
Гнилое пшено по талонам. Это и весь коммунизм? А чего дальше-то ждать?
Ленин создал Союз. В этом создании уже была заложена бомба разрушения. И Ленин вместе со своими верными продолжателями его дела похоронил Союз.
И как это делалось, рассказывается во втором романе-увертюре «Пятьсот кругов над красной пропастью».
1990–1992.
Россия на переломе.
Была разработана программа перехода к укладу новой жизни «500 дней». И осуществиться этой программе было не суждено.
Уже после смены строя в стране родился в семье мальчик. Звали его дома Кукуней. С него начинается отсчёт новой жизни. Он надежда. Таким, как он, вершить новую жизнь в России.
Пятитомная трилогия «Высокие дни» – одно из самых крупных художественных произведений в России. В трилогии 2584 страницы.
Романы «Русиния» (первоначальное название «Верховина, или Путь из-за океана»), «Сибирская роза», «Колокола весны, или Герой из книги рекордов Гиннесса» рассказывают о сегодняшней России.
Написал я и с десяток повестей. «В Батум, к отцу», "Оренбургский платок", "Жених и невеста", "Что девушка не знает, то её и красит", «Пешком через Байкал»…
Особняком стоит широкоизвестная повесть «Оренбургский платок». Впервые она была опубликована в журнале «Наш современник». Затем по ней была сделана радиопостановка, которая более десяти лет с успехом часто шла по Всесоюзному радио и всегда вызывала массу восторженных откликов слушателей. В 1979 году была признана одной из лучших литературных передач года.
Повесть «Оренбургский платок» я посвятил Виктору Астафьеву, предварительно получив на то его письменное согласие.
Более двух десятков лет у меня ушло на «Русинию». (Позже с романом «В центре Европы» она составила дилогию «Подкарпатская Русь».) «Русиния» трижды основательно перерабатывалась. Рукопись я посылал в Вологду секретарю правления Союза писателей России Василию Белову. Он добро отозвался о «Русинии» и выделил:
«Повесть, ясно, надо издать. Особенно нравится мне мне язык».
О романе «Сибирская роза» так написал мне Борис Можаев:
Анатолий Никифорович!
Роман «Сибирская роза» удался. Народные типы, народные образы. С интересом прочёл. Нравится, что Вы смело пошли на показ неофициальной медицины, народной медицины. Роман прекрасно скомпанован, хорошо выстроен каждый эпизод. Так и действуйте дальше. Прекрасное начало. Чувствуете народное слово, лю́бите его. Дело Ваше нужное, важное.
О моей повести «Что девушка не знает, то её и красит» прозаик Вячеслав Пьецух:
"Небольшая Ваша повесть – это в высшей степени серьёзное и интересное литературное произведение. Ваша повесть сама по себе заслуживает всяческого одобрения".
С полсотни иронических рассказов составляют цикл "Блёстки" («Жена напрокат»).
Корнем я воронежский. Поэтому воронежская тема – одна из главных в моём творчестве. В частности, в трилогии «Мёртвым друзья не нужны» показана жизнь раскулаченной воронежской крестьянской семьи на протяжении 60 лет.
Прообразом главной героини повести «Жених и невеста» послужила знатная воронежская трактористка Зинаида Молозина.
В предисловии к этой повести так написал ещё в 1983 году известный воронежец, лауреат Ленинской премии, один из руководителей Союза писателей СССР поэт Егор Исаев:
«Насколько это неожиданно, настолько и знакомо одновременно. Я лично в названии повести А. Санжаровского увидел себя в далеком воронежском детстве. В этом словосочетании есть и озорное и серьезное – это как весна перед летом – да и все, собственно, в этой небольшой повести как весна перед летом, в ощущении близкой осени и зимы.
Язык повести почти поговорочный – много за словом, над словом, в его глубине. Как велит язык, как велит чувство, так возникает характер. Два характера, две судьбы, но как они близки друг другу, сердцем близки. Хочется любить, верить, а это уже немало и для жизни и для писателя».
Без этого отзыва не появилась бы в те глухие советские годы – тогда мне было уже сорок семь лет – моя первая и единственная при Советах книжка прозы «От чистого сердца», куда была включена и повесть «Жених и невеста».
В качестве эпиграфов ко многим главам воронежской трилогии «Мёртвым друзья не нужны», написанной в 60–80-ые годы прошлого века, я брал строки из Кольцова, Исаева, Прасолова и других воронежских поэтов.
Поскольку меня, репрессированного, не спешили печатать, я время от времени посылал свою новую вещь кому-нибудь из известных писателей. Хотелось услышать от маститых, туда ли я еду.
Сильной поддержкой в те далёкие тяжкие годы были мне добрые отзывы о моих сочинениях Виктора Астафьева, Егора Исаева, Василия Белова, Бориса Можаева, Сергея Чупринина, авторитетнейшего видного критика, «неистового Виссариона» наших дней, академика российской словесности, члена Президентского Совета по культуре Валентина Курбатова, доктора филологических наук Александра Фёдорова…
По обычаю, после издания той или иной вещи работа над нею не прекращается. Я постоянно придирчиво перечитываю опубликованное и основательно правлю. Так что с долгими годами варианты одной и той же вещи в книге и в компьютере сильно разнятся. И, конечно, предпочтение компьютерному варианту: в нём самая последняя правка.
Естественно, все произведения, включённые в однотомник «Избранное» (Москва, 2010 год, 746 страниц), были существенно доработаны.
На примере этого однотомника о достоинствах моей прозы писала и «Литературная газета» на полосе ЧИТАБЕЛЬНО! ЛГ» («Литгазета», №№ 11–12 от 30 марта – 5 апреля 2011, страница 7). Речь о рецензии Алекса Громова «Любовь превыше всего». Как информировала «Литературка» на первой странице 26 апреля 2011 года, «гриф «Читабельно!» ставился только на книги, противостоящие рыночной стихии, защищающие честь и достоинство русской и мировой литературы».
Вот эта рецензия.
С однотомником «Избранное» я вошёл в лонг-листы Бунинской премии (2011) и международной премии Достоевского (2017). С романом «Оренбургский платок» вошёл в 2012–2013 годах в лонг-листы литературных премий: «Ясная Поляна», «Золотой Дельвиг», «Премия Белкина», Бунинской. Награждён дипломом Международного литературного конкурса «Белая скрижаль – 2011».
В восьмом номере московского журнала «Подвиг» за 2010 год была опубликована моя грузинская поэма «Кавказушка» (первоначальное название «Генацвалечка»). С нею я стал лауреатом Всероссийской литературно-художественной премии «Золотой венец Победы» за 2011 год. (Москва).
В 2008 году мои повести «Оренбургский платок», «Жених и невеста», «В Батум, к отцу» и роман «Сибирская роза» ЛитРес разместил в интернете в разделе «Классическая проза».
С прошлого года мою прозу стали переводить на иностранные языки. Уже перевели на болгарский, хинди…
Но самое дорогое моё творение – сын Григорий.
Он долго не начинал говорить.
Или всё раздумывал, с чего начать?
Из-под стекла на его обеденном столике всегда сверкала алмазами нарядная разрезная азбука Мурмана Чанишвили.
Это мой школьный приятель из грузинского местечка Насакирали под Озургетами.
Мурман был подчёркнуто вежливо-скромен в учёбе. Звёзды с неба не собирал в мешок. Вечно бегал с ширинкой, завазюканной красками. На уроках у нас шли то русский, то математика, то биология.
А у Мурмана плясал один вечный радостный урок.
Святая рисовалка!
Он не слышал, что говорил учитель, что говорили ученики. Знай рисовал. И так темпераментно, что раз за разом, огорчаясь неудачному мазку по вечному холсту, в досаде хватался за ширинку, забыв отложить в сторону кисть. Вот он и был весь разукрашен ниже пояса, как павлин.
Отпетый был двоечник.
А на-поди какую праздничную азбуку ухитрил!
Загляденье! Пузырика не оторвать!
Кормишь и между делом показываешь ему буквы.
Отломышек мой ел и попутно учился.
Учился и попутно ел.
Комплексные были обеды!
Однажды посреди обеда он твёрдо поставил столбиком указательный пальчик на А. Будто директиву какую государственную сверху спустил.
– А! – доложил важно. И передвинул пальчик по азбуке на разрезанный красный арбуз.
И вопросительно смотрит на меня.
– Спасибо Вам, молодой человек, за достоверную информацию! – в радости пальнул я.
– Ар-р-р-р-рбуз! – гордо крикнул он.
И только тут до меня доехало, что он впервые заговорил! Да так решительно, будто требовал подать сюда этот самый арбуз на десерт.
Я понял, что голой благодарностью не отделаться, и побежал принёс арбуз.
Так мы натурально ударили арбузом по его «Арбузу». Отметили первое его слово.
Поел он арбуз и тут же прочитал по порядку почти всю азбуку.
Вот я и думаю, сперва он начал говорить или читать? По-моему, читать. Ведь произнесённое сначала было прочитано!
К четырём он уже буянил на пишущей машинке бойчей меня.
Скоро он прилично освоил компьютер. Компьютерная вёрстка книг для него семечки. Верстает он лет с восьми.
Лет в пять, когда он начал осваивать компьютер, ему страшно хотелось, чтоб и я знал компьютер. Насильно учил меня. Тащил к компьютеру и показывал, что да как делать. Трудно, но всё же я поддавался учёбе.
Со временем, когда я стал потихоньку уже сам работать, мой учитель несколько поостыл ко мне.
Он смекнул, чем больше знаю я, тем реже буду обращаться к нему за помощью. А это ему ну совсем худо. По его годам, ему можно работать на компьютере по десять минут в день. Он же готов работать полные сутки с пятиминутным отбегом на обед.
Как какое чепе – зову его. Летит на всех парах и мигом устраняет неполадки.
А иногда доходило до казусов.
– Отвернись и я сделаю. Тебе не надо всё знать. С тебя хватит того, что я знаю всё. А я всегда тебе помогу. По большинному знакомству.
И улыбается, хитро заглядывая мне в глаза:
– Я лыблюсь! – певуче и игриво поясняет свою улыбку.
Как-то завуч вприхвалку сказала мне:
– По мнению психолога, ваш сын опережает своих сверстников по умственному развитию на два года. Я и без психолога вижу, что проблем у него с учёбой нет. Выберите день или два в неделю, когда не будет он посещать школу. И так успеет. Попробуйте.
И без пробы вижу: успеет.
Мы с женой и задумайся:
«А чего попусту разбрызгивать сыновы годы?»
И он у нас за один год играючи одолел два класса. С отличием закончил начальную школу. В семь лет стал пятиклассником. В те же семь – первая собственная книжка иронических рассказов «Смешинки от Гриши». С этой книжкой он как самый юный писатель занесён в Книгу рекордов России, стран СНГ и Балтии «Диво». И всё это в семь!
К слову, Пушкин первое свое произведение – поэму «Монах» – написал в 14 лет. Впервые «Монах» опубликован только через сто пятнадцать лет. Послание «К другу-стихотворцу» – первая публикация поэта в 15 лет. А Лев Толстой в семь лет написал семь первых коротких рассказов для детского рукописного журнала братьев Толстых «Детские забавы». В печати великий писатель их не увидел. Эти сочинения были опубликованы лишь через сто четыре года.
А тут вот у Григория в семь издана своя целая книга!
Всё это меня удивляет.
Сам я первую русскую букву написал лишь в школе.
А пошёл я в школу в девять лет без десяти дней. Была послевоенная разруха. Досталось ухватить голоду…
Читать и говорить Григорий начал почти в одну пору.
А вот пить и курить…
Тут что-то не заладилось. Полный провал. Не пьёт, не курит. И даже не тянет! Весь в отца.
Чтение ему далось играючи, как я сказал, благодаря разрезной азбуке Мурмана.
Без нажима, без доходчивых лекций о пользе чтения Гриша быстренько перезнакомился со всеми буквами.
Мы с женой и не заметили, как он между делом пошёл основательно читать. А там и пописывать и на стенах, и на дверях, и на всём, на чём только можно карандашом карябнуть.
В пять я повёл его в школу на смотрины.
– Читает за второй класс! – был суровый приговор.
В шесть – школьник.
И тут божьи искры сыпанули изо всех щелей.
Уже в семь лет он, круглый отличник, стал пятиклассником. В десять лет – восьмиклассник!
Это по части учёбы.
А с сочинительством…
В свой дневник я записывал на пишущей машинке истории, что случались с Григорием.
Он стоял за спиной или сбоку и ревниво следил, всё ли я правильно пишу.
Значит, я пишу, а у меня за спиной мой юный кровный цензор.
Не дай Бог написать слово, которое он не говорил.
Не дай Бог просто пустить на лист опечатку.
– Папа! Ты неправильно напечатал! Исправляй! Ну скорейше!!!
Что мне оставалось делать?
Исправлял, конечно.
Я предложил ему сочинять вместе.
Три коротких стишка наших напечатала газета «Труд» 22 июня 2000 года.
А с прозой ну совсем не заладилось.
Из-за какого-нибудь одного слова подымалась такая буча, что мы тут же выключали компьютер.
И только тут я задумался, как же это люди умудряются сочинять вместе.
Или, может, всё-таки пишет один?
А второй занят культурной обслугой пишущего и вдохновляет его на сочинительство? Чешет пятки, подаёт повкусней чай или коньячишко там?..
– За одним компьютером нам не усидеть, – сказал я. – Каждый молотит свою копну!
Смотрел он, смотрел, как я пишу. Читал, читал мои записки и, плотно вздохнувши, сам начал записывать свои смешинки.
Как видим, заразителен не только дурной пример. Дети всегда пытаются копировать родителей. Ну раз пишет отец, почему не писать сыну?
И эта «игра в папу» подтолкнула меня к неожиданному ходу.
Прибежав из сада ли, из школы ли он летел сразу к компьютеру и на бегу начинал взахлёбку рассказывать о своём последнем приключении.
Я ему говорил:
– Свои десять минут игры на компьютере ты получишь после того как запишешь эту свою новую историю.
– Оя! Да или мне жалко своих слов? Пожалуйста!
Со временем он без напоминаний записывал свежие приключения и потом уже переходил к своим стрелялкам-игралкам.
Так без нажима, исподволь, потихоньку я приучил его к сочинительству-игре.
Неповторим, пленителен язык детства. Порой у меня вызывала гордую зависть волшебная образность сынова письма. И в такие минуты я невольно вспоминал Льва Толстого, его статью «Кому у кого учиться писать, крестьянским ребятам у нас или нам у крестьянских ребят?» Есть, есть чему поучиться у сына. Иногда его «красота выражения жизни в слове» была просто непостижима.
Сын называл свои истории смешинками. А я называю их гришинками. Сработал же сам Гриша!
Итак, всё!
Мы на полном самообслуживании. Так-то оно надёжней. Каждый сам себе царь!
В общем нашем дневнике я помечал его смешинки красной собачкой. Был у него такой штампик.
То сын воображал себя кошкой, то коньком, то крыской…
А тут вот дорос и до собаки.
Выбился в таксочки!
– У меня не руки, а лапы! У меня не лицо, а мордочка! Я не говорю, не мяукаю, не ржу. А лаю! У меня не комната, а конура! Это понять взрослюки могут?!
– Извините, сударь, пробуем-с…
Что у шестилетика Гриши получалось со смешинками, судить не мне с ним. А читателям.
И мы вместе отвезли первые его гришинки в самую главную газету России. В «Российскую газету».
А чего мелочиться?
Играть так играть по-крупному.
И 23 июля 1999 года на тридцать первой странице юмора "Шутить изволите?" появились гришинки!
"Российская газета" подпустила к гришинкам дружеский шарж художника Владимира Захаркина.
Весёлый мальчик с соской в зубах увенчан лавровым венком.
Интересно, на что они там себе намекают? Что они там себе, понимаешь, позволяют?
Лиха беда начало!
1 июня 2001 года «Российская газета», в частности, писала о Григории в статье «Вундеркинды день за год считают…»:
«Гриша уже стал известным писателем. В прошлом году в издательстве "Новый век" у него вышла очень весёлая книжка "Смешинки от Гриши". А ведь юмор, как заметил в своё время Гёте, один из элементов гения. Кстати, Гришина книжка началась с первой публикации его «изречений» в "Российской газете". Именно наша газета первой напечатала талантливого "младенца"».
Гришины рассказы появились во многих центральных газетах и журналах.
Его иронические рассказы печатали «Литературная газета» (Клуб «Двенадцать стульев») от 22 мая 2002 года, «Детская роман-газета», «Пионерская правда», «Труд», «Вечерняя Москва», «Сельская жизнь», журнал «Пионер», альманах «Литературный перекрёсток»…
Григорий – лауреат Московского литературного конкурса «Золотое перо – 2007» в номинации «Малая проза», лауреат международного конкурса малой прозы «Белая скрижаль-2011» (Москва).
Выпустил уже семь книг.
Со временем его весёлые гришинки слились в детскую ироническую дилогию-дневник «Серебряная река».
В 17 лет Григорий стал членом Российского Союза профессиональных литераторов.
Долго и трудно работал я над автобиографическим романом "Репрессированный ещё до зачатия, или Стакан распятой земли " и часто горько разглядывал в стакане чёрную землю, что привёз с отцова подворья.
Распятая земля…
Распятые люди…
На мой запрос о дедушке ответила воронежская прокуратура:
«Разъясняется, что Санжаровский Андрей Дмитриевич, 1872 г. рождения, уроженец и житель с. Н – Криуша Калачеевского р-на ЦЧО (Воронежской области) по Постановлению тройки при ПП ОГПУ ЦЧО подвергался репрессии по политическим мотивам, по ст. 58–10 УК РСФСР к 3 годам заключения в концлагерь.
19 июня 1989 г. реабилитирован прокуратурой Воронежской области на основании Указа ПВС СССР от 16.01. 89 г. Дело №Г-4193 хранится в ЦДНИ г. Воронежа (ул. Орджоникидзе, 31)».
После долгой писанины во всякие инстанции я всё же добыл справки о реабилитации дедушки, мамы, папы (все посмертно). Реабилитирован и я.
Отец, на фронте защищая Родину, погиб репрессированным.
Мама умерла в возрасте 86 лет репрессированной. Пережила 61 год незаконных репрессий.
Старший брат Дмитрий был репрессирован в двухлетнем возрасте. Средний брат Григорий был репрессирован за год до рождения. А уж я напоролся на вышку. Я был репрессирован за четыре года до рождения. Вот какие в тридцатые очумелые годы были грозные «враги» у советской власти. Как же их не карать?
«Оглушены трудом и водкойВ коммунистической стране,Мы остаёмся за решёткойНа той и этой стороне».В нашей семье все пятеро были незаконно репрессированы. Троих реабилитировали. Но братьев Дмитрия и уже покойного Григория – нет.
И куда я об этом ни писал, мне так и не ответили.
Отмолчались.
Ещё дикость.
У родителей незаконно отобрали всё имущество, дом, сад.
Пытался я, член Московской Ассоциации жертв незаконных репрессий, получить хоть какие крохи компенсации.
В судебной тине дело и увязло…
В печали я часто подолгу рассматриваю вот эту справку о своей реабилитации.
Читаю в ней:
«Где, когда и каким органом репрессирован».
Ответ:
«1934 г. Калачеевским РИК».
РИК – это райисполком.
В третьей строчке указан год моего рождения. 1938-ой.
Только вдумайтесь.
В Ковде, Мурманской области, куда сослали нашу семью на спецпоселение, я родился в 1938-ом, а репрессирован Калачеевским риком Воронежской области в 1934-ом одновременно вместе с родителями, которые отказались вступать в колхоз!
Вот какой бдительный был «СОЦИАЛИЗМ С ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ ЛИЦОМ».
Наказывал человека за четыре года до его рождения! Да не на год. На шестьдесят два года!
Брат Григорий был наказан за год до рождения и на всю жизнь! Григорий, повторяю, родился уже виноватым. И умер виноватым. Всю жизнь в репрессии. Да за что? В чём его вина? Кто объяснит? Кто ответит?
Брат Дмитрий был репрессирован в два года…
Вся семья перенесла целых шестьдесят два года незаконной репрессии.
Шестьдесят два года постоянного советского страха…