Жизнь и страх в «Крестах» и льдах. И кое-что ещё
Начал я с того же, с чего начинал производство титановых крючьев. Написал кучу бумаг от имени директора Грибова, адресованных начальникам всех отделов и цехов завода, от которых теперь зависит судьба моего проекта, как-то: конструкторского бюро (КБ), отдела снабжения, отдела закупок, литейного цеха и т. д. С этими бумагами уже привычным маршрутом я направился в директорскую приёмную. В отличие от титановых крючьев, мне показалось, что в этот раз моя новая инициатива понравилась Грибову значительно больше: во-первых, этот проект не требовал очень дорогого стратегического титана, во-вторых, он даже не скрывал от меня своей заинтересованности в том, чтобы наше предприятие стало первым в Ленинграде, которое имеет собственный лыжный подъёмник в Кавголово. Короче, ему эта идея понравилась, и я без проблем и дальнейших объяснений получил его резолюцию на все мои бумаги.
Тут я предвижу многочисленные вопросы от молодых читателей, особенно никогда не живших в Советском Союзе:
– А к какой собственно работе меня готовили почти шесть лет в ЛИТМО и разве не на математическое моделирование систем управления динамических объектов был я принят на работу в «Электроприбор»?
Вопрос этот очень справедливый и ответить на него нелегко, а молодым понять его будет и того труднее.
С одной стороны, действительно моя основная работа меня как-то совсем не увлекла. Я как-то не чувствовал, что моя работа действительно кому-то нужна и является частью какого-то большого и интересного проекта. Отчасти это было следствием большой секретности всех тогдашних проектов, а другой причиной (скорее главной) было то, что я был слишком маленьким «винтиком» в громадной «машине» производства, чтобы меня посвящали в суть проекта, из чего я мог бы понять роль и место моей работы во всём проекте. А мне всегда и непременно нужно было видеть результат моего труда. Конечно, я выполнял свою главную работу, но, скажу прямо, по тому минимуму, который был необходим, но не более.
С другой стороны, общественная работа в СССР всегда была в большом почёте и считалось вполне нормальным делать её во время рабочего дня. Она поддерживалась всеми общественными организациями, которые присутствовали на всех предприятиях – парткомом, профкомом, комитетом комсомола и пр. И чтобы окончательно убедить молодого читателя в том, что это было в порядке вещей, скажу, что известно много примеров, когда женщины даже и с дипломом инженера сидя на рабочем месте целыми днями занимались вязанием шерстяных носков. Стоит ли теперь удивляться, что никто не противодействовал моей активной общественной работе, благодаря которой я отсутствовал на рабочем месте иногда часами. Но, мягко говоря, и не очень этому радовались. Ещё имел значение тот факт, что, как я упоминал выше, моей начальницей была Нэдда Харикова, молодая женщина, всего на пару лет старше меня, и была она «безотказной рабочей лошадкой», которая предпочитала делать половину работы за своих подчинённых, которых у неё было пять, вместо того чтобы заставлять или уговаривать их работать.
Итак, теперь мне предстояло быть главным инженером мною же придуманного проекта. Прежде всего я появился в конструкторском бюро, где работал ведущим инженером один из наших слаломистов. Естественно, с ним была договорённость заранее, что он возглавит конструкторскую часть проекта и теперь, когда я принёс ему бумагу для его начальника с резолюцией директора, вопрос, можно сказать, был решён. Он сам принёс эту бумагу своему начальнику и с этого момента он имел возможность не только сам работать над проектом, но также привлекать и своих подчинённых. Теперь у всех конструкторов, которые были вовлечены в наш проект, он стал приоритетным, естественно неофициально, зато реально – все хорошо понимали, в каком полезном деле они принимают участие. Таким образом, работая стахановским методом (Стаханов – это шахтёр, который в 1935 году в СССР якобы один за свою рабочую смену выполнил норму четырнадцати человек), самая главная, конструкторская часть, была завершена ровно за один месяц – мне показали ни много, ни мало, а сорок листов формата «А1» с готовыми чертежами. Теперь мне было что предъявить всем членам слаломной секции и, конечно, это поменяло отношение к моей затее ровно на 1800. Теперь все без исключения поверили в то, что не только сама затея реальна, но думаю, что с этого момента уже почти никто не сомневался, что она будет завершена к ближайшему зимнему сезону.
Дальнейшая работа была лишь делом простой техники – распределить куски и кусочки остальной части проекта между членами слаломной секции согласно их профессиям. Таких членов вначале было человек пятнадцать, но по мере того, как слух о нашем первоначальном успехе распространился по предприятию, энтузиастов становилось всё больше. Кроме того, теперь слаломисты-энтузиасты стали приводить своих друзей, которые не работали в «Электроприборе». Кто же откажется в зимний сезон от катания на лыжах с подъёмником? Конечно, такие люди могли работать только в Кавголово, но и там тяжёлой физической работы было предостаточно. Теперь всем членам секции было вменено в обязанность работать в выходные, занимаясь физическим трудом в Кавголово. И никто не пытался прогуливать. Только я был освобождён от этой трудовой повинности, поскольку мои обязанности я совершал как раз в рабочее время на заводе.
Теперь, когда всё закрутилось, я занимался координацией всех частей проекта. Ведь я же был его неофициальным главным инженером и, очевидно, что за всё отвечал я и, в первую очередь, за проблемы, которые могут возникнуть как по-моему, так и по чьему-то другому недосмотру. Вот тогда я впервые почувствовал, что такое ответственность за дело, результаты которого ждут и на которые надеется большое количество людей. А по ночам я никак не мог заснуть, прокручивая в голове разные ситуации и возможные мои упущения или нестыковки разных частей проекта. Мне казалось, что я всё предусмотрел, но нельзя забывать, что весь проект с самого начала делался, что называется, «на коленке». Один такой случай мне хорошо запомнился. Я внезапно проснулся посреди ночи от страшной мысли во сне: мы решили делать железную будку размером 3х3х3 м3. А как мы доставим её в Кавголово? Есть ли такой грузовик у «Электроприбора», в котором он может поместиться? Что он не поместится в обычный грузовик это мне было ясно и раньше. Мне следовало выяснить этот вопрос до начала проектирования и если нет такого грузовика, то надо срочно переделывать будку, а она уже в производстве! И что подумают обо мне товарищи, когда узнают о такой оплошности? Остаток ночи я уже не спал, а утром вскочил и помчался в институт на час раньше обычного, чтобы узнать, есть ли в гараже нашего завода нужный мне грузовик? К моему счастью, в гараже оказался один КРАЗ – это самый большой из всех тогдашних советских грузовиков. Я немедленно измерил ширину его кузова и, о счастье, он оказался 3 м и 5 см! И таким образом я был спасён!
Через три месяца всё было готово, как в Кавголово, так и в «Электроприборе». Грузчики погрузили будку в кузов КРАЗа (она едва влезла), в будку забросали все детали подъёмника и в сопровождении другого грузовика – подъёмного крана – мы отправились в Кавголово. Поскольку я наблюдал за погрузкой – как бы чего не случилось – а затем поехал сопровождать своё детище на место его постоянной дислокации, то сумел сделать доброе дело для своего самого «любимого» брата. Он в это время учился уже на 4-м курсе и не раз намекал мне, что он был бы не против, если бы я обеспечил его настоящим ватманом – это толстая чертёжная бумага, которая вообще не продавалась в магазинах и была привилегией только серьёзных конструкторских бюро. Такая бумага экономит много времени как раз потому, что она слоёная и в случае ошибок её верхний слой легко срезается с помощью лезвия от безопасной бритвы. Напомню, что в то время все чертежи выполнялись сначала карандашом, а затем обводились тушью. Естественно, что просто так вынести что-либо из очень секретного «Электроприбора», тем более габаритный рулон чертёжной бумаги, не представлялось возможным. А тут я сопровождаю целую будку размером 3х3х3 м3 и туда можно подложить хоть целого слона! Короче, зашёл я в КБ к своему приятелю, который «служил» у меня главным конструктором и попросил у него десятка два листов ватмана. Он, конечно, мне не отказал (помните заповедь страны советов: всё добро принадлежит народу и только надо найти способ забрать свою долю), я забросил его в будку и, таким образом, 20 листов ватмана выехали за ворота фирмы, а на следующий день оказались в руках счастливого Аркадия. С уверенностью могу сказать, что кроме него ни один студент ЛИТМО, как, впрочем, и любого другого университета, такого сокровища не имел.
Вот так завершился мой самый успешный и значительный проект за всю мою трудовую деятельность в СССР. Это, конечно, моя личная оценка. Кто-то может со мной не согласиться.
Первый спортивный сбор в а/л «Безенги», июль 1964 года
Лагерь «Безенги» в то время был и остаётся по сей день самым спортивным лагерем среди всех альп лагерей СССР. Эту репутацию он заслужил благодаря следующим его характеристикам: во-первых, он расположен в Центральном Кавказе, где находятся шесть из восьми кавказских пяти тысячников (вершины выше 5,000 м), которые и образуют знаменитую Безенгийскую стену, которая, в свою очередь, является естественной границей между Россией и Грузией; во-вторых, он считается районом с наиболее суровыми погодными условиями; и, наконец, в-третьих, как следствие этих двух характеристик, в то время туда принимали спортсменов не ниже 2-го разряда, т. е. уже вполне зрелых альпинистов. Излишне говорить, что это был единственный лагерь, в котором все смены были продолжительностью 30 дней и все путёвки в него для нас были бесплатными. Кстати сказать, туда не ходили грузовики ввиду отсутствия дороги и участникам приходилось последние 20 км до лагеря добираться пешком с полными рюкзаками. Последний факт определённо добавлял экзотики этому лагерю.
Теперь должно быть понятно, какой был конкурс на зачисление в такой сбор, если число его участников было ограничено всего тридцатью пятью, включая команду из десяти мастеров спорта, заявленную на участие в чемпионате СССР в классе технических восхождений. Конечно, уже за полгода до выезда начинались изнурительные тренировки, которые проводились два раза в неделю серьёзными мастерами, такими, как м.с., д.ф.-м.н. Алик Рыскин и известный изобретатель спасательного снаряжения м.с. Б. Л. Кашевник. Также обязательно было участие во всех соревнованиях ДСО «Труд» – лыжный 10 км кросс и слалом зимой в Кавголово, а в мае скалолазание на озере Ястребиное. Совершенно очевидно, что необходимо было показать хорошее зачётное время во всех трёх дисциплинах. На этот раз я почти не сомневался, что пройду все барьеры и попаду на сбор. Отчасти, такая уверенность была от того, что Васи Савина среди тренеров сбора не было, а отчасти от того, что уверенность в себе уже появилась в моём характере. Вот что уже сделал со мной альпинизм!
Итак, я впервые в а/л «Безенги», в котором впоследствии буду бывать ещё много раз, в том числе в качестве тренера спустя 43 года (!) после этого. Начальником сбора был Дмитрий Евгеньевич Хейсин, человек незаурядный во всех отношениях, и я благодарен судьбе, которая свела меня с ним на многие годы вперёд. Я говорю это даже несмотря на то, что я лично в компании ещё семи человек пострадал от его несправедливого решения на таком же сборе следующего года. Но об этом я расскажу позже. А сейчас я хочу привести здесь отрывок из статьи моего многолетнего друга Игоря Виноградского под названием «Счастливчик Митя Хейсин (1932–1990)», потому что знаю, что лучше Игоря, профессионального писателя, я всё равно сделать это не смогу:
«Все, кто в своё время знал Митю Хейсина, а в ленинградском альпинизме второй половины ушедшего от нас XX века его знали очень многие, и сегодня вспоминают его с огромной теплотой и, характеризуя, говорят исключительно в превосходных степенях, для чего, видит Бог, есть или были, все основания. Мастер спорта по альпинизму, чемпион многочисленных первенств разных лет, старший инструктор альпинизма, профессор, доктор технических наук, горнолыжник, человек недюжинного ума и немереного обаяния Дмитрий Евгеньевич Хейсин был, конечно, личностью незаурядной. Может быть даже по-своему выдающейся. Чего ему часто и не прощали. Но он на это не обращал никакого внимания. Со школьных времён Митя был лидером. Прекрасно учился, от Бога и от папы-профессора голова ему досталась замечательная. Много читал, занимался спортом, в частности гимнастикой, был независим и смел… И всю жизнь притягивал, к себе людей самых разных, казалось без всяких со своей стороны усилий становясь лидером, руководителем, предводителем или атаманом… Как и у многих из нас, детей периода отсутствия телевидения, альпинизм у Мити начался с прочтения книги Бонатти о восхождении на Пти-Дрю. Это само по себе показательно и говорит о внутренней психологической установке типа: любить так королеву, украсть так миллион! Итальянец влез на отвесную полуторакилометровую стену, а мы что, хуже? Надо попробовать! И Митя поехал в альплагерь «Алибек». Дорога к Пти-Дрю началась с вершины Софруджу 1б к/тр. и перевалов Алибекский и 73-х. Ну а потом вслед за Домбаем были Баксан, Цей, Безенги, траверс Ушбы, Шхара по Шмадереру, пик Щуровского, Бжедух, Вольная Испания. Потом пошёл Восток – несколько Аламединских сборов, Юго-западный Памир, экспедиция на Хан-Тенгри и многое, многое другое…
В альпинистской карьере мастера спорта Хейсина был двухлетний перерыв, когда, занимаясь докторской диссертацией специалист по проблемам прочности корабля Д. Е. Хейсин использовал тёплые летние месяцы на то, чтобы сходить на ледоколе к Северному полюсу и пройтись по Северному Морскому пути. Диссертация получилась и сердце снова позвало в горы».
Полностью с этой статьёй можно ознакомиться здесь:
http://www.alpklubspb.ru/ass/a143.htm
Забегая вперёд, скажу, что судьба сведёт меня с Митей ещё не раз – в следующем году, а также в 1969 и 1970 гг., где он каждый раз будет показывать себя настоящим лидером, в каких бы трудных условиях мы ни оказались. Но об этом читайте в соответствующих главах. А здесь мне хочется высказать и своё мнение о таких людях, как Митя, уж больно они не ординарные и очень часто уходят из жизни много раньше нас, простых людей. Мне даже кажется, что это закономерно – такие люди живут необычайно ярко, их свет падает на и отражается в окружающих их людей. Как правило, они «сгорают» раньше нас (Митя прожил всего 58 лет), потому что слишком ярко живут и ярко светят, а энергия свечения не бесконечна. Многие из нас, возможно, хотели бы иметь подобные таланты, даже зная, что жизнь от этого будет короче. Однако нет у нас таких талантов, что поделаешь – всё от бога. А мы всё равно будем завидовать этим людям. Да и стоит ли сожалеть об их короткой жизни? Они за свой короткий срок на земле проживают, как минимум, несколько жизней рядового обывателя, который даже за длинную свою жизнь вряд ли увидел и прочувствовал одну десятую того, что имели Митя и ему подобные.
Теперь вернёмся на сбор в а/л «Безенги». Я успел сходить на три восхождения (тренировочное на пик Панорамный по 2Б, руководителем на пик 4500 по 3Б и участником на Уллу-Ауз по 4А), после чего на сборе произошло ЧП: одна из наших групп, состоящая из шести человек, из которых два были моими сокурсниками ещё по ЛИТМО (всё тот же Боря Бененсон и Юра Луковатый) попали в погодную ловушку при восхождении на один из пяти тысячников района, вершину Джанги-Тау Восточная по 4Б. Маршрут этот обычно проходится с двумя, максимум тремя ночёвками. Утром после второй ночёвки на высоте 4,500 метров они вышли на маршрут, но уже через три часа были вынуждены остановиться на гребне и вновь поставить палатку из-за мощного снегопада на высоте ~4,900 метров. Для цели нашего рассказа важно, что в качестве растяжек для палатки они использовали ледорубы. Весь этот третий день группа провела в высотной палатке, вмещающей шестерых человек, не вылезая даже для исполнения естественных человеческих потребностей, для которых была использована консервная банка, – настолько сильные были ветер и снегопад. Еды у них почти не было, зато бензин для примуса и чай были в избытке.
Чтобы дальнейшее было понятно для непосвящённых, здесь следует объяснить кое-что из специфики альпинизма. В то время в качестве обуви для восхождений мы использовали так называемые трикони, т. е. отриконенные ботинки, верхняя часть которых делалась из юфти (очень напоминает кирзу, из которой делали сапоги для солдат Советской Армии), а подошва снаружи по ранту и в середине была оббита стальными оковками (триконями), которые позволяли осуществлять хорошее сцепление со всеми видами горной поверхности (тропа, осыпь, скалы и снег), кроме льда, для которого нужны были кошки. Помимо этих стальных оковок на ботинках, на таких маршрутах группа всегда имеет много другого железного снаряжения: 15–20 скальных и ледовых крючьев, два молотка, кошки и ледоруб на каждого. Во время большого снегопада в горах очень часто можно слышать, как воздух вокруг тебя гудит и иногда можно даже видеть светящуюся голубую дугу, идущую от клювика к лопаточке ледоруба, который ты держишь в руке. Это особенно хорошо заметно, когда снегопад состоит из снежной сухой крупы. Это есть следствие наэлектризованности воздуха, от чего сильно начинает болеть голова. Любой опытный альпинист знает, что в грозу всё железо следует привязать к верёвке и сбросить вниз как можно дальше от палатки, поскольку общеизвестно, что металл притягивает к себе молнию. Однако не все и не всегда следуют этому правилу. Причины этому банальны – лень и русский «авось». И даже когда альпинисты этому правилу всё-таки следовали, то оно не касалось ботинок – их всегда очень жалко выбрасывать наружу по двум причинам: во-первых, снег может легко попасть внутрь и, во-вторых, верхняя часть ботинок промёрзнет настолько, что одеть их на ноги будет весьма проблематично. Кроме того, психологически очень страшно выбрасывать ботинки далеко от себя – не дай бог улетят – тогда даже одного шага от палатки сделать будет невозможно.
А теперь вернёмся к нашей шестёрке, которая и не подумала расставаться с железом, находящимся у них в палатке. Далее я повествую со слов самого участника этих событий – Боба Бененсона. Итак, в условиях наэлектризованного воздуха и снежных заносов эта шестёрка провела весь день и следующую за ним ночь в палатке. А часов в шесть утра, когда кто-то уже проснулся, а кто-то ещё спал, ударила молния, от которой досталось всем. Боб говорит, что был «в отключке» минут 20, а когда «пришёл в себя», то выяснилось, что все, кроме единственной в группе женщины Светы Новиковой, теряли сознание, но разной продолжительности. Все без исключения получили ожоги разной степени тяжести и в разных местах тела. А вот что предстало перед его взором, как только он очнулся: все живые по очереди делали искусственное дыхание «рот в рот» Валере Рябинину, который какое-то время уже не дышал. Наконец, руководитель группы Валера Слёзин, врач по профессии, сделал ему укол адреналина в сердце, после чего у него появился пульс всего на несколько секунд, но это не помогло, поскольку мозг уже не работал. По определению врача он был убит мгновенно. При разборе этого несчастного случая выяснилось, что Валера во время сна касался головой головки ледоруба, который был воткнут снаружи палатки в качестве растяжки. В добавок к этому, у него под головой лежали отриконенные ботинки в качестве подушки. Поэтому удар молнии пришёлся ему прямо в мозг. Сам Боб получил обугленный шрам длиной 12 см в левом боку и ещё несколько на правом локте. В общем, молния эта никого не оставила «без внимания». Кстати, у руководителя во рту были металлические зубы, вот он и получил по зубам.
Группе ещё сильно повезло и даже дважды:
1) Совершенно случайно рядом с ними стояла палатка москвичей, тоже пережидавших эту непогоду. Москвичам повезло больше: у них только трое обожжённых, а трое других, которые в момент «атаки» сидели на поролоновом матрасе, остались невредимы.
2) Удар молнии пришёлся в утреннее время, когда впереди был целый светлый день для спасательных работ; случись это вечером или ночью – результат мог быть куда более печальным.
А так, связка непострадавших москвичей была немедленно послана вниз за спасательным отрядом. И повезло ещё раз, потому что им не пришлось бежать до лагеря, до которого было ходу часов 6–7. Вместо этого они на спуске встретили группу спасателей, которая состояла из одних мастеров и направлялась к другой группе на совсем другом маршруте и, от которой не было известий, но были лишь предположения, что у них свои проблемы, связанные всё с той же непогодой. Вот эти-то спасатели изменили свой первоначальный план и довольно быстро добежали до наших пострадавших и спустили их по верёвочным перилам в лагерь в тот же день. А на следующий день все участники нашего сбора, кто в это время находился в лагере, в том числе и автор этих строк, были посланы наверх, к месту происшествия, где оставалось тело Рябинина, т. е. мы представляли собой уже транспортировочный отряд.
Для меня это были первые, но далеко не последние спасательные или транспортировочные работы в горах. Должен вам сказать, что транспортировка трупа в акье (это такая алюминиевая люлька, состоящая из двух скреплённых половинок, предназначенная для транспортировки либо пострадавшего, либо трупа) с помощью шести носильщиков – это почти адова работа, много тяжелее, чем лазить по стене даже и с большим рюкзаком за спиной. Мне, например, врезался в память один безобразный факт, имевший место со мной во время многочасовой работы, когда мы тащили тело Рябинина по Безенгийскому леднику: уже выбившись из сил и потому делая свою работу довольно неаккуратно (ведь труп тащим, а не живого человека!), я увидел, как стопа Валеры, которая выступала из акьи, сильно ударившись о ледовый выступ, развернулась на 90o (наверняка сломалась). Я никак на это не отреагировал, как будто ничего и не произошло. А ведь я лично был с ним хорошо знаком. Я это к тому, что адская усталость вытесняет другие человеческие чувства и даже меняет человеческую мораль. В последние 20 лет альпинистский мир широко обсуждает эту тему, применительно к маршрутам выше 8,000 метров над уровнем моря. Явное большинство склоняется к мысли, что на таких высотах действие человеческой морали прекращается по причине нечеловеческой усталости.
Итак, отдохнув одну ночь в лагере, наутро начали строить планы дальнейших восхождений – всем нам нужен 1-й разряд и как можно скорее. Прошли слухи, что начальник учебной части лагеря, всеми уважаемый Виктор Васильевич Жирнов, сам тоже ленинградец, предложил начальнику нашего сбора собрать группу посильнее и сходить на ту же вершину Джанги-Тау Восточная по тому же маршруту 4Б, чтобы снять с неё плохую карму, оставленную участниками нашего сбора. Вскоре старший тренер сбора, д.т.н., м.с. Артём Георгиевич Варжапетян озвучивает три фамилии участников, которые назавтра идут с ним на этот маршрут. Каково же было моё удивление, когда среди этих трёх я услышал свою фамилию. Не скрою, я был этим сильно польщён. Но ещё больше я был польщён, когда уже на горе Артём взял меня к себе в связку. Вот тогда я всерьёз понял, что наступил момент, когда мои многолетние усилия и работа над собой уже приносят свои плоды. Само восхождение мне мало чем запомнилось и это понятно: хорошо запоминаются те восхождения, где происходят неприятные события. В нашем же случае всё было настолько гладко и беспроблемно, что нечего было запоминать. Помню только, что по возвращении в лагерь встретивший нас Виктор Васильевич произнёс:
– Вы молодцы, никто до вас так быстро – за 44 часа из лагеря в лагерь – этот маршрут не проходил. Вы действительно сняли с маршрута плохую карму, за что вам большое спасибо.
Что же касается меня, то я получил даже больше от этого восхождения, чем два других участника, т. к. прошёл его в связке с большим мастером и многому тогда научился. Кроме того, за всё восхождение я не получил от Артёма ни одного замечания, касаемо моей работы с верёвкой. Дело в том, что при одновременном хождении в связке, вся работа с верёвкой приходится на второго в двойке, т. е. на меня, а это не такая простая работа, как может показаться. Нужно и самому идти и одновременно следить за верёвкой, которая идёт к ведущему, да так, чтобы не мешать ему двигаться с той скоростью, с которой он предпочитает и в то же время обеспечивать ему надёжную страховку.
Служба в «Электроприборе» продолжается, 1965–1966
После того, как мы успешно завершили ввод в эксплуатацию слаломного подъёмника зимой 1964 года, я почувствовал некую опустошённость, как бы «ребёнок вырос, ушёл из семьи и более не нуждается в моей опеке». Мне срочно нужна была замена этому «ребёнку».
В то время в «Электроприборе» работало 1,200 молодых специалистов (инженеров до 35 лет) и для помощи в их профессиональном росте на предприятии существовал Совет Молодых Специалистов (СМС). Главной частью его деятельности была организация ежегодной Конференции Молодых Специалистов, на которой с докладами выступали не только сотрудники нашего «Электроприбора», но также и молодые специалисты из смежных (и в какой-то мере конкурирующих) НИИ Москвы, Ленинграда и ряда других городов. Я, хотя и «валял дурака» на своей основной работе, но иногда всё-таки делал что-то полезное. Так, ещё в апреле 1963 года я выступил с докладом на такой конференции, в котором изложил результаты своей дипломной работы. Мой доклад под названием «Модернизация блока воспроизведения нелинейных зависимостей ФЭ-7 электромоделирующей станции «Электрон»» был даже опубликован в журнале «Вопросы Радиоэлектроники», Серия ХII, Выпуск 14, 1964. Это и стало моей первой публикацией в СССР. А чтобы подчеркнуть, что это был не самый последний журнал в смысле технического уровня, скажу, что в том же выпуске были опубликованы две статьи моего нового друга Лёвы Шахмундеса, которого я считал и до сих пор считаю настоящим учёным с университетским математическим образованием, в отличие от себя самого. Буквально через год Лёва по результатам этих работ станет к. ф-м. н. (PhD в американском варианте).