Жизнь и страх в «Крестах» и льдах. И кое-что ещё
Итак, Таня нашла свой путь остаться в горах ещё на одну смену. Конечно, мне тоже хочется, но мальчиков в столовую не берут, а кроме того, Таня уже серьёзная спортсменка под 2-й разряд, а я со своим значком практически «ноль без палочки». Была и другая причина, по которой я не мог остаться на целую следующую смену – у меня оставалось только 10 дней до начала военных сборов на военно-морской базе в г. Балтийске, который находится на Балтийском море. Опоздать туда абсолютно невозможно: если опоздаешь – не получишь офицерское звание, а без него сразу заберут в армию на 3 года. Но я недаром чуть выше сказал, что с получением путёвки в альплагерь фортуна, похоже, повернулась ко мне лицом.
А вот что произошло дальше: я совершенно случайно узнал, что с «самого верха» в лагерь пришло распоряжение о том, что в следующую за нашей смену вместо полноценной учебной программы все участники и инструктора лагеря обязаны участвовать в восхождении на Эльбрус, а это всё-таки высшая точка Европы (5,642 метра). А называется это мероприятие Альпиниадой в честь 40-летия Кабардино-Балкарской АССР, в которой и находится а/л «Баксан», а также четыре других лагеря, «Адылсу», «Шхельда», «Эльбрус» и «Джан-Туган». Все инструктора ходят в полном унынии: оказывается, это для меня, первый раз приехавшего в горы, очень даже престижно в этот же год залезть ещё и на Эльбрус в качестве приятного дополнения к значку «Альпинист СССР», а участникам следующей за нашей смены это означает потерю целого сезона. Всем ясно, что это будет большое шоу для большого начальства, а настоящим спортсменам нужны восхождения на тройки и четвёрки, т. е. более трудные горы и маршруты, и чем их будет больше, тем лучше. Ещё я понял, что на эту альпиниаду каждому лагерю дана разнарядка на количество участников в таком размере, чтобы общее их число превысило полторы тысячи. Понятно, что за счёт только новичков лагерю этот план по головам не выполнить и придётся посылать туда также и разрядников, у которых таким образом пропадёт сезон.
Поняв эту ситуацию, я стал искать своего инструктора, которая только что написала мне в книжку альпиниста прекрасную характеристику. Я спросил Людмилу Андреевну нельзя ли мне подсуетиться и попасть на альпиниаду. Она куда-то сбегала и вернулась с радостной вестью о том, что меня берут, причём бесплатно, т. к. всё проплачено какими-то высокими инстанциями. Вот так я совершенно неожиданно попал на это странное мероприятие, на которое, как говорила молва, набирали кабардинцев и балкарцев со всей республики через военкоматы. Поговаривали также, что они прощались со своими родственниками так, как будто отправлялись на фронт. По слухам, только спасательный отряд состоял из сотни человек и, как оказалось, не напрасно. Я сам видел, как кабардинские и балкарские орлы валились в снег со словами:
– Делайте со мной что хотите, хоть стреляйте, но дальше я не пойду.
В результате из 1,500 человек на обе вершины, Западную и Восточную, взошло 1,395 человек. А в лагере каждого из нас ждала ещё красивая медалька с двуглавой вершиной Эльбруса, о существовании которой я даже не подозревал:
https://tinyurl.com/2p8efyrj
Когда 1 сентября мы вернулись в институт на свой 5-й курс, мне даже показалось, что мои товарищи по секции мне немного завидуют: съездил в горы первый раз и дополнительно к значку «Альпинист СССР» взошёл ещё и на Эльбрус, а в придачу ещё и красивый значок за него получил. Вот когда мне в первый раз пришла мысль о том, что, может и правда, я совсем не хуже других!
Если кому-нибудь из моих читателей захочется узнать чуть подробнее об альпинизме в СССР тех лет (одежда, снаряжение, быт и пр.), то с этим можно легко познакомиться здесь:
https://tinyurl.com/3suvtm7d
Серьёзные перемены в семье – снова брат Аркадий
С одной стороны, мои новые увлечения – скалолазание и альпинизм, с другой – большие изменения, произошедшие в нашей семье, ещё больше отдалили меня от родного дома. А в семье вот что происходило.
Весной 1960 года Аркадий вернулся домой после прохождения 3-годичной службы в Советской армии. Нельзя сказать, что мы его не видели все четыре года. За год до этого он внезапно приехал в двухнедельный отпуск. Как мне помнится, из Новосибирска, где его в 1957 году призвали в армию для прохождения воинской службы, он был направлен в Западную Украину и служил там писарем при штабе военной части. Известно, что в то время никаких отпусков солдатам было не положено. На вопросы родителей, за что ему выпало такое благо, он уклончиво отвечал, что это награда за какое-то отличие. Но в чём это выразилось он рассказать не может, потому что это составляет военную тайну. Понимая, что могут быть причины, по которым он не хочет говорить родителям правду, я, когда оказался с ним наедине, попросил его раскрыть секрет хотя бы мне. Ответ его в очередной раз меня удивил:
– Это военная тайна, и я не имею права её разглашать.
Как видите, те же «доверительные» отношения, какие были в детстве, такими же остались и во взрослой жизни. Мне казалось, что в 24 года можно было бы и повзрослеть и, хотя бы теперь, положить начало новым отношениям между нами, больше похожими на отношения между родными братьями. Да и какой такой героический поступок мог он совершить, проходя службу писарем при штабе части, за который дают двухнедельный отпуск, но при этом сам поступок является большим военным секретом, который нельзя доверить родному брату?
Как бы там ни было, но теперь Аркадий навсегда вернулся в родные пенаты, т. е. в нашу единственную комнату. К этому времени жизненная философия моих родителей кардинально изменилась – они захотели, чтобы он поступил в институт, а конкретно, в мой ЛИТМО. Я могу только гадать, как они пришли к этой мысли. Думаю, что в этом есть и моя «вина»: за последние 4-е года они увидели, что вопреки всем их представлениям о высшем образовании применительно к их собственным детям, я не только легко поступил в институт, но и совсем неплохо отучился все эти 4-е года, ни разу не оставшись без стипендии. Это навело их на мысль – если получилось у меня, то почему это не может получиться у Аркадия? Была и вторая, безусловно, главная причина: абитуриентам (кандидатам в студенты) после службы в армии, чтобы быть принятыми в институт, надо было набрать всего 18 баллов из 30 за шесть экзаменов (напомню, что четырьмя годами раньше у нас проходной балл для школьников был 26). Но была и третья причина: в ЛИТМО на кафедре радиоэлектроники работал старшим преподавателем Горелик Лев Аркадьевич, который был двоюродным братом моей мамы и, очевидно, что родители с ним переговорили и он обещал помочь, чем только сможет. Он и правда был очень добрым человеком и всегда старался помочь всем чем только мог.
По этому поводу я тоже получил наставление от родителей, чтобы всеми возможными способами помогал и консультировал Аркадия во всё время его поступления в институт. Поскольку я обещал здесь писать одну только правду, следует признаться, что моей реальной помощи Аркадию в это время я что-то не припомню. Наоборот, в это время я старался быть дома как можно меньше и это легко удавалось за счёт регулярных тренировок в секции как в течение недели в городе, так и по воскресениям в Кавголово, лыжной Мекке, в пригороде Ленинграда. Свои домашние задания я старался делать либо оставаясь после занятий в институте, либо в учебных комнатах ЛИТМОвского общежития. В это время ситуация в нашей семье сложилась следующая: если в школьные годы приоритет всегда и во всём отдавался Аркадию, как старшему из детей, то теперь, когда я уже «без году неделя» инженер и никаких проблем за все предыдущие годы родители со мной не испытывали, совершенно естественно и понятно было даже мне, что всё внимание и приоритеты теперь опять должны быть отданы Аркадию. Но, также должно быть понятно, что такая ситуация ещё больше отдалила меня от семьи. Правда, на этот раз она меня совсем не озлобила по двум причинам: во-первых, мои комплексы неполноценности уже начали отступать и, во-вторых, уже появился свет в конце туннеля – оставалось всего полтора года до окончания института, а, значит, и такой долгожданной самостоятельной жизни.
В это время мы с Аркадием вообще мало пересекались: в мае я две недели был на скалах; весь июнь я опять жил у тёти Ани, готовясь к своим экзаменам за 4-й курс, июль я провёл в горах на Кавказе, а весь август – на военных сборах в Балтийске.
Как бы там ни было, но Аркадий, сдав все вступительные экзамены на круглые тройки, поступил-таки на первый курс ЛИТМО, в то время как я перешёл на его пятый курс. Теперь для него наступает тяжёлое время первокурсника и родители опять, на сей раз уже по праву, требуют от меня, чтобы я всячески ему помогал. И опять я не могу вспомнить, чтобы я ему всерьёз в чём-то помог, за исключением двух эпизодов, которые остались в моей памяти: пару раз с чертежами, которые отнимают на первом курсе больше всего времени, а второй эпизод и вовсе забавный.
Может быть, читатель помнит, что в главе «Первый курс – он самый трудный» я уже упоминал, что, когда выпало достаточно снега всем студентам первого курса, независимо от выбранной ими спортивной специализации, надлежало пробежать на лыжах дистанцию в 5 км. Проводилось это мероприятие в ЦПКО имени Кирова и надо было уложиться в норматив ГТО, Готов к Труду и Обороне. Вот тут-то и оказалось, что только что демобилизованный из армии советский солдат не способен, как это было и со мной четыре года назад, пробежать и уложиться в норматив ГТО. Аркадий обратился ко мне с просьбой пробежать эту дистанцию за него. Теперь, спустя четыре года, для меня это было сущим пустяком, учитывая, что мои альпинистские тренировки требовали воскресные 10-и километровые лыжные кроссы вокруг Кавголовского озера, и я, конечно, согласился по двум причинам: во-первых, теперь мне это не составляло никакого труда, а во-вторых, мне было очень лестно, что, наконец, наступило время, когда мы с братом поменялись местами по физической подготовке и он сам это тоже понимает. Помните мою зависть молодого отрока, когда Аркадий учась в 9-м и 10-м классах занимался академической греблей на лодке-восьмёрке и полностью игнорировал все мои просьбы приобщить и меня к этому виду спорта? В результате я успешно пробежал лыжную дистанцию в 5 км, с большим запасом уложился в норматив ГТО, и никто не заметил эту братскую подмену.
Часть 2: Взрослая жизнь
В это время назвать жизнь взрослой можно лишь очень условно: я всё ещё полностью зависел от своих родителей материально, хотя и отдавал свою стипендию маме, жил всё в той же комнате с ними и с Аркадием-студентом 1-го курса ЛИТМО. Однако к этому времени моя жизнь приобрела куда более значимый смысл, чем была до того. Другими словами, в жизни стали появляться новые краски, помимо только белой и чёрной.
Последние университетские годы, 1960–1962
«Корабельное дело», август 1960 года
В первый же день пятого курса мы узнаём о ЧП (чрезвычайное происшествие), которое произошло в августе со студентами нашего курса. А дело было так:
В этом месяце мужская половина нашего курса была направлена в г. Балтийск, военно-морскую базу Балтийского флота, для прохождения военной стажировки, после которой нам должны были присвоить воинское звание младших лейтенантов запаса. Нас всех распределили по кораблям в соответствии с нашей военной специальностью. Моя, например, называлась «ремонт приборов управления торпедной стрельбой с подводных лодок в базовых условиях». Весь месяц жили мы на сторожевом корабле, но иногда посещали подводную лодку, на которой и были установлены «наши» приборы управления стрельбой. В моей группе никаких ЧП или других событий, достойных здесь упоминания, не произошло. А вот в одной из наших восьми групп ЧП с очень серьёзными последствиями имело место.
Дальнейшее повествование я веду со слов Мэри Функ, бывшей жены Зорьки Функа.
Так уж получилось, что в их группе из 15 человек оказалось 5 русских и 10 евреев. Ещё в институте на военной кафедре Зорьку Функа назначили старшиной группы. А командиром сторожевого корабля, на котором они проходили стажировку, был капитан 3-го ранга Шадрин.
Вот что произошло на этом корабле:
Однажды вся группа была направлена на подводную лодку, где должны были проходить плановые учения. С ними был капитан 3-го ранга Фёдоров, руководивший нашей практикой от военной кафедры ЛИТМО. Когда группа прибыла на место назначения, оказалось, что на лодке не исправен генератор и, соответственно, на ней нет электричества. Тогда Фёдоров приказал группе возвратиться на корабль их постоянной приписки, а сам отправился по своим делам. Когда через час он вернулся на корабль, то студентов там не обнаружил. Оказалось, что студентам уж очень не хотелось возвращаться на ненавистный корабль и они решили воспользоваться ситуацией и позволить себе немного расслабиться. Конечно, согласно военного устава, а именно ему мы должны были подчиняться во всё время этих сборов, это называется «самоволка» и, естественно, заслуживает наказание, но явно не того, которое последовало.
Далее я привожу цитату из дневника очень известного в СССР детского писателя К. И. Чуковского (1930–1969) – М. 1994, стр. 294–295 от 11 ноября 1960 года, где вклеено письмо Ф. Вигдоровой и реакция самого Корнея Ивановича:
11 ноября.
… «Когда они вернулись на корабль, капитан Шадрин спросил:
– Кто зачинщик? У кого собственные машины и папаши на высоких должностях – шаг вперёд!
Студент Бернштейн вместо ответа на этот вопрос сам задал вопрос командиру: – А тем, чьи отцы погибли на фронте надо выходить?
Командир ответил: – Не верю, чтоб у таких как вы, отцы погибали на фронте!
После этого капитан сказал студенту Виктору Костюкову (конечно, в приватной беседе, но, очень подавленный этим разговором, Виктор позже поделился его содержанием со своими однокурсниками):
– Как могли вы, сын русского пролетария, попасть под влияние десяти евреев? Думаю, вас ещё не засосала атмосфера синагоги, в вашем возрасте я бил таких из рогатки. Из 15 человек, присланных на мой корабль – 10 евреев, и так во всех институтах. Я буду делать всё, что могу, чтоб спасти русскую науку.
В конце стажировки командир корабля обязан написать каждому студенту характеристику с обязательной конечной фразой «достоин присвоения звания советского офицера». В результате пять русских студентов оказались достойны этого звания, а все десять еврейских студентов оказались его недостойны.
Политуправление Балтфлота создало комиссию для рассмотрения этого дела и предложило капитану Шадрину написать новые характеристики. Вторые характеристики, такие же несправедливые, опять были «отозваны» политуправлением, адмирал Головко наложил на капитана Шадрина взыскание, да и в разговоре с Вами, если помните, отозвался о капитане очень нелестно. Однако тов. Василевский из Министерства Высшего образования продолжает аргументировать этими аннулированными характеристиками.
Один из исключённых Функ – сын рабочего-столяра, другой – Каган – сын рабочего-гвоздильщика, третий – Долгой – сын портного. Комсомольская организация ходатайствовала за них перед директором института Капустиным, Капустин сначала отказывался их восстановить, а третьего дня сказал секретарям институтского, факультетского и курсового бюро, что восстановит их, если они вернутся в Ленинград. Они должны были сегодня выехать, но только что звонили из Ленинграда, что к ним на дом приходил милиционер с приказом немедленно явиться в военкомат. Армия – дело святое, но прежде всего надо добиться справедливости, а директор института пообещал восстановить исключённых, видимо, в уверенности, что их призовут в армию и это освободит его от необходимости разбираться в этой истории.
Всё это длится три месяца!!!! А ведь дело простое, Корней Иванович. И постыдное…
И нельзя, нельзя его больше откладывать.
Очень важно то, что Вы лично говорили с адмиралом и знаете его мнение не понаслышке.
_________
Сказать по правде, поведение т. Василевского мне совершенно непонятно. Вот какой диалог произошёл между мальчиками и Василевским. Как известно, к т. Елютину (тогдашний Министр Высшего Образования СССР обратился с письмом И. Г. Эренбург (очень известный советский писатель И. Г.):
Василевский: – А кто такой Эренбург?
– Наш депутат.
– А зачем он вмешивается не в своё дело?
_________
Разве у депутата есть дела, которые его не касаются?!
2 декабря. Слева письмо от Фриды Вигдоровой. Вот по этому делу я ходил вчера к Министру высшего образования Вячеславу Петровичу Елютину. Встретил меня с распростёртыми. Заявил, что воспитывался на моих детских книжках. Но помрачнел, когда узнал, что я по этому неприятному делу. Обещал разобраться.
Посмотрим. <…>»
(Конец цитаты из Дневника К. И. Чуковского)
А более подробно события развивались следующим образом: десять «недостойных» характеристик легли на стол ректора ЛИТМО Капустина А. А., и он решил, что в таком виде инцидент выглядит уж очень вызывающе и подозрительно. Тогда он выбрал троих из них для отчисления, а остальные семь получили строгий выговор в личное дело и лишение стипендии на весь текущий семестр, но всё же были оставлены в институте. Этим семи предстояло следующим летом повторно пройти военную стажировку и непременно «заработать» там положительную характеристику, что позволит им получить офицерское звание и, таким образом, избежать 3-годичную службу в армии. Забегая вперёд, скажу, что у этих шести студентов (кроме Боба Бененсона, которого не допустили до повторной практики уже по совсем другой причине) так всё и произошло и они окончили институт со всеми вместе, не потеряв ни одного года. Как говорится, отделались лёгким испугом.
А тремя отобранными «штрафниками» оказались Зорька Функ как старшина группы, Марк Каган и Миша Долгой, которые и были отчислены из института в тот же день, 12 сентября. Это означало, что их немедленно должны забрать в армию на 3 года солдатской службы. В тот же день Функ и Каган, оба ленинградцы, отправились в Москву, в Министерство Высшего Образования РСФСР, искать справедливости, а Долгой вернулся в общежитие ЛИТМО. В министерстве им сказали, что сделать ничего не могут и добавили, что их уже разыскивает военкомат по месту жительства. На следующий день всех троих вызвали на военную кафедру ЛИТМО якобы для обсуждения условий, при которых они могут быть восстановлены в институте, при этом упоминалась возможность, что коллектив возьмёт их на поруки. Явился на кафедру один Долгой, поскольку двое других всё ещё находились в Москве. На кафедре их поджидали два военкома, один по месту жительства Функа, другой по месту жительства Кагана, готовые тут же забрать их с собой. По неизвестной причине военком по месту жительства Долгого не явился и ему было сказано, чтобы он назавтра сам явился в свой военкомат, где его уже ждут.
Выйдя с военной кафедры, Миша сразу позвонил Наталье Викторовне, маме Игоря Гессе, которая была не только в курсе этих событий, но и координировала все защитные действия ребят. Она приказала ему немедленно ехать к ним домой на Пушкинскую улицу, дом 18, даже не заезжая к себе в общежитие. С того дня Миша скрывался у них дома и из него не выходил, пока вся эпопея не закончилась. Используя терминологию сегодняшнего дня, можно сказать, что находился он под домашним арестом.
А тем временем Каган и Функ решили обратиться за помощью к Илье Эренбургу, очень знаменитому в те годы писателю-публицисту, кавалеру многих государственных премий и орденов, а по совместительству ещё и депутату Верховного Совета СССР от Даугавпилса Латвийской ССР, родного города Миши Долгова. Илья Григорьевич принял их довольно любезно, выслушал и всё записал в свой дневник. Доподлинного результата этого посещения неизвестно. В эти же дни из Москвы в Ленинград приезжает Регина, подруга Натальи Викторовны, обе они работают в разных печатных издательствах и потому имеют обширные знакомства. Оказалось, что Регина знакома с Аджубеем А. И., который в то время был главным редактором одной из двух самых влиятельных газет СССР, «Известия», а «по совместительству» ещё и зятем Первого Секретаря Центрального Комитета КПСС Никиты Сергеевича Хрущёва. Она немедленно отправляет Аджубею А. И. всю информацию о «корабельном деле» студентов. Аджубей, ознакомившись с ним, называет его «грязным антисемитским делом» и присылает корреспондента своей газеты в ЛИТМО за подробностями. Интересно отметить, что в ЛИТМО не нашлось желающих обсуждать это дело с корреспондентом «Известий», кроме одной женщины, преподавателя диалектического материализма Евгении Львовны Зельмановой.
А в Москве ребята продолжали наносить визиты к «большим» людям. Там они посетили командующего Балтийским флотом, а затем в Переделкино (элитный посёлок советских писателей) самого известного детского писателя Корнея Ивановича Чуковского. Корней Иванович посадил ребят в свою машину и поехал с ними в Москву, к Министру Высшего Образования Елютину В. П. Елютин, выслушав Корнея Ивановича, пообещал, что свяжется с ректором ЛИТМО и уладит это дело.
Итог всех усилий по защите студентов таков:
Спустя три месяца после возникновения «корабельного дела», в начале декабря всех троих студентов вызвали к ректору ЛИТМО Капустину А. А., который огласил окончательный вердикт: до конца учебного года они отправляются работать на производство с тем, чтобы получить там положительные характеристики, а летом следующего 1961 года снова проходят ту же месячную военную практику и, в случае получения там положительной характеристики, они восстанавливаются на 5-й курс с одновременным присвоением им офицерского звания. Именно так и произошло с Мишей Долгим. Марка Кагана не допустили до повторной практики уже по совсем другой причине, выходящей за рамки этого повествования. А вот у Зорьки Функа судьба оказалось иной и на этот раз, прямо как по пословице «нормальные герои всегда идут в обход».
В главе «Первый курс – он самый трудный» я упоминал про двух своих друзей, одним из которых был Зорик, а другим Валера Бутман, которого отчислили из института после первой же экзаменационной сессии. С тех пор мои отношения с Валерой прекратились навсегда, а, как только сейчас выяснилось со слов Мэри Функ, Зорик продолжал поддерживать с ним связь ещё много лет. Надо же было так случиться, что во время 2-й попытки прохождения месячных военных сборов Функом, Бутман проходил свою 3-годичную службу в армии недалеко от военной базы Функа. Они списались, и Валера сумел приехать на встречу с Зорькой. Зорьке пришлось повторить «подвиг» прошлого года – уйти в самоволку – теперь уже в одиночестве. Но и результат этого поступка тоже повторился – он получил новую характеристику, но с той же концовкой «недостоин присвоения звания советского офицера».
Нынешняя ситуация сильно разнится с той, которая случилась годом раньше: вместо коллективной самоволки теперь она индивидуальная и антисемитизмом это не объяснить. Короче, Зорьке дают возможность вернуться на 5-й курс без присвоения офицерского звания. Он заканчивает институт весной 1963 года, а ещё через год его берут в армию для прохождения 2-годичной (к этому времени срок службы был уменьшен с 3-х до 2-х лет) солдатской службы.
Пятый курс – он самый лёгкий
А лёгкий он по двум причинам: во-первых, теперь уже все предметы непосредственно по нашей специальности и очень интересные, такие как теоретические основы управления, цифровые и аналоговые вычислительные машины и т. д.; во-вторых, за плечами уже восемь экзаменационных сессий и появилась какая-никакая уверенность, что и две оставшихся сессии тоже каким-то образом будут сданы успешно. Как видите, я уже научился применять метод экстраполяции к своей будущей судьбе.
Конечно, весь пятый курс я продолжал самозабвенно тренироваться в альпинистской секции, не пропустив ни одной тренировки, в том числе и за городом по воскресеньям в Кавголово, лыжной Мекке всех ленинградских спортсменов. И вот на подходе майские праздники 1961 года. Естественно, вся секция, как и в прошлом году, отправляется на скалы озера Ястребиное на целых две недели. Для этого приходиться пропускать какие-то лекции и занятия, но мы все имеем на это официальное разрешение ректора. На этот раз расстояние в 18 км с не меньшим рюкзаком, чем в прошлом году, от станции Кузнечное преодолевается несравненно легче. Мы лазили на скалах с верхней страховкой каждый день по восемь часов невзирая на погоду – солнечная она или дождливая. Исключения были сделаны только для двух дней соревнований внутри спортивных обществ и г. Ленинграда. По результатам тренировок на скалах у меня не было никаких сомнений, что путёвку в альплагерь я получу.
Теперь я хочу рассказать о забавном эпизоде, связанном с именем одного из наших студентов-отличников Толи Кайданова. Его имя уже упоминалось в моём повествовании, и я ещё не раз буду возвращаться к нему и его семье на страницах этой книги.