Жизнь и страх в «Крестах» и льдах. И кое-что ещё

И снова горы или если очень захотеть

Моё альпинистское лето 1961 года оказалось ну очень удачным – у меня получилось пробыть в горах две смены подряд в двух разных районах Кавказа. А произошло это так:

На этот раз даже Боб Бененсон не был против меня, и я легко получил в секции ЛИТМО путёвку в лучший альп лагерь страны «Алибек» на лучшую 2-ю смену в июле. Но мне этого было мало. Поскольку я уже серьёзно «заболел» альпинизмом, всё последнее время моя голова была занята лишь тем, как получить ещё одну путёвку – уж очень захотелось расти профессионально как можно быстрее, чтобы наверстать упущенное за многие предыдущие годы. Оказалось, что если много думать, то что-нибудь придумать всё-таки можно. Помните, немного выше я уже говорил, что все путёвки в альп лагеря оплачивались на 70 % профсоюзами, а каждый профсоюз имел своё ДСО (Добровольное Спортивное Общество), через которое эти путёвки распространялись среди низовых альпинистских секций. Например, все ВУЗы (Высшие Учебные Заведения) относились к ДСО «Буревестник», откуда я уже получил свою заветную путёвку.

И вдруг меня осенило: мой отец хоть и работает в утильной конторе, но ведь и у них там должен быть свой профсоюз, а у того своё ДСО. Оказалось, что их профсоюз относится к ДСО «Спартак». К этому времени я уже знал, что «Спартак» – это общество, в которое входят физики из Физико-Технического Института АН СССР, и трубочисты, но мне в голову не могло прийти, что туда же могут входить и утильщики. Вот только теперь от отца я узнал, что этот профсоюз, оказывается, объединяет такие разные организации, как работников государственной торговли, промкооперации, лёгкой и пищевой промышленности, гражданской авиации, автотранспорта, просвещения, культуры, здравоохранения и др. В конце концов, меня мало заботило, какие именно организации объединяет этот профсоюз. Мне нужна была путёвка в любой альп лагерь. Здесь следует заметить, что, хотя мои родители совсем не были счастливы моим увлечением (даже и они понимали, что это далеко небезопасный вид спорта), но при этом и не пытались мне мешать. Возможно, что они уже поняли, что их влияние на меня давно закончилось. Неожиданно для меня отец очень серьёзно отнёсся к моей просьбе. Не исключаю, что он увидел в моей просьбе тот редкий шанс для себя, наконец-то, поучаствовать в моей жизни помимо хлеба насущного.

Как бы там ни было, но на следующий день отец приходит с работы явно довольный и, я бы даже сказал, счастливый и, смеясь рассказывает, что в его профкоме долго не могли понять зачем ему, 50-летнему инвалиду без левого глаза, отцу трёх взрослых детей, путёвка в альпинистский лагерь, о существовании которого никто там раньше никогда и слыхом не слыхивал. Почему-то до него ни один из утильщиков не приходил с такой просьбой, а всё больше спрашивали путёвки в желудочные санатории и дома отдыха, которые ведь тоже распространялись через те же профсоюзы. Давно мои родители так не веселились. Отсмеявшись вдоволь, отец вручает мне направление на бланке своего профкома к знаменитому Буданову П. П., который распределяет все путёвки среди альпинистов «Спартака», с просьбой выдать столь необходимую мне путёвку. Поскольку никогда раньше из утильной конторы к Буданову П. П. с такими просьбами не приходили, он долго изучал эту бумагу, потом также долго подозрительно смотрел на меня, очевидно, пытаясь образно вписать моё лицо и тело 20-летнего юноши в утильный ларёк, но, в конце концов, решил не связываться и выдал мне путёвку на самую невостребованную 5-ю смену в сентябре. Я не стал с ним припираться – не мог же я сказать, что вообще-то я не утильщик, а студент и потому путёвка эта мне не подходит – он бы тогда точно послал меня в студенческое общество «Буревестник», откуда я уже получил свою первую путёвку.

Ясно, что в сентябре я не смогу воспользоваться этой путёвкой, и тогда я пошёл к не менее знаменитому в ленинградском альпинистском мире Кершу С. М., который занимался тем же, чем Буданов П. П., но в ДСО «Труд». Все ленинградские альпинисты знали, а в тот момент и я сумел убедиться, что Семён Михайлович был добрейшей души человек и всегда и всем готов был помочь. Я попросил его обменять мою «спартаковскую» путёвку 5-й смены на путёвку 3-й смены в любом лагере Кавказа, чтобы я смог успеть добраться туда после 2-й смены в лагере «Алибек». Добрая душа Керш нашёл для меня такую путёвку в альплагерь «Торпедо», который находился в Цейском районе Кавказа, т. е. после «Алибека» мне придётся перебираться с Западного Кавказа на его Восточное крыло. Вот таким непростым образом мне удалось за одно лето пробыть в горах две смены подряд.

Итак, я прибыл в а/л «Алибек», о котором так много уже слышал и знал, что это самый комфортабельный альп лагерь СССР. Посмотрите сами на него, каким он был в тот 1961 год, и я уверен, что он понравится и вам:

https://tinyurl.com/2p8b5bte.

За смену в Алибеке я сделал четыре восхождения (1Б, две 2А и 2Б к. тр.), а затем переехал в а/л «Торпедо». Там я сделал ещё четыре вершины (две 2А, 2Б и 3А), чем не только выполнил 3-й спортивный разряд, догнав своих товарищей по институту, но дополнительно сделал ещё задел для 2-го разряда – совсем неплохо для значкиста, коим я был до начала сезона. К этому времени у меня в активе было уже десять восхождений. Надо сказать, что я немного побаивался того, как меня примут в а/л «Торпедо», поскольку я должен был раскрыть секрет, что уже побывал в а/л «Алибек», но был приятно удивлён, что там никто этим не заинтересовался. Даже наоборот, я почувствовал некоторое уважение – ведь инструктора – люди сами спортивные и хорошо относятся к тем, кто вкладывает сил и времени больше, чем это обычно требуется. А до профсоюзных проблем никому в лагере дела нет, для инструктора куда важнее подготовка участника, а я, конечно, был лучшим в группе из пяти человек, т. к. был уже прекрасно акклиматизирован после первого лагеря.

Шестой курс и защита диплома

По результатам того самого распределения, о котором я рассказал выше, на свою практику, которая началась 1 сентября 1961 года, я попал в НИИ-303 (Научно-Исследовательский Институт) Министерства Судостроительной промышленности СССР. Это название только для широкой публики, а на самом деле он оказался очень закрытым военным предприятием под названием п/я (почтовый ящик) 128. К нему же относился и территориально там же находившийся опытный завод № 212, он же завод «Электроприбор». Так много названий очевидно, чтобы запутать шпионов всех мастей. На самом деле, две эти части в комплексе представляли собой ведущее в стране предприятие по разработке высокоточных навигационных гироскопических комплексов и систем. В каждом из этих двух частей работало около 5 тысяч человек. Я был направлен в вычислительный отдел под номером 32. Этот отдел имел в своём распоряжении три больших электронно-вычислительных машины (ЭВМ), в сегодняшней терминологии mainframe – одна цифровая (не то «Урал», не то «Минск») и две аналоговых машины «Электрон». Каждая такая машина располагалась в большом зале (площадью – 60 кв. м) с высоким потолком и мощными вентиляторами. Очень скоро стало понятно почему нужно такое большое помещение – ведь все эти машины были созданы на основе электронных ламп, которых там было большое множество и которые нещадно разогревали воздух и потому в летние жаркие дни на них попросту нельзя было работать. Читатель, надеюсь, помнит, что о кондиционерах в то время никто даже понятия не имел, что такие приборы вообще могут существовать.

Молодой читатель может не понять: какие-такие компьютеры на электронных лампах в 1961 году, когда UNIVAC, первый компьютер на транзисторах, появился в США ещё десятью годами раньше? Должен напомнить такому читателю, что СССР в то время жил за «железным занавесом» и, как тогда говорили специалисты, отставал в этой области от Запада на целых два десятилетия. Такое отставание объяснялось ещё и тем, что в самом начале 50-х годов прошлого века кибернетику в СССР вообще называли наукой мракобесов и потому она была попросту под запретом.

Итак, на преддипломную практику я попал в одну из двух групп, занимающихся математическим моделированием систем управления динамических объектов (спутников; ракет, выпускаемых подводными лодками в подводном положении и т. д.) на аналоговой ЭВМ «Электрон». Руководителем моей группы была молодая женщина по имени Недда Харикова, которая пришла в этот отдел всего лишь годом раньше меня после окончания ЛЭТИ (Ленинградский Электротехнический Институт им. Ульянова (Ленина)). Она стала не только руководителем моего диплома, но также и моим начальником на следующие шесть лет. У неё в подчинении было ещё два инженера и три техника. Работать под ней было одно удовольствие: ей психологически было трудно приказывать и требовать от подчинённых результатов работы, очевидно, в силу своего молодого возраста. Ей было удобнее и быстрее сделать самой то, что должны были делать подчинённые, но по какой-то причине они этого не делали или делали плохо. Она была такой безотказной «рабочей лошадкой», которая очень многое делала сама, при этом ещё и отвечала за своих подчинённых.

Теперь о самом дипломе. Я, разумеется, с первого же дня стал искать тему дипломной работы и очень скоро такая нашлась. ЭВМ «Электрон» состояла из трёх секций, каждая размером с большой шкаф. В каждой секции было шесть блоков для воспроизведения до четырёх нелинейных зависимостей каждым блоком. Для математического моделирования систем управления обычно требуется воспроизводить много нелинейных зависимостей и иногда имеющихся 24-х барабанов в секции станции было недостаточно и тогда приходилось нелинейности сверх этого лимита заменять на линейные зависимости. Такая замена, конечно, сказывается на точности решения поставленной задачи. В то же время, моему взгляду новичка бросилось в глаза, что эти блоки нелинейностей сконструированы не самым оптимальным образом и, если некоторые элементы блока передвинуть внутри него, то можно освободить место для ещё двух барабанов, увеличив таким образом их число до шести. Вот именно это и стало моей дипломной работой – увеличить количество нелинейных зависимостей на целых 50 % по сравнению с существующими только за счёт модернизации существующих блоков в пределах их габаритов. Такую модернизацию легко можно было бы осуществить непосредственно на нашем опытном заводе, без обращения к производителю самой ЭВМ.

Поначалу мне всё очень понравилось на моей (я так надеялся) будущей работе. А уж когда через два месяца я был официально оформлен на должность монтажника 4-го разряда с окладом в 45 рублей в месяц на весь оставшийся период практики и выполнения диплома, радости мой не было предела. За три месяца я скопил достаточно денег и по настоянию мамы купил себе первый в жизни костюм, чтобы было в чём сфотографироваться для выпускного альбома. Жизнь становилась всё прекрасней!

Надо признать, что моя дипломная работа, хотя и имела отношение к вычислительной технике, всё же была чисто конструкторской. Тем не менее, она вполне удовлетворяла требованиям, предъявляемым к дипломным работам, тем более что на первом курсе мы все прошли усиленный курс чертёжной подготовки. Теперь читателю должно быть понятно, что у меня в связи с дипломом много чертёжной работы, а это обстоятельство создаёт новую проблему. Дело в том, что на работе чертить негде, а дома первокурсник Аркадий почему-то не пользуется институтской чертёжной, как это все мы делали на первом курсе, а любит чертить дома. Теперь его чертежи постоянно занимают половину обеденного стола (я уже упоминал, что все наши чертёжные листы были площадью 1 м2), а на оставшейся половине домочадцы принимают пищу. Для молодого читателя поясню, что чертежи сначала исполнялись карандашом, а затем обводились тушью с помощью рейсфедера. Надеюсь понятно, какая осторожность должна была соблюдаться в доме, чтобы не разлить тушь и не испортить ни чертёж, ни стол, ни пол. Ведь помимо чертёжника в доме ещё находились живые люди, которые должны были передвигаться, принимать пищу и дышать, наконец.

Уверен, что теперь читателю стало ясно, что мне совсем негде делать свои дипломные чертежи. Тут опять мне на выручку по дружбе пришла Таня Забегалова. Она, узнав про мою проблему, пригласила меня с моими чертежами к себе домой. Оказалось, что она живёт совсем недалеко от меня, на ул. Добролюбова, со своей мамой, которая целые дни и даже вечера проводит на работе. У них была большая комната в коммуналке такого же размера, как у нас, но только на двоих. В данном случае важнее было то, что в середине комнаты стоял громадный обеденный стол, на котором мы оба легко размещали наши чертежи. Вот так с Таниной помощью удалось решить и эту проблему.

Именно в этот период у нас образовалась дружная компания из студентов и сотрудников ЛИТМО: Таня Забегалова, Толя Кайданов, Лариса Новикова, Лариса Кочкина, Света Кузнецова и я. Тогда же к нам присоединился Саша Дриккер, который был самым молодым из нас. Он только что перешёл на 2-й курс, но уже успел побывать на майских скалах и летом съездить в альпинистский лагерь. В таком составе мы почти каждые выходные выезжали на скалы, не только в Приозёрск, но также в Выборг и другие пригороды Ленинграда с одной лишь целью налазиться вдоволь по скалам. А новый 1962 год мы вообще все вместе встречали у костра в лесу далеко от Ленинграда. Морозы тогда были лютые, но у нас с собой был шатёр, печка, бутылка шампанского и ананас, несмотря на общую бедность. Таня была среди нас самой опытной спортивной туристской и альпинистской, и она же являлась цементом всей группы. А вот и фото встречи нового года:

https://tinyurl.com/murr8sxm.

Теперь вы видите, какое это было прекрасное время – преддипломная практика! Мы спешили жить и наслаждаться молодостью и той свободой, которую нам ещё оставила советская власть!

Однако пора вернуться на грешную землю. В феврале 1962 года мы все успешно защитили свои дипломы, я даже с оценкой «отлично». В связи с этим событием в «Электроприборе» меня автоматически перевели из монтажника 4-го разряда на должность инженера с окладом целых 90 рублей ($100 по тогдашнему обменному курсу) в месяц. За вычетом подоходного налога и налога на бездетность в месяц получалось 75 рублей чистыми.

Здесь моё фото того времени, сделанное для выпускного альбома, – то, что в США называется Yearbook:

https://www.dropbox.com/s/t5jnpjnmywxi4c5/My%20photo%20from%20Yearbook.jpg?dl=0

В конце февраля наш выпускной курс (что-то около 150 человек) отметил переход в новую инженерную ипостась банкетом в ресторане «Восток» Приморского парка победы на Крестовском острове. Это событие я решил упомянуть здесь только для читателей – моих сокурсников, поскольку уверен, что никто из них уже не помнит, где это происходило. Я же помню это событие, очевидно, потому что сам его организовывал на правах всё ещё ответственного за защиту интересов студентов. На фоне пышных торжеств, которые устраиваются в американских университетах по аналогичным поводам (на одном таком событии мне пришлось присутствовать в качестве родителя в Стэндфордском университете в 2000 году), наше празднование окончания института выглядело куда скромнее. Я знаю, что сегодня и в России, по крайней мере, в крупных университетах, проводятся подобные торжественные мероприятия. В наше время ничего подобного не было, если не считать простого вручения дипломов в деканате университета.

В марте у нас последний заслуженный студенческий отпуск, и мы втроём, Толя Кайданов, Миша Сокольский (с Оптического факультета и тоже альпинист) и я, уехали на две недели кататься на лыжах на Кавказ, а точнее в горную хижину альпинистского лагеря «Алибек», которая находится на высоте 3,000 метров над уровнем моря. На Московском вокзале провожали нас мамы и когда я вернулся, мама мне рассказывает, что Ида Семёновна (Толина мачеха) после того, как наш поезд отошёл от перрона, задала ей вопрос с вызовом:

– А чья вообще это была идея?

Очевидно, задавая этот вопрос, она имела в виду, что это я совратил Толю на поездку. Толя ведь мальчик воспитанный, из хорошей интеллигентной семьи и не способен на такие поступки (?). По крайней мере, так я воспринял этот вопрос, впрочем, моя мама тоже. Потому она и решила мне это пересказать.

Поездка эта была по-настоящему сказкой несмотря на то, что там совсем не было подъёмника и подниматься на гору надо было своими ногами минут двадцать вверх для того, чтобы скатиться вниз за 30–40 секунд. Больше того, в то время мы и слухом не слыхивали о ратраках (специальных машинах типа бульдозеров), которые уплотняют свежий снег и сглаживают склон горы на лыжных курортах. Сегодняшнюю работу ратраков мы тогда делали своими ногами. Зато, это были настоящие большие горы со всеми сопутствующими им прелестями: неописуемые красоты при восходе и закате солнца, загорание на лыжах в плавках, умывание по утрам снегом, самостоятельное приготовление пищи и т. д. А продукты на целых две недели надо было поднять за один раз вместе со слаломными ботинками и лыжами от лагеря, который находился на высоте 2,250 метров. Конечно, эти 750 метров по высоте не были лёгкой прогулкой, но все мы были тогда уже достаточно тренированы, чтобы не «умереть» за эти несколько часов подъёма до хижины. На хижине в единственной большой комнате на двухэтажных дощатых нарах вповалку, было нас там человек сорок. В основном это были студенты, аспиранты и преподаватели университетов из Москвы и Ленинграда, поскольку сам лагерь «Алибек» принадлежал студенческому спортивному обществу «Буревестник». Кстати сказать, годом раньше, но тоже в марте на эту же Алибекскую хижину приезжал кататься на лыжах самый знаменитый из советских бардов того времени Юрий Визбор. В тот год и была им написана по свежим впечатлениям одна из самых известных его песен «Домбайский Вальс»:

Лыжи у печки стоят,

Гаснет закат за горой.

Месяц кончается март,

Скоро нам ехать домой.

Здравствуйте, хмурые дни,

Горное солнце, прощай!

Мы навсегда сохраним

В сердце своём этот край.

Нас провожает с тобой

Горный красавец Эрцог,

Нас ожидает с тобой

Марево дальних дорог.

Вот и окончился круг -

Помни, надейся, скучай!

Снежные флаги разлук

Вывесил старый Домбай.

Что ж ты стоишь на тропе,

Что ж ты не хочешь идти?

Нам надо песню допеть,

Нам надо меньше грустить.

Снизу кричат поезда -

Правда, кончается март…

Ранняя всходит звезда,

Где-то лавины шумят.

Трудно передать восторг и память об этой поездке лучше, чем это сделал Визбор своей песней.

Когда пришло время возвращаться в Ленинград, Толя решил, что он хочет ехать к Але Савиновой, впоследствии Кайдановой, в Казань, куда её направили по распределению. Теперь Толя просит меня «прикрыть его» перед его родителями, т. е. по приезде в город, я должен позвонить его родителям и соврать им, что Толя остался в горах ещё на одну неделю. Пришлось взять и этот грех на себя. Так что, Ида Семёновна была не так уж и неправа, когда подозревала меня в совращении Толи. Думаю позже, когда она всё-таки обнаружила эту мою ложь, она всерьёз меня возненавидела. Ведь Толя же врать не способен, а мне можно.

Мой друг Эдик Аронов

Теперь мне хочется рассказать об одном из наших сокурсников, который, несмотря на свои незаурядные способности, многократно подтверждённые впоследствии, был вполне заурядным студентом, если иметь в виду лишь успеваемость. Звать его Эдик Аронов и я ещё не раз в этом повествовании буду возвращаться к его личности не только потому, что дружил с ним в течение нескольких десятилетий, начиная с 3-го курса, но, главным образом, потому что он был совсем не ординарной личностью среди нас, к тому же наиболее умным, порядочным и честным. В добавок он обладал комплексом изобретателя, что редко приветствуется окружающими, особенно в СССР того времени, а может и в теперешней России тоже.

Итак, несмотря на перечисленные мною добродетели, Эдик оказался единственным ленинградцем из всего нашего курса в 200 человек, которому не нашлось работы в Ленинграде. Его распределили в деревню Сафоново Смоленской области, где только что построили гироскопический завод. Мне неизвестно, в какой организации он писал свой диплом, возможно прямо на своей кафедре гироскопических приборов, зато хорошо известно, что происходило с ним дальше. Я так же не могу исключить, что у него вообще не было дипломного руководителя (если такое вообще могло быть!) и тему для диплома он выбрал себе сам. Я знаю только одно: подходит «защитный» месяц февраль и Эдику нужен сторонний отзыв о его дипломной работе, а он так и не нашёл никого, кто взялся бы его написать. А без такого отзыва он не может быть допущен к защите. Нечто подобное случится и со мной через девять лет, когда я напишу свою диссертацию на соискание учёной степени к. т. н. Я, разумеется, в курсе его проблемы. К этому моменту я, проведя пять месяцев в своём вычислительном отделе, уже неплохо ориентируюсь там на предмет «кто есть кто». Среди сотрудников отдела было несколько кандидатов наук, как технических, так и физико-математических. Но только один человек по имени Яков Моисеевич Цейтлин совсем недавно защитил докторскую диссертацию. Я почему-то решил, что Яков Моисеевич – это тот человек, который лучше всех подойдёт для отзыва о дипломе Эдика. Конечно, не потому, что он доктор наук, а потому что он как-то более других интеллигентен и приветливее других здоровался со мной при встрече в коридоре. Как видите, я хоть и повзрослел в свои 22 года, но моя детская непосредственность и наивность всё ещё были мне свойственны.

При очередной с ним встрече в коридоре я объясняю ему ситуацию с моим другом Эдиком: нужен отзыв о его дипломной работе и не мог бы Яков Моисеевич взять на себя труд просмотреть её и написать отзыв. На моё удивление, Яков Моисеевич, вместо того чтобы послать меня «куда подальше», дал мне свой домашний телефон и сказал, чтобы Эдик ему позвонил для беседы по телефону. На следующий день Яков Моисеевич сам подходит ко мне в коридоре и говорит: