Бабушка не умерла – ей отключили жизнедеятельность

Действующие лица:

Больной.

Больничная сестра.

Буллит, доктор.

Другие персонажи – из рукописи и горячечных видений больного.

Сцена 1

Ибн-Зайят утверждал: только на одре смерти проявляется то сокровенно и трогательно человеческое, что чуждо каждому из нас на протяжении жизни. В справедливости этого афоризма могли убедиться доктор и больничная сестра, заглянувшие в одну из палат Балтиморского госпиталя ненастным утром 7 октября 1849 года. Их взору предстал покоящийся на серой больничной кровати изможденный мужчина средних лет, с тонкими чертами лица и необычайно смуглым оттенком кожи.

Войдя в палату и пристально вглядевшись в лицо больного, не наметилось ли изменений к лучшему, больничная сестра пощупала его горячий выпуклый лоб, тихонько потормошила рукав пижамы и позвала:

Больничная сестра: Мистер, мистер! Как вы себя чувствуете, мистер? Как ваше имя, мистер?

Больной – очевидно, находившийся без сознания, – не ответил.

Доктор: Так это он и есть, наш таинственный незнакомец?

Больничная сестра: Да, доктор Буллит, это он. Доктор Моран, который производил осмотр, пришел к самым неутешительным выводам. А поскольку никто не заявил об исчезновении родственника или просто знакомого, доктор Моран счел необходимым прибегнуть к вашей профессиональной помощи.

Буллит: Из чего заключаю, что мой многоуважаемый коллега доктор Моран надеется, что я помогу установить имя и родственников неизвестного.

Больничная сестра: Совершенно верно.

Буллит: Что же, приступим.

С этим словами доктор Буллит вытащил из саквояжа, который держал в левой руке, массивные серебряные часы на цепочке и записную книжку в черном кожаном переплете, несомненно, из кожи какого-то редкого африканского животного. Установив по часам точное время, доктор Буллит внес в записную книжку запись следующего содержания:

Запись в книжке доктора Буллит а: Один час три минуты пополудни 7 октября 1849 года. С Божьей помощью, мы, доктор Буллит, в присутствии больничной сестры…

Буллит: Ваше имя, пожалуйста.

Больничная сестра: Мистрис Хоукс.

Запись в книжке доктора Буллит а: …в присутствии больничной сестры мистрис Хоукс приступаем к выполнению месмерического эксперимента по установлению имени, а по возможности и родственников пациента, находящегося в данный момент в палате…

Буллит: Номер палаты, пожалуйста?

Больничная сестра: Тринадцать.

Запись в книжке доктора Буллита: …в палате тринадцать Балтиморского народного госпиталя. Пациент, которому на вид около сорока лет, поступил в означенный Балтиморский народный госпиталь…

Буллит: Когда, вы говорите, поступил пациент?

Больничная сестра: Три дня назад. Его доставила в больницу полиция, подобравшая этого человека на вокзале в бессознательном состоянии. Заподозрив в нем джентльмена, полиция приняла меры. Хотя пальто и саквояж у джентльмена, по заявлению полиции, отсутствовали.

Буллит: Достаточно, мистрис Хоукс, я понял. Итак…

Запись в книжке доктора Буллит а: …поступил в означенный Балтиморский народный госпиталь 4 октября 1849 года в бессознательном состоянии, в каковом состоянии находится по текущий момент. Пациент будет введен в месмерический транс, с целью установления с ним контакта. Дальнейшие записи, в связи с занятостью экспериментом доктора Буллита, выполнит мистрис Хоукс.

Буллит: Мистрис Хоукс, возьмите книгу и, по возможности быстрей и точней, записывайте слова пациента.

Больничная сестра: Не беспокойтесь, доктор Буллит, я владею скорописью.

Убедившись в готовности мистрис Хоукс, доктор Буллит взял свои серебряные часы за цепочку и принялся раскачивать их так, чтобы угол колебаний составлял не менее 90°, после чего проделал перед глазами больного несколько простейших гипнотических пассов. Видимых изменений в состоянии пациента не наступило, однако дыхание, до того тяжелое и прерывистое, выровнялось. Мистрис Хоукс попыталась обратить на этот отрадный факт внимание, но доктор Буллит, занятый гипнотическими телодвижениями, взглядом попросил больничную сестру не мешать проведению эксперимента. Через минуту или полторы минуты месмерического воздействия доктор Буллит смог обратиться к пациенту с первым вопросом.

Буллит: Больной, вы меня слышите?

Больной: Слышу.

При этих словах глаза пациента открылись, хотя на его тонком, несмотря на болезненную отечность, лице не отобразилось никаких эмоций. Доктор Буллит вынужден был проверить рефлексы пострадавшего и, по всей видимости, остался ими удовлетворен, поскольку счел возможным продолжить начатое экспериментальное расследование.

Буллит: Как ваше имя, больной?

Больной: Не помню.

Буллит: Не помните или не хотите вспомнить? Сейчас я хлопну в ладоши, после чего вы вспомните свое имя. Вам все понятно, больной?

Больной: Мне понятно.

Доктор Буллит громко хлопнул в ладоши и повторил вопрос.

Буллит: Как ваше имя, больной?

Больной: Я не помню.

После такого, кащалось бы, не оставляющего надежд заявления доктор Буллит задумался. Он размышлял не менее двух с четвертью минут, после чего воскликнул:

Буллит: Но что-нибудь о себе вы помните?

Больной: Все, кроме своего имени.

Восторжествовавший доктор Буллит подал знак больничной сестре, чтобы та предельно сконцентрировалась в порученном ей стенографировании, не упуская мельчайших подробностей, которые могли прозвучать в воспоминаниях пациента.

Буллит: Следовательно, вы помните, как оказались в невменяемом состоянии?

Больной: Я был пьян.

Буллит (потирая руки): Вот мы и приближаемся к разгадке. Теперь постараемся вспомнить, где и с кем вы пили. Сейчас я снова хлопну в ладоши, после чего вы мысленно перенесетесь в тот момент и то место, когда и где пьянка началась. Вы перенесетесь туда и все мне подробно опишите по мере того, как действие будет разворачиваться в вашей памяти. Вы сделаете это, больной?

Больной: Я постараюсь.

Буллит: Тогда я хлопаю в ладоши. Внимание…

С хлопком в ладоши, который произвел доктор Буллит, смуглое лицо пациента будто вытянулось, и на нем отобразилась какая-то затаенная, вместе с тем непереносимая мука. Пациент произвел затяжной вдох и, подбадриваемый короткими репликами доктора Буллита, заговорил. При этом тело его оставалось абсолютно неподвижным, тогда как глаза по мере рассказа метали искры и вообще выражали сильнейшие эмоции.

Больной: Это был праздничная вечеринка или торжественный прием в одном из городских особняков, устроенный не знаю по какому случаю. Гостей принимали в огромной, украшенной гирляндами асфоделий зале, с белыми колоннадами в викторианском стиле. Я, обмениваясь обычными для таких вечеров любезностями с мало мне знакомыми людьми, сразу же проследовал к барной стойке, впрочем, без какого-либо гастрономического намерения, а исключительно с целью уединения от назойливого балтиморского общества. У стойки уже коротало время несколько человек, один из которых любезно ко мне обратился, представившись мистером Чертдери. Это был странноватый субъект – судя по фамилии, француз или северный итальянец, – странноватый в первую очередь внешностью, но не менее внешности и одеждой: в частности, фалды его фрака отличались такой длиной и толщиной материи, что даже топорщились. Что же касается внешности, прическа мистера Чертдери была взлохмачена до невозможности, формой и маслянисто жгучим черным волосом напоминая прически мексиканских индейцев аподевоки. Несмотря на странности в одежде и внешности, мистер Чертдери обратился ко мне в столь изысканных выражениях, что пренебречь беседой с ним было бы верхом непочтительности, граничащей с невоспитанностью.

Буллит: Отлично, отлично, больной! Что же такого сказал вам мистер Чертдери, что после знакомства с ним вы оказались в невменяемом состоянии?

Больной: Прежде всего этот джентльмен, обращаясь ко мне, воскликнул: Эдгар, и вы здесь!

Буллит: Эдгар? Он обратился к вам – Эдгар? По крайней мере, то, что ваше имя Эдгар, теперь можно считать установленным. Однако вы по-прежнему не помните своего полного имени, больной? Ну же, вспоминайте! Вы Эдгар… Эдгар… Как дальше?

Пациент истерично задергался, заговорив лишь через несколько минут – после того, как месмерический контакт между ним и доктором Буллитом был восстановлен.

Что произошло между вами и мистером Чертдери дальше?

Больной: Не помню. Вроде бы, он оказался моим случайным знакомым, земляком, и мы поспорили.

Буллит: О чем поспорили? Сможете ли вы передать содержание вашей беседы слово в слово, начиная с того момента, как возник спор?

Больной: Думаю, что смогу. Началось с того, что джентльмен со взлохмаченной прической и топорщащимися фрачными фалдами обмолвился, что не него не действует алкоголь… Кстати, Эдгар, я совершенно нечувствителен к алкоголю.

Последнюю фразу больной произнес измененным голосом, без сомнения, копируя тембр голоса и манеру произношения собеседника. Измененный голос оказался настолько непохож на собственный голос больного, что у присутствовавших при этом доктора Буллита и мистрис Хоукс не возникло наималейших сомнений по поводу того, что голос мистера Чертдери был воспроизведен в точности. Надо заметить, что артикуляция мистера Чертдери оказалась столь груба и своеобычна, что мистрис Хоукс вскрикнула, прижав ладошки к своему свежему личику, а доктор Буллит от неожиданности разинул рот. Лишь справившись с волнением, доктор смог сосредоточиться и послать пациенту несколько месмерических флюидов с тем, чтобы тот продолжил воспоминания.

Дальнейшее повествование велось в нескольких лицах, поэтому мы сочтем за благо передавать диалоги в том оригинальном виде, в каком они воспринимались изумленными слушателями.

Больной: Как, вас не опьяняет алкоголь? Но это же невероятно, неслыханно! Я полагал, что являюсь единственным человеком с подобной симптоматикой.

Чертдери: Вы жестоко заблуждаетесь, Эдгар. Я способен перепить любое существо на этой планете.

Больной (вспыхивая): Не соблаговолите ли, мистер Чертдери, на деле доказать справедливость ваших слов?

Чертдери: К вашим услугам, Эдгар, и черт меня дери, если я приукрашиваю действительность хоть на унцию.

При этих словах, произносимых за мистера Чертдери, больной издал некоторое подобие смеха, несомненно, долженствующее изобразить смех мистера Чертдери. За отсутствием оригинала было сложно судить, насколько правдоподобным оказалось воспроизведение, однако глотка больного исторгла столь зловещие и утробные звуки, что, слыша их, доктор Буллит и мистрис Хоукс невольно поежились и оглянулись на дверь палаты, в которую зашли не далее десяти минут назад. После чего больной ответил мистеру Чертдери, от своего имени:

Больной: Приступим не медля.

Затем он перешел на рассказ от первого лица.

Следуя моим приказаниям, слуги раздвинули несколько кресел, освободив место для разрешения маленького спора, возникшего между мной и мистером Чертдери. На середину образовавшегося пространства был помещен маленький круглый столик с двумя стульями напротив друг друга, а на столик – две рюмки и несколько бутылок первоклассного виски. Наш спор вызвал оживление среди публики, и очень скоро мы с мистером Чертдери оказались в кругу возбужденных, нарядно одетых господ и дам, обменивающихся острыми репликами и делающих ставки на то, кто из спорщиков окажется крепче на голову. По условиям спора, мы должны были поочередно наливать и выпивать рюмку виски, на что каждому отводилось не более полминуты. Первый, кто бы отказался или не осилил выпить очередную порцию алкоголя, признавался побежденным.

Буллит: Как долго продолжался ваш спор?

Больной: Вот этого сказать не могу. С первой рюмкой меня охватило страшное нервное волнение, подобное горячке, возникающей при тропической лихорадке или приеме некоторых сильнодействующих препаратов. За пару минут сознание достигло такой степени яркости, что я внутренне ослеп, хотя хорошо различал сидящего напротив меня мистера Чертдери с рюмкой в руке и нарядную публику, окружавшую место дуэли плотным кольцом. Волны магнетизма – хотя, конечно, это был не магнетизм, а какая-то иная, воздействующая на нервные окончания природная сила, – словно пробегали по моему лицу, заставляя кожные покровы то напрягаться, то расслабляться в предвкушении неминуемой победы. Рюмка опрокидывалась за рюмкой, бутылки на нашем столе пустели, с тем чтобы быть заменены на полные, однако ни я, ни мистер Чертдери – который, к слову, оказывался весьма выносливым и вместительным субъектом, – не желали уступать. Наконец, настала минута, которая должна была разрешить исход нашего спора. Кажется, я не мог принять ни одной капли внутрь: окружающие предметы проносились мимо меня в необузданном первобытном танце, как если бы я раскручивался со страшной скоростью вокруг своей оси. Однако сидящий напротив меня мистер Чертдери был не в лучшем состоянии – он буквально ни «бе», ни «ме» не мог выговорить. Его всклокоченные волосы слиплись от пота и опали, и я отлично различал на его прикрытом волосами черепе два маленьких коричневых выступа, которые не могли быть ничем иным, как миниатюрными козлиными рожками. В момент, когда я различил козлиные рожки на голове мистера Чертдери, но еще не успел подыскать данному неоспоримому факту научное объяснение, обладатель рожек опрокинул в себя юбилейную восьмидесятую рюмку, после чего завалился под стол и немедля захрапел, отгородившись от происходящего пеленой Морфея. Откровенная поза мистера Чертдери дала мне возможность рассмотреть оттопыренные фалды его фрака, скрывавшие, как я теперь видел, другую атавистическую подробность строения мистера Чертдери, а именно: короткий, но мощный хвостовой отросток, для коего предназначалось специальное отверстие в панталонах. Поскольку мистер Чертдери полностью отключился, таким образом, проиграл заключенное со мною пари, я почел за благо захватить багаж и покинуть гостеприимный кров, тем более что в кармане у меня лежал билет на поезд «Балтимор – Филадельфия».