Маскарад для эмигранта

– Да я уже забыл о нем, – запротестовал поручик, – а вот вам положено по возрасту.

– Ну, нет, я еще со своими овечками хоть к Донузлаву, хоть на Ярылгач за ночь хожу туда и обратно; и на веслах вдоль берега от Джанбабы до Чеголтая совсем для меня еще несложно.

Чабан и рыбак! Так вот откуда у него загар темнее старой бронзы, сильные мускулистые руки, легкая походка и осанка сорокалетнего мужчины. Он и похож, пожалуй, больше на такого, чем на старика на восьмом десятке. Владимир залюбовался им, и вскоре его дипломатические расспросы дали результат.

– В первую очередь это, конечно же, труд на свежем воздухе, а здесь ведь море вокруг, свежее не бывает. Но трудиться нужно в меру, не перенапрягаясь и в удовольствие, если работа не в удовольствие, то она здоровья не прибавит, а наоборот. Много значит, чем питаться: у нас в основном это баранина, рыба, овечья брынза, овощи, хотя с ними не все получается, засушливо здесь, но лука и чеснока в избытке. Вода из колодца чистая очень, ну и вино домашнее делаем, причем только сухое красное, вы ведь видели какой у нас виноградник!

Осеннее солнце на чистом без единого облачка небе еще хорошо пригревало. Легкий ветерок в изобилии переносил тонкие нити паутины, цепляя ее на высохшие кустики полыни и чабреца. Снующие над степью чайки-хохотуньи своими криками нисколько не нарушали тишину этого, казалось, зачарованного утра, а еще больше ее подчеркивали. На тележку усадили Лену; у нее, как у городской жительницы, ходьба по мелким камешкам не совсем получалась.

– Такая же погода стояла и тогда, той злополучной последней весной Крымской компании, – начал свой рассказ Георг Дюбуа. – Наша армия, сразу же в первый год после ноябрьского шторма, который потрепал нас близ крымских берегов, испытывала изрядную нехватку продовольствия; часть его мы потеряли из своих запасов во время той ужасной бури, многое из того, что осталось, подмокло и начало портиться. Потом стало еще хуже, и командование приняло решение отправить судно на поиски провианта. Выбор пал на нашу «Шарлотту», почти не пригодную для боевых действий, после евпаторийской стихии. Нам оставили одну пушку, снабдили деньгами и отправили вдоль юго-западного побережья закупать у населения скот. Русский царь издал указ, запрещающий населению подходить со своими стадами к морю ближе, чем на двадцать верст, но этот приказ, ясное дело, не соблюдался. Днем мы бросали якорь подальше от берега, а ночью тихонько с погашенными огнями скользили вдоль него, высматривая, даже скорее, выслушивая и почти что вынюхивая добычу. В первую очередь пастухов выдавали костры – ну как же ночью без огня. Если не костер, то лай собак, блеяние овец или еще какие-то неизвестные признаки, по которым ориентировались два местных татарина, взятых в плен неподалеку от селения Саки. Нужно сказать, что они были большими специалистами в отлове овец; вооруженные специальными палками, они вдвоем могли поймать столько же животных, сколько мы вдесятером. Пастухи обычно разбегались, рассчитываться было не с кем; мы оставляли деньги где-нибудь на видном месте, придавленные камнем, чтобы не разлетелись. Денег – тем более мы уже знали, что они были фальшивые – не жалели: нужно было задобрить владельцев скота настолько, чтобы они не вздумали обращаться с жалобой к властям. Метод наш срабатывал, никто нас не преследовал, но мы постепенно все больше теряли всякую осторожность. Первые три рейса мы загрузились скотом, даже не доходя до села Караджа. При очередном мы обогнули мыс Тарханкут, и далеко обойдя Ак-Мечеть, где по нашим сведениям у русских находился казачий гарнизон, двинулись вдоль северо-западного побережья; здесь народ был еще более беспечен, чем на юге, судя хотя бы потому, что пастухи здесь от нас не убегали и не прятались. Так было возле Чеголтая, Бютени и Сары – Булата, где мы свободно рассчитывались деньгами, и наши проводники мирно беседовали с местными пастухами. По их словам никаких войск поблизости нет; это сообщение еще больше усилило ощущение полной безопасности.

На очередном холме, на вершину которого трудолюбивый Кеша вытащил свою тележку, горизонт вдруг расступился и внезапно упал куда-то вниз. Перед ними открылась величественная панорама моря, не имеющая границ ни справа, ни слева, сливаясь где-то в бескрайней дали с таким же безмятежным небом. На воде царил полный штиль. Неподвижную гладь моря стремительно вспарывала дельфинья стая, мощные блестящие туши животных внезапно появлялись на поверхности и, сверкнув в ярких лучах солнца, грациозно исчезали в морской пучине, чтобы так же внезапно появиться вновь. У всех захватило дух от столь необычайного, так неожиданно открывшегося перед ними зрелища.

– Дельфины! – воскликнула Елена, – они что, так играют?! Нет, вы посмотрите, как это красиво! – она не может сдержать свой восторг.

– Скорее всего, – заметил Георг, – они гонят косяк рыбы к берегу, сейчас они будут завтракать. Но и второе предположение тоже верное: все, что делают эти изумительные животные похоже на игру, такие у них правила.

– Боже! Я всю жизнь прожила у моря, но таких прекрасных дельфинов и ничего подобного не видела.

– Весь секрет в том, Лена, – уточнил Дюбуа, что мы смотрим на них с высоты двенадцати метров, потому такой эффект; в Евпатории берег всего лишь на один метр выше поверхности моря, потому эти дельфины кажутся вам столь необычными. Поверьте мне, они точь-в-точь такие же как и евпаторийские, может даже оттуда и родом.

Перед ними лежала степная балка с поросшими густой травой довольно крутыми склонами, кое-где виднелся кустарник; у воды она значительно расширялась.

– Она так внезапно появилась, эта балка, – заметил поручик.

– Так же внезапно появилась она перед нами и тогда шестьдесят пять лет назад, когда «Шарлотта», груженная блеющим и мычащим товаром, двигалась, влекомая попутным норд-остом, – продолжил свой рассказ Георг, – видите этот густой камыш в конце балки у самой кромки моря? Наличие его указывает, что именно там есть пресная вода; этот злак растет обычно там, где есть родники. Мы увидели эту балку со стороны моря, и у нас появилась вполне естественная мысль: пополнить запасы пресной воды, так как под Севастополем с водой были постоянные проблемы, в основном из-за скопления такого огромного количества людей. Кроме того, нам требовалась вода для животных, иначе их не довезти до базы живыми. Все было, как я сказал, естественно, кроме одного: было уже утро, солнце выкатилось над степью, мы были видны со всех сторон, как на ладони, но, тем не менее, капитан приказал спустить шлюпку. Обычно мы делали это ночью, но теперь в нас вселилось ощущение полной безопасности. Родник был вот здесь, – он показал на роскошный куст серебристого лоха; среди его корней, едва заметно струилась вода, – видите, он почти ушел под землю, а раньше бил таким ключом, что вокруг него образовалась яма метровой глубины, из которой мы и наполняли меха. Отсюда до отмели более ста метров, тяжелые бурдюки нужно было дотащить и погрузить в шлюпку, затем довезти до фрегата, который якорь бросил в ста метрах от берега, ближе подойти было опасно, кое-где из воды торчали камни. Вся команда была занята заготовкой воды, даже матрос – сигнальщик вылез из своей бочки. Работали все, включая боцмана; он наблюдал за порядком и заодно стрелял из ружья уток, которых в камышах водилось великое множество. Они здесь были явно непуганые. После каждого выстрела несчастные птицы делали круг над бухтой и возвращались на то же место под ствол его дробовика. Поэтому, когда прозвучал еще один выстрел мы сочли его за очередной по уткам, и не обратили на него внимание. А это был сигнал опасности; из Ак-Мечети примчалась казачья сотня по наши несчастные души. Заметили ее слишком поздно; на шлюпке поднимали на борт уже последний груз, когда всадники высыпали на пригорок в трехстах метрах от нашей стоянки. Стоящий на берегу матрос, бросился в воду и поплыл к судну, но казачьи пули догнали его на полпути, и бедняга исчез под водой. На «Шарлотте» поднимали якоря и шлюпку одновременно; оттуда ответили залпом из мушкетов, кажется, судя по крикам на берегу, они кого-то подстрелили. Наконец, наша единственная пушка швырнула в неприятеля ядром; наводчик, конечно же торопился, прицел был не точен, оно не долетело всего несколько метров до нас. Ядро шлепнулось в ручей и всех окатило водой. Это был спасительный выстрел; холодный душ был очень кстати, он вывел нас из оцепенения, в котором мы находились, наблюдая за происходящим. Нас спасло то, что никто из русских, занятых перестрелкой, не удосужился оглянуться назад, где мы стояли на самом виду, не в силах пошевелиться; ужас перед неизбежным пленом или, быть может, смертью, сковал наши члены. Первым пришел в себя Каспар, он увлек нас в эту самую пещеру, у входа в которую мы сейчас стоим. Последнее, что мы увидели – это был медленно уходящий в море корвет. Второй пушечный выстрел был удачным: на песчаной отмели бились лошади в предсмертных судорогах и валялись люди, может раненые, а может быть убитые. Только мы успели спрятаться, как по вершине оврага с обеих его сторон промчались всадники, они осматривали балку. Хорошо, что вход в пещеру был закрыт густым кустарником: если бы нас обнаружили, то несомненно предали бы скорой смерти, настолько были разозлены русские неудачной попыткой захватить корабль и смертью или ранами своих товарищей. Но все обошлось. Вскоре волнение вызванное боем несколько улеглось, и до нашего слуха донесся топот лошадиных копыт – казаки покидали отмель. Радости нашей не было границ; мы хотели в ту же минуту бежать наверх, подавать сигналы судну, но осторожный Каспар не дал нам этого сделать. Он вышел один и через минуту возвратился мрачнее тучи: ушла только половина отряда, полсотни казаков расположились на отмели, а Шарлотта стоит на якоре почти в полумиле от берега. Надолго ли они остались? Что предпримет теперь капитан нашего корабля? Может быть, казаки здесь остались только до вечера? Но вскоре морской бриз донес к нам аромат солдатской каши, ее готовили на костре, и еще, видимо, они жарили конину; все эти запахи были настолько притягательными, что у нас закружились головы. К моральным мукам прибавились физические: кроме завтрака в наших желудках ничего не было, хотя уже наступило время ужина. Видимо наше отчаяние достигло огромных размеров, коль мы стали всерьез обсуждать план нападения на казаков под покровом ночи. Но это было бы явное безумие: десять человек против пятидесяти, вооруженных ружьями и саблями, а у нас – два пистоля и ножи.

Ветер дул с моря, и он принес от судна звуки пилы и стук топоров. Нам пришло в голову, что они просто имитируют ремонт, чтобы оправдать свое нежелание уходить в открытое море. «Мы потерпели крушение, потому стоим, мы делаем ремонт», казалось, выстукивают топоры и молотки, заколачивая гвозди. Корабль неисправен, какой смысл караулить разбитую посудину: такая мысль явно подавалась противнику. Поверят или нет? неизвестно, но уходить казаки явно не собирались; вскоре их костры погасли, сквозь камыши светился только один, вероятно караула.

Уже совсем стемнело, и мы покинули свое убежище. Уселись на траву на крутом склоне оврага и стали наблюдать за корветом. Он хорошо был виден сверху; там уже зажгли огни, и вдруг один из них замигал условными сигналами. Матрос Лавуазье, единственный из нас понимающий язык фонарей, сообщил, что на судне повторяют всего два слова: « идем» и, как ему кажется, что-то похожее на «ярылгач».

– Ярылгач! – это ведь бухта к востоку от нас, совсем не далеко, пожалуй, меньше десяти миль, идем немедленно! – зашептались матросы. – Очевидно там нас заберут на борт!

Наш корабль описал дугу и медленно двинулся на восток. Что тут началось! Все решили немедленно бежать следом; благоразумный Каспар в очередной раз спас всех от неминуемой гибели. Он попросил нас немножко подождать, давайте посидим немного, посмотрим, что предпримут казаки.

– А чего тут ждать? – возбуждение нарастает все больше, – корабль уйдет без нас, нужно торопиться! Причем тут казаки, они наверняка спят. И кто ты такой, Каспар, чтобы нами командовать?

Но казаки, оказывается, не спали; они тоже заметили маневр «Шарлотты» и двинулись вслед за ней. Для этого им пришлось обогнуть нашу балку; если бы не Каспар, мы бы вылезли наверх, где нас, несомненно, тотчас бы заметили. Должен вам сказать, что это был последний случай и чуть ли не единственный, когда мы пытались ослушаться Каспара.

Итак, конница, обойдя наше убежище, двинулась на восток; мы решили идти следом, а там будь что будет; ничего другого нам не оставалось. Если казаки двигались по едва заметной, проторенной, может быть, еще скифами, дороге, то нам пришлось бежать напрямик. Очень часто попадались балки, высохшие русла древних рек, их склоны сплошь поросли колючими кустарниками, которые доставляли нам множество мучений; времени обходить их у нас не было. Берег был высокий, внизу плавно плыли яркие огни «Шарлотты», и мы, как цыплята за наседкой бежали вслед, не разбирая дороги, зачарованные этими огнями. Юго-западный ветерок вдруг заметно посвежел, и огни заскользили быстрее. На корабле этого, может быть, даже и не заметили, но нам пришлось бежать из последних сил. В какой-то момент мы наткнулись на старую дорогу, нам сразу же стало гораздо легче; может быть, по этой же дороге впереди нас ехали и казаки, но мы об этом старались не думать. Неизвестно, сколько бы мы еще двигались в таком все убыстряющем темпе, если бы не чей-то крик: «стойте! маленький Жюльен исчез!» Действительно, маленький Жульен, названный так за свой рост, свалился на бегу в какую-то заброшенную яму, возможно это был старый засыпанный колодец. Только что взошедшая над горизонтом луна, превратила степную равнину в чередование светлых и темных пятен, так что заметить ловушку было непросто. Нашли мы его по голосу; шел он откуда-то из-под земли, настолько глубокой была яма. Мы вытащили его на поверхность при помощи веревки. И тут же снова чей-то испуганный возглас.

– Смотрите! Огни! Они исчезли! – Действительно, там, где только что светились бортовые огни «Шарлотты», было темно. В неверном свете луны от обрыва до звездного горизонта неясно вздымалась черная громада моря, но на этой безбрежной равнине нигде ни единого огонька. И тут впереди, откуда-то, как нам показалось сверху, появилось темное бесформенное пятно, и оно быстро приближалось. Казаки! Мы стояли на их пути, и времени убежать у нас уже не было; да и куда убежишь в голой степи?! Но тут же у всех мелькнула спасительная мысль, которую тотчас осуществили: мы кубарем скатились в ту же самую яму, из которой только что извлекли Жюльена. Мы лежали на мягком, пахнувшем прелью дне почти четырехметровой ямы и молчали. Затаившись. Лишь только потом, когда все осталось позади, признались друг другу: у многих была одна и та же ужасная мысль, а вдруг нам на голову свалится всадник вместе с лошадью? Лангар, самый большой шутник, заявил, что ему очень хотелось крикнуть: «осторожно, камараде, здесь яма!» Но он не знал, как это будет по-русски, и потому промолчал. Наконец, рядом раздался топот лошадей, громкие возбужденные голоса, затем все стихло. Кое-как мы выбрались из своего убежища; хорошо что сбоку была глубокая промоина и оно не превратилось для нас в западню. Очутившись на поверхности, заговорили все сразу, причем догадки высказывались самые невероятные. Наконец, сошлись на одной, как нам казалось, самой правдоподобной: на Шарлотте увидели, что казаки следуют за кораблем, погасили огни и легли на обратный курс.

К нашей балке мы возвратились уже под утро, настолько далеко убежали за ночь. Казаков на отмели не было видно, так же как и «Шарлотты» в море, но ни одно из этих событий нас нисколько не обеспокоило по причине смертельной усталости. После всего, что с нами произошло, мы свалились в мертвецком сне прямо в траву на склоне оврага. Спали до тех пор, пока нас не разбудило довольно высоко поднявшееся солнце. И тотчас же, вместе с нами проснулось и чувство ужасного голода; уже целые сутки у нас во рту не было ни крошки. Даже сознание того, что корабль исчез бесследно, было отодвинуто на второй план: мы хотели кушать до умопомрачения, и все остальное не интересовало. По склону оврага росли невысокие деревца диких яблонь и груш, и мы набросились на их засушенные терпкие плоды. После того, как голод слегка был приглушен, наши мысли вернулись к «Шарлотте». Обсудив несколько версий, остановились на одной, как нам казалось самой вероятной: загруженному до отказа скотом кораблю нет никакого смысла стоять в этом заливе, тогда как их ждут наши войска. Считаем, что нас оставили здесь для кратковременного отдыха. На какой срок? Мы тут же прикинули: пять-шесть дней на дорогу в оба конца, день на выгрузку, итого неделя. А чем питаться эту неделю? Вполне резонный вопрос, но и он, кажется, разрешим; пока мы спали, Каспар вырезал из кустарника полдюжины крепких удилищ, теперь ему нужно столько же булавок. Следует заметить, что сей атрибут всегда имеется на рубашке любого суеверного моряка. Пока Каспар мастерил удочки и прилаживал к ним крючки, мы принялись копать червей. Вскоре трое из нас отправились на рыбалку, остальные под руководством того же Каспара принялись сооружать сеть. Следует заметить, что у каждого из нас на поясе кроме ножа были приторочены мотки тонкой крепкой бечевы: связывать ноги овце перед тем, как отнести ее в шлюпку. Выбрав ровную площадку, мы заколотили в нее множество колышков, затем принялись соединять их в продольном и поперечном направлениях тонкими нитями из распущенной бечевки; мы надеялись получить сеть с мелкими ячейками. В это время вернулись наши рыбаки и притащили довольно внушительный улов: почти десяток крупных рыбин и много мелочи. Нашему ликованию не было границ. Срочно развели костер и на его углях испекли рыбу, которую тут же поглотили с величайшей жадностью. У родника, прямо под ветвями кустарника тем сумасшедшим утром мы обронили ведро, которым наливали воду в меха. Теперь из мелкой рыбы мы вполне сможем сварить ухи на ужин. Наше положение начинало вырисовываться в более радужном свете уже потому, что терзавший наши желудки голод был усмирен. Но оно требовало дальнейшего обсуждения. Первым выступил Гильом; среди нас он считался самым грамотным и знатным. Он окончил Сорбонну перед войной, и по происхождению дворянин. Гильом предложил: для того, чтобы был порядок, избрать старшего. Раздались одобрительные возгласы с упоминанием его имени. Считая вопрос со старшим решенным, он сказал, что следует прекратить эту дурацкую затею с плетением сети, а просто изготовить еще пяток удочек и все. Это предложение было подхвачено почти единогласно; уж больно кропотливым и нудным оказалось это занятие – вязание узелков. Возразил лишь Лавуазье, который плавал когда-то на рыболовецком судне. «А известно ли вам, если ветер завтра подует с другой стороны, то ты можешь сидеть со своей удочкой хоть сутки, но ни одна рыбка у тебя не клюнет?» Его никто не поддержал, никому не хотелось выполнять работу от которой болели спина, шея и пальцы. Тогда слово взял Каспар. Он тоже слышал, что бывает такое направление ветра при котором рыба не желает клевать, но не в этом загвоздка. Все дело в том, что сеть мы поставим с наступлением темноты, а вытащим до восхода солнца, иными словами, мы это проделаем незаметно, вот что главное. Не нужно обольщаться, что мы здесь в безопасности. Если нам с отмели видна дорога, ведущая в Ак-Мечеть, то наверняка сверху также можно заметить рыболовов, сидящих на отмели. А это значит, что нас поймают еще до возвращения «Шарлотты». Насчет того, что старшим будет Гильом я ничуть не возражаю, но сеть я доплету сам. И он тут же принялся за работу, к нему присоединились Лавуазье и я, а вскоре и Жульен. Остальные, вволю позлословив над нашим пустым, на их взгляд, занятием, с наступлением сумерек отправились к морю с удочками. Мы еще не уснули, как стали возвращаться по одному наши рыбаки без улова, но зато чертыхаясь на все лады. Оказывается, после того, как они забросили удочки, к берегу пригнало огромное пятно водорослей, и невозможно стало понять в этой каше, что там происходит с поплавком. Налетевшие комары завершили разгром рыбацкой артели.

ВТОРОЙ КАМЕНЬ

Утром они единодушно, при молчаливом согласии Гильома, попросили Каспара принять командование отрядом и выразили желание продолжить изготовление сети. Но Каспар оставил вязать узелки троих самых молодых (у них пальцы гибкие), остальных отправил собирать сухие ветки и складывать в одну из пещер. Все недоумевали: к чему это? но повиновались, пусть даже неохотно. К вечеру сеть, наконец, была готова, ее тут же поставили, а перед самым рассветом вытащили и возликовали; она была полна рыбы, преимущественно крупной; часть ее пошла в пищу, остальную развесили для сушки. Следует заметить, что наш командир развил слишком бурную деятельность по обустройству лагеря; мы все не могли понять к чему все это, если до прихода судна оставалось четыре дня. В первый же день он потребовал всех сдать ему спички и соль, причем в самой категорической форме, и заставил дежурить по очереди: наблюдать за горизонтом и дорогой, которая вела к Ак-Мечети. Он проверял дежурных по ночам, и мы удивлялись, когда он спит сам. Еще одну пещеру мы наполнили сухими водорослями, предварительно каждый камень в ней мы полили кипятком, что было для нас совершенно непонятно. На третий день нас начало подташнивать от приготовленной на костре рыбы, а на четвертый – мы не могли на нее смотреть. Единственное, что утешало, так это мысль о том, что мучиться нам осталось совсем не долго, от силы два-три дня. Теперь мы дежурить соглашались безропотно. Так или иначе, две последние ночи никто из нас не мог уснуть, до рези в глазах всматривались в темноту: не мелькнет ли там наконец спасительный огонек. Но все напрасно, ночь оставалась непоколебимой в своей пустой жестокости. День показывал себя таким же беспощадным: горизонт был чист, нигде ни мачты, ни паруса. Все помрачнели, почти перестали разговаривать друг с другом; казалось, достаточно одного неосторожного слова, одной искры, чтобы произошел взрыв.

И тогда Каспар выступил перед нами с первой своей речью.

– По нашим подсчетам «Шарлотта» сегодня должна уже быть здесь, но так ли безупречны они, эти выкладки. Мы ошиблись, определив срок в пять – шесть дней, что справедливо лишь для попутного ветра. Но он не всегда был таким, поэтому время в пути необходимо удвоить. Будет вам известно, что это все просчитал наш славный Марен, как вы знаете, он всю жизнь провел на палубах судов.

Мы уставились на Марена Лавуазье, который невозмутимо покуривал свою трубку.

– Да, при встречном ветре приходится все время менять галс, а это очень тяжелая работа; Каспар предлагает те дни, что мы рассчитали, умножить на два, а по-моему, их следует утроить, ведь десять пар самых крепких рук остались здесь у этой злополучной Ак-Мечети. Неужели вы думаете, что там, в Севастополе на «Шарлотту» направят трудоспособное пополнение?

Нет, мы так не думали, мы знали, что наша доблестная армия, несмотря на ее многочисленность, уже почти на одну треть состояла из больных и увечных. Но от этого было не легче, ведь нам предстояло торчать в этой чертовой балке еще не менее десяти дней. Хотя, если признаться честно, то первые дни нашего невольного заключения мы перенесли довольно легко, с беззаботностью молодых людей, для которых тяжелая работа на корабле с бесконечным лазанием по вантам, и с такой же бесконечной перетяжкой оснастки, временно закончилась. Следует заметить, что и ночью на суше было не намного легче: сперва приходилось бегать как угорелому за необычайно быстрыми и верткими овцами, а после поимки начиналось самое трудное: нужно было связать животное, которое сопротивлялось изо всех сил. И мы узнали, что рога и копыта этих тварей по твердости нисколько не уступают железу. Наши ноги, руки и туловища после двух-трех ночей промысла покрылись синяками и кровоподтеками. Если же попадался баран, то в одиночку не стоило с ним даже связываться, иногда он выходил победителем в схватке даже против двоих. Теперь же мы целыми днями купались и загорали: море и воздух были довольно теплыми, так как весна была ранняя. Наши иссиня-черные пятна на теле исчезли и сменились ровным загаром. Зажили даже наши многострадальные ладони, пострадавшие раньше от грубых веревок, которыми приходилось скручивать овечьи ноги. И особенно от колючек, которых в шерсти было, как нам казалось, больше, чем самой шерсти. Ко всему у Гальмара оказалась колода карт, а Каспар вырезал из дерева сперва шашки, затем и шахматные фигуры; доски изготовили прямо на земле из белой и чёрной гальки. Развлечений у нас, как вы видите, хватало, а единственный труд: ловля рыбы и заготовка дров для костра, был совершенно не в тягость. Хуже обстояло дело с пищей, как я уже говорил, нас затошнило от жирной рыбы, к сожалению худая в этом море, по всей видимости, не проживала вовсе, по крайней мере, нам она не попадалась. С помощью силков, которые научил изготавливать все тот же Каспар, мы стали охотиться на птиц, но утки, пойманные с их помощью, оказались еще более жирными, чем рыба. Все наши беды крылись в одном: в отсутствии хлеба. Мы с надеждой взирали на командира, но теперь начали думать, что он все же не всесилен.