Маскарад для эмигранта

Наконец пришла староста, и тут же появились нарядно одетые женщины. Каспар каждому члену команды начертал на ладони при помощи химического карандаша его возраст. Остались чистыми мои и Каспара; но здесь все было понятно: мои из-за молодости, а у Каспара особый случай. Мы все догадывались, кто станет его спутницей, и были рады за командира. Но нас ждал сюрприз, о котором мы даже не подозревали.

Мария просмотрела все метрики, изображенные на ладонях, вывела Лавуазье, как самого старшего из нас и поставила его против женщины по имени Людмила. Велела им взяться за руки и смотреть в глаза друг другу. Лавуазье начал говорить: это было его обращения к будущей спутнице жизни. Текст нам набросала вчера Мария, но мы отредактировали его по-своему, потратив на это время до полуночи. Я до сих пор помню эти слова – простые, но идущие из глубины души.

– Я оторван от своей Родины, от родных и близких людей, холодно и одиноко мне на чужбине. У меня нет крова над головой, нет родного сердца, стучащего рядом, теплой руки, которая обнимет меня и протянет кусок хлеба. Я погибну, если не встречу любящего взгляда, который согреет мою душу и успокоит мои терзания, – нараспев произнес Лавуазье. Нам всем показалось, что на глазах у него выступили слезы. И все мы в это время старались не глядеть друг на друга: мне кажется, что глаза на мокром месте были у многих, так проникновенно звучала эта мольба в устах немолодого моряка. И тут же ответ Людмилы.

– Я здесь, мой милый! Я долго ждала тебя, я согрею твою душу и тело, и услышу твое сердце. Я тоже одинока, как и ты, и мне нужна опора: крепкая мужская рука и любящее сердце. И кров у нас будет один, и очаг наш никогда не угаснет.

– Смотреть друг другу в глаза! – громко командовала Мария и поднимала в руке шелковую нить, на конце которой золотое обручальное кольцо. На площади полная тишина; зрители – женщины, дети, старушки и старики, и небеса высоко над ними; все молчат. Прекрасно звучала французская речь, на нее так же прекрасно, отвечала русская женщина; слов они не понимали, они чувствовали их сердцами.

И вот, о чудо! Души первой пары, Людмилы и Лавуазье услышали друг друга; кольцо сразу дает согласие на их союз, и они выходят из круга, держась за руки. А на очереди уже новая пара.

– Смотреть в глаза! – властный голос повторяет на двух языках. Но колечко раскачивается, отталкивая партнеров друг от друга. Мария отстраняет одну, затем вызывает другую, а после и третью женщину. Наконец кольцо начинает вращаться плавно по кругу, как бы объединяя и эту пару. Все! дайте руки друг другу, выходите из круга, станьте вот там, – звучат команды старосты.

Бегущие над деревней облака исчезли, они рассеялись, чтобы дать солнцу возможность беспрепятственно смотреть на необычную картину бракосочетания, которое организовала Мария, удивительная женщина, рискнувшая взять на себя столь ответственейшую миссию – создание новых семейных пар. Ею движет чувство любви к своим односельчанкам, у которых безжалостная война отняла их половинки, их супругов. Любви бесконечной и бесстрашной, потому что по существу она укрывает врагов своего отечества. И делает тоже из-за любви, смешанной с жалостью к этим несчастным морякам, ставшими в одночасье, людьми без родины и средств к существованию. Впереди у них только одна перспектива: смерть от голода и холода или же каторга, что одно и то же.

– Смотреть в глаза, – меняется одна, другая, третья пара; на лбу у Марии капельки пота. – Возьми его за руку, смотри в глаза, – все повторяют обращение-мольбу, каждый по-своему, вставляя новые слова, сбиваясь и запинаясь, но все всем понятно, хоть и звучит это на разных языках, но принимается на одном – сердечном. Мария сама больше смотрит им в глаза, чем на нить с кольцом. Мне кажется, что кольцо начинало вращаться по приказу, идущему от ее руки, а руке команду подавали ее глаза, прикованные к глазам партнеров. Наконец круг свободен, из него вышла последняя пара, только я и командир стоим возле Марии. Она взяла меня за руку и негромко сказала: «ты будешь моим сыном». Сказала по-русски, и я, не знающий ни единого слова на этом языке, сразу все понял. Мы уже знали, что под Альмой вместе с ее мужем погиб и ее сын, тем не менее, для всех это стало неожиданностью. Но нас ждала вторая, еще большая.

– Вы помните, что наш кузнец был холостяком и жил в этой кузнице? – Получив из толпы слова подтверждения, она продолжает, – этот человек отныне займет его место, – и протягивает Каспару ключ, и добавляет насчет того, что условия у тебя намного лучше: пристроена такая прекрасная спальная комната.

Каспар принял ключ с самым невозмутимым видом, отвесив вежливый поклон в сторону Марии, затем ко всем остальным.

Мария по его просьбе переводит.

– Спасибо вам за доверие, я постараюсь стать хорошим кузнецом. Я поздравляю наших новобрачных, желаю вам сохранить это столь внезапное обручение на долгие и счастливые дни совместной жизни. Моя кузница открыта для вас в любое время дня, – тут командир сделал паузу и продолжил с лукавой улыбкой, – и ночи, тем более, что мне нужно срочно выучить русский язык.

После этого он обратился к своей команде.

– Друзья мои, будем считать, что это определено небесами, поэтому подчинимся их святой воле. Вспомните: там, у моря нам удалось отыскать половинку жернова, и она, эта половинка, долгое время оставалась для нас совершенно ненужным камнем. До тех пор, пока мы не получили второй камень, и он превратил нашу находку в самую нужную на свете вещь – жернов, который дал нам хлеб и с ним жизнь! Так давайте же возблагодарим Господа за то, что он ниспослал каждому из нас его вторую половину, и вместе вы творение Божье, а порознь бесполезная и никчемная вещь, просто каменюка!

Признаться, такой речи от нашего командира мы не ожидали. Последовали слова утешения в его адрес, но Каспар попросил нас не сокрушаться сильно по поводу его участи, он считает, что все образуется и будет хорошо.

– Надеюсь, что вы понимаете, что это сделано для маскировки и никого ни к чему не обязывает. Ну а там, как Всевышний вас рассудит, хотя я старалась, – подвела итог Мария. Затем она взяла меня за руку и сказала: «пошли, сынок, домой». По дороге, на все мои попытки добиться объяснения происходящему, я получил одну единственную фразу: он сам этого хотел. Я догадался, что вчерашний разговор в ее доме был, очевидно, по этому поводу, и в итоге они приняли столь неожиданное для нас решение.

На второй день Каспар внезапно исчез, но поскольку Мария не выразила по этому поводу ни малейшего беспокойства, мы поняли, что все идет по плану. Действительно, через две недели двери кузницы распахнулись, и мы увидели Каспара, колдующего вокруг яркого пламени горна. Оказалось, эти дни он провел в деревне Чегелек, практикуясь у местного кузнеца, который был знаменитостью в своем деле – лучшим мастером от Ак-Мечети и до Ак-Шейха. Лет через пять, подобной известности достиг и Каспар, недаром он имел неугомонный характер. В деревнях от Кунана до самой Евпатории не было ему равных в кузнечном мастерстве.

– Он что, так и остался холостяком? – поинтересовалась Елена.

– Конечно, нет. Мария и Каспар полюбили друг друга очевидно с первого взгляда. Но врожденное благородство этой женщины не позволило просто взять и женить на себе Каспара. «Я не могу, пользуясь положением старосты, забрать тебя, это будет нечестно по отношению к остальным женщинам, хотя уверена, что против никто не скажет ни слова». Так заявила она ему в тот вечер. «Но и отдавать тебя я никому не собираюсь; поживи пока что в кузнице, а там увидим». Не обошлось и без недоразумений. Скоро в деревне поползли слухи о тайных посещениях кузницы местными вдовушками. Мария, конечно, ужасно мучилась, но не подавала виду. Тогда я решился вступиться за честь этих двух людей, которых любил одинаково сильно. Я отправился туда вечером тайком от матери (я стал называть ее мамой с первого дня). Тайком потому, что мне было запрещено ходить в кузницу. Каспар иногда заходил к нам по воскресеньям узнать, как идут мои дела. С ее стороны эти посещения также не поощрялись: мне казалось, что они нарочно мучили друг друга. Когда стемнело, я спрятался в кустах сирени, а вскоре увидел как в пристройку проскользнула женщина. Тогда я подкрался ближе, и через стену навеса услыхал бурные звуки любовных утех. Признаюсь, я долго к ним прислушивался, поймите меня правильно, мне нужен был голос мужчины, но он его не подавал, а по нечленораздельному мычанию определить автора было невозможно. Хотя, если признаться честно, для меня все это было очень интересно, ведь мне уже было почти пятнадцать. Ничего не добившись, я решил заглянуть в окошко кузницы, где горел свет, как я думал для отвода глаз. Каково же было мое удивление, когда я увидел за верстаком моего воспитателя, мастерившего что-то при свете плошки. Я снова занял пост в кустах, и когда парочка завершила свои любовные труды, дождался выхода мужчины и отправился за ним по пятам. Так мне удалось установить личность донжуана: им оказался наш Фломажо. Каспар взял его в кузницу молотобойцем; никто другой так не подходил на эту должность по физическим данным, как он. Находчивый молотобоец убедил доверчивую супругу, что в кузнице, иногда даже поздно вечером, случается выполнять сверхурочную работу. Прибытие нашего отряда в Кунан, конечно же, не смогло окончательно восстановить демографическое равновесие деревни: вдовствующих женщин оставалось еще довольно много. Неизвестно, может быть, чувствительная душа Фломажо возмутилась именно против этого факта, и он принялся восстанавливать справедливость в меру своих нерастраченных сил? Как бы то ни было, я обязан был что-нибудь предпринять для реабилитации Каспара, ибо версия, что именно кузнец принимает вдовушек, занимала в слухах главное место. Я измучился в поисках выхода, но все решилось само собой. Вскоре грянул мой день рождения, и мы с мамой Марией решили пригласить всех французов, правда, без жен – разместить всех в нашем маленьком домике просто не представлялось возможным. Таким, как он выглядит сейчас, он стал после того, как мы с Каспаром пристроили еще две комнаты. Итак, все члены нашей команды явились строго в назначенный срок, кроме Фломажо. С праздничного стола уже была убрана посуда, на нем почетное место занял огромный пирог с пятнадцатью свечками; я как раз сбирался их задуть, когда вбежал запыхавшийся Жюль Фломажо. Его появление и без того привлекло бы внимание, но ко всему в его кудрях торчал изрядный клок сена; его же следы были и на костюме.

– Жюль, дружище, ты что, на сенокосе так задержался? – сразу вцепился в него Лангар, – смотри, весь в сене, и где ты его отыскал, этот сенокос, так рано?

– Какой там сенокос! Я своей корове корм задавал вот и запачкался.

– Постой, постой, да у тебя ведь щеки в пудре и румянах, если ты только не целовался со своей коровой, то откуда этот парфюм? – не отставал Лангар.

Следует заметить, что насчет пудры ход был явно нечестный, ибо на молотобойце никаких улик, кроме сена не наблюдалось. Но бедняга Жюль явно растерявшись, вытащил платок и начал усиленно вытирать лицо. Все дружно рассмеялись. Перекрывая смех, к Марии обратился Гильом.

– Госпожа Мария! Есть слух, что наша деревня собирает деньги для покупки племенного быка, но скажите, какая нужда тратить деньги, если можно просто обменять его на Фломажо! Уверяю вас, вдовы Тарпанчи нам еще и доплатят в знак благодарности. А меня поставьте на место Жюля!

– А почему тебя? у тебя жена еще молодая, – возмутился Лавуазье, – я хочу быть молотобойцем.

– Ничего подобного, ты слишком стар для такой работы, – запротестовали остальные, – вернее не ты, а твой молоток! – Все потонуло в хохоте; смеялись до слез все, включая и самого Жюля. Со всеми смеялась и Мария; я был счастлив: наконец все прояснилось.

Вскоре в наш дом постучались сваты – Лавуазье и Гильом со своими женами, они и сосватали, как положено по русским обычаям Марию за Каспара. Пир свадебный не устраивался, все прошло тихо, и Каспар стал моим отцом. А в положенное время у них родилась дочь Нина.

– Значит Нина, если я не ошибаюсь…

– Да, Лена, ты не ошибаешься, я носил ее на руках, когда Нина была маленькой, так все и осталось. Хотя, если быть справедливым, то она не меньше нянчится со мной сейчас, чем я тогда. Еще добавлю: все пары, обрученные у кузницы, сохранили верность новым семейным узам до конца дней своих. Сейчас здесь живут их дети.

– Скажите, Георг, как все-таки прошла ваша первая встреча с русским начальством, – поинтересовался Макаров, – или оно вас не навещало?

– Буквально через некоторое время нашу деревню посетил урядник, он из Евпатории двигался в Ак-Мечеть. Высокое начальство ничем особо не интересовалось, и сделало остановку, чтобы поговорить со старостой. У нас, собственно, было подозрение – старый чиновник только ради нее и заехал в Кунан. Он уже слышал, что в деревню вернулись израненные воины и послал писаря, чтобы тот поговорил с кем-нибудь из них. Писаря повели к Жульену, больше было не к кому, у него нога забинтована и по-русски у него неплохо выходило. Натерли ему ногу сажей, чтоб пострашней было, а лицо мелом, для бледности. Случилось же так, что когда писарь вошел Жульен спал, и во сне по-французски и заговорил. Писарь ногу смотреть не стал, выскочил и к уряднику, трясется, заикается, слова сказать не может.

– Да говори же ты, болван, чего ты там такое увидал, что тебя так скособочило? Ну! – разгневался начальник.

– Там этот… там тот… по-французски, кажется, во сне, что-то сказал…– с трудом выдавил писарь.

– Ах ты, бумажная душа! вот я тебя сейчас с турками воевать отправлю, посмотрю потом, на каком языке ты у меня во сне заговоришь! С французами воевал по-французски и заговорил. На каком же еще ему говорить, верно? – победоносно посмотрел вокруг урядник. Все присутствующие согласились со столь железной логикой. На том все и кончилось.

Издали послышались чьи-то осторожные шаги.

– Это Кеша, – сказал Георг, – раз Кеша пришел, значит, пора домой.

Ослик стал тыкаться головой хозяину в бок, просить хлеба. Предложенный ломоть с ладони откусывал аккуратно, жевал медленно, степенно, затем принялся подбирать упавшие крошки. Настоящий крестьянин, заметил Дюбуа, бережлив до скупости.

На обратном пути они остановились на пригорке у сельского кладбища. За деревянной оградкой две одинаковые могилки; Каспара и Марии. На могильной тумбочке Каспара табличка.

Всю землю родиной считает человек.

Изгнанник только тот, кто в ней зарыт навек.

– Дочь написала, а я застеклил. Каспар так сказал мне однажды, что родиной может стать то место, где прошла твоя жизнь. Франция для тебя лишь то место, где ты появился на свет. До сих пор не уверен, что я с ним согласен.

Наступила последняя ночь в Кунане, последняя ночь четы Макаровых в супружеской постели. Елена еще в Евпатории, когда он собрался ехать в Севастополь, заявила, что она хочет ребенка. «Ты уедешь рано или поздно, я это чувствую. Пусть рядом со мной останется еще одна частица тебя; так мне будет легче перенести разлуку». Теперь их близость ничем не ограничивалась и придавала их ласкам невообразимую прелесть. Как тогда в первую брачную ночь, когда не требовалась та осторожность, столь препятствующая настоящему наслаждению их ненасытных тел.

Они с Георгом ушли со двора задолго до восхода солнца. По их расчетам к концу дня они должны попасть в Евпаторию.

В пути разговор снова вернулся к минувшим дням и к той эпитафии. Оказывается, был все-таки момент, когда он реально мог вернуться во Францию. Произошло это, когда евпаторийским головой уже был Николай Мамуна; их познакомили на благотворительном вечере в честь тридцатипятилетия освобождения города от неприятеля. Его секретарь отыскал меня в парке и сообщил, что граф Мамуна хочет меня видеть. Я признаться был удивлен, так как считал, что моя личность в городе никому не известна. Но когда увидел рядом с градоначальником нотариуса, мне все стало понятным: последний оформлял мои документы и был в курсе моей биографии. Мамуна взял меня за локоть и увлек в боковую аллею, где мы проговорили с ним тет-а-тет почти целый час. Николай Андреевич оказался очень интересным собеседником, необычайно эрудированным, а его французская речь зазвучала для меня слаще райской музыки. С графом мы оказались почти ровесниками; когда началась Крымская война, ему исполнилось десять лет. В разговоре мы коснулись множества тем, и среди них и вопрос возвращения нас французов на родину.

– Я могу помочь вам вернуться во Францию, граф, – сказал мне Мамуна, – я не думаю, что это будет слишком сложно.

Я обещал подумать и дать ответ в ближайшее время. Пока я возвращался домой, меня обуревали самые различные чувства, в которых я не мог сразу разобраться. Беседа с родителями все поставила на свои места. Сообщение о том, что мы можем вернуться во Францию в любое время, хоть прямо сейчас, видимо не сразу дошло до их сознания. Первой отреагировала Мария, она встала из-за стола и, прижав платок к глазам, вышла из комнаты, не сказав ни слова. Зато Каспар, наоборот, не молчал; он принялся ходить по комнате, что делал лишь только в минуты крайнего волнения.

– Прежде чем делать подобные предложения, тебе стоило их обдумать или обговорить, хотя бы со мной. Ты подумал о матери? что она не видела, там в твоей Франции?

Признаться, я ожидал, что он скажет в нашей Франции.

– Нам с ней совершенно нечего там делать на восьмом десятке лет, так же, как впрочем, и тебе. Забудь о ней, тебя там никто не ждет. Запомни, никто. Твоя родина здесь, где ты живешь, а не то место, где ты только родился.

И он прочел мне стихи арабского поэта и добавил, что хотел бы видеть их на своем надгробии. Итак, Каспар, который не только родился во Франции, но и прожил там почти сорок лет, своей родиной объявил вдруг Россию. Почему? Ведь в Париже у него осталось два сына, правда, в Кунане родились дочь и внуки. Так что же определяющее для нас в этой жизни, как мы узнаём, где наша родина? Я хотел бы оказаться сейчас во Франции, поклониться могилам моих родителей, увидеть сестру. Но на этом – все. Жить там я бы не пожелал. Я попал в Россию совсем юным, со мной был Каспар, и как-то сложилось так, что меня усыновили эти замечательные люди, я полюбил этот край и его жителей, но это потому, повторяю, что был молод. Вам же будет намного труднее, Владимир, вы уже не юноша, и вы оставляете здесь самое дорогое: жену и дочь. Но знайте, они в семье, где для них всегда будет кров и пища, и, самое главное, любовь. Не беспокойтесь о них, они теперь члены нашей семьи. И это навсегда.

Владимир поблагодарил Георга и решился задать вопрос, который его занимал последнее время.

– Скажите, Георг, вы верите в то, что нам удастся сделать вашего внука наследником графства Дюбуа?

– Если честно, то не очень. Хотя для этого у вас есть все шансы. Володя, вижу у вас наготове второй вопрос, и я хочу его опередить. Вы хотели бы знать, почему я взялся вам помогать? Когда я услышал о ваших проблемах, то подумал, что Господь, возможно, намеренно свел нас в корчме у грека. Он послал мне все это, как испытание, и я принял его. За мою долгую жизнь такое случалось, и не один раз, так что со временем выработалось в моей душе твердое правило: если ты в чем-то можешь помочь другому, никогда не уклоняйся от этого, и тебе воздастся. Если не сейчас, то потом. И, в конце концов, если не тебе, то твоим близким. И в это нужно верить и следовать этому. В жизни мы движемся по настолько сложной и запутанной тропе, на которой мы все можем попасть на следы своих же ног и увидеть деяние своих же рук. И от того, какими были эти шаги и поступки, будет зависеть, идти ли нам дальше или уже где-то раньше мы сами своим бездушием подготовили для себя последнюю стоянку. Но может произойти такое, что вы станете бороться за благополучие собственной дочери, там во Франции; ведь никто не даст гарантии, что мой внук Василий и ваша Катя не станут мужем и женой. Но знаете, я твердо уверен, что настоящая ценность – это то, что есть в нас самих, в наших душах. А богатство, измеряемое золотом, к которому некоторые так стремятся, приносит чаще всего несчастье и страх, что его у вас, так или иначе, отнимут.

Они простились на окраине Евпатории.

– Да хранит вас Бог, прощайте, –сказал Георг.

– Ты вовремя вернулся, – заметил Полковник,– как устроил семью? Хорошо? Он прошелся по кабинету, как показалось Макарову, не слушая его рассказ. – Ладно, красные поджимают, они уже прорвали нас на Перекопе, скоро начнется погрузка на суда, там уже разводят пары. Мне удалось перевести тебя в штабную команду в связи с ранением, так что будем на одном борту. У тебя есть какие-нибудь еще дела в городе? Тогда найди Петренко, он введет тебя в курс дела, в котором у нас, как-то незаметно появились нежелательные конкуренты. Это я про наследство графа. Александр тебе все расскажет, потом вместе обдумаем.

Своего товарища Макаров отыскал на Графской пристани; они давно не виделись, и им было о чем поговорить. Но сразу о деле.

– Ты мне о чем-то должен рассказать, Саша. Что-то случилось?

– Представь себе, случилось, и есть опасение, что это только начало. На следующий день после твоего отъезда в номере у Полковника неизвестные лица устроили обыск. Войдя в номер, он увидел там полный разгром и тотчас позвонил в контрразведку. Через полчаса явился оттуда капитан, который заверил, что их люди здесь не причем. Допросили коридорного; он показал, что около десяти утра явились двое, представились сотрудниками контрразведки, сунули под нос бумагу, а когда он попытался ее рассмотреть поближе, получил под ребра стволом нагана; ему велели немедленно открыть дверь в номер полковника Зайцева. После того, как открыл, он хотел спуститься вниз к телефону, но вместо разрешения идти снова получил под ребра и команду: сидеть и не рыпаться. Дальше были ругательства. Они рылись в вашем номере довольно долго, затем ушли. Я спустился вниз к телефону, но он не работал. Уйти я не мог, так как был один, и оставить этаж не мог. Телефон заработал в полдень, я сразу же позвонил в комендатуру. Как они выглядели? Один черный, вроде как на грузина похож, второй полный в чине капитана. Грузин был в черкеске без погон.

Мы с Полковником осмотрелись, кажется все на месте; это был не грабеж, а чистый обыск. Контрразведчик посоветовал перебраться в штабную гостиницу, там есть охрана на этажах и коридорные из солдат. Шеф сказал, что подумает, на этом и расстались.

– Постой, Саша, грузин и капитан, это ведь те, что в харчевне нас подслушали. Помнишь, они через кухню ушли?

– Припоминаю. Прокол тогда вышел, опоздал я с патрулем. Но на этом командир все не кончилось. Через два дня повез я шефа в Балаклаву, обратно с нами еще двое попутчиков напросились, наши военные. Как обратно выехали темнеть уже начало, но свет в машине хороший, и я, хоть в последнюю минуту, но все ж увидел, что дерево на дорогу падает. Едва успел затормозить и заднюю передачу включить, как из-за деревьев выстрелы загремели. Сразу по фарам врезали, они их понятно слепили. Но мы уже из машины кубарем, и стали отстреливаться. Хорошо наши попутчики с винтовками были, тут мы такой ответ устроили, что там, за деревом, немного постреляли и замолчали. Мы же после этого на обочине на изготовке лежали, пока сзади от Балаклавы машина не выскочила. В кузове юнкера ехали и нас на буксир прицепили; радиатор на нашей машине прострелили в трех местах. Сами бы не добрались. Вот такие у нас пироги чуть не получились. Прямо тебе скажу, если бы не попутчики, мы бы пистолетами не отбились.

– Какие предположения? Случайное совпадение или обыск и засада на дороге это одно дело? – спросил Макаров.

– Полковник считает, что это одни и те же люди, и замысел у них один. Им нужно заполучить то, что есть у Александра Сергеевича. Он мне конкретно ничего не сказал, хотя обронил такую фразу: сперва пытались тихонько найти, теперь решили нахально отобрать. Ты что- нибудь понимаешь?

– Думаю, что речь идет о документах, которые вручил нам Георг, – ответил поручик. – А вот, кажется, и командир.

На площади остановился автомобиль, из него вышел Зайцев и направился к офицерам, они поспешили ему навстречу.

– Вы уже обедали, молодые люди? Нет? Тогда, Александр, быстро в харчевню, закажи обед и присоединяйся к нам. А ты, Володя, расскажи мне теперь подробнее, как ты там своих устроил. Сможешь найти, когда вернемся?

– Александр Сергеевич, вы хотите сказать, что мы можем сюда когда-то вернуться?

– Обязательно, Владимир! Мы уходим, чтобы вернуться. Вчера командующий проводил совещание, так вот, один мой приятель из контрразведки поинтересовался, нет ли у меня знакомых, желающих тайно остаться в Крыму; им нужна агентура, чтобы места высадки будущих десантов готовила. Наши надежды на весеннее наступление следующего года основаны на твердом убеждении, что Красная армия, состоящая на две трети из крестьян, непременно разбежится. Пахарь обязательно вернется к своей пашне: так было всегда, так будет и сейчас, нового ничего не произойдет. Никакие посулы не оторвут этих людей от их кормилицы-земли. Тогда мы начнем с десантов, а когда армии перегруппируются, ударим большими силами. Понятно?