Серые птицы на белом берегу. Народный роман

– А про Пиросмани слышала?

– Нет. Кто такой?

– Художник, который прославил Грузию на века. А ведь, знаешь, кем он был?

– Кем?

– Молочником. Лавку молочную держал, тем и жил. А в свободное время писал свои картины. Сегодня они в Лувре вывешены.

– Да ты что! Вот здорово! Расскажи мне о нем!

– Да что рассказывать. Знаешь, что меня до сих пор потрясает, так это его великий человеческий дух и гениальное понимание сути жизни.

– Что ты имеешь в виду?

– Есть такая прекрасная история. Рассказывают, что как-то в Тифлис (Так в ту пору назывался Тбилиси) приехала на гастроли французская певица Маргарита де Сэвр из предместья Парижа. Пиросмани увидел ее и влюбился по уши. Чтобы приятно удивить свою возлюбленную, решил на корню скупить все живые и разнообразные цветы у жителей города и его предместий. Потратил на это все деньги, которые у него были, заложил молочную лавку и взял еще денег у ростовщика.

– Вот это мужчина! Настоящий поступок! – С восторгом прокомментировала Лена.

– Да, для того времени мировоззрения лавочников это был поступок, хотя и безрассудный, как посчитали многие.

– Ничего они не понимали в женской душе, думаю, Маргарита своего поклонника оценила по – достоинству?

– Вот с этим сложнее. Видишь ли, у нее с детства на цветы была страшная аллергия. И когда она в гостинице и рядом с ней столкнулась с морем ароматнейших роз, лилий, гвоздик, крокусов, цикламенов, азалий и других цветов, то у нее побежали слезы из глаз, и носик припух. Более того, чуть не начался отек носоглотки, грозивший настоящей опасностью – она могла просто задохнуться от этого отека. И Маргарита вместо радости испытала раздражение, но пыталась не выдать этого, и, пересиливая себя, улыбалась Николо Пиросмани, сопровождавшему ее после концерта. На следующий день она пригласила его на прогулку по городу. А какие прогулки у женщин без посещения магазинов и лавок. В ювелирном магазине или лавке, сейчас не помню точно, ей очень понравилось кольцо с бриллиантом. Она вообще обожала драгоценности и особенно сияющие бриллианты. А еще – ей очень понравилось платье, расшитое жемчугом. И она попросила Николо купить ей эти вещи в качестве подарка.

– И он купил?

– Да в том-то и дело, что нет! – Всплеснул руками Мухин. – У него для этого уже не осталось денег – все потратил на цветы. Он честно признался Маргарите, что у него больше нет денег.

– И что же француженка?

– Уехала на следующий день, даже не попрощавшись с Николо. Когда он пришел в гостиницу, то ее номер был пуст, Там художник нашел только обрывки газет и бумаги да голубую ленту. Певица даже письма не написала ему на прощание.

– Бедный художник!

– Да. Но Николо решил навсегда сохранить образ своей возлюбленной. И написал ее портрет. Он был настолько беден, что у него не хватало денег даже на холсты. И он рисовал на картонах или клеенках.

Вообще после этого он бедствовал. А весь город – лавочники в особенности – над ним и его безрассудным поступком долго смеялся. На Николо показывали пальцами и говорили детям – вот это тот самый глупец, что потратил все свои деньги на цветы для французской певицы и стал нищим. Не совершите в своей жизни такой глупости!..

– Да, люди жестоки! – Покачала головой Лена.

– Жестоки и непредсказуемы. А еще жадные, и глупые к тому же. – Уточнил Мухин. – Через некоторое время после смерти художника предприниматель и коллекционер Зданович купил и собрал 80 картин Пиросмани и затем выставил их в Лувре. Успех новой экспозиции оказался ошеломляющим. Смотрители музея позже рассказывали, что когда этот вал спал, они стали замечать в Лувре одну старушку, которая часто приходила в музей и подолгу стояла у одной картины с изображением молодой женщины. Смотрела и словно молилась на нее, почти как на икону, вспоминая о прожитом. Это был ее собственный портрет, написанный Николо Пиросмани. Это была в прошлом певица из парижского предместья, госпожа Маргарита де Сэвр.

– Удивительная история! – Сказала Лена.

– И поучительная! – Добавил Мухин.– Если бы не Пиросмани и его талант, кто бы сегодня помнил о той певице? И о том, что с ними произошло в Тифлисе.

Странно. Прошло столько лет, а Мухин до сих пор помнил тот первый его и Лены вечер во всех подробностях. Словно не в памяти, а на голограмме отпечатались мельчайшие детали – даже запах ее волос, смешанный с наплывами ветерка, с ароматом польских духов «Быть может», поворот ее головы, нежную шею. И как все могло повернуться на 180 градусов? Как она, простая и скромная девушка – его будущая невеста и жена – потом так быстро превратилась в совершенно чуждую, и ненавистную ему расчетливую стерву? Больше всего его уязвила память о том, что, похоже, он сам способствовал этому ее перевоплощению

А началось все… Когда же это все началось? – Думал Мухин, – Неужели на следующий день после их первой встречи, когда он зашел в «Каспий» – двухэтажный универмаг на проспекте Строителей – и увидел женскую очередь. К витрине невозможно было протиснуться. Вся облеплена разгоряченными и потными бабами. И он через их головы спросил продавщицу: «Чем торгуешь»? Что это они, словно сбесились тут у вас?

– Да колготки немецкие завезли. На вас нет…

В очереди захихикали. Некоторые женщины повернули к Мухину головы, и он даже покраснел от такой шутки, отпущенной в его адрес продавщицей, но нашелся:

– На такую красавицу, как ты, какой размер?

– Самый ходовой – ответила, не глядя на Мухина, продавщица, продолжая быстро обслуживать стоящих в очереди.

– Тогда заверни три пары. Вот, держи, – и он протянул через головы женщин зеленоватую пятидесятирублевку с портретом В.И.Ленина в, обведенным яйцевидной рамочкой.

Очередь загалдела, две женщины стали оттеснять Мухина. А он, как артист, умолял: «Ну, бабоньки, дорогие, одна единственная у меня невеста, дайте купить, не погубите нашего счастья»!

Полная и смачная блондинка, стоявшая третьей в очереди, улыбаясь, предложила ему: «Давайте деньги, куплю вам. Нельзя обижать невесту. Мы все тоже невестами были». – Засмеялась она по-свински тонко и пронзительно.

Мухин сунул ей в потную ладонь бумажку и отошел на шаг от очереди, которая снова загалдела, обсуждая теперь уже смачную блондинку. На втором этаже было душно, и Мухин почувствовал, что по всему телу начал проступать пот, а по лбу потекли к глазам настоящие струйки. Пригрело солнышко. В тени за сорок.

– Держи две пары, больше не дала! – Дефицит! Вот и сдачи твои!

– Ну, спасибо Вам, с меня причитается!

– Жарко, задохнуться можно, сейчас и даром угощенья не захочешь. Только в холодильнике климат. Да мал больно, не помещусь! – Плоско пошутила и рассмеялась смачная блондинка. – А ты молодец, раз о невесте так заботишься, она это оценит.

– Вы думаете?

– Не сомневайся даже. Обязательно оценит, вот увидишь. – Хлопнула она мясистой и потной ладонью по плечу Мухина. – Молодец, ничего не скажешь! – Еще раз похвалила толстуха, и направилась к выходу, довольная то ли покупкой, то ли разговором с моложавым человеком ее вкуса: поджарым и находчивым, к тому же веселым.

Мухин подошел к отделу парфюмерии, купил себе «Шипр» и направился к выходу. Горячий, словно прожаренный в духовке, воздух, придушенный гарью выхлопных газов, обжег лицо и ноздри. Раскаленный асфальт стал податливым. Мухин чувствовал, что каблуки слегка тонут в нем, как в пластилине. А у универмага, несмотря на жару, толпились люди, сновали рядом с продовольственными и книжными киосками, шли к входам в универмаг, выходили из них. Рядом, в тени дикой оливы, пожилая продавщица торговала мороженым. И вокруг на асфальте веером легли сорванные и брошенные тут же этикетки. Бездомная дворняга, высунув мокрый и длинный язык, постоянно обнюхивала их, но так и не находила мерещившегося ей лакомства. Мухину она показалась похожей на Жучку, что жила в пятигорском дворике. Вроде той же породы: смесь бульдога с носорогом, только чуть поменьше размером. А может, это просто я вырос, вот и кажется, подумал Мухин. С Жучкой он мальчишкой любил бегать к автостанции. Там после того, как прогнали немцев, тоже всегда было много народу, и продавали пирожки, газированную воду. Мороженое появилось позже, когда Мухин уже подрос. Так что мороженного он в раннем детстве не видел. Впервые попробовал в восемь лет: с Машкой отстояли тогда длинную очередь. А пока донес до дому, чтоб и сеструх угостить, оно почти все растаяло. Правда, Коля на ходу свое мороженое откусывал и облизывал, успел съесть целиком. Ничего вкуснее не пробовал раньше. Понравилось на всю жизнь. А вот сеструхам притащил только остатки мороженого. Запомнилось!

Мухин подошел к продавщице мороженого и купил две порции, не обращая внимания на пацанов, окруживших ее и ящик-термос.

Одним «пломбиром» занялся сам, другим поманил дворнягу, завилявшую перед ним рыжим и пушистым хвостом.

– На, на! Поманил он дворнягу и отошел к кустам.

Собака догнала его в несколько прыжков и засеменила рядом, виляя от приятного предчувствия пушистым рыжим хвостом.

– Зажарилась, бедняга, вот охладись. – Он сунул брикет «пломбира» ей прямо в пасть.

Дворняга перехватила его зубами и отбежала в сторону, под акацию, где никого не было, и занялась там дармовым лакомством, словно забыв про Мухина и не глядя на него.

– Вот неблагодарная! – Постыдил ее Мухин. Но она, словно ничего не слышала. Быстро управилась с мороженым и подбежала к своему благодетелю снова, завиляла хвостом.

– 

Не – а, больше не получишь, беги, гуляй! – Погнал он ее. Но она не уходила, ждала еще одну порцию мороженого, как будто была уверена, что получит ее. Мухин не доел свое мороженое, оно уже потекло, пачкая пальцы. Они липли, и он бросил остатки брикета собаке. Встал со скамьи и направился к пирсу – в такую жару было в самый раз искупаться. Мухин взял на работе пару дней отгулов. У него их накопилось много. Холостяк – то один, то другой просили подменить, по ночам на строящийся объект вызывали. Устал. Да и мысли всякие в голову лезли. Мешанина в мозгах образовалась. Надо было отдохнуть, переварить все и определиться, как он думал, с дальнейшим курсом в жизни.

Бетонный тротуар, обсаженный маслинами с блеклой, словно выцветшей листвой, вел прямо к морю, первому пирсу, метров на сто – сто пятьдесят шагнувшему по его глади и застывшему над своим собственным, постоянно шевелящимся отражением. Метрах в тридцати, чуть правее пирса и ближе к пустынному и тихому в этот час стадиону, сидели бронзовые от загара мужики и поочередно дули пиво из пятилитровой банки. Значит, завезли в стекляшку, что прислонилась к высокому забору стадиона. В кружки там не разливали, санэпидстанция запретила – боялись вспышки венерических заболеваний. А пивка бы сейчас, подумал Мухин, да еще холодненького, не помешало. И он на всякий случай занырнул в аквариум пивзала – вдруг повезет, может свою банку продаст хозяин.

У стойки толкались человек пятнадцать. Среди них знакомых он не увидел. Но тут из самого угла аквариума его окликнули по имени сразу два голоса. Он обернулся – звали сидевшие за металлическим столиком ребята из соседней бригады, тоже работавшей на их объекте: Суламбек и Алик, бакинец.

– Салам алейкум, садись дорогой! – Предложил Суламбек Мухину.

– Привет всем. Спасибо, не откажусь, жара, аж в горле першит.

Суламбек подвинул к нему трехлитровую банку: «Освежись, Муха, «Светозар» что нада сегодня».

Мухин положил на стол пачки с колготками и поднял двумя руками банку, жадно заглотнул первый глоток. Пиво было действительно на удивление хорошее, прохладное и не разбавленное водой. Обычно здесь всегда продавали «женатое», но сегодня – что надо. Мухин большими, жадными глотками пил янтарную жидкость. А Суламбек с Аликом, довольные, – распивали не первую банку – смотрели, как ходит его большой кадык с крапинками короткой, нарождавшейся щетины. Мухин выпил залпом полбанки и стукнул банкой о пластмассовое покрытие столика:

– Отменное пиво! Давно такого не пробовал.

– Допивай, еще возьму. – Обнадежил его Суламбек. – Наша очередь как раз подходит снова. Вон за тем мужиком в клетчатой рубахе. – Показал он рукой Мухину.

– Я возьму! – Предупредил его Николай и полез в карман за деньгами.

– Ты кому таких красавиц купил? – Спросил Алик, кивнув на нарисованных голозадых девиц на пачках с колготками.

– Да знакомая одна попросила! – Объяснил Мухин. – Взял по случаю, импортные.

– В «Каспии» что ль?

– Ага!

– У меня там подружка Аня работает. Я, когда что надо, у нее бэру.

– Ну, джан, тебе легче. А у меня вот проблемы с покупками.

– Да ты скажи, когда надо. Для тебя сделаем, дорогой! Какой разговор – поднял он кверху растопыренную кисть правой руки. – А что знакомая твоя красивая?

– Как цветок! – Пошутил Мухин, видя, как разгораются от любопытства глаза Алика.

– Слушай, познакомь, а! Ничего не пожалею, если не врешь. Друг ты мне или нет?

– В следующий раз. Когда надоест. А пока, дорогой, она мне самому – во – как нравится! – Провел ребром ладони по горлу Мухин.

В это время к стекляшке подкатила желтая милицейская машина с «вертушкой». Из нее вылезли двое, один в форме старшего лейтенанта, другой – сержанта милиции. Мухин не раз встречал их у горотдела МВД, проходя к остановке дизеля – пригородного поезда.

– Во, и менты зажарились! – Кивнул на них Суламбек. – Стражи порядка, а пиво тоже любят.

Но, как оказалось, зашли они не за пивом, а за его продавцом – Жорой. Старший лейтенант приблизился к нему вплотную и сказал: «Закрывай лавочку, поедешь с нами».

Жора, как нашкодивший школьник, сделал из всего себя вопросительный знак:

– Зачем от работы отрываешь, начальник, видишь, народу сколько, как я брошу?

Очередь загудела недовольно.

– Житья от вас нет, все поперек горла, все власть свою показываете, мы на вас жалобу напишем! – Завопил худенький мужичок с рыжей бородкой колышком, в майке и джинсах.

– Ты у меня поговори, сейчас вместе с ним поедешь, там напишешь свое заявление на нас, а мы почитаем. – Подошел с решительным видом к нему сержант.

– А что? Я ничего, я так, как и все. – Ретировался мужичок.

Очередь вновь недовольно загудела.

– Спокойно, граждане! – Поднял руку старший лейтенант. – Мы не на блины его забираем, дело есть. Так что извините, что перебили вам кайф, прошу всех выйти!

Жора заметался за стойкой, как пойманный зверек в клетке, не зная, куда себя деть.

– Ну, чего ты ждешь? Закругляйся, тебе сказано! – Снова сурово приказал ему старший лейтенант. – Товарищи, попрошу на выход! – Обратился он ко всем.

Но никто не выходил. И только когда Жора сорвал с себя и швырнул на стул белую общепитовскую куртку с пятнами от пива и потных ладоней, мужики стали нехотя выходить из стекляшки. Пришлось выйти и Мухину с приятелями. Они допивали пиво, стоя, в тени аквариума, и провожали Жору и милиционеров.

– Видать, натворил что-то! – высказал предположение Суламбек.

– Да уж, так просто не закроют. – Поддержал его Мухин.

Алик догнал Жору и, несмотря на недовольство сержанта, заговорил с ним сначала по-русски, потом по-армянски:

– Ара, что случилось? Слушай! Ванцесс?..

Жора что-то прошептал ему на ухо, но старший лейтенант оттолкнул его и приказал Жоре садиться в машину. Дверцы «бобика» были распахнуты настежь. Жора медленно, не глядя ни на кого, залез в раскаленный кузов, и сержант захлопнул за ним дверцы. Жалкое лицо Жоры показалось в зарешеченном окне. Грустными глазами он смотрел на свою стекляшку и стоявших возле нее подвыпивших мужиков.

– Замели! Теперь пива месяц не будет – в сердцах пожалел кто-то то ли Жору, то ли пиво.

– Что ты к нему подходил? – Спросил Мухин Алика.

– Да земляк все же. Интэрэсно стало, за что взяли. Не сказал. Ничего серьезного, говорыт.

– Наверно, за пиво! – Предположил Суламбек. – Гадкий пиво торговал позавчера. Слухал, с содой.

– Что ты говоришь? Какая сода? Зачем зря наговаривать! – становил его Алик. – Тут, друг, не то.

– Ну, ладно, вы куда сейчас? – Решил уйти Мухин. – Я пойду, окунусь, самое время охладиться.

– Может, в магазин сгонять? – Не согласился с ним Суламбек. – Давай пятерку! Возьмем бормотухи.

Мухин вытащил пятерку, но идти в магазин отказался. Суламбек и Алик пошли без него, предупредили, уходя, чтобы обязательно дождался их.

– Я буду на пирсе. – Махнул он им рукой. – Не могу уже, перегрелся.

Близкая и почти мертвая тишина наполняла побережье. Но из недалекого микрорайона доносились приглушенные расстоянием шум и гам. Сигналили клаксонами машины, кричали играющие и не боящиеся жары дети. Неподалеку от стекляшки – на площадке для детей – неподвижно и нелепо висело в мареве раскаленного приморского воздуха «Чертово колесо». Невдалеке дремали волки, лисицы, олень и другие, облезшие изнуренные на солнце зверушки помалкивающей карусели. И только впереди, на стендах, громко, хотя и беззвучно, кричали о трудовых успехах трудящихся Мангышлака целые колонки ярких, пузатых цифр. Мухин знал, что все это в большинстве своем туфта. Не верил ни одной из них. Видел, как делали на рубль, а рисовали в отчетах на два. Как говорится, один пишем, два в уме. Нет, наоборот, два пишем, один в уме. Только первые метры дороги к райцентру Шетпе протянули по степи, а уже отрапортовано в Москву о завершении строительства. И еще целую группу дорожников к наградам представили, вот потеха! А тут, как назло, корреспондент приехал. И все разнюхал. На всю страну обсмеял второго секретаря обкома и других начальников за очковтирательство. А что у нас делается! – Размышлял про себя Мухин. – В прошлом году реактор чуть на воздух не взлетел. Из режима вышел. Проспали. Пришлось один блок останавливать. Водичку тяжелую, то есть грязную в экологическом отношении, в Каспий спустить по отводному каналу. А она вскоре дала себя знать. Начались заболевания. Оцепление по берегу выставили, флажки красные. А обывателям лапшу на уши повесили – мол, палочку холеры со стороны, наверно, из Астрахани завезли, заразили бациллами море.

Мухин это точно знал, сам швы в топливных сборках активной зоны реактора заваривал. Потому что накануне они не выдержали нагрузки, как объяснил ему Костик – сменный инженер. Он подменил проштрафившегося товарища и от души жалел его – «сожрет» директор. Зверь, а не человек, даром, что генерал. И ведь надо ж было уснуть парню. Днем день рождения отмечал, не отдохнул перед сменой, вот и влип в историю! Чуть под суд не угодил, замяли дело. Но в море еще долго не купались. И воду питьевую для начальства в танкерах из Махачкалы через Каспий возили. Так что картина ясная. Мухин в то лето вообще не купался, брезговал. Но море постепенно перебороло болезнь, и вновь приняло в свои объятья человека. Без обиды и злопамятства.

Людям бы широту его души и доброту! – Думал не раз Мухин. – Способность всеощущения и самовозрождения! Ведь сколько в жизни уродцев. Почти все человечество в большинстве своем состоит из них – физических и духовных уродцев. И спасти может только природа, ее любовь. Вернее, любовь самого человека к ближнему и себе, к ней – своей матери.

Но как редко мы задумываемся над этими простыми истинами. А почему? Закручены ритмом жизни, торопимся. Не замечаем красоты, топчем ее, а в итоге – разрушаем собственные души, самих себя. Когда люди верили в Бога, многих от злобы и дурного поступка удерживали вера и страх. Но страх превращает человека в лучшем случае в раба, в худшем – в животное. Но и отсутствие Бога в душе и страха перед ним порой оборачивается не менее тяжкими последствиями. Человеческая натура терпит крах, не имея под собой твердой нравственной почвы…

Мухина качало на прозрачных, зеленовато-желтых волнах и он с блаженством погружал в них голову, широко раскрывал глаза и, словно сквозь белесую пелену, рассматривал водоросли и шнырявших между камнями бычков с серыми и черными крапинами по бокам и серебристые блестки мальков кильки. Забыв обо всем, что творилось на суше, он заплывал в другой, загадочный и интересный ему мир. Но длилось это мгновенья. Легкие распирало от удушья, и он вынужден был выныривать, жадно хватать ртом воздух, и вновь слышать шум и гам кипевшей на берегу жизни. Из-за раскрытых книжек-домов, строчки в которых составляли вместо букв поблескивающие от солнечного света окна зданий галерейного типа, доносился гул автомобильных моторов, редкий лай собак и голоса детей, игравших во дворах, в тени деревьев и под беседками в детском комбинате. И все это снова возвращало мысли Мухина в мир его привычных дел и забот, к Лене.

Мухин испытывал сладкую истому при воспоминании о ней. И нежность прозрачной волны напоминала ему сейчас нежность Лениной слегка тронутой загаром кожи. Он свободно и плавно раздвигал в брасе руками морское пространство и уходил все дальше и дальше от берега. Городской шум тонул и растворялся в спокойных и плавных волнах, так и манивших дальше, туда, где, словно застыв на месте, играли над водой, как крылья лебедей, белоснежные паруса яхт.