Нерадивая дочь
Женька вновь заржала, а Татьяна, скомкав салфетку с номером телефона и машинально запихнув ее в карман, поспешила удалиться.
Ей было стыдно. За что, почему, она и сама не могла объяснить. Но вот теперь такие вот женьки могут попадаться ей на каждом шагу и общаться с ней на равных. Подруги по несчастью.
Домой она вернулась поздним вечером и в паршивом настроении. Это не ускользнуло от Эдика с Ликой. Они взирали на сестру с терпеливым молчанием, но в глазах стоял вопрос: что случилось?
Татьяна отмалчивалась, сколько могла, но потом решила рассказать своим близким о нежелательной встрече, которая подпортила ей и без того неважное настроение.
Ее выслушали, не перебивая. Затем Лика попыталась успокоить свою подругу словами, типа «не бери в голову», «не обращай внимания» и тому подобное. Но Эдика вдруг охватил азарт, Таня даже пожалела, что рассказала ему про икону.
– Надо глянуть, – авторитетно заявил он. – Иконы сейчас в цене, и на них спрос. А что, если это действительно раритет, достойный внимания? Лика, ты возьмешься разобраться, если что?
Лика неопределенно пожала плечами и спросила:
– Ты что, действительно собираешься связываться с этой Женей?
– С Женей не собираюсь, а вот с ее иконой очень даже. Вы поймите, девчонки, если это какой-нибудь 16—17 век, то ей цены на рынке нет!
– На черном рынке, это во-первых, а во-вторых, ты что, Феофана Грека рассчитываешь найти у этой Жени? Не смеши меня, – не отступала Лика, но Эдик был уже во власти своей идеи, и не хотел от нее отступать.
– Танюша, ты телефонами обменялась со своей подругой, я надеюсь? – спросил он, не подумав.
Татьяна возмущенно глянула на брата и парировала:
– Я тебе только что полчаса объясняла, как мне тяжело от подобных встреч! Какая она мне, к черту, подруга? Совсем что ли ничего не понял?
– Извини, извини. Ляпнул, не подумавши, – виновато проговорил Эдик. – И все же, телефон ее есть? Я тебя даже вмешивать не буду. Сам с ней разберусь. Нам с Ликой достаточно только мельком взглянуть на этот шедевр, чтобы понять, стоит его оценивать или нет. Но если стоит, и это действительно что-то с чем-то, то ты в шоколаде, понимаешь?
– Не понимаю. Каким образом? Женю надуть собираешься?
– Та-а-ня! Ну не будь ты такой наивной. Твою Женю не надуешь, не волнуйся. Она получит столько, что весь век тебе в ножки кланяться будет, и все равно, это будет лишь сотая, а то и пятисотая часть ее реальной продажной стоимости. Смотря что там, конечно.
– Ладно, успокойся. Нет у меня ее телефона, выбросила я, по-моему.
Пару дней спустя, отправившись к маме на обед всем семейством, молодые люди шутили, веселились и решали, что лучше купить к столу, вино или коньяк. Наконец решили и то, и другое, чтобы на любой вкус. Заехали в супермаркет по дороге, и, выйдя из машины, Татьяна сунула руки в карманы в поисках перчаток.
– А это что? – удивленно спросила она и вытащила на свет божий салфетку с номером телефона Жени. Ее одолели сомнения, показывать брату или нет, но симпатичные, сочные вишенки на салфетке тут же привлекли внимание Лики.
– Какая прелесть! Откуда такая красота?
Эдик тоже глянул на предмет обсуждения и все сразу понял.
– Телефончик! А вот и он. Умница, Танюша, давай его сюда. Это ведь Женин, только честно?
– Да Женин, Женин. Бери, если хочешь, но я не буду с этим связываться.
Обед у мамы прошел нудно и совсем невесело, по крайней мере для Тани. Стол был неплохой, мама постаралась, но ее поджатые губы и недобрый взгляд портили все дело. Разговаривали за столом в основном Лика с Эдиком, и все больше о работе. Татьяна отмалчивалась. Ей похвалиться было нечем, а то, что она до сих пор живет у брата с невесткой, маму изрядно раздражало.
Наконец отобедали, попили чаю с пирожными, приобретенными в супермаркете, и засобирались домой.
– А мы Танюше квартиру присматриваем в новом доме! – вдруг весело сообщил Эдик.
– Кто это, мы? Ты и Лика? – спросила Елизавета Тимофеевна, метнув на дочь далеко не материнский взгляд.
– Нет, я и Таня. Она у нас зарабатывает достаточно, чтобы задуматься…
– Эдик, прекрати, – вступила в разговор Татьяна. – Ничего я не зарабатываю, но о жилье задумалась всерьез. Хотя бы о съемном для начала, это правда. Не волнуйся, мама. Мне и самой уже неловко.
– Я думаю. А мне-то как неловко. У матери она не осталась, а у брата с молодой женой жить месяцами – это нормально, да?
– Мама, ну что ты такое говоришь? – заступился за сестру Эдик, а Лика добавила:
– Мамочка, все нормально. Места-то у нас много, а Таня помогает по хозяйству, я в разъездах иногда бываю, хоть Эдика кормит, и я за него спокойна.
– У нее руки не из того места растут, чтобы готовить и по хозяйству помогать. А кормит она его скорее всего полуфабрикатами, разогретыми в микроволновке.
– Ой, ну все! – попытался закончить разговор любящий сын. – Мамуля, ты не права. И расстраиваешься зря. Все у нас отлично.
– Мама, с посудой помочь? – спросила Лика, но та лишь махнула рукой и сказала:
– Сама справлюсь.
Все засобирались домой. У Татьяны в горле стоял тугой болезненный ком, и, чтобы не разрыдаться, она старалась проглотить его, но это удавалось с трудом и вызывало лишь спазмы в горле.
– Ну что она за человек за такой? – спросил Эдик, усевшись в машину. Весь обед испортила своими занудством.
– Э-эдик! – предупредительно проговорила Лика. – Не обсуждают людей за глаза, тем более, родных.
– Да ну ее! Таня, это она не на тебя, а на себя злится, что не смогла пригреть и принять по-человечески свою родную дочь. Гордость ей не позволяет, надо, чтобы ты в ногах у нее валялась и умоляла. Тогда бы она снизошла.
– А давайте не портить наш выходной, – вновь вступила в разговор Лика. – Мама женщина с принципами. Не будем к ней очень строги. Нам разве плохо втроем? Замечательно, по-моему. Ну и все. Будем жить, как жили.
– Да нет, Лика, – наконец заговорила Таня. – Права она. И любой посторонний скажет, что права. Но ситуация у меня пока патовая, и выхода я не вижу, честно говоря, поэтому придется еще немного подождать. И опять же, спасибо вам, ребята. Вы классные, правда.
4. Клад
Татьяна вернулась с работы и никого не застала дома. Обычно Эдик с Ликой возвращались не позднее восьми, а шел уже девятый час, значит, они где-то задержались. Татьяна приготовила нехитрый ужин, отварила вермишель и залила кипятком сардельки, сварить их дело десяти минут, так что можно подождать прихода хозяев. Но ждать пришлось долго, они появились уже в половине одиннадцатого, с озабоченными лицами, и вошли в дом, что-то возбужденно обсуждая.
– Эдик, это бред. Не может быть у ее мамы этой иконы, ну никак не может, понимаешь!
– О! Танюха, привет! – сказал Эдик, заметив сестру. – Ты не поверишь, мы, по-моему, нашли золотое яичко.
– То есть? – переспросила Татьяна.
Лика сняла куртку и сапоги, глянула на себя в зеркало, поправила волосы и только после этого появилась в гостиной, розовощекая и с сияющими глазами.
– Вы чего такие возбужденные оба? Что случилось?
– Да это Женя твоя… ну, знакомая, я имею в виду, – сказала Лика, пока Эдик поднялся наверх. – Мой муж неугомонный все же позвонил ей, договорился, а сегодня после работы, даже не предупредив меня, куда едем, отвез на встречу с ней.
– Понятно. Ну этого и следовало ожидать. У моего брата чутье на то, что можно купить задарма, а продать втридорога. Ну и как? Действительно икона или мазня доморощенного живописца?
– Не знаю, Таня. Выглядит все очень странно. Иконная доска однозначно старинная, по-моему это кипарис, и задняя сторона иконы впечатляет, и шпонки, ну это крепления такие, они тоже весьма староваты на вид. Но изображение лика самого святого мне не внушает доверия.
– Почему? Что с ним не так?
– Ну понимаешь, существует определенная техника как грунтовки, то есть нанесения так называемого левкаса, ну как тебе объяснить… это такое меловое покрытие, а затем само изображение, которое для закрепления и долговечности покрывалось олифой. Ни того, ни другого я не смогла рассмотреть. Олифы никакой точно нет, а лик святого будто простыми масляными красками написан. Ерунда какая-то.
Спустился Эдик и присоединился к разговору.
– Я не отчаиваюсь пока. Дерево старинное, так что это уже о многом говорит.
– А где она, можно мне на нее взглянуть? – спросила Татьяна.
– Да нет, мы ее тут же Марку Андреевичу отвезли, это наша палочка-выручалочка. Он в этом вопросе профессионал, Лика, скажи.
– Нужен хороший анализ знатока, а Марк Андреевич признан даже в «Доме Антиквара» в Москве. Он разберется.
– Ну а Женя что говорит? Какую историю она вам рассказала, откуда у нее эта икона?
Эдик и Лика глянули друг на друга и прыснули.
– Да уж, эта Женя просто уникум. Я ей позвонил сегодня утром, представился, а она как завопит в трубку: «А, Танькин брательник! Говори, куда, еду!» Я говорю, нет, не сейчас, давайте вечером в кафе «Поляна». У них там отдельные кабинеты есть для приватных встреч, ну я заказал такой кабинетик, и мы с Ликой приехали. Заходит, уселась наша визави. Вся такая «прости господи» из себя, но с апломбом.
– Эдик, давай уже по существу, – не выдержала Лика. – Короче, села, достает из сумки сверток, завернутый в вафельное полотенце. Вот, говорит, у мамашки моей на антресоли пылится, мать трындит, что от ее бабушки досталась. Жаргон убийственный.
Эдик продолжил:
– А я уточняю, а бабушка из каких краев будет, не знаете. А она мне: «Тю, чего же не знаю, из-под Винницы мы все родом. Только бабуля моя, с Украины давно слиняла, сразу после войны, вышла замуж за моего деда, кубанского казака. Потом мамашка родилась, так что иконке этой, говорит, лет сто. Я и интерес всякий потерял. Но Лика посмотрела внимательно и так ей авторитетно заявляет: «Нам надо ее по-хорошему рассмотреть, с лупой (я чуть под стол от смеха не упал), а потом, мол, мы вам скажем, сколько она стоит».
– А Женя что? Неужели согласилась вам ее отдать?
– Ну как же, согласилась она. Задаток потребовала, сто долларов. И спросила при этом, сколько она может стоить. Я ляпнул наобум долларов пятьсот, тогда она еще запросила, но я отказал. Говорю, что не знаю, мол, продам ли я ее, и пока истинную ценность не установлю, разговаривать не о чем.
– Ясно. Дерево старинное, шпонки какие-то, но на нем мазня. Нет, вряд ли это что-то ценное, – высказала свое некомпетентное мнение Татьяна, но Лика с ней не согласилась.
– Во-первых, сама доска о многом уже говорит. Икона эта откуда-то привезена, ни на какой антресоли она не лежала, краска довольно свежая, во всяком случае, не столетней давности, это точно. Но голову ломать не стоит, без Марка Андреевича нам не разобраться.
А со следующего утра у четы Садовских, Эдуарда и Анжелики, а также и у Татьяны началась совершенно новая полоса в жизни: они напали на золотую жилу, образно говоря, и ступили на тропу не совсем законной реализации произведений искусства, икон и церковной утвари 15—17 веков.
История эта продолжалась не так уж долго, но принесла этой троице весьма ощутимый доход, что значительно обогатило молодую семью Садовских и в корне изменило жизнь Татьяны, на что она уже и надеяться перестала
***
Семен Тарасов, невысокий, но симпатичный молодой мужчина, вырос в семье довольно уважаемой в их захолустном городке. Мать его, Агриппина Федоровна, была домохозяйкой, смотрела за домом, стряпала, шила, мыла, стирала, и на судьбу не жаловалась. А ее муж, отец Семена, был плотником и строителем, слыл работящим да безотказным на все руки мастером. Кому починить, кому построить, а кому просто подсобить – Матвей никогда никому не отказывал, а брал за работу немного, так, сущие пустяки, чтобы совсем уж не задаром. Они с женой воспитывали сына, он рос тихим пацаном, мать не обижал, отца не огорчал. Отец часто гладил его по голове и приговаривал:
– Ничего, сынок. Ты только грамоте обучись по-хорошему, да школу закончи, а я тебя пристрою на хорошую работу. Шоферить будешь, я дядьку Якова попрошу, он тебя научит. Еще годок-другой погоди, и за руль тебя посадим.
Так и вышло. Семен кое-как, с грехом пополам закончил среднюю школу, получил Свидетельство о среднем образовании и в школу больше не вернулся. Пошел на курсы водителей и тут удивил отца с матерью, водителем он оказался способным. Вернувшись после армии, молодой человек снова сел за баранку и больше десяти лет проработал на местной автобазе.
Когда ему исполнилось тридцать пять лет, неожиданно слег отец, да так больше и не поднялся. Семен с матерью смотрели за отцом ухаживали, кормили-поили больного, но дело шло к концу. Матвей Тарасов свою кончину предчувствовал, поэтому как-то вечером подозвал сына и сказал:
– Дверь прикрой. Мне с тобой потолковать надобно.
Семен уселся рядом с отцом на край кровати и приготовился к разговору, не имея ни малейшего понятия, о чем пойдет речь. А отец медлил, собирался с силами и наконец рассказал сыну такое, отчего тот взбудоражился, разнервничался и не знал, как и реагировать на слова отца. А история была таковой.
Много лет назад, когда Семен был еще в армии, его отца пригласил к себе один большой начальник и сказал:
– Ты у нас в округе считаешься одним из лучших мастеровых, Матвей Кузьмич. Я справки навел. Хочу тебе работу предложить. Серьезную работу, которая потребует от тебя и умения, и терпения. Но зато городу поможешь. Городишко наш небольшой, его и не на всякой карте сыщешь, сам знаешь. А вот церковь у нас знатная, старинная церковь, и есть она во всех справочниках и путеводителях. Ей уж, почитай, лет четыреста.
Матвей вспомнил про церковь, махонькая, с куполом-луковкой. Но старая, да. Хотя ведь ее реставрировали не так давно, лет десять назад. Об этом он и напомнил большому начальнику. Тот покачал головой в знак согласия и продолжил:
– Все так. Реставрировали, конечно, и не раз. Иначе она бы рухнула давно. Но вот что нам покоя не дает, это основание и то, что под ним. Грунт, говорят, ползет, а фундамент старый. Его лет десять назад укрепили, подлатали, а менять не меняли. А как поменяешь, коли церковь на нем стоит. Там в подвале старец долгие годы живет, келья у него там. А тут он приходит к нам и говорит, что, мол провалы у него в полу образовались. Я там был, посмотрел. Сырость, мать честная! Наверное, грунтовые воды близко. А земляной пол весь в рытвинах. Рухнет церковь, ежели не примем меры.
– Ну так а я-то тут при чем? Я же строитель какой, домишко там, коровник справить, а тут церковь старинная. Вам надо в область обращаться, настаивать…
– А то мы не обращались! Нету денег, говорят. Своими силами ремонтируйте. А я знаю, что коли рухнет церковь, меня с работы погонят, если под суд не отдадут. Вот я к тебе и с просьбой такой. У тебя руки, говорят, золотые. Бригаду рабочих дам, архитектора найду, он что надо делать, тебе все в чертежах изобразит и на пальцах разъяснит. А ты уж не подведи. Прорабом будешь, все возьмешь под свой контроль. Материалы какие-никакие тебе выбью: кирпич, бетон, древесину. Все будет! Только чтоб по-серьезному. Берешься за работу, значит я на тебя рассчитываю.
– Ну мне подумать надо, – уклончиво ответил Матвей. – Работа-то не пустяшная, фундамент выправить. Но раз все так спешно и серьезно, то я сначала посмотрю, что там под этой церковью.
Начальник таким ответом остался доволен и сказал, что посмотреть он может в любое время, старец этот все еще там обитает, пусть покажет, да расскажет все, как есть.
– А завтра к вечеру жду тебя с ответом. Договор на подрядные работы составим, подпишем, и начнешь работать. Тянуть нельзя.
– А старца этого куда ж? Он-то где жить будет? – озабоченно спросил Матвей.
– Родственники у него есть, заберут пока. А как с фундаментом покончишь, то пусть возвращается в свою келью, если она в сохранности будет. А то может и засыпать ее придется для укрепления основания. Ты посмотри там все по-хорошему. Проверишь и мне доложишь. Лады?
Матвей ушел от начальника с тяжелым сердцем и грузом на душе. Не привык он к ответственности такой. Церковь спасать, памятник старины. Это ж разве пустяки? Дома жена успокоила его.
– Ничего, раньше времени не причитай. Иди завтра, посмотри все, а потом и решишь. А коли сможешь сделать, то берись. Святое дело.
На следующий день рано утром Матвей прибыл в церковь, рассказал батюшке о разговоре с начальником и попросил отвести его в подвальное помещение и показать, где старец проживает.
– Это наш Серафим, святым себя пророчит. Ему уж за восемьдесят, а он ни в какую в миру жить не хочет. Монастыря у нас тоже нет поблизости, а родную сторонку, землю-матушку, покидать не желает. Вот и живет себе отшельником. Так и слава Богу, он-то и заметил, что земля ползет под ногами.
За этими разговорами они спустились вниз по крученой лестнице метров на пять в глубину, и оказались в затхлом, полутемном подвале. Лампочка здесь горела, но была тусклой и освещала плохо. В стене была видна дверь, в нее и постучал батюшка.
– Отец Серафим, к тебе гости. – С этими словами он открыл дверь, и они вошли внутрь комнаты, в которой стояла железная кровать, стол, на нем свеча и керосинка, в углу старинный сундук и ларь с продуктами: хлеб, какие-то мешки и пара кастрюль. В противоположном углу располагалась железная бочка, почти полная воды.
– Добро пожаловать, гостям рады – прошамкал пустым ртом старец и предложил гостям присесть на кровать.
– Мне-то недосуг, отец Серафим. Я пойду наверх, у меня дела, служба. А ты вот со строителем поговори, покажи ему рытвины да ухабы. Укреплять будут фундамент, твоя заслуга и бдительность.
Батюшка перекрестился и ушел. Матвей долго проговорил с Серафимом, и за жизнь, и за дела людские, а потом пошли осматривать пол и стены. Было от чего прийти в ужас и забить тревогу. По-хорошему, так в этом подвальном помещении оставаться было нельзя ни на минуту, а тем более, жить.
– Ну вот что, отец Серафим. Ты давай собирайся, выселять тебя будут. А как все отстроим заново, так вернешься, коли захочешь. А может и нет, в дому-то всяко лучше жить, чем в подвале.
– Это кому как, – проговорил Серафим, – а я за свои грехи тут отбываю. Тяжки они, сын мой, ой тяжки. За них мне прямая дорога в ад, а ежели мне в аду здесь, на земле прожить, то смилостивится Всевышний, отпустит грехи-то.
Матвей его разглагольствования слушал в пол-уха, все осматривался вокруг и прикидывал, сколько ж здесь работы предстоит и с чего начинать.
К работе над фундаментом приступили через неделю. Серафима вывезли и отправили к какому-то племяннику на время. А вечером, в день перед отправкой, подозвал он к себе Матвея и говорит:
– Ты меня послушай, хороший человек. Я-то коли не вернусь сюда, то мой клад пусть на твоей совести останется. Вот он, мой грех. Никому не рассказывал, ты первый и единственный, кому это страшную тайну доверяю.
Как оказалось, прослужил Серафим в этой церкви с самых ранних лет, а в войну, перед самым ее концом, беда приключилась. Городишко их немец стороной обошел, но наши грузовики да военная техника через него проезжала в сторону фронта, и не раз. И вот однажды зашли в церковь два военных в серьезных чинах и притащили тяжелый увесистый сундучок.
Отец Серафим был в церкви один. Они ему свою поклажу и доверили.
– Тут иконы старинные, да утварь церковная. Несколько церквей в разных городах немцы, отступая, разбомбили. Мы что могли, спасли и вывезли. Но сейчас на фронт едем, немца будем до Берлина гнать, куда нам с этими реликвиями! Ты пока припрячь сундучишко-то, а мы потом вернемся, заберем. В Москву переправим.
Серафим попросил спустить сундук в подвал и обещал хранить его как зеницу ока. А ночью бомбежка разразилась такая, что в их темном городке аж все слышно было и в небе отсветы от взрывов до утра вспыхивали. Поубивало всех, видать, подчистую. Не вернулись больше эти военные за своим грузом. Долго ждал Серафим, и год, и другой. Война уж закончилась, а он все не терял надежды, но затем понял, что сундук, запрятанный в подвале, теперь ему принадлежит, и на его совести, как с ним поступить. Вскрыл он его наконец, а в нем добра старинного, иконы знатные, образа в каменьях, лампады, серебряные да позолоченные оклады, всего не перечесть.
Испугался Серафим: куда теперь это все девать? Сначала хотел все церкви отдать, да рассказать, как да что. Но не доверял он местным попам, жадные да вороватые, растащат все, и концов не найдешь. В городскую управу свезти сундук – так они церковь не жалуют, коммунисты все, как один. Заберут все, и на переплавку, золото да серебро денег стоит, а страна бедствует. А иконы старинные и вовсе никакой ценности для них не представляют. Все прахом пойдет.
И решил Серафим запрятать сундук подальше, и не говорить о нем никому до поры до времени. В подвале он один хозяйничал, толстые попы туда не спускались, поэтому вырыл он нишу в стене, запихал туда сундук с добром и замуровал.
А тут беда приключилась, у сестры родной сынишка захворал, чуть не помирает. Лекарства нужны были, пенициллин только-только появился, а стоил неимоверно дорого. Откопал Серафим свой сундук, вытащил оттуда иконку небольшую, поехал в соседний город и продал в их церковь. Хорошо ему заплатили тогда. И ребенка спасли.
– Я грех на душу взял, родных от голодной смерти да от хворей всяких спасал, приторговывал я чужим добром святым. Вот она, моя правда. Но за эти грехи я себя и наказал, сорок лет отшельником в келье прожил, а к сундуку больше с тех пор и не притрагивался. А вот теперь этот племянник, которого я от смерти тогда спас, меня к себе забирает. Замкнулся круг, только я так там и помру, знаю я. Отработал свое.
Матвей выслушал старца, не перебивая. И только спросил в конце:
– И где же он запрятан, сундук этот?
– А этого я тебе говорить не буду. Сам ищи, где он замурован. А что с ним делать, тоже сам решай. Только если мою историю рассказывать станешь, уж после моей смерти. Не хочу я, чтобы ходили ко мне сыщики всякие, да расспрашивали, вопросы задавали, судили. Тяжело мне, душа, как свинцовая, а сердце – камень. Пусть Бог меня рассудит, а не эти продажные в погонах.
5. Семен и Женька
Семен выслушал рассказ больного отца, помолчал, призадумавшись, и спросил наконец:
– Так, история с географией. И чего? Нашел сундук? И где добро?
Отец прокашлялся, выпил воды и продолжил:
– Нашел, в стене он был. Я ночами туда шастал, да выносил все потихоньку, а как все вынес, так сундук пустой к старцу в комнату затащил, да под кровать запрятал. Никто ничего и не заподозрил.
И опять тишина. Семен сидел, как на иголках. Ждал, что же дальше было, но Матвей медлил с рассказом, тяжело ему, видать, было.
– Ну?! – не выдержал сын. – Не тяни кота за хвост, батя. Где ты все спрятал-то?
– У нас, в старой голубятне. Там пол двойной, старый когда прогнил чуток, мы с тобой поверх него новый настелили, помнишь? Вот там две доски отходят. Их приподымешь, и все найдешь. Только боюсь, не попортились бы образа да иконы.
Семен испугался, а что, если попортились? А если и нет, куда с ними? Кому продашь?
– Я с них ни копейки не поимел, ничего не тронул и не продал. Думал, тебе на учебу или на новый дом, коли семьей обзаведешься. А ты вон на четвертом десятке, да все бобылем. Найди себе женщину хорошую, женись, да поживите в достатке. Мать только не впутывай. Раскудахтается она, занервничает. Все дело испортит. А деньгами помоги, коли сможешь это добро в оборот пустить.
Отец смотрел на сына и понимал, какие мысли его одолели. Чужое добро в твоих руках – дело не шутошное, он вот не смог им распорядиться, а сын-то сможет? Шофер, без друзей, без связей. Эх, незадача! Но чтобы прервать его тягостные мысли, он спросил:
– А чего ж про церковь-то не спросишь? Починили мы фундамент, да по-хорошему, весь подвал засыпали, укрепили кирпичом. А старец вскорости и помер.
– Да знаю я, читал в газете о твоем подвиге на благо города. Мать газету до сих пор хранит.
– Путевку нам тогда с ней дали в Кисловодск, бесплатную. А душа на части разрывалась.
– Да ладно, батя, забудь. Ничейное оно, это добро. Считай, что нашел. Ты вот тыщу долларов найдешь, себе заберешь или в милицию отнесешь?
– Да на кой они мне? Мне уж ничего не надо, а ты сам будь осторожным. Попадешься, не отвертишься. Они тебя замучают, где взял, да где украл.
На этом разговор закончился, отец еще месяца три проболел и умер. После похорон отца Семену тоже было не до икон, боялся он к ним притрагиваться. Чувствовал, что не сдюжит. Но потом подвернулась ему удача, директор автобазы подозвал его к себе и сказал, что заказ ему пришел из центра, шофер со стажем нужен, дальнобойщик.
– В центр поедешь, там заработки ого-го, с нашими не сравнить. Заработаешь, да по стране поездишь, по ближнему зарубежью опять же. Соглашайся, я тебя рекомендовать буду. Мужик ты молодой, непьющий, да и один у нас холостяк. Остальных-то я от семей отрывать не могу, хотя желающие нашлись бы.