Мафия

Это был сторож Пронин.

– Костя, – охрипшим голосом заорал Карапетян, – срочно звони в милицию!

Тот бросился к ресторану.

Несмотря на поздний час, в четырехкомнатных апартаментах Киреевых везде горел свет. То и дело звонили в дверь, надрывался телефон. Хозяйка квартиры, Зося, полулежала на роскошном кожаном диване в гостиной, заходясь в истерике.

– Гады! – кричала она. – Какое имели право?!

– Зосенька, милая, успокойся, – сидела возле нее главная администраторша Дома моделей Кирсанова.

– Какой позор! – билась о мягкую стенку дивана головой Киреева. – Бросить в каталажку, как последнего блатного! Что он, бандит, убийца?!

– Ну возьми же себя в руки, – уговаривал хозяйку Хинчук, нервно меряя шагами комнату. – Я уверен, Дона выпустят. И очень скоро. Поверь моему слову.

– Выпустят? Черта с два! – кричала убитая горем жена, отпихивая от себя рюмку с успокоительными каплями, которые пытался ей влить в рот адвокат Чураев.

– Выпейте, – умоляюще просил он. – Легче станет. Главное, что Донат Максимович жив и здоров.

– Лучше бы он умер! – гневно бросила супруга. – И я вместе с ним! На черта мне жить!

При этих словах двенадцатилетняя дочь Киреевых, вжавшаяся в кресло, с испуганными глазами, громко расплакалась.

– Настенька, не плачь, золотце ты мое! – бросилась к ней Марина Юрьевна. – Пойдем-ка лучше в твою комнату. – И она увела всхлипывающую девочку, тщательно прикрыв за собой дверь.

Попугай забился под телевизор, в страхе наблюдая за происходящим.

– Годами наживали, а теперь все это отберут! – причитала хозяйка дома, обводя рукой роскошную финскую мебель, ковры на стенах и полу, штучной работы дорогие охотничьи ружья, красующиеся в шкафу за стеклянной дверцей, горы хрусталя и серебряной посуды, выставленной на полках стенки, японскую радиоаппаратуру с названиями самых известных фирм.

Позвонили в дверь. Открывать пошел Хинчук и скоро возвратился.

– Геннадий Трофимович… – негромко объявил он.

И уже в комнату солидно вступал отец Зоси, встревоженный, но при этом величественный, со значительной миной на лице. Геннадий Трофимович Печерский был председатель Южноморского горисполкома.

– Наконец-то заявился! – зло бросила ему дочь. – А еще тесть называется! Весь город звонит. Волнуется. Люди посторонние переживают. Вот пришли без всякого приглашения. А ты…

– Зосенька, – начал было миролюбиво отец, но она его перебила:

– Кто вчера уверял меня, что Дона пальцем не тронут? Кто?

Геннадий Трофимович растерянно огляделся – присутствующие старались не смотреть ни на него, ни на Зосю, но ему было не по себе: выслушивать упреки при посторонних, пускай даже от родной дочери…

– Пойдем спокойно потолкуем, – предложил отец миролюбиво, направляясь к двери.

– Иди, иди, – тихонько подтолкнула подругу Марина Юрьевна.

Зося повиновалась.

Разговор с отцом состоялся в спальне. Интимный уголок Киреевых был обставлен не менее шикарно, чем гостиная. Спальный гарнитур из карельской березы, во весь пол вьетнамский ковер ручной работы, на стене – текинский. На нем разместилась великолепная коллекция старинного кавказского холодного оружия. Ножны кинжалов и шашек были отделаны серебром, узорами, эмалью и полудрагоценными камнями.

На тумбочке у двухспальной кровати стоял телефонный аппарат в стиле ретро.

– Понимаешь, мне твердо обещали замять, – понизив голос, с ходу начал Геннадий Трофимович.

– Ничего себе – замяли! – всплеснула руками дочь. – Заманили Дона в областную прокуратуру, надели наручники, бросили в воронок и – в тюрьму! К уголовникам!

У Зоси вновь хлынули слезы из глаз.

– Ну-ну, – положил ей руку на плечо отец. – Не заводись.

– Посмотреть бы на тебя, если бы к тебе ворвались с обыском! – зло сбросила его руку Зося. – А понятыми знаешь кто были? Сосед и соседка снизу! Мымра, которая меня ненавидит. О-о! – трагически протянула дочь. – Представляю, с каким злорадством сейчас обсуждает нас весь дом!

– Плюнь ты на соседей, – бодрячески посоветовал Геннадий Трофимович. – На чужой роток…

– И это говоришь ты! – аж задохнулась Зося. – Ты, мой отец! Как ты мог допустить до такого срама? Мало того что обшарили везде, так еще вещи описали! Даже это. – Она распахнула дверцы платяного шкафа, плотно увешанного одеждой.

– Это уж слишком, – побледнев, охрипшим голосом проговорил отец.

Но дочь, казалось, не слышала его. На нее опять накатил приступ истерики. Сдернув с вешалки парадный мундир мужа, она пыталась порвать его. Но ничего не выходило. Тогда Зося сорвала со стены клинок и принялась остервенело кромсать гордость мужа.

– Ты с ума сошла! – бросился к ней отец.

– Не хочу видеть! Не хочу! – повторяла Зося, терзая мундир. – И пусть вся проклятая милиция провалится в тартарары! Вся!

Геннадий Трофимович остолбенело смотрел, как летели на ковер куски материи, погоны, сверкающие пуговицы. Он понял, что дочери нужно выместить на чем-нибудь свою ярость.

И действительно, когда от парадной формы остались одни лоскуты, Зося повалилась ничком на гобеленовое покрывало постели и тихо завыла. Сквозь всхлипывания пробивались лишь отдельные слова:

– Я… Я… Говорила… Дону… Заложат… Не связывайся… С-с милицией… Вот… Получил…

Отец сел рядом, сложив на коленях руки. Дотрагиваться до дочери он не решился.

– Ладно, мы еще увидим, – сурово погрозил он кому-то.

– Э-эх, молчал бы! – утирая обеими ладонями лицо, поднялась с постели Зося. – Даже этого фанатика, садиста Шмелева, и того не мог отстранить…

– Как? Не убрали? – нахмурился Геннадий Трофимович. – А ведь дали слово…

Киреева смерила отца презрительным взглядом, подошла к двери, приоткрыла ее и крикнула:

– Марина, прошу, принеси газету!

Через мгновенье в дверь протянулась рука с газетой.

– На, полюбуйся! – швырнула в отца Зося ею. Газета распласталась на полу. Геннадий Трофимович поднял ее, пробежал глазами все полосы. Со второй на него глянули три снимка следователя Шмелева: поясной портрет; фотография, изображающая Николая Павловича дома со своей любимой собакой; и, наконец, в молодости. На последней он, бравый офицер, при орденах, был снят с фронтовым товарищем, таким же улыбающимся молодцем.

Пространный очерк на весь подвал вершал заголовок: «Покой нам только снится».

Геннадий Трофимович посмотрел на дату.

– Сегодняшняя, сегодняшняя! – зло проговорила Зося. – Расписали как былинного героя. На всю область расхвалили.

Печерский скомкал газету, отшвырнул прочь. Его лицо стало каменным, властным. Он решительно снял телефонную трубку, набрал номер.

– Миша?.. Да, я… Слушай, хочу сейчас подъехать к тебе. – Он хмуро вздохнул. – Какой преферанс!.. Дело, брат, неотложное… Не телефонный разговор… Еду.

Геннадий Трофимович встал.

– Вот что, – проговорил он голосом, от которого, наверное, трепетали его подчиненные, – прекрати распускать нюни. Не роняй себя перед людьми.

И вышел из комнаты.

В конце обеденного перерыва в кабинете Игоря Андреевича Чикурова, старшего следователя по особо важным делам при прокуроре РСФСР, набилось человек пять. Хозяин комнаты сражался в шахматы с коллегой. Трое остальных были болельщиками. Играли блиц. Чикурову явно не везло. Раздался телефонный звонок.

– Игорь, – послышался едва заметно грассирующий голос начальника следственной части прокуратуры Олега Львовича Вербикова, – загляни ко мне.

– Имею еще семь минут законного отдыха, – посмотрел на часы следователь. – Понимаешь, тут у нас турнир века…

– Срочно…

– Потом доиграем, – поднялся Чикуров.

Его обвинили в дезертирстве. Шутливо, конечно. Все разошлись.

Идя к начальству, Игорь Андреевич подумал о том, почему он не силен в блице. И пришел к выводу – таков уж у него склад мышления. Привык к «нормальным» шахматам, где ценится умение глубоко и тщательно обдумывать ситуацию и рассчитывать ходы вперед. А что касается блица – он, видимо, лучше подходит оперативникам…

– Проиграл? – с улыбкой встретил следователя Олег Львович.

– Еще бабка надвое сказала. Отложили…

– Думаю, о-очень надолго, – протянул Вербиков. Чикуров понял: снова дорога, разлука с Андрюшкой – сыном…

– Куда? – с кислым видом спросил он, устраиваясь напротив начальника следственной части.

– Зря хмуришься, – покачал головой тот. – Не командировка – мечта! Южноморск…

– Спасибо за заботу, – не скрывая иронии, проговорил Чикуров.

Его бы сейчас не обрадовала поездка и на Гавайские острова…

– Понимаешь, – уже серьезно продолжил Вербиков, – областная прокуратура возбудила дело против тамошнего начальника городского ОБХСС. Майора…

– Майора? – хмыкнул Игорь Андреевич. – Что, сами не могут справиться?

– Тут, видишь ли, такая штука: наше руководство забомбардировали со всех сторон звонками. Будто этот Киреев, ну, майор, безгрешен, как ангел, следователь необъективен, а прокурор области – он на своем посту без году неделя – попал под влияние следователя. Словом, проявил беспринципность. Мы подумали и решили бросить тебя, чтобы отогрелся после архангельского дела. – Олег Львович снова перешел на шутливый тон. – Радуйся, брат, едешь в самый шикарный сезон, бархатный!

– Прямо сегодня?

– Сейчас. Самолет в восемнадцать двадцать пять. С билетами, кажется, утрясли, машина внизу…

Чикуров прикинул: пока доберется домой в Бабушкин, потом во Внуково… Надо гнать, чтобы успеть.

Вербиков тоже это понимал и поэтому быстро закончил разговор. Минут через пятнадцать Игорь Андреевич уже мчался в машине, с грустью размышляя о том, какое трудное объяснение предстояло с женой.

Надежда… Встретились они лет десять назад, когда она рассталась с первым мужем. В то время Надя была какая-то растерянная, издерганная. Игорю Андреевичу тогда показалось, что ей нужно было просто к кому-нибудь прислониться. Дело осложнялось тем, что ее сын Кеша обожал отца (впрочем, обожает и до сих пор) и встретил появление в жизни матери Чикурова открытым сопротивлением. Восемь лет (целая вечность!) ушли на то, чтобы Надя наконец согласилась выйти за Игоря Андреевича замуж. И лишь после того, когда, по ее мнению, она выполнила материнский долг перед сыном, женив его и дождавшись внучки. Пасынок отделился от них всего полтора года назад – Надя родила Андрюшку. Это, конечно, был подвиг. Решиться на такое в сорок два года может не каждая. Ну а стать отцом впервые в сорок шесть было для Чикурова неслыханной радостью. Он об этом не мог и мечтать, заранее согласившись на роль деда чужой внучки.

Рождение сына Игорь Андреевич воспринял как подарок судьбы. Господи, с какой бы превеликой охотой и отдохновением Чикуров отдавался бы весь его воспитанию, тетешкал бы Андрюху, который день ото дня становился все забавней и смышленей, открывая для себя мир и слова.

«Превращается в человека», – как сказала недавно со смехом Надя.

Но, увы, работа Игоря Андреевича была совсем неподходящей для такой благодати. Надя, так та ушла в семью полностью, обабилась (ее собственное выражение), что, с одной стороны, устраивало Чикурова, а с другой – создавало свои трудности. Невнимание к себе, в подавляющем большинстве случаев только кажущееся, жена воспринимала очень болезненно. Устраивала сцены: мол, когда была молода и красива, он ее на руках носил, а теперь…

Насчет красоты Надя была права: когда-то манекенщица, а потом художник-модельер Общесоюзного Дома моделей, она действительно сводила с ума мужчин. С рождением второго ребенка неожиданно для себя и для всех располнела и утратила долго сохранявшуюся стройность фигуры. Это было для нее трагедией…

Когда он вошел в свою квартиру со следственным чемоданом в руках, Надя упавшим голосом произнесла:

– Опять?..

Игорь Андреевич виновато кивнул и полез к жене с поцелуем.

– Боже ты мой! – отстранилась она. – Сколько можно? У него заныло в груди: опять будет пилить. Хорошо, что подкатился косолапо Андрюшка, обхватил отцовские ноги, глядя на него радостно и преданно. Игорь Андреевич поднял сына на руки, поцеловал в пахнущую молоком макушку.

– Но ты же безвыездно проторчал целых полгода почти за Полярным кругом! – не унималась жена.

– А вот теперь в Южноморск, – улыбнулся Чикуров. – Посылают отогреться.

– Радуйся, радуйся, – тяжко вздохнула Надя, обреченно доставая чемодан. – Ну конечно, есть на ком ездить. Никогда не скажешь «нет». А ведь никому и в голову не приходит, что у тебя семья, ребенок.

– Надя, – попытался оправдаться Чикуров.

– Я уже более сорока лет Надя! – в сердцах выкрикнула она. – А вижу тебя месяц-полтора в году! До каких пор я буду мучиться?

– До моей пенсии. Увы, придется смириться, Надюша.

– Тебе легко говорить, – расплакалась жена. – Совсем обо мне не думаешь. Что я вижу в жизни? Стирка, уборка, очереди в магазинах! А ночи, что провожу у постели больного Андрея? Вспомни, что ты обещал, умоляя выйти за тебя замуж…

Она уже рыдала навзрыд. Слезы падали на стопку сложенных в чемодан носовых платков, расплываясь в крупные пятна.

Что касается сына, Надя попала в самое чувствительное место. Мальчик на самом деле много болел. Поэтому его не отдавали в ясли, и Наде пришлось уйти с работы.

– Я тебя отлично понимаю, – проговорил Чикуров. – Но пойми и ты…

Но на жену не действовали никакие слова. Видя, что мать плачет, Андрюшка тоже распустил губы. Она прижала его к себе, стала успокаивать, успокаиваясь и сама. Собирать остальные вещи пришлось Игорю Андреевичу.

– Не забудь причиндалы для своего хобби, – напомнила вроде бы смирившаяся с неизбежным жена.

Он положил в чемодан пачку листов ватмана, набор цветных карандашей, захлопнул крышку и щелкнул замками.

– Посидим перед дорогой, – предложил Игорь Андреевич.

Надя с притихшим сыном опустилась на их старенький диван, Чикуров примостился рядом, оглядывая на прощание родной дом.

Заграничных гарнитуров они так и не нажили, ковров и хрусталя – тоже, в чем не раз упрекала его Надя. Стены украшали его собственные картины. По ним можно было проследить, куда забрасывала Чикурова его непоседливая служба. Грустные пейзажи Севера, яркие краски российского юга, степные просторы, таежные уголки…

Когда голова раскалывалась от напряженных круглосуточных раздумий и мозга, как говорится, заходила за мозгу, Игорь Андреевич брал бумагу, карандаши и забирался подальше от людей. Для кого-то разрядкой являлся спорт, для кого-то садовый участок, а для Чикурова самым лучшим видом отдыха стала живопись…

– Ну, поехали, – поднялся он.

Надя, снова не сдержав недовольства, сказала:

– Надолго хоть? Небось опять на полгода?

– Откуда мне знать, моя терпеливая женушка? – Он чмокнул ее в щеку, а уж сына обцеловал всего.

– Звони, – были последние Надины слова.

Перед тем как сесть в машину, Игорь Андреевич еще раз глянул на свое окно. Сердце у него сжалось: до чего же было дорого прилипшее к стеклу лицо сына!

Вадим Снежков собирался выскочить из редакции, чтобы где-нибудь перекусить, но тут в комнату вошел ответственный секретарь областной газеты с пожилой женщиной, явно прибывшей из деревни.

– Старик, вот, побеседуй с гражданкой, – попросил он.

– Но у меня обед, – поморщился Снежков.

– Выручи, Вадик. Человек издалека ехал…

«Трижды корреспондент» глянул на женщину, в чьих глазах стояла мольба, и обреченно махнул рукой:

– Так уж и быть…

Ответсекретарь с радостью передал посетительницу с рук на руки Снежкову и ретировался.

– Присаживайтесь, – сказал Вадим. – Что у вас?

Женщина осторожно пристроилась на кончике стула, вынула из потрепанной хозяйственной сумки газету и ткнула в очерк «Покой нам только снится».

– Хотела я, милок, погутарить с этим самым И. Морозовым, что прописал про Шмелева, да мне сказали, что И. Морозов уволился.

– Уволили, – поправил Снежков.

– За что? – испуганно спросила посетительница.

– Было за что. Впрочем, это не имеет значения… Что вас, собственно, привело к нам?

– Козлова моя фамилия, Евдокия Андреевна. А это, – она показала на одну из фотографий, иллюстрирующих очерк, где следователь Шмелев был снят вдвоем с фронтовым дружком, – мой Митя. – Женщина вздохнула. – Супруг, значит, законный.

– Ну и что? – нетерпеливо спросил Вадим.

– А то, милок. Этот самый Шмелев жизнью наслаждается, в героях ходит, а Митины косточки давно сгнили. – Она всхлипнула. – Даже не знаю, где могилка…

– Погиб, что ли? – помягчел Снежков.

– Если бы, – вздохнула Козлова. – Всю войну прошел целехонек, а в пятьдесят втором посадили. Десять лет дали. Через три года пришла похоронка из лагеря. – Евдокия Андреевна извлекла из сумки цветастый узелочек. – Все бумажки хороню, можете посмотреть…

– Потом, потом. А за что судили вашего мужа?

Евдокия Андреевна поведала Вадиму историю осуждения своего Дмитрия. Интерес к ее рассказу у Снежкова разгорался все больше и больше. Когда Козлова закончила, Снежков, не скрывая волнения, спросил:

– Вы уверены, что на снимке ваш муж?

– А кто же еще? – удивилась вдова. – Только глянула – сразу узнала.

– Можете подтвердить? – продолжал волноваться Снежков.

– Какая мне выгода врать, – обиделась Евдокия Андреевна. – Да ты сам посмотри, обманывает старуха или нет.

Она развязала узелок и среди пожелтевших от времени бумажек и истрепанных документов отыскала старую, выцветшую фотографию.

Снимок был копией того, что опубликовала газета.

Снежков просмотрел бумаги.

– Помоги, мил человек, – заметив неподдельный интерес к ним Вадима, взмолилась посетительница.

– Чем?

– Нынче многих, что в те времена осудили, риби… реба… Фу ты, никак слово не дается…

– Реабилитируют, – подсказал Снежков.

– Во-во! – обрадовалась Козлова. – Похлопочи и за Митрия. Век не забуду…

– Посмотрим, Евдокия Андреевна, – сказал Снежков. – Оставьте все ваши бумаги, я изучу, с юристами поговорю.

– Ой, спасибо, милок! – растрогалась старушка. – Не знаю, как и благодарить.

– Благодарить рано, – скромно сказал Вадим. – Это такое дело.

– Знаю, как не знать! Спасибо, что приветил старуху да посочувствовал, – смахнула слезу. – Куда ни обращалась – даже слушать не желали…

Снежков сложил документы в стопочку, снова завернул в платок.

– Значит, оставлю у себя? – спросил он.

– Оставляй, родимый, оставляй. – Заметив, что Снежков взглянул на часы, она торопливо поднялась. – Поспешу домой, дочку обрадую. Доброго тебе здоровьичка!

– До свидания, Евдокия Андреевна.

Уже в дверях обернулась:

– Когда справиться можно будет?

– Сам сообщу, когда что-то прояснится, – успокоил Козлову Снежков.

– Ну и ладно, – кивнула посетительница и вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь.

«Трижды корреспондент» тут же схватился за телефон и лихорадочно набрал номер.

– Юридическая консультация? – спросил он, когда услышал женский голос. И, получив утвердительный ответ, выпалил: – Аркадия Вениаминовича будьте добры! Чураева…

– Попробую, – ответили на том конце провода.

Пока вызывали адвоката, Вадим буквально горел от нетерпения. И когда наконец раздалось чураевское вальяжное «аллё-оо», он сумбурно рассказал о визите Козловой.

Аркадий Вениаминович выслушал его внимательно, задал несколько вопросов и с усмешкой произнес:

– Жаль, что ты не бреешься и не стрижешься… Действительно, Снежков оброс, как дикарь, считая это модным.

– И все же, старик, – продолжал Чураев, – тебе придется посетить Капочку. Чтобы она сообщила сведения, добытые тобою, Сове. Лично. Это очень важно.

– Бегу! – счастливо откликнулся Вадим.

– Впрочем, погоди, – задумался на некоторое время адвокат. – Лучше к Капе зайду я сам. Давай встретимся, заодно пообедаем. «Прибой» тебя устраивает?

– Еще бы! – с восторгом ответил Снежков, потому что речь шла об одном из самых шикарных ресторанов Южноморска.

– Обязательно прихвати документы этой женщины, – были последние слова Чураева.

Весть о том, что из прокуратуры республики к нам направляется следователь для ведения дела Киреева, меня не застала врасплох. После многочисленных звонков из Москвы и повышенного интереса к расследованию художеств начальника южноморского ОБХСС со стороны местных властей я ждал чего-нибудь в этом роде. Конечно, в известной степени нам выразили недоверие. Лично мне, как прокурору области, не говоря уже о Шмелеве. Но, хорошенько поразмыслив, я подумал: если это поражение, то нужно постараться обратить его в победу.

Следователь по особо важным делам при прокуроре РСФСР Чикуров прилетел поздно вечером в четверг. Встречал его мой заместитель Гурков. На следующий день, придя в прокуратуру, я столкнулся с Алексеем Алексеевичем на лестнице и поинтересовался о Чикурове.

– Полный порядок, – отрапортовал Гурков. – Встретили, разместили. Более того, он уже здесь, дожидается в вашей приемной.

Алексей Алексеевич представил нас друг другу и удалился.

– Быстро же вы примчались, – заметил я, когда мы зашли с Игорем Андреевичем в мой кабинет.

Это был пробный камень – с каким настроением приехал «важняк».

– Не привык терять время на раскачку, – просто ответил он.

Ни в манерах, ни в словах не было ни тени превосходства, этакой столичности, которые не преминут выказать иные работники, прибывшие из Москвы…

– Ну что ж, – сказал я, – засучивайте рукава и, как говорили в старину, с Богом…

– Я готов.

– Вы в курсе дела Киреева?

– В самых общих чертах.

– Шмелев ознакомит вас основательно. С Николаем Павловичем еще не общались?

– Нет, не успел.

У меня на столе лежала местная газета с очерком о Шмелеве. Я дал ее гостю. Чикуров внимательно прочел очерк, вернул газету.

– Вы знаете, Игорь Андреевич, для нас эта публикация в какой-то степени праздник. Сами знаете, как в последнее время пресса пишет о нашем брате. Даже Генерального прокурора не жалуют…

– Гласность, – усмехнулся Чикуров.

– Но почему-то однобокая. Это… – ткнул я пальцем в газету, – исключение. А ведь есть отличные работники, которые заслуживают, чтобы о них знали люди.

Мне хотелось дать понять следователю из Москвы, как я отношусь к Шмелеву. Вопрос о нем тоже, видать, беспокоил Игоря Андреевича.

– Захар Петрович, я что-то не понимаю. – Чикуров снова взял в руки газету. – Судя по статье, Шмелев, как говорили раньше, маяк. Бери и представляй к ордену. Но как это все воспринимать в свете дела Киреева?

Честно говоря, я сам находился в довольно щекотливом положении.

– Поймите меня правильно, – продолжал Чикуров. – Да и не люблю я недомолвок… Откуда взялось, что Шмелев необъективен?

– Буду и я откровенен. Считаю, что обвинять Николая Павловича в предвзятости по этому делу нет никаких оснований.

– Жалуются?

– Жалуются, – кивнул я. – Но, по-моему, нам к этому не привыкать, ведь мы не деньги, чтобы всем нравиться.

– А сам Шмелев что? – допытывался Чикуров.

– Трудно ему. С одной стороны, после публикации в газете петь бы да плясать от радости… Еще бы! Поздравления сыплются отовсюду. На улице узнают. Даже пригласили в пионерлагерь. Встреча с героем наших дней… А тут – недоверие. Вчера пришел мрачнее тучи.

– Из-за меня? – в лоб спросил Чикуров.

– А кому это было бы по душе? – вопросом ответил я. – Всю жизнь отдать следственной работе и получить такую оплеуху. Знаете, что он сказал, узнав о вашем приезде? Баба с возу – кобыле легче. Это он о себе. Честно говоря, я Николая Павловича просто не узнаю. Думаю, его можно понять.

Чикуров задумался. Надолго. И неожиданно спросил:

– А уж так ли необходимо отлучать Шмелева от дела? Ну прямо читал мои мысли!

– Господи, вовсе нет.

– Вот и отлично! Будем работать вместе. Работы хватит на двоих.

Чикуров снял гору с моих плеч.

– Я даже не уверен, что обойдетесь вдвоем. Как вы знаете, иное дело – что айсберг: главное под водой, – поддержал я предложение следователя из Москвы, но, чтобы выдержать субординацию, выдвинул свое условие: – Однако сделаем так: пусть Николай Павлович введет вас в курс дела, а потом, если решите его оставить под своим началом, я возражать не стану.

– Принимается, – кивнул Чикуров.

– Пойдемте к Шмелеву, познакомлю. Заодно покажу вам кабинет, который мы специально освободили для вас.

Николай Павлович встретил нас настороженно. Вид у него был неважный. Осунулся, посерел лицом. Еще буквально неделю назад ему никак нельзя было дать его шестидесяти семи лет, а тут сразу превратился в дряхлого старика…

Я представил следователей друг другу. Гость из Москвы был подчеркнуто вежлив и поздравил Шмелева.

– С чем? – буркнул Николай Павлович. – Что мне, ветерану, не доверяют?

– Я говорю об очерке, – сказал Игорь Андреевич. – Знаете, прочитать о себе подобное лично я не надеюсь.