Фальшивая убийца
Кто обыскался?! Почему? Где я блудилась?!
Совершеннейшим столбом на шпильках и в шиншилле, я стояла посреди комнаты и пыталась найти рациональное зерно в сумбурных речах горничной.
– Мила, подожди, – прерывая поток, вклинилась наконец я. – Я ничего не понимаю. Я буду жить здесь?!
– Да. А чем тебе не нравится? График удобный – четыре через четыре, в Москву таскаться не надо…
– Куда таскаться?! Зачем?! Я – журналистка!
– С дипломом? – прищурилась Людмила.
– Конечно!!!
– А я не доучилась, – вздохнула. – На бухгалтера. – И тут же бросила грустить: – Но ничего, денег накоплю, курсы закончу…
Ненужная мне информация сыпалась из Люды как горох из драного мешка. Стуча, струилась на темя и забивала горло сухой перхотью…
Я подошла к столику, налила в стакан воды из графина и залпом выпила. Похоже, сказка вышла не та. Произошла какая-то путаница, меня приняли за другую или… я совсем ничего не понимаю!!
– Привет, девчонки! С новосельем! – В комнату, затаскивая большую дорожную сумку, проник симпатичный голубоглазый крепыш в черном костюме. Поставил баул у моих ног и, кажется, стал ждать благодарности.
– Спасибо, Саша, – ответила за меня Людмила.
– А вы тут – как? Новоселье отмечать будете?
– Нет, – четко высказалась я.
– Зажмете? – прищурился крепыш и тут же получил шлепок по пояснице от Людмилы.
– Иди, иди, не отсвечивай. Новоселье ему понадобилось…
Саша попытался ущипнуть горничную за круглую попку, получил еще один шлепок…
Я смотрела на их возню, на чужую сумку возле своих ног и постепенно укреплялась в мысли: «Совершенно точно, произошло недоразумение. Путаница. Меня приняли за кого-то другого и надо, пока не поздно, объясниться…»
– Саша, – привлекая к себе внимание, я по дошла к флиртующей парочке и вклинилась меж ду ними, – Саша, где я могу увидеть Клементину
Карловну или лучше Ирину Владимировну?
Парочка прекратила возню, Мила посмотрела на меня так, словно я попросила ее показать, где находится сейф с семейными ценностями, Саша стукнул себя по лбу и произнес:
– Ах да, совсем забыл. Вот, Ворона попросила тебе передать. – И вздохнул: – Везет же некоторым.
– Замолчи, – неловко толкнула его Мила и почему-то сделала страшные глаза.
Я взяла протянутый конверт, раскрыла его и – запуталась совершенно. В конверте лежала тощая пачечка стодолларовых купюр. На взгляд, явно больше тысячи.
– Это мне? – оторопело прошептала.
– Угу, – кивнул Саша. – Ворона передала.
– Ворона?
– Карловна, – шепотом уточнила Мила. Если бы не чужой груженый баул возле ног, я бы однозначно решила – мадам передала аванс за заказную статью. Но приходилось – как ни жал ко – думать, что денежки предназначены не журналистке Алисе Ковалевой, а совсем наоборот.
Пока я горевала над конвертом, Мила выпроводила ухажера за дверь и, подойдя ближе, дотронулась до плеча:
– Ворона сказала – ты сирота… Это, Али сочка, подъемные, Владимировна приказала вы писать…Из белой коробочки возле дверного косяка раздался тихий двойной звонок, и в ряду нескольких лампочек загорелся зеленый огонек. Я вздрогнула, Мила пропищала: «Ой, вызывают!» – и бросилась вон из комнаты.
Я осталась в длинной комнате одна. Компанию мне составляли чужие деньги, чужие вещи и пораженческие мысли. Сказка кончилась. Заколдованный изуродованный замок мстительно заглотил меня в гранитно-каменное чрево, немного пожевал и приготовился извергнуть, дав пинка, как вражескому лазутчику, обманом проникшему в чертог…
А впрочем, почему обманом? Ведь я ни в чем не виновата. В холле нефтяного храма я четко представилась Алисой Ковалевой. Вяземская сама пригласила меня в машину, то ли не расслышав, то ли перепутав мое имя с чьим-то еще…
Пока не поздно, надо найти Ирину Владимировну и объясниться. Не думаю, что путаница чем-то оскорбит надменную богачку, показавшуюся мне вполне вменяемой, и надежда на интервью останется. В конце концов, в возникшей путанице нет моей вины. Только невнимание к малым мира сего самой Вяземской…
Я вышла из комнаты, прошла несколько метров по длинной галерее, но, засмотревшись в окно, выходящее во внутренний двор псевдозамка, остановилась. Пожалуй, следует использовать возможность для знакомства с внутренним устройством знаменитого жилища. Когда еще представится! Если вообще представится!..
Помещение для слуг – людская, если следовать замковой терминологии, – занимало площадь над узкой пристройкой гаражей, похожих на средневековые конюшни. Общий стиль прежней задумки чугунного магната выполнялся даже в малом, и, если бы в тот момент из деревянных ворот гаража конюх вывел оседланного жеребца, я нисколько бы не удивилась. Гарцующий гнедой рысак просился на площадь, исчерченную отпечатками автомобильных шин. Машины – не кони, смотрелись они чужеродно на фоне грубого камня и стен, увитых сеточкой плюща…
Непонятный Дом околдовал очередную жертву. Мне даже глаз не надо было прикрывать, чтобы представить под окнами служанку в длинном платье из домотканого полотна, в чепце с оборками, с совочком в руках, в который она сметает конские «яблоки»… Конюх ласково ее поддразнивает, жеребец перебирает точеными ногами… Дюма, сиреневые сумерки, три мушкетера, леди Винтер…
Помотав головой, я отогнала наваждение и, все еще не отворачивая головы от окон, пошла вперед.
Чуть освещенный коридор вывел меня в библиотеку. Немного постояла возле книжных шкафов – читательские пристрастия могут многое сказать о хозяевах опытному взгляду, – огладила глазами книжные корешки многотомных словарей, энциклопедий, справочной литературы и неплохой подборки классики.
Беллетристики на полках я не обнаружила. Только стандартный набор модернистской литературы и пара-тройка раскрученных российских авторов.
Прошла мимо камина, где над мраморной полкой висел семейный портрет Вяземских, потом не удержалась, вернулась и какое-то время всматривалась в лица. Ирина Владимировна Вяземская – спокойная и надменная – сидела в антикварном кресле с золочеными ручками. За ее спиной стояли муж и сын. Валерий Андреевич держал руку на спинке кресла, Артем, еще подросток, выступал вперед, почти касался бедром подлокотника.
Ирина Владимировна выглядела очень молодо. Печать сегодняшней усталости еще не опустилась на ее лицо. Как видно, ей тяжело дались годы правления…
Я оторвалась от портрета, прошла мимо других шкафов, поглядела на чучельные головы оленя и кабана и вновь, не удержавшись, постояла, изучая корешки. (Ничего не могу с собой поделать: книги – моя слабость. Каждый раз, попадая в новый дом, первым делом сую нос в книжные шкафы! Кто-то изучает фотографии, кто-то холодильник, кто-то играет с котами или собаками, я вечно замираю возле книг.) Вздохнув тяжко-тяжко, обвела библиотеку прощальным взглядом. Среди книг и уютных кресел хотелось жить. Закопаться в томах и фолиантах и не вылезать, пока не выгонят.
Блаженное занятие – читать, читать, читать. Нашаривать на столике рядом печенье или конфету – и не отрывать взгляда от страницы даже на секунду.
(Может быть, мне стоило выучиться на библиотекаря? Специфический запах книгохранилища всегда был для меня лучше любых духов…)
Простившись с книжной обителью, я промаршировала по винтовой лестнице, опустилась в огромный полутемный холл. Снег за стеклянной дверью стал совсем вечерним и синим, я прислушалась – было совершенно тихо – и начала решать, куда податься.
Ирина Владимировна поднялась вверх по центральной лестнице. Если идти так же, пожалуй, я не запутаюсь в огромном доме.
Высокое, в два человеческих роста, зеркало поймало мое нелепое отражение – фальшивая шиншилла, прическа, потерявшая первозданность, только сапоги горели паркетным лаком, – поправила за ухом выбившийся локон и опять вздохнула. Я выбивалась из интерьера, как пронзительная нота. Как гвоздь в ботинке. Как белая нитка на черном фраке.
Меня не защищали ни диктофон, ни белый передник, я была чужой. Непринятой, непонятой, ненужной, непригодной.
(Неделю назад, после моего очередного безрезультатного визита в редакцию, Бармалей спросил:
– Алис, а чем ты вообще хочешь заниматься?
Вопрос я поняла правильно. Василий спрашивал меня не о работе, а о мечте.
– Я хотела бы попробовать написать книгу. Что-то легкое, смешное, где много красивых женщин, мужчин, мехов и шикарных автомобилей. Сейчас такое модно…
– Ну так садись и пиши! Попробуй! В чем проблема?
– В незнании материала, – призналась я. – Я никогда не бывала в коттеджах на Рублевке, не пробовала омаров, не видела всамделишных тусовок…
– Чепуха, – перебил Василий. – Открой любой журнал и представь себя среди гостей модной вечеринки. Неужели воображения не хватит?
– Хватит, – пригорюнилась я. – Но хотелось бы хоть разик поприсутствовать…)
Сегодня я стояла в холле дома, который как раз имела в виду, говоря «хоть разик поприсутствовать…».
Озиралась по сторонам и впитывала каждую деталь: вазон с огромным, искусственным только на ощупь букетом, бархатное кресло на гнутых ножках, две тумбы в том же стиле, каменный плиточный пол, устланный огромным шерстяным ковром, канделябры, подсвечники возле зеркала трехметровой высоты. На тумбе серебряный поднос с двумя надписанными и запечатанными конвертами…
Хотелось подойти к столику под зеркалом и открыть выдвижной ящичек… что там лежит: перчатки, платьевая щетка, расческа?.. Или обувной рожок слоновой кости с инкрустацией из самоцветного камня?
Сделав нерешительный шажок, я приблизилась к столику, провела пальцем по позолоте завитушек и нежно, осторожно взявшись за пуговку ручки, потянула ее на себя. «Если сейчас окажется, что я угадала, все будет хорошо. Я возьму интервью, получу работу, Вяземская поможет мне проникнуть в закрытые дома ее круга…»
В выдвижном ящике резного столика лежали платьевая щетка и рожок для обуви. Из слоновой кости. Но не инкрустированные, а украшенные резьбой.
Боясь поверить предзнаменованию, я протянула руку и тихо-тихо провела подушечками пальцев по закругленному краю рожка, выглядевшему остро заточенным…
Над головой в один момент, разом, вспыхнули многочисленные лампы в люстрах, мне показалось, что сверху обрушился поток огня, он отразился в зеркале, ударил по глазам…
Ящичек, только что открывшийся от легчайшего движения двух пальцев, никак не хотел убираться под столешницу. Суматошно запихивая его назад, я слышала, как по центральной лестнице, разговаривая, спускаются две женщины.
С оглушительным – как мне показалось – грохотом, ящик въехал на место; я оглянулась на лестницу – женские ножки в ботиночках на удобных каблуках уже показались из-за изгиба перил…
Я побежала. Как мелкий уличный воришка, стянувший у торговки пирожок. Под арку, мимо букета и кресла, к лестнице в водонапорной башне.
Сердце стучало в висках, заглушая разговор спустившихся в холл женщин. Я не слышала, о чем они переговариваются – обсуждают ли странные звуки пустынного холла или продолжают прежнюю беседу, – испуганной кошкой я неслась наверх, обратно в библиотеку, потом в коридор, в галерею и дальше – в комнату на двух служанок.
Я чувствовала себя пойманной при попытке ограбления. Обманом проникшей в дом и шарящей по шкафам.
Какой стыд! Какой позор! Сжав ладони между трясущимися коленями, сидела на диване и с ужасом прислушивалась, не раздадутся ли шаги в коридоре, не дойдут ли они до двери, не откроется ли она, пропуская в комнату свидетелей моего поступка.
«Боже, сделай так, чтобы они меня не заметили! Не увидели, как два лакированных сапога на тонких шпильках мелькнули за перилами, не догадались, кто в отсутствие хозяев стучал дверями шкафов!..»
Скандал, случившийся в приличном семействе, навсегда покроет позором мою неразумную голову.
«Боже, беззастенчиво шарить по шкафам! Что может быть гаже! Проныру журналистку с позором выкинут из дома, скандал докатится до мебельной мамаши… та расскажет обо всем батюшке… потом об этом узнает весь город… Я пропала».
Накрутив себя до полуобморочной тошноты, я скинула сапоги и с ногами забралась на диван. (Пока буду надевать их – не выкинут же босиком на снег! – образуется пауза для оправданий. Только будут ли меня слушать…)
Легкий топоток прошелестел по ковровой дорожке, я зажмурилась, прикусила губу – в комнату вошла Людмила.
– Не соскучилась? – спросила с улыбкой.
Я ошалело помотала головой. Сердце подпрыгивало в груди теннисным мячиком и пыталось проникнуть в гортань.
– Давай переодевайся, пойдем ужинать. Хо зяйка уехала, наши стол на кухне накрыли…
Людмила болтала, почти не обращая на меня внимания. Подкрашивала губы, избавлялась от гладкой прически «приличная горничная», взбивала пышные пепельные волосы в львиную гриву. Я казалась себе трупом, из которого вынули все кости. Тело сделалось непослушным и аморфным, мерзкая испарина холодила лоб, конечности приобрели поистине веревочную гибкость. Руки болтались безвольными плетями, я даже не смогла на них опереться и спустить босые ступни на пол: из локтей словно бы исчезли суставы, руки подворачивались и отказывались выполнять простейшие приказы мозга.
Шок сменился ступором.
– Эй, ты что? – разглядела меня наконец
Людмила. – Тебе плохо?! Ты вся бледная!
Я заставила язык повиноваться.
– Все в порядке, – выдавила хрипло.
– Нет, не в порядке. – Люда села на диван и дотронулась до моей руки. – Да ты же ледяная! Тебе плохо?!
– Нет, мне не плохо. – Я выдернула руку. – Немного замерзла – и все.
– А зачем сапоги сняла? Босиком ходила?!
А ну-ка, давай вставай, – девушка буквально сдернула меня с дивана, – пойдем в душ. Ты с дороги, тебе надо помыться… Под горячей водой быстрее согреешься. Не хватало еще заболеть на работе!
Почти волоком Людмила протащила меня по коридору и впихнула в комнату, оказавшуюся санузлом с двумя душевыми кабинками и умывальниками.
– Давай раздевайся, залезай под душ, полотенце я тебе сейчас принесу.
Сказала и захлопнула дверь.
Прижавшись спиной к кафельной стенке, я медленно переводила дух. Кажется, пронесло. Меня не заметили или… разгон устроят позже. Мадам Вяземская снова куда-то спешила. Вернется и начнет проверять шкафы, не стащила ли чего-нибудь драгоценного девица в фальшивой шубе.
Представив, как меня обыскивают прежде, чем вышвырнуть за порог в сугробы, я снова ощутила такой прилив дурноты, что чуть не взвыла: «Хорошенькое начало карьеры! Могут ведь и милицию вызвать…»
Меня заколотило в ознобе: в голове кипели мысли, тело медленно, но неуклонно коченело, разница температур вызывала крупный пот и зубовную дрожь…
Непослушными, трясущимися пальцами я расстегнула блузку, чиркнула бегунком «молнии» на застежке юбки… Приму душ. Согреюсь… хотя бы не заболею. Теплая вода всегда помогала мне войти в норму. Приведу себя в порядок и без дрожи в голосе и теле пойду разыскивать их Ворону. Спокойно расскажу ей о возникшем недоразумении и попрошу передать госпоже Вяземской свои сожаления. Глупо накручивать себя страхами и доводить ситуацию до полного абсурда.
Эх, если бы не мое идиотское любопытство! Сейчас бы уже ехала домой, точнее, к сестре в коммуналку, и в ус бы не дула!
Кретинка туполобая!
На полке возле умывальника лежала шапочка для душа, я натянула ее на голову – руки все еще тряслись в пляске святого Витта, – отрегулировала воду до терпимо горячей и встала на поддон за полупрозрачной плексигласовой перегородкой.
Горячая вода ошпарила кожу, моментально покрыла ее пупырышками, страх утекал в водосток вместе с водой, мышцы расслабились. Нечаянный позор смывался вместе с потом, минут через пять я почувствовала себя готовой невозмутимо встать перед домоправительницей и с достоинством откланяться.
– Алис! Я тебе полотенце и одежду принесла! – раздался из-за перегородки голос Люды. – Давай быстрее, без нас все съедят!
Я выключила воду, отодвинула перегородку и получила в образовавшуюся щель широкое махровое полотенце с розочками по бежевому полю.
– Я твои вещи разобрала! – продолжала тем временем Людмила. – Вот, спортивный костюм принесла! Одевайся – и вперед! Жду тебя в комнате!
– Ты – что? – высунулась я из кабинки.
– Вещи твои разобрала, – безмятежно улыбнулась горничная. – Повесила все в шкаф.
Кажется, она ожидала от меня благодарности. Стояла с улыбкой на добром круглом лице и ждала слова «спасибо».
Убравшись назад за перегородку, я тихо застонала. Поразительно, до чего бывают беззастенчивы люди! Раскрыть чужую сумку, развесить чужие вещи, копаться в белье…
Впрочем, чего можно ожидать от горничной, привыкшей приглядывать за хозяйской одеждой? Думаю, госпожа Вяземская сама бельишко не застирывает…
А отчитать эту улыбающуюся простушку, высунув нос в щель, у меня язык не повернулся. Это все равно что ребенка ударить. Услужливая, милая и добрая Люда оплеухи не заслуживала – во всем была виновата я одна. Объяснюсь с Вороной, приду попрощаться, вместе посмеемся над недоразумением.
Людмила тактично не стала дожидаться, пока я появлюсь из кабинки, ушла; я прошлепала босыми ногами до полочки под зеркалом и – не нашла там своей одежды. На полочке аккуратной стопочкой лежали черный спортивный костюм, голубые трусики и белые носки. Под тумбой стояли тапочки, точная копия обуви Людмилы.
«Ну. Чужое белье, это уже слишком».
Я сняла шапочку, обернулась полотенцем и как была – голая и рассерженная – потопала в комнату. Комедия с лже-горничной излишне затянулась, пора расставить все по своим местам.
Людмила стояла над корзиночкой для грязного белья и складывала в нее мои вещи.
– Твое белье и колготы забросить в стирку? – спросила она безмятежно. – А ты чего не оделась?
– Люда, оставь мои вещи. Пожалуйста, – строго выговорила я. – Сядь. Нам надо поговорить.
Девушка покорно, не выпуская из рук приготовленного для стирки халатика, села на краешек своей кровати.
– Я – не горничная. Я – журналистка. При ехала к Ирине Владимировне брать интервью.
Глаза Людмилы превратились в блюдца. На ее взгляд, журналистка, обернутая в полотенце, выглядела в лучшем случае самозванкой. В худшем – сумасшедшей. С манией величия. (Через пару секунд назову себя Наполеоном или царицей Савской.)
– Произошла путаница, – строго продолжала я. – Ирина Владимировна приняла меня за другую девушку, привезла сюда…
Я вкратце рассказала невероятную историю своего появления в этом доме, Люда хлопала ресницами и надувала розовые губы.
– Прям как в кино! – восхитилась она бес хитростно. – Прям сериал!
– Не наблюдаю ничего потешного, – нахмурилась я. – Где я могу найти вашу Ворону, то есть Клементину Карловну?
– Уехала она, – пожала плечами Мила. – Вместе с хозяйкой.
– А когда вернется?
– Завтра. Они поехали встречать Артема, тот рано утром прилетает из Германии, заночуют в городской квартире. – И внезапно подпрыгнула: – Слу-у-у-ушай! А куда настоящая горничная девалась?!
– Не знаю, – размышляя о своих проблемах, сказала я. – Такси мне вызовешь? Я адрес не знаю.
– Такси-то я тебе вызову, только зачем уезжать? С тебя за вызов по этому адресу три шкуры сдерут… Оставайся здесь, завтра утром пойдешь к хозяйке, все ей объяснишь…
– Нет, – покачала я головой. – Неудобно. Меня не приглашали.
– Ой, да ладно тебе! Не приглашали ее! Переночуешь здесь, а завтра утром тебя Сашка в город отвезет, никто и не узнает!
– Нет, Люда, я уеду.
– Ну, как знаешь. Пойдем хотя бы поужинаем, а? Есть хочется, спасу нет!
Говоря по совести, есть мне хотелось не меньше, чем Людмиле. С утра на двух чашечках кофе.
– Тетя Лида – наш повар – уже к приезду
Артема готовится, такого настряпала! Пальчики оближешь! Пошли, а? А потом я тебя до поселка провожу, там автобусы и маршрутки ходят…
Пустой до звона желудок согласился бы пойти на кухню с разносолами без всяких уговоров, голова еще не окончательно отупела от голода и упорно изобретала причины для отказа, одна из которых звучала незамысловато просто – неудобно.
– Да чего тебе неудобно-то?! – горячилась
Людмила. – Там еды на роту солдат хватит!
Пошли. Одевайся нормально – и пошли.
Натянув белье и колготки за дверцей платьевого шкафчика, я надела блузку – казалось, она провоняла страхом, как половая швабра хлоркой! – сноровисто застегнула крошечные пуговки и услышала, как из сумочки доносится трель сотового телефона.
На дисплее обозначился номер Бармалея. Я отвернулась от любопытной Людмилы и тихо сказала в трубку:
– Да, Василий.
– Алис… – виновато вякнул друг, – прости. Я только что узнал.
– Что ты узнал? – продевая ноги в юбку и придерживая телефон плечом, спросила я.
– Ну, о Вяземской…
– Что ты узнал о Вяземской? – Я выпрямилась и замерла, глядя внутрь шкафчика на вешалки с одеждой Люды.
– То, что она от интервью отказалась…
– Она отказалась от интервью?! – выкрикнула я в шкаф.
– Да, – понуро отозвался друг. – А ты разве не знаешь?
– Нет. Когда она отказалась?
– Ну… буквально в последний момент…
В душе моей что-то застонало и умерло. Кажется, это была надежда.
– Может быть, она его перенесла? – вопросила я.
– Нет, – буркнул Бармалей. – Она отказалась.
– Черт, – обреченно выругалась я.
– А ты разве не была в офисе?
– Была… но там кое-что не сложилось. Потом расскажу. Я не дошла до приемной.
– Тебя не пустили?!
– Нет, другое. Ты мне скажи, сам об отказе откуда узнал?
– Мама сказала, – на вздохе выдавил Бармалей.
– А она когда тебе сообщила?! Почему секретарь не перезвонил мне?!
– Потому что она договаривалась с мамой! Ей и позвонила!
– А Татьяна Васильевна почему мне не перезвонила?!
– Потому что поздно было! – оправдывая маму, выкрикнул мебельный сын. – Вяземская отказалась за пять минут до назначенного времени!
Понятно. Зачем беспокоиться о какой-то Алисе? Она и так уже в офисе, поднимется в приемную, там ей все и скажут – мадам не желает никаких интервью. Все просто, доходчиво и без нервотрепки.
– Ладно, Василий, проехали, – пробормотала я и захлопнула дверцу шкафчика.
– Алис, ты обижаешься?
– На что? Ты ни в чем не виноват.
– А где ты сейчас? Хочешь, я приеду?
– Нет, спасибо, у меня все в порядке. Иду ужинать в хорошей компании. До свидания, Вася.
Я отключила телефон. Повернулась к истомившейся от ожидания голодной – спасу нет! – Людмиле и сказала, растягивая в улыбке резиновые губы:
– Пойдем?
– Пойдем, – оживленно отозвалась девушка.
– Только, Люда… Не говори никому, пожалуйста, что я журналистка. Ладно?
– Почему? – Ресницы захлопали над голубыми радужками.
– Потому что теперь я никакая не журналистка. Я просто безработная.
– Ой, как нехорошо…
Кажется, если не принимать в расчет меня, сильнее всех из-за проваленного интервью огорчилась простодушная девушка с ласковым именем Мила.
На кухню мы попали, пройдя запутанным лабиринтом узких коридоров, спустившись по черной, людской лестнице. Доведись мне разыскивать камбуз самостоятельно, заплутала бы, как Фарада в волшебном институте, и в полночь уже кричала бы: «Люди, где вы, ау?!» Часть псевдозамка, предназначенная для рабочих помещений, напоминала о титанических размерах особняка только высотой потолков. Узкие, слабо освещенные коридоры казались ущельями, разрезавшими гору на дольки. В одном из коридорных ответвлений нам даже пришлось идти гуськом, чтобы не толкаться в стены плечами.
…На огромной, поистине замковой кухне уже вовсю поздравляли шеф-повара Лидию Ива новну. («У Лидочки Ивановны внучка родилась», – шепнула Людмила.) Первые тосты были произнесены до нашего прихода, новоявленная бабушка поздравлена, компания из восьми человек слушала невысокую худенькую брюнетку с раскрасневшимся лицом и широко распахнутыми карими глазами.
– Остановка просто всмятку! – возбужденно, стоя в центре камбуза, вещала девушка. – Кровищи-и-и-и – жуть! Константиновну «скорая» увезла, а бабу Веру, – рассказчица вздохнула со всхлипом, – на снегу оставили. Только пакетом прикрыли… Жуть! Меня потом полдня колбасило!
– О чем базар? – усаживая меня на свободное место в торце длинного стола, шепнула Мила, обращаясь к тому самому Саше, который принес мне чужую сумку.
– Ленка про аварию рассказывает, – так же тихо ответил тот. – Сегодня в поселке КамАЗ автобусную остановку смял. Двое погибших, трое ранено…
– Ого! – выдохнула Люда. – Шофер был пьяный?
– А кто знает? – пожал плечами парень. – Может, тормоза отказали, может, подрезал кто…
– …А баба Вера только полгода назад мужа схоронила, – продолжала говорливая брюнетка. – Она соседка по улице тети Маруси… была то есть соседкой, – поправилась, сделав скорбное лицо.
– Дом пустой остался? – словно между прочим, засовывая в рот маринованный огурчик, поинтересовался субтильный дядька в темном пиджаке и голубой рубашке с расстегнутым воротом.