Фальшивая убийца

Чудный праздник Новый год. Особенно если сугробы на улице свежие и мусор припорошен…

Воспоминания детства помогли избавиться от наваждения: белое лицо под шторой-простыней. Я достала из кармана шубки сотовый телефон и нашла номер Люды.

– Алло, – сказала тихо и бухнула без подготовки: – Это Алина.

– Точно? – просвистела моя новая подруга.

– Абсолютно.

– Тогда езжай в Клин. Я тебя прикрою.

Сегодня утром в Непонятный Дом пришло известие – хозяйка и Клементина задерживаются. Ночная метель широким фронтом ушла на запад и запорошила половину Европы. Самолет из Германии, на котором летел сын Вяземской, сел в Санкт-Петербурге, и Ирина Владимировна с Вороной остались в городе дожидаться его возвращения. Людмила, воодушевленная моим согласием работать, буквально насильно надела на меня свои трикотажные брюки (ремень пришлось утянуть в поясе на два размера) и черные кроссовки с парой шерстяных носков.

– Тебе все равно сюда возвращаться, – убеждая не артачиться, приговаривала она. – Зачем таскаться по снежной каше на шпильках? Одевайся теплее и дуй! До их приезда сто раз обернешься.

Ехать в Клин я решила утром, после того как узнала о задержке Вяземской. Сидеть в чужом доме и дожидаться непонятно чего было довольно мучительно – многие не очень приятные мысли лезли в голову, я попросила Сашу довезти меня до улицы, где расположен морг судебно-медицинской экспертизы, и позже, если все подтвердится, собралась в Клин.

Зачем?

Первую причину я уже назвала. Чтобы не сидеть без дела и не изводить себя мыслями. Вторая причина была производственного характера. Судьба незнакомой девушки, ее гибель поразили меня нелепостью. Я захотела узнать об Алине больше и… чем черт не шутит?.. Газетный читатель любит подборки статей с названиями вроде «Смерть на пороге новой жизни». Реальные трагедии всегда вызывают нездоровый интерес у публики, это аксиома.

Так почему не попробовать? Не поехать в Клин, не узнать о жизни девушки, оборвавшейся так внезапно и страшно? Алина сирота, в ее судьбе уже случались трагедии, не исключено, что история ее жизни заинтересует читателя.

Съездить в подмосковный город и разузнать подробности лучше, чем сидеть взаперти и размышлять о своих скорбных делах. Под лежачий камень, как известно, вода не течет.

Забирать с собой сумку с Алиниными вещами я, разумеется, не стала. Взяла только паспорт. Родные девушки приедут забирать тело из морга, и сумку я привезу туда. Так будет лучше, чем являться к чужому порогу с баулом мертвой в руках…

Я отлепилась от деревянной балки крыльца и, по щиколотку завязая в снежной крупе на еще не убранных тротуарах, потащилась к автобусной остановке и дальше к метро. Хорошая погода немного уравновешивала мрачное настроение, кроссовки Людмилы оказались удобными и нескользкими, я благополучно добралась до Ленинградского вокзала и успела на тверскую электричку, проезжающую Клин.

Народу в вагоне было немного, я села на полностью свободное сиденье и, безразлично покусывая теплый чебурек, уставилась в окно. Миссия, которую я добровольно взвалила на свои слабые девичьи плечи, уже не казалась легкой. Трусливые мыслишки начали одолевать. Я не была прожженной журналисткой и не испытывала мазохистского удовольствия от предстоящей встречи с родственниками Алины. Вдалеке от дома, в который я везла печальную весть, все представлялось простым и разумным – прийти, сказать, узнать побольше об Алине и откланяться.

Сейчас я думала об одном: «Боже, сделай так, чтобы дверь в квартиру Алины мне не открыла седенькая бабушка! С добрыми морщинками, слабым сердцем и подслеповатыми выцветшими глазами, видевшими столько горя! Дай, Боже, встретить в том доме крепкую уверенную тетку далеко не преклонных лет…»

А встречаться с учительницей Жанной не очень хотелось. Ее письмо оставило неприятный осадок. Я чутко отношусь к эпистолярному жанру, к способу подачи мысли и порядку слов. Послание бывшей одноклассницы показалось мне неискренним, заискивающим.

И фотография с двумя девушками. Растерянное лицо Вяземской и склонившаяся к ее плечу узкая лисья мордочка Жанны… Она мне тоже не понравилась. Я сама еще недавно была заводилой-отличницей и прекрасно знала, откуда берутся эти лисы… Они берутся из троек на выпускных экзаменах, из интриг, обеспечивающих место рядом с готовой подсказать отличницей, из шпор и списанных задач. «Ты мне поможешь, а, Алиса? Я эту алгебру ни в зуб ногой…»

И я почему-то не могла отказать. Бармалею моя помощь требовалась только на сочинениях – в точных науках он любому фору давал, – я выручала половину класса и однажды (стыдно вспомнить!) совершила форменный подлог. Наш одноклассник Витя Савельев шел на медаль, вопрос о ней решался на годовой контрольной по физике – пять или четыре. Пан или пропал.

И Витька таки пропал. Подошел ко мне на перемене после контрольной и, бледнея на глазах, шепнул:

– Алис, я, кажется, того… Запорол контрольную.

– Как? – быстро спросила я.

– Забыл единицу перед шестеркой в ответе поставить. У всех в ответе шестнадцать, у меня – шесть.

– Уверен? – обеспокоилась я.

– Ага, – кивнул Витька. – Почти.

У Савельева была потрясающая зрительная память. Я поверила сразу.

– Сходи в учительскую к батьке, посмотри…

Вдруг она стоит, единица эта…

Вот так я совершила единственное в своей жизни преступление. Прокралась в учительскую, нашла Витькину контрольную на папином столе и переправила в ответе «шесть» на «шестнадцать».

– Была там единица, – выйдя из учительской в коридор, обрадовала одноклассника. —

Все у тебя правильно.

– Была?!?! – опешил Витька и через месяц получил серебряную медаль.

Не знаю, какой доброй отличницей была когда-то Вяземская, но фотография с двумя девушками определенно напомнила мне школьные годы…

На перроне клинского вокзала я подошла к пожилой женщине с тяжелой сумкой возле ног и, сверившись с адресом, продиктованным вчера Бармалеем, спросила, как доехать до такой-то улицы.

– А вам лучше пешком пройти, – снимая варежку и поправляя выбившиеся из-под вяза ной шапки волосы, ответила женщина. – Здесь недалеко.

Помогая себе обеими руками, она объяснила мне все про перекрестки и повороты, привязалась по местности по аптеке и магазинам, добавила:

– Не запутаетесь, – и наклонилась к сумке.

Я вышла на чисто подметенную вокзальную площадь, прошла ее насквозь и свернула в переулок, в котором дворники еще только счищали с тротуаров снег. После сумасшедшей московской толчеи Клин казался безлюдной деревней, гулять было приятно. Два адреса – школы и дома, – продиктованные мне вчера Бармалеем, находились на одной, судя по нумерации домов, длинной улице. Выйдя на прямую, я поняла, что первым мне встретится жилище Жанны Константиновны Троепольской. И хотя первоначально я собиралась наведаться в школу по месту ее работы, не заглянуть к ней домой было бы глупо. Жанна Константиновна могла работать во вторую смену и сейчас находиться у себя. Прежде чем идти к родственникам Алины, я хотела получить поддержку от женщины, направившей девушку к Вяземской…

Дом с пятном черной копоти, облизавшей угол третьего этажа, я вычислила сразу. Нумерация не была перепутана, невысокие сталинские домики стояли, соблюдая строгую очередность, без всяких дробей и корпусов.

Чисто убранный, типично провинциальный дворик с горкой, грибком над заснеженной песочницей и старушками у скамейки, радовал глаз белизной сугробов и огорчал чисто провинциальной расхлябанностью: над подъездами не висели таблички с перечнем квартир, хотя кодовые замки присутствовали повсеместно.

Покрутив головой в бессмысленной попытке вычислить, где находится восьмая квартира, я подошла к двум старушкам в пуховых платках и строгой тетушке в потертом каракулевом манто, придерживающей вертлявого ребенка в ярком комбинезоне. Малыш рвался разрушать лопаткой убранные сугробы, бабушка (судя по возрасту) цепко держала его за капюшон.

– Добрый день, – воспитанно обратилась я. – Не подскажете, в каком подъезде находится восьмая квартира? – Про код дверного замка я собиралась спросить позже, уже расположив к себе компанию.

Пенсионерки как-то неловко переглянулись, одна из бабушек потерла пушистой варежкой нос и, глядя на меня искоса, спросила:

– А зачем тебе восьмая квартира?

– Я ищу Троепольскую Жанну Константиновну.

Бабульки снова переглянулись. Слово взяла женщина в каракуле с проплешинами на рукавах и карманах:

– А кто вы Жанне? Ученица?

– Нет, – удивляясь подобной въедливости, сказала я. – Я по делу. Так где восьмая квартира?

Ребенок, заметив, что бабушка отвлеклась, дернулся к сугробу и чуть не влетел в него носом вперед, потому что бабушка разжала руку и достала из кармана носовой платок.

– Квартира-то там, – несколько заторможенно отозвалась женщина. – Только нет ее… ни квартиры, ни Жанны…

– Как это – нет? – поразилась я, и две старушки, горестно вздохнув, дружно повернули головы к закопченному углу дома. – Вы хотите сказать… – пролепетала я.

– Сгорела твоя Жанна, – кивнула женщина. – Третий день сегодня уже… А ты ей кто?

Словно бы в ответ на поставленный вопрос, я помотала головой. Заснеженный двор, три женщины, ребенок, барахтающийся в глыбах убранного снега, показались вдруг нереальными.

Мотая головой, я прогоняла наваждение. Второе известие о смерти за неполные сутки не вписывалось в мой сценарий. Я сочиняла сказку о будущей принцессе Золушке, а не кровавый триллер.

– Ты сядь, сядь, вон лавочка метеная, – добросердечно говорила старушка и оглаживала меня серой варежкой. – Ты кто ей, Жанне-то? Родственница или знакомая…

– Никто, – слепо глядя на доброе лицо с пятнами старческой гречки, бормотала я. – Просто… поговорить… надо… было… А давно это случилось?

– Два дня назад, – повторила каракулевая дама. – Сегодня третий.

– Ночью полыхнуло, – добавила одна из старушек. – Вся комната дотла сгорела. Пожарные два этажа затопили…

Не в силах вынести подробности – да и к чему они теперь? – я попрощалась с соседками Жанны Константиновны Троепольской и, обогнув дом, не глядя на черные лизуны копоти, пошла дальше по улице. Везя в этот город печальную весть, я никак не ожидала получить подобное известие сама. Перед глазами вновь возникло белое лицо на жестяном столе морга, к горлу подкатила тошнота, дабы хоть немного отвлечься, я набрала на мобильнике номер сотового телефона Людмилы.

– Алло. Это я. Троепольская погибла.

– Какой ужас! – прошептала Мила. – А Троепольская – это кто?

Прежде чем идти к дому Алины, я свернула в кафе и заказала эклер и кофе. Села у окна с видом на чистенький Клин, откусила пирожное и не почувствовала сладости. Нежный крем будто отдавал карболкой. Но надо было есть. Чтобы передвигать ноги дальше по улице, нужно было дать подпитку мозгам, зацикленным на одной мысли – невероятно! Учительница и ученица погибают друг за другом! Одна в огне, другая под колесами грузовика…

Что творится в лучшем из миров?! Откуда взяться положительному тонусу в демографии?!

Кругом один кошмар.

Дом, в котором жила Алина, оказался точной копией жилища Троепольской. Те же убранные сугробы вокруг, похожие старушки у скамеек, ребенок-школьник съезжает с горки… Не было только обожженного угла дома и выбитых прокопченных окон.

И слава богу.

Уже не надеясь ни на что позитивное, я подошла к первому подъезду и с радостью обнаружила отступление от прежнего сценария: над порогом висела табличка «кв. 1 – 10», в двери зияла дыра от выдранного кодового замка.

Нужная мне квартира под номером три скрывалась за дверью с драным бордовым дерматином и клоками пожелтевшей ваты, торчавшими из дыр. Я посетовала на неухоженность жилища и храбро надавила на кнопочку звонка.

Раз, другой. Звонок бездействовал.

Похлопав по двери ладошкой, приложила ухо к косяку, прислушалась – тишина была, следуя лексике кровавого триллера, гробовая.

Я постучала кулаком и услышала, как над головой, на площадке второго этажа, хлопнула дверь, побрякали ключи-замки, и вниз спустилась полная молодая женщина с мусорным пакетом в руках.