– Он делает всё, что возможно, и он весьма сведущ. Но, увы, как и мы, он не знает причину.
Папирий сочувственно покачал головой. На лице его жены, однако, я заметил, скорее, интерес чем сочувствие.
Возникла небольшая пауза.
Папирий огляделся.
– Я бывал здесь как-то давно. Ты был ещё мал. Я помню эти стены, когда твой отец приглашал меня. Но совсем не узнаю это место.
– Это правда, сенатор. Я перестроил дом. Можно пройти и посмотреть.
– Охотно. Пусть твоя жена сопроводит меня…
– Плиния, – попросил я.
Она кивнула и взяла сенатора под руку.
Я заметил, как Плиния, уходя, бросила мне через плечо тревожный взгляд. Они удалились.
Я подошёл ближе к Фабии.
Дождавшись когда они уйдут, я оглянулся по сторонам и тут же повернулся к ней, едва сдерживая себя:
– И у тебя хватает наглости приходить в мой дом!
– Она несколько поправилась, – ухмыльнулась Фабия, кивая в сторону моей жены. – Ей следует пересмотреть диету и заняться гимнастикой, или дочь винодельщика располнеет, а тебе придётся искать любовницу в Субуре.
– Замолчи…
– Ты мог бы быть полюбезнее. Мы всё-таки оказываем честь тебе.
– Честь мне? Сколько в тебе яда! Оставь при себе внимание моей семье…
Я огляделся. Поблизости не было слуг.
– Зачем ты это делаешь? Зачем ты здесь? – тихо спросил я.
– Чего ты шепчешь? Ты чего-то боишься? – с усмешкой произнесла она. – Муж просто просил меня сопроводить его.
– И ты его послушала! Ему же всё равно, ты знаешь. Ты хочешь сказать, ты покорно согласилась, хотя могла бы отказаться, найдя тысячу причин не появляться здесь!
Фабия пристально посмотрела мне в глаза. Тот же самый. Тот же взгляд за столько лет. Она опять усмехнулась.
– Ты говорил, что не держишь на меня зла. Ты лгал мне, Луций.
– Не тебе, не тебе говорить о лжи.
Фабия не ответила. Отвернувшись, она медленно направилась в дом. Затем остановилась и оглянулась, видя, что я стою на месте, как бы приглашая меня проследовать за ней.
Она проследовала к атриуму и там остановилась что-то наблюдая.
Я, подойдя, остановился рядом.
Из атриума раздавались детские голоса и смех.
Квинт сидел на краю бассейна рядом со светловолосой девочкой его же возраста. Оба свесили голые ноги в воду и о чём-то оживлённо беседовали. Это была её дочь. Эмилия была очень похожа на неё.
Фабия повернулась и чуть улыбнулась:
– Ничего не напоминает?
Я вынужден был признать.
– Кто-то сказал: время повторяется в наших детях.
***
Нас связывала давняя дружба и уже назревавшая любовь. Мне казалось, что всё это теперь забыто и осталось давно в прошлом. Как бы прошлое не досаждало нам и не всплывало в памяти, я думал боги положили этому предел, и то, что произошло между нами, теперь лишь история.
Нам не суждено было быть вместе. Моей женой стала Плиния Орестилла, а не Фабия Амбуста. Всё это время я искренне надеялся, что разрыв с ней не сделает нас врагами, и я вёл себя с Фабией сообразно тому, что я думал. Но дальнейшие события показали, что я ошибся.
Вскоре после моей женитьбы она тоже вышла замуж. Мужем её стал человек известный – квестор Гай Эмилий Циск. Циск был старше её на двадцать один год. Я знал, что он любил и заботился о ней. Хотя, не был уверен, любила ли Фабия его так же, ибо ходили слухи, что она изменяла ему. Я, также, знал, что Циск хотел иметь сына. Но у них родилась дочь, появлению которой он, впрочем, тоже был рад.
Их брак был недолгий, ибо через четыре года после свадьбы её муж таинственно исчез.
Циск уехал по делам за пределы Рима. В своей миссии он был доверенным лицом сенатора Тита Эмилия Лентула, коему приходился племянником. Этот сенатор и ещё несколько с ним были в конфликте с Титом Папирием Курсором, нынешним мужем Фабии, и его друзьями. Причиной конфликта, как мне рассказывали, были земли на северо-западе недалеко от Вульции, где были обнаружены большие залежи меди. Обе группы, представлявшие интересы состоятельных людей, стремились как можно быстрее договориться с местным муниципием на право разработок. Сами же местные не выказывали никому предпочтения, так как и те, и другие предлагали равные условия. Таким образом, это был лишь вопрос времени – кто раньше доберётся до Вульции, чтобы провести переговоры, у того и будет больше возможности получить прииски. Я упомянул, что Эмилий Циск представлял одну группу. Другую группу от Тита Папирия Курсора представлял некто Тертулл. Этот Тертулл выехал из Рима раньше на день и поехал по довольно окольному, но лучшему пути, половину которого он проделал по мощённым дорогам. Ибо стоял октябрь и было дождливо. Циск же выехал из Рима на день позже, уже зная, что Тертулл опережает его. Для того чтобы добраться быстрее, он выбрал кратчайший путь через лес и поля. Однако, ни он, ни трое его сопровождающих так и не добрались до Вульции. Спустя пять дней после его исчезновения были организованы поиски, но они ни к чему не привели. В одном месте около дороги был обнаружен обширный обвал земли глубиной до сорока локтей. Местные говорили, что это зловещее место, ибо до того там стоял этрусский некрополь, который землевладельцы перенесли в другое место (а на самом деле просто свалили в кучу урны с прахом, многие из которых при этом оказались разбиты) а саму землю отдали по выпас скота. С той поры там начали случаться разные несчастья. Один раз молния ударила в хозяина поместья, убив его и его сына. Другой раз был падёж скота. И вот, в третий раз случился этот провал земли. Местные думали, что духи этрусков мстят за осквернение некрополя.
Так или иначе, муж Фабии пропал, и их недолгий брак закончился. После полугодового траура Фабия снова вышла замуж. На этот раз её мужем стал едва ли не самый влиятельный человек в Риме.
Род Папириев древний, но не такой знатный. Тит Папирий из семейства Курсоров был первый, кто взлетел столь высоко. При всех достоинствах, Папириев невозможно сравнивать с Фабиями – одних консулов там было семь со дня основания Рима, не говоря о сенаторах, военачальниках и множестве других чинов, что они получали на службе республике. Фабии очень влиятельны и богаты. Я догадывался о причинах их брака, и не только я. Фабия вряд ли бы охотно согласилась стать женой престарелого сенатора. Я, также, знаю, что не её родители выходили на него, а сам сенатор приложил усилия, чтобы заполучить её в супруги. Думаю, брак был даже не решением её отца, а решением их рода. Причины были политические. Для сенатора союз с Фабиями обещал поддержку его деятельности. Фабиям же этот брак давал следующее: Папирий уступал им половину в концессии по добыче железной руды в Умбрии, отдавал сто сорок югеров земли с виноградниками к югу от Лация, латифундию в Кампании с шестидесятью рабами, а также сто тысяч сестерциев непосредственно семье невесты. Была ли при этом счастлива Фабия с ним как жена и как женщина – этот вопрос я оставляю, так сказать, за скобками.
Знал ли сенатор о том, что у нас прежде были отношения с его женой? Разумеется, и, полагаю, наверняка держал в уме последствия когда у мужчины и женщины в расцвете лет, если им снова позволить видеться, может возгореться прежняя страсть. Но он, также, знал, что Фабия слишком умна, чтобы бросить на него тень. С другой стороны, он так же знал, что мой брак с Плинией Орестиллой не был желанием моих родителей, а исключительно моим, то есть, нашим желанием быть вместе… Но то знал он. Я же знал то, что ожидать от Фабии можно чего угодно. При этом она всегда выйдет сухой из воды.
Теперь я скажу несколько слов о самом сенаторе. Я в курсе чего он достиг в политике. Но я знал и о слухам, ходивших вне её. Например, что сенатор далеко не был идеалом супружеской верности: вплоть до старости он охотно проводил и проводит время с гетерами. От одной из них у него даже родился сын, которого он не принял, а выслал вместе с матерью за пределы Италии дабы избежать кривотолков. Его первая жена, которую он взял, когда ему было за тридцать –скончалась от эпидемии африканской лихорадки, бушевавшей в Риме. Она родила ему сына. Папирий очень любил его. Когда его сыну исполнилось восемнадцать, он хотел сделать из него офицера и направил к легату Юсту в числе делегации на Пелопонесс, где тот изучал военную подготовку спартанцев. Там произошло несчастье. Во время учебных стрельб, одна из стрел попала в его сына. Это был действительно несчастный случай. Стрела пронзила юноше шею – и он умер на месте. Папирий сильно переживал его смерть. Он сделался суеверным и стал думать, что, возможно, боги мстят ему за деяния его предков – у Папириев были основания для подозрений. Он стал посещать магов и оракулов по всему Средиземноморью. И вот некто Теобул, прорицатель в Галикарнасе, которого особо почитали, предрёк, что его женой станет римская женщина с именем на F; у неё будут светлые волосы и особый знак выше лобка – родимое пятно в форме морского конька, и эта женщина родит ему сына… Всё это я узнал от племянника сенатора, который был сильно пьян и оттого словоохотчив. Предсказание, кстати, оказалось необычайно точно. Я говорю это без всякой иронии. Но о последнем обстоятельство насчёт родимого пятна у Фабии я не знал: при всех моих с ней до моего брака отношениях, я не делил с ней ложа; сделай я это, то известил бы сенатора о родимом пятне столь редкой формы, избавив его от утомительного путешествия в Галикарнас – здесь я позволю себе толику чисто латинской иронии.
Меня всегда поражало как мы противоречивы: я имею в виду гремучую смесь латинского практического ума и этрусских суеверий. Это явно произошло от смешения кровей. Я, в отличие от Фабии (о ней рассказ впереди), не уверен, что двести лет назад моими предками были лишь латиняне. Из-за этого смешения у нас всегда, образно, две головы. Все римляне смотрят вперёд, но крепки задним умом. Глядеть «одновременно в разные стороны» есть природная черта римского характера. Не случайно Янус – только наш бог, и ни у одного народа нет похожего. Мы можем восхищаться логикой греков и делать точные инженерные сооружения, а на следующий день пойти гадать по печени животных и полёту птиц о своей удаче. Так мы уже живём много веков, и это кажется странно. Я мог бы развить тему, но боюсь обидеть наших богов…
Заканчивая об их браке добавлю, что Фабия была беременна от него, но у неё случился выкидыш и она потеряла ребёнка. У них должен был родиться мальчик. Так что прорицатель из Галикарнаса не солгал. Он также предрёк, что ребёнок сенатора будет наследником. И если умер первый, Папирий сделал вывод, что это будет следующий ребёнок. Но после выкидыша Фабия вот уже несколько лет не может зачать. Ходят слухи (сам я этого не знаю, и уж точно ни за что не стану её спрашивать, даже если б мы расстались друзьями), что дело, собственно, не в ней, а в старом сенаторе.
***
– Квинт, Эмилия, хватит плескаться. Ступайте в комнату, живо! Квинт, покажи Эмилии свои рисунки.
Услышав меня, дети послушно встали и ушли из атриума.
Фабия повернулась ко мне.
– Они милы, не правда ли?
